Аннотация: Рассказ о двух стариках - бывших астрономах, об их любви и нежности друг к другу
СПЕКТРЫ ЗВЁЗД В ДАЛЁКОМ УЛЬТРАФИОЛЕТЕ
...
Да не придёт он сегодня. Как он сегодня придёт, ежели он плох совсем? Девяносто лет! Ссохся, как сухостойный камыш. Кости при ходьбе - да какая ходьба! - названье просто, а на самом деле поползновения на передвижение, - кости потрескивают, будто сухие дрова в печке. Выцветшие глаза (ах, какие глаза-то были! - очи, не глаза! - девчонки дыхания лишались!) слезятся...
Воля Авелевна вздохнула неслышно, припоминая ненаглядную свою неразрывную половинку - Евсейку Захаровича... в том смысле, конечно, Евсевия, не Евсейку. Хотя теперь его вновь можно звать, как в детстве, Евсейкой, потому как всё равно тут же забывает своё полное прозвание...
Праправнук младший, Кузьма, коему три года отпраздновали двадцать два дня назад, тоже своего отчества не помнит - Брониславович. А фамилию - тем более, потому что начинается она с шипящей, а с ней он пока не в ладах.
- Шигаева!
Ой, испугала. Вот ведь тихая какая...
- Не спите?
- Не сплю.
- Таблетки перед сном выпили?
- Выпили.
- Всей палатой, что ли, пили?
- Нет-нет, я одна выпила, Светочка, простите...
- Всё. Спите. Ежели что - кнопка слева от кровати, жмите смело.
- Нажму, если что, Светочка. А сончас скоро кончится?
- Скоро, скоро. Вам это к чему, вообще? Огород побежите копать?
- Да боюсь, вдруг мой Евсевий вздумает наведаться. А он же, знаете...
- Знаю, знаю. Не беспокойтесь! Встретим, если дойдёт. Всё, лежите тихо.
- Да, Светочка. Спасибо.
- Шшш!..
Уф. Дверь закрыла. Где ей, востроносой, востроглазой, быстроногой, с весело прыгающим сердечком понять старую-старую, лёгкую-лёгкую, будто в ожиданьи смерти сбросившую лишний вес плоти, Волю Авелевну?
Если б знала эта вертлявая, суматошная Светочка с изукрашенным личиком, какой красавицей была Воля Авелевна в её годы! А каким богатырём - суженый её Евсевий Захарович! Куда там нынешним-то против них обоих! До сих пор вон, кто видит фотопортреты молодых Шигаевых, диву даются и не верят, что такой красоты люди бывали...
А теперь вон что... Унесла старость роскошь красоты и силы, подарила нешуточный покой, отрыв от всего мирского, от всего, что прежде волновало и заботило их. Такой-то покой в старости одной и возможен. Всякие дела и заботы памяти и соображения требуют, а когда ты их лишён, то и проблемы уже не терзают уставшие души...
Воля Авелена глянула в окно. С подушки ей виделась лишь соседняя многоэтажка современной постройки и небо.
Хорошо тем, кто лежал на втором этаже: для них высовывали свои верхушки ряды ясеней и клёнов, посаженных вдоль тротуаров широкого бульвара, поблёскивала окнами высокая трёхэтажная школа, и отлично слышна была беготня утренних прохожих, спешащих на работу, обедешных школьников, вечерних отработавших и неспешное касанье туфелек и кроссовок ночных влюблённых; и, конечно, куда уж тут без неверного пьяного мотанья несчастных забулдыг, до умопомрачения забоявшихся когда-то суровых реалий жизни и бросившихся во тьму объятий повелителя хмельного забвенья...
До Воли Авелевны все эти признаки кипящей жизни доносились тоже, но словно бы издалека, словно со звёзд, которыми она любовалась бессонными ночами.
Ах, эта небесное богатство, эти космические бриллианты, эти загадочные ослепительные и невыносимо горячие шары - поближе к ним - невиданное громадьё, которое невозможно понять разумом, принять зрением; подальше - просто яркие крупинки проса, кинутые во Вселенную щедрой рукой Бога...
Всю жизнь Воля Авелевна занималась звёздами в Московском Институте астрономии РАН (ИНАСАН) на Пятницкой, и до последнего времени деятельно участвовала в научных конференциях - "Горизонты Вселенной", "Звёздообразование в Галактике и за её пределами", "Ультрафиолетовая Вселенная", "Переменные звёзды, галактическое гало и старое население Галактики"...
