|
|
||
– Кс-кс-кс!
Но кот и не думал подходить. Даша остановилась. Торопиться было некуда – вышла она за полчаса, а дороги тут – минут на пятнадцать. Значит, вторые пятнадцать можно потратить на что угодно. Это и дурак рассчитает, а Даша всё-таки во втором классе!
Красивый кот, но худой. Прямо прозрачный. Жа-алко!
– Кс-кс! Ну, иди сюда, иди!
Не шёл. У Даши даже промелькнула мысль, что зря она сказала «нету у меня кушать», теперь он точно не подойдёт... Ерунда, конечно. Ну откуда кот это поймёт? Или, может... по интонации? Мама говорила, что животные не понимают смысла, а только интонацию. В любом случае умницы! Ах, Даша давно бы сама подошла к этому коту, но он сидел за заборчиком из высокой сухой травы, а Даша знала, чем кончаются путешествия по такой траве. Порванными колготками и вечерними разборами полётов, вот чем. Стоило ли? Если погладить всё равно нельзя. У Даши аллергия. Нет, АЛЛЕРГИЯ! Нельзя. Исключено, определённо... Почему всё, чего так хочется, всегда нельзя? А всё противное, непонятное, трудное – всё время нужно?
– Ладно, киса, – сказала Даша. – Я приду через неделю. Через неделю, запомни. И принесу тебе колбаски. Точно говорю. Увидишь.
Даша ещё немного потопталась и пошагала на свои занятия. По четвергам она занималась дополнительным английским. И для этого надо было ходить к Лидии Константиновне домой – во-он в ту девятиэтажку. Дорога прямая, дом видно, – было решено, что Даша вполне сможет ходить сама («Ничего страшного, ты уже большая! А обратно тебя папа будет забирать, на машине. Он как раз...»). Так все всё и делали. Даша ходила, Лидия учила, папа забирал. Ничего страшного. Говоря, что ей страшно, Даша имела в виду не путь, а цель. Инглиш. Хэлп!..
Прошла неделя, а Даша, как ни удивительно, про колбаску не забыла. Могла забыть (пять уроков, шесть уроков, музыка, эстетика, японский – ну, с японским было полегче, японский всё-таки с четырёх лет, папа говорил, что английский поэтому и не лезет, что всё японским забито), но – не забыла. Кот – что ещё удивительней – сидел на том же месте! Но она удивилась даже не этому. На том же месте – это ещё ладно, это пусть... Но он был в домике! Выглядывал из какого-то сооружения – вроде будки. Будка для кота! Прямо возле дороги!
– Кс-кс! – ликовала Даша. – Да – теперь тебя и дождь не намочит! Ты всё время будешь тут жить? Вот какая ты умница!.. Ну – я принесла.
Кот, не торопясь, выбрался из укрытия и направился к Даше. Но вдруг остановился. Сел. И уставился на неё с таким спокойным интересом, как будто она была за стеклом. «Кс-кс! Кс-кс!» – сердилась Даша, махая прозрачным пакетиком с нарезанной колбаской. Гладить кота она не собиралась – но покормить!.. «Ну кс-кс, кс-кс! ну кс-кс-кс!» – и она, наконец, кинула этим пакетиком в застывшую, как изваяние, кису: «В общем, на! Если ты голодный – съешь. А... может, тебя кормит тот, кто домик принёс?». Кот не двинулся. Даша ушла.
Следующий четверг был дождливым. Даша под красным зонтиком уныло семенила по препротивной «английской» дороге, время от времени преподнося её себе как «кошачью», – «Там кот!». И он действительно там был...
Ещё издали Даша заметила, что домик как будто... стал больше. Так и есть! Сколько замечательных изменений и всяких... интересностей!
Во-первых, старая, грубо сколоченная будка была заменена на новенькую, аккуратную и большую. Целый дом, мокро поблёскивающий лакированными стенками!
Во-вторых – окно. С Дашиной стороны было окно! С занавеской! И это была не какая-то линялая тряпка, а именно занавеска, настоящая, ярко-голубая (любимый Дашин цвет).
