Екатерина Щеглова
[email protected]
http://www.litera.ru/slova/scheglova
http://www.stihi.ru/author.html?taber
Записки человека.
1.
I
Я хочу пойти в кино весной,
чтобы солнечные пятна
складывали к моим ногам на асфальте
влажную партию в домино,
чтобы в тени было не прохладней,
чем вечером на Мальте, или в Гонолулу, когда уже темно,
чтобы контраст после сеанса не бросался бы
в глаза так явно.
Чтобы выйти из зала, или просто встать со стула,
не казалось бы подвигом или победой над собой.
Чтобы, как рука в кармане не чувствовала пропажи,
взгляд не ощущал недостатка в фоне, утраты в пейзаже,
никакое слово не было бы в дурном тоне,
никакой разговор не был бы кражей
у собственного времени,
стражей, которая следит сама за собой.
Если что и выставлялось на продажу, покупка была бы всего лишь мечтой, а не бременем.
Чтобы солнечные лучи хоть изредка касались темени,
и от них глаз ни на секунду бы не был слепой.
Чтобы испачкать ботинки в глиняной саже и как-то
особенно ясно понять, что это значит - остаться самим собой.
II
Препятствия на своем пути воспринимай
как дар, как помощь или жалость,
что бы тебе ни казалось, все забудь и прости.
Береги каждый день, как подарок, как чудо,
как последний ночлег в длинной дороге, как тайну.
Будь всегда впереди, будь всегда крайним,
терпи. Стань мигом счастья в чужой жизни,
праздником чужой души, стань
воспоминаньем.
Радуйся испытаньям, живи и будь у жизни
если и не гостем, то провожатым,
не бойся быть жалким, не бойся быть жадным,
не жалей. Умей смеряться с властью,
но не долее, чем голова дрессировщика, когда
находится в львиной пасти.
Улыбайся своей участи, улыбайся любому ненастью,
как ребенку, как пропасти, бездне,
ибо нет ничего бесполезней, чем отчаяние,
и не дано другого счастья.
Удивляйся и жди.
Жизнь всегда будет тебе всего дороже,
держи же ее, как воду, в своей горсти.
III
Чему ты так радуешься, что
за наказанье. Не верь приметам,
за углом - овраг, расщелина, тупик знаменований,
пустой, гудящей улицы дорожный знак, безмолвье.
Раздобудь доску метр на метр, нарисуй на ней кричащее и страшное лицо,
где-нибудь
вспоминай о нем, задевая ногой о корни
или глазом за ветки, проходя мимо
труб, заснеженных заборов, складов,
чужих окон, торчащих из снега листьев,
стаи скворцов.
А если вдруг ни с того - ни с сего все сойдется и сложится
и чудо покажется осязаемым, почти будним, всевозможным,
и неожиданно люди вокруг начнут оборачиваться
и ты почувствуешь себя еще безумней,
скачущим внутри,
как стрелка барометра в преддверии грозы, эрозий,
смещений, другого стихийного бедствия:
может быть и так, что просто в эту минуту,
сейчас, впоследствии, как молния шаровая, именно в этот день
я о тебе вспоминаю.
IV
Жить в захолустье, на краю земли,
гулять в пустынных, нелюдимых и
самых неузнаваемых местах.
Таких, чтобы рассеянный твой прах
был там не более, чем пепел на столе,
когда потушен свет.
Чтобы не было бед, чтобы иногда шел дождь или снег,
чтобы тебя любили.
Научиться играть на скрипке, на гобое, тубе, виолончели.
Есть каждый вечер сытную пищу, удивляться природе,
ее быту, заглядывать в колодец, опуская ведро,
и слушать, как вода задевает о днище.
Год от года все больше становиться
спокойным, безымянным мизантропом,
все больше в поле, припорошенном инеем, пылью, землей,
сливаться с одним из сугробов,
довольствоваться днем, словом, строкой, забывая чаще, больше и быстрее, чем запоминая.
Да, совсем, совсем не вспоминая.
Забывая, что такое лица.
Чтобы стать, как стена в Китае.
Чтобы только длиться, длиться, длиться.
V
Просто тактически: постоянно, просыпаясь,
как в гипнозе, первое, что понимаешь -
душа затекла в неудобной позе, терпеть
невозможно, элементарно лень,
лампочки издают
щекочущие звуки, почти как стрекозы летом,
и время суток кажется неподходящим, как никогда,
и глаза режет чересчур ярким светом,
и перспектива из окна
кажется неодетой.
И в голову
приходит, что это -
не лучшие времена,
декоратор использовал не лучшие
из имеющихся трафаретов, и цветовая гамма скудна.
Но не существует ничего в мире
светлее, чем прожить
эти дни, чем дойти до конца,
и затем
самому себе улыбнуться,
порадовавшись приобретенному
выражению лица.
