Аннотация: Фантастический (а точнее - сюрреалистический) рассказ о нашей обычной необычной жизни
А. Зеличёнок
МИТРИЧ
Как мы живём? Хорошо живём. Нет, правда - хорошо. Двор наш прос-торен, чист и покоен, усажен юными тополями и клёнами и имеет всё не-обходимое для того, чтобы удовлетворить наши нехитрые повседневные запросы. В центре его располагается островерхая беседка со столиком: в будни дети раскладывают здесь свои игрушки, в выходные дни мужики за пивом под воблу или другую закусь забивают "козла", по вечерам моло-дёжь неокрепшими голосами любимые нехорошие песни поёт. Зонги эти вы-зывают понятное негодование пенсионеров на лавочках возле подъездов, и они, дружно осудив быстро подрастающее поколение, затягивают дребезжа-щим хором что-нибудь своё, давнее, что хором же исполняли когда-то, и, возможно, также под гитару, и тогдашние старики тоже клеймили... а может быть, и нет. Но я немного отклонился в сторону. Есть у нас, ко-нечно, и детская площадка, и хотя песок в песочницу что-то давно не привозили, но и того, что сохранился о предыдущего раза, малышам хва-тает и куличи делать, и извозиться с головы до ног. Они вообще на это большие специалисты, взять хотя бы мою дочку... Однако я опять отвлёк-ся. Как и в любом приличном дворе, имеются у нас металлические стойки для сушки белья, и каждую субботу часов около девяти утра я со стран-ным удовольствием наблюдаю, как Митрич, приятель дней моих младых и добрый знакомый всех совершеннолетних обитателей двора, аккуратно раз-вешивает на этих стойках свои ярко-красные половики. Водрузив коврик на перекладину, Митрич выравнивает его концы и наносит по каждой из половинок пятьдесят четыре удара пластмассовой выбивалкой, равномерно распределяя их по всей поверхности. Ровно пятьдесят четыре, я неоднок-ратно пересчитывал. Он вообще-то немножко педант, Митрич, есть за ним такой грех. Выбив пыль, он обметает ворс веничком, сворачивает половик в тугой цилиндр и уносит. И возвращается со следующим. Митрич постоя-нен, как метроном, и не обращает внимания на погоду. Но зимой перед тем, как почистить коврик веником, Митрич подцепляет чистый прохладный снег той самой выбивалкой, которой только что стегал несчастного, и осыпает лёгкой рукотворной порошей его воспалённые бока. Видя это, я каждый раз ощущаю, что человек по природе всё-таки добр и милосерден, как бы ни изощрялся по сему поводу маркиз де Сад. Ах, Митрич, Митрич, бормочу я, глядя, как в жару и в холод, в пургу и в дождь заступает он на свой еженедельный боевой пост, скромный ты герой нашего времени. И не осознаёшь ты, Митрич, что на тебе держится наш маленький мирок. Пусть у них там, снаружи, войны и революции, преступления и свершения, цари и президенты, вихри враждебные веют над ними, тёмные силы их злобно гнетут, а у нас травка, бельевые верёвки, беседка, пиво, вобла и Митрич с половичками по субботам. Небо давит на его неширокие плечи, но, не сгибаясь под гнётом, бодро семенит он и устрашающе размахивает тяжёлой своей выбивалкой. А мужики, довольные наступлением выходных, наслаждаются пивом...
Вот так всё и шло, и мы пили нашу прекрасную обыденную жизнь крупными глотками и закусывали воблой, а внешний мир бурлил грязной пеной, и клокотал страстями, и уже протягивал к нам хищные щупальца, но мы позабыли о нём, в счастливом неведении созерцая Митрича, трудягу Митрича, компанейского мужика, большого любителя покалякать в беседке, мастера на заводе электрочегототамнепомню. А тем временем появлялись первые признаки грядущего обвала: пару раз бельё с верёвок пропадало, чего отродясь не случалось, однажды наискось через двор проскакал нек-то в бурке, с наганом и саблей, воблу в ларёк не завезли и сослались на эмбарго Разина... Хрустальный свод небес дрогнул, пошёл трещинами и, наконец, рухнул. Митрича в з я л и, взяли особенно коварно и зло, в субботу утром, не дав завершить ритуал. Это случилось два месяца на-зад, подумать только, всего два месяца... Целых два месяца.
Ах, Митрич, Митрич, почему же не отдыхалось тебе в тот роковой день, зачем ты связался с ними, как же нам теперь без тебя? Ну что ты взбеленился-то, дорогой? Ведь знаешь же: опричники - люди подневоль-ные, приказало им начальство деревья ломать, народ гонять, ценности экспроприировать - они и делают. Ну кое-что, конечно, и по своему по-чину творят, для души, так сказать, но надо же и о душе подумать. Русские же люди всё-таки, всегда надо что-нибудь для души. И никому они, естественно, не понравились, Митрич, не одному тебе, тем более что наркомовские сто грамм им явно выдали, и они их приняли, да и не сто грамм там, по-моему, было. Но ведь все тихо сидели по квартирам, один ты пошёл буянить - и многого добился? А потом ты что кричал, пока тебя по двору вели? У нас на Руси такое даже пьяным не всегда прощают, а ты был трезвый, и состояние аффекта, в отличие от запаха, опричники не улавливают, они мужики простые. Зачем же ты про царя Ивана такое слово сказал, и про царя Петра Алексеевича, и тем более про его матуш-ку, царицу Наталью Кирилловну? И с Софьей ты не спал, это неправда. И с Екатериной тоже вряд ли, даже когда забрили тебя на действительную. Хоть и вправду проходил ты службу в той сапой гвардейской дважды Крас-но и трижды Трехцветнознамённой бронетанковой, что штурмовала бункер Петра Третьего, я твои документы видел, но самого императора брал всё-таки Григорий Орлов. А ты был тогда обыкновенный черпак-салажонок, стриженный наголо, и кто бы на тебя посмотрел, когда имелся такой кра-савец. И не зря именно ему достались сначала любовь весёлой нашей им-ператрицы, а впоследствии и Мавзолей на Красной площади. И не ты там лежишь, сражённый силой этой большой любви, а твой блистательный одно-полчанин , и никто иной так не заслужил подобной чести неустанном тру-дом на благо... гм... отечества, как он. Так что ж ты скандалил-то, Митрич, шумел-то зачем? В конце концов, было, не было - для чего жен-щину компрометировать? В общем, с какой стороны ни взгляни - нехорошо. Вот и загремел ты на цугундер с отягчающими обстоятельствами и двумя фонарями от благодарных слушателей. Сам виноват, мин херц, не пеняй на судьбу.