В-третьих, перед входом лежал ярко-зелёный коврик. И кот сидел на этом коврике, совершенно игнорируя небольшой, но неприятно холодный, уже по-настоящему осенний дождик! «Намокнешь, глупый! Кыш, брысь! Ну... в дом!» – поучала довольная Даша. Разумеется, кот ждал её. Дождался. И сразу послушался. Даша остановилась в задумчивости...
Огляделась. Кто же, кто же, кто же? Кто всё это делает?.. Впереди, но отнюдь не рядышком, были дома. Зловредно торчала «английская» девятиэтажка кирпично-ржавого цвета (хотя... всё в такой день было этого цвета – кроме чудесной занавески да сказочно зелёного коврика). Сзади – Дашин райончик, тоже рукой подать, но – не прямо здесь. Прямо здесь была только будка. Да вот ещё, по левую сторону, закрытый школьный филиал... Закрыла его какая-то комиссия – говорят, потолок рухнет. Но Даша несколько раз видела, как из филиала выходит – покурить – школьный сторож. Продолжал сторожить? Странный старик. Молчал всё время, и вообще... Странный. Он, пожалуй, мог бы соорудить этот... кошкин дом! Он бы, думала Даша, – точно мог...
На следующей неделе ей повезло: было солнце и был сторож! Он как раз курил, глядя непонятно куда, – куда-то в горизонт. «Странный», – опять подумала Даша.
Кот прохаживался вокруг будки, бросая дружеские взгляды – как будто даже подмигивая – Даше. Она постояла, полюбовалась и решительно повернулась к сторожу. Подошла поближе. Ещё постояла.
– Красиво, – сказала она наконец.
Сторож молчал.
– Красивый дом! – сказала Даша погромче. Вдруг он её не расслышал? Ей ужасно хотелось выразить своё одобрение.
– Старый, – ответил сторож.
– Ничего... нормальный, – удивилась Даша. – Это тот был старый. А этот... хороший! Новый! А вы сильно кошек любите, да?
Сторож посмотрел на неё каким-то странным... то есть – обычным, обычным своим странным взглядом, буркнул «Я всех люблю» и направился в филиал, прихватив табуретку, которая держала створку двери открытой.
... – Господи, и ты полезла к этому бомжу?! Что-то спрашивать?!
Даша не выдержала и рассказала маме о чудесах с котом. Мама была в шоке. Даша не понимала. Почему – к бомжу? Он сторож. А на сторожей у нее аллергии не было! А кот к ней НИ РАЗУ не подходил! И она к нему!
– Я иду с тобой, – сказала мама.
– Сегодня же мне не надо! не надо!
– Надо. Я хочу посмотреть на этот кошачий диснейленд. Который устроил какой-то маньяк. Ты хоть понимаешь, что он ненормальный?! Для чего, по-твоему, взрослые дяди устраивают такие... штуки? Он «всех любит»! Господи!..
И они пошли.
– Вот он, дом! – ещё издалека начала показывать Даша.
Мама вглядывалась и ничего не видела. «Да где? да где?» – повторяла она, а Даша никак не могла её сориентировать. Наконец они встали прямо напротив домика. Кот ходил вокруг него немного нервно – волновался, наверно, что его показывают. Мама смотрела молча.
– Даша... – тихо сказала она. – Это... игра такая?
– Что – игра? – не поняла Даша.
Мама постучалась в филиал. Сильнее. Вышел сторож. Они стали о чём-то вполголоса говорить, – в основном, конечно, мама. Она то и дело испуганно поглядывала на Дашу и делала ей знаки, что подходить не нужно. «Боится», – поняла Даша и стала наблюдать за котом. Походив ещё немного кругами, он упал на бок. Смотрел на Дашу и стал манить её лапкой. Шёрстка у него была серая. Весь он был дымчатый, а иногда – полупрозрачный. Сквозь него было видно ржавую траву. И сквозь домик было видно траву. А потом стало видно одну только траву. Потом – кота, и очень хорошо, очень ярко. Он тихонько сказал: «Да-ша», но Даша почему-то не обрадовалась, Даша почему-то испугалась...