VI
Всякий человек имеет свой вектор во времени
и пространстве, всякое государство имеет
свою клетку, и расположение прутьев в ней
зависит только от внутреннего баланса, иногда
поддающегося регулировке.
Всякий предмет имеет свой градус плавления и
форму экипировки, всякий полет имеет свой
процент безопасности и уровень страховки.
Любой момент времени содержит в себе
хотя бы в мизерной доле то,
что человек называет счастьем,
но его не всегда удается выпустить на волю.
Никакой критерий не бесспорен,
никакой угол не дает всей перспективы,
никакой человек не защищен от боли в случае
слабости и бессилья, когда душа похожа на мышцу,
работавшую непрерывно в незнакомой роли.
И все же, это кажется странным, но
беспокойству по поводу предчувствия
неожиданной встречи сопутствует разреженное поле
того, что человек привык называть
несказанным.
VII
Можно, конечно, любить вещи в
викторианском стиле, рисовать
дымчатые натюрморты и играть
на пианино Брамса или Шопена, делая вид,
что неважно, что тебя забыли,
открывать на ночь форточку и
развешивать акварели по стенам,
ходить на прогулки в скверы,
делая взглядом реверансы,
щуриться и курить, смотреть
вечером бальные танцы,
в любом человеке видеть
лишь партнера по преферансу,
можно сделать вид,
но не сделать гримасы,
но если ты считаешь,
что это только красивые фразыи игра словами, что ж, спасибо,
играть, так играть,
давай сыграем на деньги,
посмотрим, кто проиграет,
кто заберет всю кассу.
VIII
С сегодняшнего дня все изменилось,
бесповоротно и навсегда
с этого момента стрелку перевели,
вернувшись, найдешь чужого в своем
прежнем убежище, замри и уходи,
не буди, странствия пойдут на пользу.
С сегодняшнего дня мне себя совсем не
жалко, нелегко, горло сдавило, как опухоль, как корни растений,
невесть откуда принесенных семян
неведомого биологического вида.
Обожжешься, возьмись за мочку,
нужно просто ждать и терпеть,
сколько, нам нельзя узнать, предугадать исход невозможно, но
можно его обогнать, перепрыгнуть, сойти до остановки,
и в теле душа, как в обновке, встречает знакомых, смутясь,
балансируя, как по веревке,
сутулясь, как счетчик, отмеряющий время парковки,
маятник, бьющий час, как камертон, метроном.
Оставь апорию, не думай об одном и том же,
попробуй, полетай без лонжи,
вспомнишь потом, как зря лез вон из кожи,
слепо веря, что там твой дом.
IX
Когда рано темнеет,
Это, как правило, промозглое время.
Нехотя выходишь, и воздух кажется плотным.
Хоть бы совсем, побыстрей распрощаться со всеми,
стать клубом облака какого-нибудь,
или хотя бы подобием летнего ветра,
ниткой в парусе лайнера дальнего флота.
Начинает казаться, что это -
детская, должно быть, забава:
иногда замирать где-то.
Ведь не найдешь на дитя управы,
и не объяснить ведь никак, и некому,
от света не заслониться рукой, ладонью
только зря напрягаешь мышцу,
по привычке, прячась, как за бронью,
как за чем-то непроницаемым и лишним.
Видят во сне все примерно одно и то же,
может, только по-разному каждый спящий,
уходя в стратосферу, обнаруживаешь там все те же
легкие вздоха от выдоха,
признаки памяти страха прямостоящих.
X
И, не смотря ни на что,
выйти вон, удивиться.
На улице пахнет дымом, костром, моросью, Жар-птицей.
Голос, загустев, растворяется,
не успев разлиться,
выдох и вдох радуют больше,
чем лица. Фронтальный вид:
голуби, воробьи, синицы.
Подстрочник: только такая живая единица.
В людях же самое ценное-
позвоночник,
и самое великое изобретение
человечества - деепричастный оборот.
Нельзя поделить на ча...
Жизнь напоминает бесконечную
попытку разглядеть что-то неясное,
но, безусловно, основное,
невидимое из-за чужого плеча.
А он, улыбаясь, и,
ничего не пряча, наоборот,
смотрит искоса, как ты, чуть не плача:
вот, вот, вот, вот, вот.
XI
Не начинать другую страницу -
главное, чтобы продолжить
если боишься сбиться, если
не можешь запомнить, освободиться
от памяти намного сложней, чем постоянно
думать о ней, держать
в уздах, править колесницу
взять хоть погоду - скорей согрей,
попытайся вспомнить, как это все выглядит,
когда снится.
Как хорей, стремящийся обратиться
дактилем или амфибрахием. Быть
анапестом, но не ямбом.