Так не стало с нами славного нашего атланта, и отлетели вместе с ним прочь тишина и спокойствие, и благоденствие наше начало таять, как снег весной, беды большого мира всё чаще и чаще краем затрагивали нас, и я чувствовал, что если ничего не изменится, девятый вал судьбы нак-роет нас и смоет к чертям. Ну что, спрашивал я себя, разве тебе самому не хотелось порой каких-нибудь перемен, великих потрясений? Вот и дож-дался метаморфоз. Не нравится? А других не бывает, прозорливый ты мой. Неприятности пошли косяком. Поляки опять наступали на Минск, на этот раз удачно, и в воскресенье в беседке основной темой была сорванная игра тамошних динамовцев с московскими спартачами - она должна была стать гвоздём тура, и мужики поминали матку польску. В Питере больше-вики подняли восстание, но верные Николаю полки выбили их картечью с Сенатской площади, и теперь Трубецкого, Ленина и Пестеля, говорят, четвертуют, а князь Курбский от царского гнева бежал. В Литву, кажет-ся. Всего-то сутки власть в столице колебалась, однако у нас за это время какой-то красный комиссар успел отобрать у сына Гадеевых, Петь-ки, гитару да ещё и в глаз ему заехал - за пение контрреволюционных песен на иностранном языке. Впрочем, старушки на лавочках только обра-довались. Прокофьевы из тринадцатой квартиры как-то в пятницу краны забыли закрыть и уехали но дачу, а тут как раз крестоносцев с водона-порной станции антоновцы выбили и воду дали. В общем, соседи снизу могли бы открыть у себя дельфинарий, и ещё на двух этажах стены набух-ли и штукатурка отлетела. Весь двор об этом говорил. Пострадавшие тре-бовали у Прокофьева возмещения убытков, а он им на это громко, но спо-койно отвечал, что немцы - люди аккуратные, по выходным отдыхали и во-ду врубали только в понедельник с восьми, а раз у Антонова не все до-на, пусть он и оплачивает ремонт. Пару раз во двор забегали гонцы ря-занского князя. По квартирам с участковым прошлись, оружьем бряцая, произносили речи о Родине в опасности, о том, что с юга татары идут, Крым уже захватили, Черноморский флот конфисковали, в Астрахани всю рыбу сожрали. А если задуматься: что нам флот, что мы флоту? Вот рыбу, конечно, жалко. Я, собственно, в таком духе рязанцам и ответил, чем вызвал негодующие клики о сытом желудке, о татарах, которые поступают на нашу территорию в совершенно невероятных количествах, и о славном рязанском князе (большом паршивце, по моим сведениям), которого надо защищать непременно грудью, полегая при этом костьми. Накричались пар-ни и уехали. Видимо, и остальные отреагировали на их призывы так же, как и я, потому что гонцы покинули наш двор и погнали себе дальше злые и без добровольцев. А кто с ними пойдёт, у всех хлопот полон рот? Про-кофьевским соседям нужно мел и обои доставать, у Ивановых несчастье - всё варенье из подвала украли, теперь каждые два дня ходят в милицию на опознание, в результате у них уже щёки горят от малины, и от одного её запаха мутит. Брайнерман читает "Огонёк" и "Рабочий путь" и ожидает то ли революции, то ли погрома. Я купил книжные стеллажи и никак не могу их собрать, потому что по нашей доброй традиции отверстия под винты высверлены в полках не на тех местах. Между тем татары и в самом деле идут, Козельск уже сожгли, в Ульяновске с мемориала всю крышу содрали. Говорят, со дня на день иго начнётся.
А сегодня утром во дворе опять появился Митрич с ковриком под мышкой и выбивалкой в руке. Худой, слегка побитый, но живой и на вид целый, слава Богу, не отрубили ему ничего на скорую руку. Рассказал, что Москва стоит, он там достал палку сервелата, парчу жене на платье и бочку мальвазии - её отправил контейнером. Грозного и Дзержинского видел, как меня. В подвале, конечно. С Васькой Шуйским в Сандунах пиво пил. Он говорил, умеренно жестикулируя и временами рефлекторно потирая спину и правый бок, а над нашим двором ветер рассеивал тучи, и они та-яли и исчезали. У Гургена сын родился. Вяткины в лотерею карету выиг-рали. Ивановых в участке обнадёжили, сообщили, что отыскались следы их варенья, его видели в штабе Махно, скоро проведут операцию по изъ-ятию. ЦСКА со "Спартаком" сыграл, как раз в тот день, когда московс-кие артиллеристы произвели пробный выстрел из пушки Лжедмитрием, обыг-рал его всухую и взял-таки золото. Как-то очень быстро потеплело, суг-робы скукожились и почернели, и в воздухе запахло весной. Слава Богу, зиму мы пережили. Думаю, что иго тоже переживём.