Ситуация была довольно глупая: Марина не могла избавиться от камня в кроссовке. Как он туда попал, это отдельная песня. Ходила она, видимо, так. Загребая. Да сама она не знала, как ходила! Зомби. Фантастика конечно, но не спала она ровно три месяца. Когда Лёлечка не орала, спать всё равно не было никакой возможности: молоко текло. Марина не знала, что такое бывает. Никто ей про это не говорил, говорили другое: молока не будет, молока не будет, ни у кого его нет, и у тебя не будет. Увы. Но вот вам и «увы» – она не могла наклониться, чтобы развязать кроссовок. Сейчас молоко сочится, а польёт струёй!
Наконец, она докатила коляску до какой-то бывшей скамейки-жёрдочки, устроилась на ней – чистая курица! – и погрузилась в извлечение камушка. Лёлечка бессовестно спала. Надо же ей было выспаться, чтобы полночи тянуть «уаааааа» на одной ноте...
– На! Ки-я!
– Мяяяя...!
Марина обернулась: «Тихо! Тшш!». Прямо за ней, на клумбе, стояли два обормота лет по десять. Один держал за шкирку крупного кота, другой отрабатывал на нём удары – ки-я!
– А чё? Это его кот. Да, Дюха?
– Это, нах, мой кот.
– Вы мне девочку разбудите! – прошипела Марина.
– Жека, пошли... – и они вот так, сразу, послушно, начали удаляться. Кот урчал и извивался, но как-то слабо. Неубедительно! Такой крупный кот давно бы мог удрать... Действительно его, Дюхин?
Марина вернулась к обуванию кроссовка. Не так это, оказывается, просто, если совершенно не нагибаться, держать спину прямо...
– МЯЯЯЯ!
– Да что же это такое?! – подпрыгнула Марина. Оказывается, Дюха решил нести кота за хвост. Тот сопротивлялся, хватался, карабкался, но то и дело повисал всем своим весом на толстом рыжем хвосте.
– За хвост и об забор! – скомандовал Жека, и Дюха так и сделал, но только не об забор, а об асфальт. Кот опять взвыл.
– А ну-ка отпустите животное! – заорала Марина и соскочила со скамейки. Дюха разжал пальцы, и кот плюхнулся на асфальт. Из коляски послышалось невнятное кряхтение и, тут же, внятное, чистое, однотонное: уаааааа!
– Ну что же ты, мамаша? Так и маленького напугать можно... – укоризненно покачала головой проходящая мимо женщина.
– Вот твари!.. А вы что? Не видите нихера, что ли? Идёте, а они... кошака мучают!
– Надо же... Матами возле детской коляски! Молодёжь... Да вот он твой кот, никто его не трогает!
Кот стоял на поджатых лапах там же, куда и упал. Вид у него был жалкий, убегать он и не пытался. Чего ждал? У пацанов вид был тоже какой-то... выжидательный.
Марина заглянула в коляску («чи-чи-чи!») и, поколебавшись, всё-таки направилась к... к мальчикам? к коту?
– Короче, – сказала она, стараясь быть понятной, – тронете животину – пеняйте на себя. – И легонько пнула кота, стараясь быть понятной и ему. Мол, уходи, давай, не задерживай. Кот словно ожил – метнулся в сторону, к дереву, к другому, на дерево. Сел на ветку и забил хвостом, наблюдая за происходящим.
– Зачем нам его трогать? – миролюбиво сказал Дюха.
– Чья коляска? – возмутилась пожилая дама с огромными серьгами. Лёлечка продолжала орать.
– Моя, – сказала Марина, подбежала к Лёлечке, «чи-чи-чи», «всё-всё-всё».
– Зачем нам его трогать? – громко повторил Дюха. – Мы его убьём! И закопаем.
– Вы мамаша? – спросила дама.
– А что?
– Да ничего. Два часа времени. Вы почему ребёнка не кормите?
– А что? Вы... кто вообще?