Элиот, пытающийся воплотиться в
бумажном змее на спице, стать струной, строкой,
которая не может развиться,
молчанием кухарки,
перебирающей чечевицу, тишиной
цветка в чужой петлице, медленной
музыкой за стеной в выходной день,
вместо покоя приносящей лишнее напоминание о том,
насколько страшно остановиться.
2002
2.
XII
Когда-нибудь видел свое лицо
когда ты просыпаешься,
испуганное от неожиданного и
всегда нового возвращения?
Превращающееся постепенно
из лика обратно, дрожащее
и улыбающееся от
наготы такого неизбежного превращения, пронзительное,
как крик и пронзительнее крика,
быстрое и замершее,
как бы на миг, от напряжения,
абсолютно одинокое, ненайденное
до конца, и как будто вовсе не существующее
при этом, даже у нашего еще
не рожденного на этом свете
ребенка нет такого лица,
которое было бы настолько пронизано светом.
Где-нибудь, на облаке,
на том или на этом, в пустоте,
на углу нашего частного рая,
в нигде, не на этой планете,
только тебя и узнаю.
XIII
Ветер стирает следы на асфальте, песчаные
каньоны, выражения лиц, известковый
налет на стенах и потолке.
По силуэту улицы его оттиск
угадывается быстрее, чем
линии на руке при быстром рукопожатии,
сделанном так, как будто идешь
налегке. Вино в сосуде,
трещину на окне, прожилки в слюде,
то, что всегда прощаешьглазу, жалко вдвойне, о чем
догадываешься после, что
исчезает не сразу, мимикрируя постепенно
в пепел, на периферии пейзажа,
не оставляя пробелов и ничем
не напоминая о себе, кроме
слоя пыли, сменяющегося раз от раза,
кроме пятен на чертеже.
И хотя влага в почве -
плоть от плоти слеза в зрачке,
уже поздно пускать корни,
когда ветер идет по меже.
XIV
Штукатурка слезает со стен
от сырости и от ожидания, от времени
без перемен, на прощание оставляя
запах скипидара, обернутого в полиэтилен, клея,
прогорклых белил и того, чего не назвать словами.
Мысль европейца, как правило, движется слева направо,
убористым почерком и медленными шагами,
подтверждая, что рукопись, не сгорая,
лишь упрочняет тлен, и, до последнего,
пытается оправдать законы
сохранения материи и превращения массы,
крутя свой нехитрый безмен.
Между тем, в сумерках ни о чем не подозревающий прохожий,
миновав станции, киоски, авиакассы,
увидев с улицы в окне чью-то чужую семью
попадает туда, куда не ведут никакие трассы и
транснациональные железные дороги.
Вполне вероятно, что человеку как ангелы,
так и боги, сидя в своем ауле, не могут простить
то, что он им прощает, будучи слишком послушным:
признаки другой расы, его ultima thule,
проще говоря, душу.
XV
Письмо.
Слишком много амбиций,
и никому нельзя верить,
в этом городе только небо
может быть постоянной.
Живя с ним бок о бок, понимаешь,
что страх - единственное,
в чем нет сомнений, а попытка измерить
количество лет оборачивается
воспоминаниями о плохой погоде, головной болью
и стремлением принять ванну,
и пыль в луче света кажется
не хуже яшмы с серпентином
или небесной манны.
География становится плохой приметой.
Когда весь материк на карантине, магма
в желудке вулкана застывает
раньше щелчка диафрагмы.
Как обещает марка на конверте,
еще существуют другие страны,
а это спасает от верной смерти
и сердце бьется в горле,
как перепелка внутри капкана.
XVI
Один глаз у него слегка косил,
хотелось уехать на дачу.
За отсутствием оной,
стараясь от такой погоды
не рухнуть без сил,
шатаясь по тротуарам, едва не плача,
глядя на отражающиеся в
лужах окна, не чувствовал ничего,
ничего кроме ревности и бессилья,
кроме желания получить сдачи.
Изъеденный молью и комарами,
размытый солью, семью морями, был потертей
прокатного фрака из ателье в Амстердаме.
Чья-то скрипка сыграет ему бемолью,
из мрака не выхватить больше кролика,
страз с цветами, копченой индейки.
Еще висит в воздухе дробь на тамтаме,
но цилиндр остался внутри телогрейки.
Как остается голос на скамейке,
когда зрачок остается в храме.
Он предпочитает тень от руки на склейке,
заразившись отвращением к любой панораме.
XVII
Море шумит из ракушек эхом
сияющих пляжей, чужой судьбой.
Сливаясь с гулом, криками чаек и
чьим-то смехом, в прибой,
отбегая и ударяясь, волны
ложатся одна на другую,
мигрируя из морской в ушную.
С каждым отливом остаешься
полым. Тени в песке, птицы.