В течение полувека она изучала звёзды сперва в отделе физики и эволюции звёзд, затем в отделе нестационарных звёзд и звёздной спектроскопии, позже - в отделе физики звёздных систем, а когда с мужем, сотрудником Центра астрономических данных Евсевием Захаровичем Шигаевым перебралась вслед за дочерью в Звенигород, то перешла в Звенигородскую обсерваторию, где, собственно, и отработала последние годы и последнюю конференцию о переменных звёздах.
Воля Авелевна не сводила подслеповатых глаз в очках с толстыми линзами с окна, за которым с несносной монолитностью, с претензией на вечность стояло многоэтажное здание городского суда.
И вокруг него - небо глубокой синевы, скрывающей любимые Волей Авелевной звёзды... Самые горячие из них излучают пропорционально больше ультрафиолетового излучения, чем наше солнце, звезда более холодная... Хотя и самая близкая...
В июле 1960 года она ездила с Евсевием на десятый международный симпозиум по астрофизике, посвящённый наблюдениям и интерпретации далёкого ультрафиолетового излучения небесных тел. Несколько дней они жили в старинном городе Льеже и, казалось, звёзды французского неба ярче и ближе, чем русского.
Однако впечатление это оказалось обманчивым. Когда они вернулись в Москву и в первую же ночь отправились гулять по пустынным (по сравнению с дневными) улицам, далёкие светила горели так, будто придвинулись к ним по мановению Бога на добрые сотни миллионов миль...
А как это красиво звучит (кто бы это в палате больничной оценил? Только бы родной Евсевий Захарыч...): ультрафиолетовое излучение звёзд и туманностей!.. С каким бы удовольствием она рассказала бы всем, кто лежит на соседних койках, что наличие в спектре линий некоторого химического элемента говорит о том, что он имеется в исследуемом теле, за исключением так называемых линий поглощений, наблюдаемых в спектрах звёзд, но возникающих в пространстве между ними.
До тех пор, пока слой излучающего газа можно считать оптически тонким, так что в нем почти совсем не поглощается собственное его излучение, яркость спектральной линии пропорциональна количеству излучающих возбужденных атомов, находящихся на луче зрения. Излучательная способность атома обратно пропорциональна времени, в течение которого атом может находиться в возбужденном состоянии...
Воля Авелевна мечтательно вздохнула. Кому бы ей рассказать, что для определения плотности вещества необходимо предварительно изучить его химический состав...
Что в спектрах подавляющего большинства космических объектов наблюдаются линии водорода. Это дает основание предполагать, что водород -- наиболее распространенный химический элемент в природе, факт, подтверждаемый количественным анализом химического состава различных небесных тел...
Как работает у неё память на то, во что она была погружена всё цветущее время своей жизни! В звёзды!
Она смотрела в окно и прокручивала внутри себя такие ясные, понятные, любимые фразы: "Второе место по распространенности в природе после водорода занимает гелий, хотя принадлежащие ему спектральные линии наблюдаются значительно реже.
Это хороший пример того, как отсутствие в спектре линий некоторого элемента вовсе не означает, что его нет в исследуемом теле. Так, например, линии гелия почти не наблюдаются среди линий поглощения в солнечном спектре. Однако в спектрах более верхних его слоев, в частности, облаков раскаленных газов -- протуберанцев, видны яркие эмиссионные линии гелия, что доказывает наличие его на Солнце.
В спектре солнечной короны совсем не видны линии водорода, хотя заведомо известно, что вещество короны имеет такой же состав, что и Солнце, и, следовательно, должно содержать водород. В обоих этих примерах соответствующие атомы просто находятся в таких состояниях, что не излучают и не поглощают легко наблюдаемых спектральных линий.
Для правильного определения химического состава необходимо учитывать, что некоторые атомы могут находиться в ненаблюдаемых или трудно наблюдаемых состояниях, как, например, в случае, когда все возбуждаемые спектральные линии находятся в далёком ультрафиолете.
Определение химического состава небесных тел на основе изучения их спектров -- очень сложная задача. Она требует знания физических условий в исследуемом теле и применения методов теоретической астрофизики.