– Я фельдшер. Между прочим, из вашей поликлиники. Вы же здесь живёте? Потом придёте и будете рассказывать, что у вас проблем выше крыши. А режим – кто соблюдать будет? Ведь все как одна врёте – соблюдаем!
– Да идите вы...
– МЯЯЯЯУ!
Дюха залез на нижнюю ветку и, схватив кота за хвост, тянул его вниз.
– Отпусти скотину!!! – заорала Марина.
– Мамочка, да вы в своём уме?! – совсем рассердилась дама. Остановились прохожие: седоватый мужчина в костюме и девушка в сиренево-голубых локонах.
– Вы понимаете, – задумчиво продолжила дама, обращаясь уже к ним, – вот... молодая женщина. Мамочка. Ведёт себя неадекватно. Может быть, наркоманка... Знаете, как это сейчас бывает... Я давно за ней наблюдаю. Даже походка... характерная. Она еле до лавки дошла. Кричит...
– Да кто кричит-то?! Эти придурки опять до кота добрались!
– Какие придурки? – спросил седоватый.
– Да вон они!! – как-то совсем уж истерически получилось у Марины.
Дюха флегматично покачивал ногой, сидя верхом на ветке. Жека сидел на корточках и ковырял землю возле дерева. Кот залез выше и залёг, помахивая хвостом. Лёлечка, как назло, залилась такими трелями, что даже Марине стало не по себе.
– Вот что, – сказала дама. – Это в конце концов мой долг – помочь ребёнку, – и полезла в коляску.
– Отстаньте от ребёнка!! Вы!! – кинулась на неё Марина. – Ты... Ты ненормальная, что ли?!
– Ты мне не тыкай. Кто здесь ненормальный, все уже поняли, – сказала дама, доставая Лёлю. – Это кто у нас тут такой ма-аленький?
– Убери руки, сука!!
– Видите, что делается. Вызывайте милицию, – кивнула дама седовласому. Он достал телефон.
Марину трясло.
– Мяяяу! – басом передразнил Дюха. – Жека, ты чё там, копаешь?
Жека встал и показал нож – «Есс!».
– На какой мы улице? – спросил седой с телефоном у уха и посмотрел на Марину.
– Они его убьют, – сказала Марина. – На Подгораева.
Мишу купили на рынке. Купили как сиамского, но он рос и светлел, светлел, пока не стало видно, что – помесь. Даже полоски какие-то проявились. Но это было совершенно не важно, Вера любила его не за породу. Да за породу так и не любят. Ветеринарша – тётка прямая, может быть даже слишком – сказала, что это сублимация. У Веры детей нет – и это в 27! – вот она и сублимируется. Всю свою любовь и ласку – Мишке. Вера думала было обидеться, ответить что-нибудь... да что тут ответишь? Тем более тому, от кого зависишь?
Кот был ни умный, ни глупый. Ни ласковый, ни буйный. Просто – свой. И поначалу здоровый. Вера просто нарадоваться не могла. Целовала его в мордочку, а он переворачивался на спинку. «Ах ты... счастье моё!». Мама, когда бывала у неё в гостях, не выдерживала: «Ну, Верка, ты... совсем! Нянькаешься с ним, как с лялькой!».
Нянькалась. Даже курточку ему купила. По вечерам, после работы, они гуляли, если погода была подходящей. Мишка хорошо гулял – никуда не рвался, только нюхал всё с маниакальным упорством. Когда другие коты подходили, он и их нюхал. Вот и донюхался, видимо...
– Кошачья чумка, – сказали в городской ветлечебнице. – Мы – не лечим.
– А кто... лечит? – спросила опухшая от слёз Вера.
– Сулейкина лечит. За большие деньги. У вас есть большие деньги?