Получаешь возможность лишний раз
убедиться: внутри ты пустой.
Пустой и голый. От мысли,
что все повториться,
можно сойти с ума.
глядя на отражающиеся в
лужах окна, не чувствовал ничего,
ничего кроме ревности и бессилья,
кроме желания получить сдачи.
Изъеденный молью и комарами,
размытый солью, семью морями, был потертей
прокатного фрака из ателье в Амстердаме.
Чья-то скрипка сыграет ему бемолью,
из мрака не выхватить больше кролика,
страз с цветами, копченой индейки.
Еще висит в воздухе дробь на тамтаме,
но цилиндр остался внутри телогрейки.
Как остается голос на скамейке,
когда зрачок остается в храме.
Он предпочитает тень от руки на склейке,
заразившись отвращением к любой панораме.
XVII
Море шумит из ракушек эхом
сияющих пляжей, чужой судьбой.
Сливаясь с гулом, криками чаек и
чьим-то смехом, в прибой,
отбегая и ударяясь, волны
ложатся одна на другую,
мигрируя из морской в ушную.
С каждым отливом остаешься
полым. Тени в песке, птицы.
Получаешь возможность лишний раз
убедиться: внутри ты пустой.
Пустой и голый. От мысли,
что все повториться,
можно сойти с ума.
ЯXIX
Отмеряя шаги расстояньем длинною в волос,
в хоре доходишь до хрипа не от
желания фальши, но чтобы услышать
собственный голос.
Не беря в расчет чистоту и тембр
ноты, но хватая сухой воздух губами,
как от зевоты. Также
угорь хватает его,
зимой заплывая в болото.
От мороза чешется позвоночник
и язык примерзает к небу от обилия
многоточий, как сталагмит к стенке грота.
Вокруг, проверяя на прочность, не найти оси, скелета.
Сплошная утроба. Глаз мутит от тусклого света.
Но твой профиль скользит по
земле, одевшей белую робу.
Из всего, что уходит в лету -
снежных куриц, пенопласта сугробов -
в скорлупе узких улиц, как санный полоз,
дольше рева ветра и холода крышки гроба,
остается один этот тихий голос,
хрипотой вырываясь из зоба.
XX
Оборачиваюсь - ни зги не видать.
Из-за пятен слепых на сетчатке
выглядывают прохожие с усталыми мордами;
перед сном даже нечего почитать,
одни опечатки в книгах, и ни звука из глотки не выдавить.
Я, наверное, из отряда хордовых:
тяжело дышать.
Я, наверное, из отряда хордовых...
стою под душем, ни о чем не
думаю. Стою, закладывает уши.
До сих пор все гудит. Слушаю
и ничего не слышу.
Да, скорее всего, я оттуда именно:
жабры, веки почти прозрачные...
на руках перепонки, кисти плавниками расправлены
и смотрю в окно глазами незрячими
через аквариум.
Я, наверное, из отряда хордовых -
никуда не хожу, никуда не еду.
Целыми днями из-за стекла слежу
как в толще воды преломляется
огромное небо.
XXI
Устав от таких скоростей,
отмечай свой путь флажками на карте,
для удобства глаза, для простоты.
Двигаться лучше весной: в апреле-мае,
еще точнее - в марте, в самом начале весны.
Главное в этом деле -
обходиться без лишних движений,
ни с кем не прощаться.
Прощание может загодя все испортить.
Уходя во время сенной лихорадки,
из двух зол нужно выбрать худшее - дальнозоркость.
Скажи себе:
"В твоей жизни это повторялось слишком часто,
чтобы вызвать какие-либо еще чувства,
кроме дежа-вю. Партия не проиграна, это -пат."
По хребту скачет
очередной отряд мурашек, обморок геометрии,
озноб твоей системы координат.
И все для того только, чтобы опять,
взяв взаймы у симметрии, оказаться в той точке,
где ось абсцисс встретила ось ординат.
XXII
молюсь потихоньку Богу,
и разница между "спаси" и
"спасибо" стерлась,
ее уже нет почти.
и пока свет начинает меркнуть -
все эти мечты о жизни в другом климате...
просто я человек, я слишком сильно боюсь исчезнуть.
в мире пустом и огромном,
как Ничто за окном, как "прости"
я боюсь в него верить, встретить
его мне страшно, а он продолжает расти.
все эти песни о лете - все эти песни...
выжигают меня до хрящей, пробирают меня
до скелета, отзываются дрожью в кости.
все эти песни с моря фальцетом...
для меня в этом городе ничего не осталось
дни проходят рефреном ночей
и их сумма меньше, чем их же разность.
слишком много для человека, который не
видел горя, и слишком мало. Только так,
по большому счету - случайность.
чересчур, даже чтобы его спасти.
2002 - 2003