К Лукрецию, 
или О природе овощей

I

Мой милый Тит ("мой милый", не иначе), 
на полке ты, бесплотный соглядатай, 
а я на стуле, сигареткою дымя. 
Неспешно размышляю о природе 
вещей. Не зная, как ты жил, тем паче - 
с какой из римлянок, пишу к тебе, двумя 
часами пополуночи объятый, 
как есть полураздет не по погоде 

II 

в окне. Окно напоминает взгляду, 
что дело в январе, а не в июле. 
Зелёный с белым перепутать нынче грех. 
Тебе, поди, такое и не снилось, 
чтоб снег валил шестые сутки кряду, 
надежду выйти разбивая под орех. 
Приходится раскачивать на стуле 
себя, наружу выбраться не силясь. 

III 

Итак, Лукреций, нынче я, как овощ. 
Представь, я заперт (если бы снаружи!), 
законсервирован до лучших из времён. 
Отрадно, что с тобой, хоть в виде книги. 
Не скоро к нам весна придёт на помощь. 
А посему, послав подальше крепкий сон, 
давай-ка поболтаем, в рамках стужи, 
о вечности седой, равно о миге. 

IV 

Ты говоришь, претит деленью атом, 
при этом добавляя: их немало. 
А я уверен, Тит, что горе от ума. 
И в том числе твоё, тебе на горе. 
Дитя, отдавший должное заплатам, 
теперь и тот заметит: "Атом есть тюрьма 
с протонами нейтронов!". Не хватало, 
чтобы и в них частиц открыли море! 

V 

По-твоему, душа материальна. 
Она, мол, гибнет с плотью нашей вместе. 
Насчёт её материальности судить 
здесь не берусь, но гибель очевидна, 
замечу. Едем дальше. Изначально 
подвластны нуждам отродясь мы нашим, Тит: 
жуём ли, испражняемся. И здесь ты 
был прав, Лукреций. Спорить с этим стыдно. 

VI 

Опять же, Тит, чем дальше, тем короче 
тот путь, что нас ведёт к объятьям смерти. 
Да и кому как не тебе об этом знать! 
Тебе, который с безобидным видом 
однажды навсегда захлопнул очи, 
в душе мечтая не пойми о чём. Опять 
же, милый Тит, нестарым вышел в дверь ты, 
закончив жизнь достойно - суицидом. 

VII 

Не прибегая к помощи аптеки, 
почил ты. Славным мужем. Не как особь. 
Теперь, Лукреций, времена, уже не те. 
И этот мир, каким тебя он встретил, 
уже не тот, что раньше, в первом веке 
до нашей эры. Те же правила везде. 
И та же дверь. Однако самый способ 
покинуть сцену устарел, как вертел. 

VIII 

Что пел ты (если пел), что пил намедни, 
положим, за день до меча и еже 
его холодной в теле стали, как гласит 
предание? С тех пор менялись царства, 
шуты, тираны, заговоры, сплетни. 
Но суть-то прежняя осталась, милый Тит. 
Всё те же муки страсти, звёзды те же. 
Чего никак нельзя о государствах 

IX 

здесь утверждать. Твоё изображенье 
с лицом арийца, словно утонувшим 
(при том условии, что истинно оно) 
в курчавой бороде, ввиду порядков 
тогдашних, бередит воображенья 
во мне пределы. Да, однажды суждено, 
Лукреций, испариться нашим душам. 
Но не словам, оставленным в тетрадках! 

X 

Одно ты доказал своим поступком: 
сей мир, каков он есть, на то и годен 
бывает только, чтобы запросто без нас 
в пространстве расширение продолжить. 
Мы вынуждены в теле нашем хрупком 
нестись по жизни. На черта она сдалась! 
Поскольку всё равно потом уходим 
из жизни мы, в ней смысла быть не может. 

XI 

Уходят все. Уходят понемногу 
и целиком. Поврозь и вместе. Чаще 
поврозь, чем вместе. Или в целом не успев, 
или успев мечте дать воплотиться. 
Уходят, собирая скарб в дорогу, 
а попадают вдруг к червям на "обогрев". 
И только плесневеет остов в чаще 
гнилых корней, гвоздей, волокон ситца, 

XII 

проворно образующих рябь складок. 
Когда стать подтвержденьем теоремы, 
не столь уж важно, коли есть в стене окно, 
скрипящий стул, мой силуэт на оном 
качающий себя, чей лоб не гладок 
уже, и ты, кому пылиться суждено 
в шкафу на книжной полке, рядом с теми, 
чьи взгляды вверх по мраморным колоннам 

XIII 

скользили, как и твой, сооружений, 
подобных коим не ваяют ноне. 
Как говорится, сколько времени эпох 
присуще (переврём, Лукреций, фразу 
привычную дотоле), столько мнений. 
А между тем, стиль современности так плох! 
В пределах данной комнаты, на фоне 
окна, мной не открытого ни разу 

XIV 

с тех самых пор, как приучил себя я 
довольствоваться пинтой кислорода, 
пропахшей старыми вещами, их, вещей, 
нетронутостью, - время, как водица, 
течёт себе, к предметам прилипая. 
Увы, старение не выгонишь взашей 
из жизни, такова её природа. 
И личико всё более кривится, 

XV 

как в зеркале кривом. Тем, значит, паче 
ты прав, Лукреций, говоря, к чему, мол, 
живым расстраивать себя по пустякам? 
Ведь не было же нас до появленья! 
А посему, зачем терзаться плачем 
из-за того, что вновь окажемся мы там, 
откуда появились? Кто бы думал! 
Какая глубина в твой век мышленья! 

XVI 

Пространство бесконечно. Нет ни крыши, 
ни пола в нём, ни стен "в горошек" даже 
с окном наружу - невесомость лишь одна 
сплошная. Так считал ты. Что ж, согласен. 
Глядеться в небеса не значит - выше 
самих небес. Похоже, высмотреть до дна 
гладь неба невозможно. Но туда же 
стремятся наши взоры, к ипостаси 

XVII 

всего и вся, которой имя хаос... 
Светает как-то нехотя. И в этой 
глухой провинции дельцов трубит отбой 
метели плач, как некое подобье 
чьего-то отпевания. Осталось 
совсем немного - попрощаться нам с тобой 
до ночи. Утро я, полуодетый, 
встречаю сонным взглядом исподлобья. 

XVIII 

Прими же, так сказать, мои боданья 
к тебе, под корешок сентенций жутких 
твоих, которых по прочтении не счесть. 
Во рту зубов, как в лестнице - ступенек, 
разрушенной веками. До свиданья! 
Ты прав: не с нами бог, но что-то в мире есть 
от бога, а точнее - в промежутках 
между мирами. В этом - я лишь пленник. 

XIX 

Итак, существование резонным 
является, пока оно уместно 
в пределах космоса, вращающего нас 
на пальце, указующем в пространство 
за ним. Привет Вергилию с Назоном 
(хотя второго не застал ты). Весь Парнас 
пример берёт с тебя, который честно 
открыл Вселенной суть её убранства. 

XX 

Бывай же, Кар. В шкафу. На книжной полке. 
Пылись. Тебе идёт. Весна не скоро. 
На ключ быть запертым собою изнутри - 
не лучшее, чем хвастать может овощ. 
Прости за то, что, глядя из футболки, 
так дерзко "каркаю" в твой адрес. Посмотри, 
какая белизна в окне! И сора 
не выкинуть, и некого на помощь. 

Январь 2010