Больших денег не было. Но, разумеется, Вера оказалась в клинике. Сулейкина была удивительная женщина, она могла всё. И в долг, если надо, лечила. И правду всегда говорила. Просто не все эту правду слушали и понимали. «Сдохнет ваша псинка! Сдохнет котик! – весело предупреждала она, ставя капельницу за капельницей. – Вот чего вы сюда нарисовались, сдохнет, сдохнет, понимаете?». «Вы всем так говорите!» – не верили хозяева. «Так ведь так оно и есть! А у кого не сдыхает – чудо, понимаете? А где я на всех чудес напасусь?». Но чудес хватало на многих. Хватило и на Мишку. Десять капельниц подняли его на ноги. На лапки!
Вера, пока на эти капельницы таскалась, со студентами как со знакомыми здороваться стала. И с санитаркой подружилась. С Тоней. Хотя Тоня и неразговорчивой была. И не любила – ни животных, ни Сулейкину. Ну, животных ладно. Ясно. За ними ей чего только убирать ни приходилось. А вот Сулейкина...
– А ты чего её так? – спрашивала Вера, держа Мишке задние лапы.
– Да ничего. Наплюнь... – Тоня держала передние лапы и иголку пальцем прижимала, чтобы из вены не лезла. И так надо было продержаться минут двадцать. Первые два раза показались кошмаром, а потом ничего, привыкаешь, нормально...
– А потом ко всему привыкаешь, – сказала Тоня.
– К чему ко всему?
– А ко всему, – повторила Тоня уклончиво. – Ты потом загляни во вторую...
– Возле выхода? Зачем?
– Загляни, потом скажу.
Перед тем как уйти, Вера осторожно приоткрыла комнату № 2. Там лежала собака. Не жилец, это было у неё на морде написано. Морда на полу, вокруг – розовая лужа. Тоня вот это и убирает – килограммами, литрами... Ну, ладно. Собака. Чего смотреть-то?
– Ну и что... Миша, лежи!.. Что та собака? – спросила Вера на следующий день, едва удерживая Мишку. Это была последняя, десятая, капельница. Он стал сильным, выкручивался и пинался, как «дикий барс». – Вот барс... Дикий барс... Ну Миша!
– Что собака... Суп её убил.
– Суп? Отравилась, что ли?
– Суп – это фамилия. Студент, который Мишку щекочет...
– Усыпил?
– Удушил. Наверно. Я не знаю. Он её долго убивал, я ждать устала.
– П...почему? Ничего не понимаю... Её усыплять оставили?
– Ага. А чем? Студентами. Препаратом только сама Сулейка усыпляет. Если хозяин хочет посмотреть... Клименко – воздух внутривенно умеет, а этот дуб Суп – нет...
– Дуб Суп – нет... Ничего не понимаю... Это давно? Ты мне... зачем это рассказываешь?
– Это всегда. Зачем, я не знаю. Я уйти отсюда хочу...
– Так уходи!
– Не могу. Я Сулейке должна. Сорок тысяч... Ты не должна пока? Это пока!
Вера тогда ошарашенная какая-то ушла. Слава богу, слава богу, слава богу, что Мишка выздоровел. И слава богу, даже не должна (мама помогла, орала, но помогла). И больше сюда – ни ногой. Ни-ни! Но говорят же – не зарекайся...
...Две недели Вера пролежала в больнице. Воспаление яичника. Никуда не денешься – острое. «А я тебе говорила! Что яичниками пользоваться надо! А то заржавеют! А не кота люлькать!» – психовала мама. Но Мишку взяла. Вера так скучала, что в палате первое время думали – сын. А однажды она зашла в сумрачную больничную мойку, и ей показалось, что между вёдер и тазов лежит Мишка. Неживой. Голова у него чёрная, сгорела...
Но вот Вера дома. На руках обмякший Мишка. Рядом мама, успокаивает:
– Ну, может, съел чего – я же не кошачья воспитательница, не ходила за ним по пятам, как ты! Ну, съел... Но не сгорит же у него от этого голова! Вер, ты брось... эти видения свои, брось реветь. Понять же сначала надо. Тащи его к этой своей... татарке. Как её? Сурепкина? Она-то поймёт. Ты же говорила – она умная.
– Сулейкина.... Аза Александровна...
И Аза Александровна поняла. «Кишечная непроходимость. Сдохнет котик!» – заулыбалась она. «Вы всем так говорите!» – обрадовалась Вера...
Операцию назначили на субботу, на четыре. Было пусто и темно – по субботам-воскресеньям клиника не работала. Сулейкина, собственноручно включая везде свет, объясняла: «Приедет человек. Хирург. Ради тебя и твоего кота, понимаешь? Я приехала... Дёшево это – не будет. Не может это быть дёшево, слышишь, Вера?». Вера кивала. Её саму впору было откачивать.
Хирург не приехал. Резала Аза Александровна. Держали Вера и Клименко, – ему Аза Александровна позвонила, попросила, он не отказал – «он вообще умница, истеричка только». Вид у него действительно был какой-то полуобморочный. Пьяный, не пьяный... «Два инвалида! Как я с вами работать буду?».
Вера не смотрела. Она только увидела, что скальпель Сулейкина взяла из вазочки с карандашами и протёрла зелёным полотенцем над раковиной.
– А он... стерильный? – как-то глупо спросила Вера.
– Ну, ты меня ещё учить будешь! Держи давай!
Держать надо было, потому что «наркоза он не выдержит, сердце слабое».
Вера зажмурилась... А вот уши заткнуть было нечем – руки заняты.
В больнице, перед самой выпиской, ей приснился сон. Голубое-преголубое небо. Женщина. Вся в чёрном. Очень красивая, улыбается. Счастливо улыбается, безмятежно. Очень долго. Но когда Вера проснулась, было неприятно, неприятно. Очень неприятно. И как-то... жутко. Ей вдруг подумалось, что это... смерть?
Мишка умер в понедельник. Вера не говорила – «сдох». У него разошлись швы, Вера затолкала его и кишки к себе за пазуху и поехала в клинику. Посадила его на стол в коридоре. Очередь была маленькая, – день заканчивался. И эта маленькая очередь зашикала: ши-ши-ши, кишки, кишки... Он так и сидел – с выпущенными кишками. Почему-то был жив. Вышла Сулейкина, сгребла его в охапку, быстро унесла (упреждающий жест – «Лучше не прощаться»). Вера стояла и не знала, что делать. Уходить?
Её поманила Тоня – «Пойдём, покурим...», и они спустились во двор. Курили молча. Потом Вера зарыдала.
– Это всё потому что... хирург не при... не приехал, да? да?
– Это всё потому что нету никакого хирурга, – сказала Тоня. – А Сулейка не хирург, она не умеет. Я же тебе говорила. Ещё, небось, и «сердце у него слабое»? Ну да. Не разбежалась наркоту на твою кису переводить!.. Сколько ты ей должна?
– Этого ты мне – не говорила! Не говорила!
– Значит, теперь говорю. Я теперь что хочу говорю. Я ухожу... А ты – приходишь. Так что... А то будешь потом рыдать, «ты мне не говорила!»...
– Куда – прихожу?
– Вера! Подожди меня! – Из дверей выпорхнула Сулейкина в серебристом плаще. – Я тебя отвезу. Там пару лап и без меня перевяжут. А ты в таком состоянии...
По дороге не говорили. Да Вера и не могла. Только «сспасибо...», вылезая из машины...
– Подожди, Вер, подожди. Присядь... Разговор есть. Тебе покажется, что не вовремя, но это... срочно. Сейчас надо, понимаешь? Сейчас. Пойдёшь ко мне?
– Ссобак убивать?
– Ну, начинается, – усмехнулась Сулейка. – Соба-ак убива-ать... Ты когда-нибудь видела, чтобы я собак убивала? Не я их убиваю. И даже не Суп. Хозяева их тупые. Я же им говорю: сдохнет, сдохнет, сдохнет ваша скотина... Хоть бы один развернулся и ушёл. А насчёт работы ты подумай. Я не в обиде. Я люблю истеричек, они исполнительные. Да и потом: чего тебе те собаки? Ты же кошек любишь. Котов. Одного. И он уже сдох. Сгорел уже даже. – Сулейка глянула на часы. – Да. Мы в конце дня мусор сжигаем. Сгорел уже. Всё.
|