На основании изучения спектров звезд получены относительные числа атомов наиболее распространенных химических элементов. Они дают представление о распространенности химических элементов в космосе.
О содержании гелия в космосе судить трудно, так как его линии сравнительно редко наблюдаются. Возможно, его раз в десять меньше, чем водорода. Количество атомов всех остальных элементов составляет лишь около четырнадцати сотых процента от числа атомов водорода, а всех металлов меньше примерно в десять тысяч раз...".
Удовлетворённая погружением в прошлое, Воля Авелевна закрыла уставшие глаза, видевшие немало звёзд, галактик, туманностей, и задремала. Сончас, всё-таки. Здорово, что у звёзд не бывает сончаса, и они всегда готовы работать - то есть, излучать.
...
Евсевий Захарович положил руки на выступающие коленки. Большие белые ладони полностью покрыли круглые коленные шары. Как же он высох за последние годы! Усох сочный стебель, усох... И памяти осталось, как у котёнка неделишнего. Вот только запала в маразматический мозг знакомая до расстройства фраза - "Спектры звёзд в далёком ультрафиолете".
Что-то значила она для него. Что-то в прошлом. Перед глазами всплывали дома, дома, бледно-сиреневое марево, а в нём - силуэт стройной сетчатой башни на четырёх опорах в виде арках.
Чуть подсказал бы кто - и он обязательно бы вспомнил, что значат для него спектры звёзд в далёком ультрафиолете и та башня, протыкающая шпилем облака. Но он точно знал, что хотел бы подарить эти горяченные, кипящие и прямо-таки плюющие громадными языками плазмы звёзды любимой своей красавице Волюшке, которая и в восемьдесят шесть не утратила для него своей красы, мудрости и здравого смысла.
Эх, были б все женщины достойны звезды в далёком ультрафиолете, как ослепительно сияли бы их мужчины! Сильнее звёзд. И никому бы в голову не пришло умирать от тоски. Как умер в сорок восемь дет однокашник, однокурсник, однополчанин, друг и коллега... как звали-то бишь его?.. Ведь за упокой-то души покойного Евсевий Захарович всегда свечку ставил... а теперь все имена повылетали, как листья с берёзы... У Волечки надо спросить, уж она-то на память не жалуется.
- Волечка! - кликнул жену Евсевий Захарович.
Никто ему не ответил, и он забеспокоился: в чём дело? Что случилось? С трудом встав, старый астроном Звенигородской обсерватории потащился в другую комнату, в кухню, в ванную и на балкон, непрестанно взывая:
- Воля! Волечка! Ты дома, нет?
Тишина совсем встревожила его. Он зашаркал опять в кухню и с надеждой посмотрел на холодильник, где предусмотрительная жена магнитила напоминающие записочки.
И сегодня там - Слава, Боже!! - имелась разъясняющая бумажечка.
Евсевий Захарович в волнении прочитал: "Евсеюшка, не теряй меня: я в больнице из-за сердечного приступа. Дочери Анне звони 32-34-61, сыну Коле 32-48-82. Вечером приходит Анна, приносит тебе покушать. Скоро вернусь".
Это "Скоро вернусь" обнадёжило Евсевия Захаровича, что в жизни его буквально завтра опять появится любимая женщина, крепкая опора - та половинка, которую создал Бог Саваоф, и Господь Иисус Христос, Сын Бога Живого, и о которой говорил в Своих проповедях во время земной жизни.
Евсевий Захарович посмотрел в окно. Тихо за окном, выходящим во двор детского садика. В детском садике хорошо: за каждым твоим движением присматривают, направляют, кормят, поят, одевают, спать укладывают, развлекают: что ещё старому надо? Разве что лекарствами напичкать... И чтоб рядом жена была, Волечка...
У Евсевия Захаровича затеребилось сердце, будто птичьим вдруг обернулось, быстрым, нетерпеливым, вечно настороже: как бы он хотел скорее увидеть снова ненаглядную свою голубушку, звёздочку свою самую горячую и сияющую в ультрафиолете!
Он суетливо засобирался. Оделся в чистое, ещё глянул в записку-напоминалку, чтоб крепче запечатлеть место пребывания зазнобушки своей, и вышел из квартиры в суетливую чью-то жизнь, в неразборчивую чью-то сутолоку, где ему, выпавшему из неё по старческой немощи, не имелось уже места...
Город ему был совсем незнаком: сюда Шигаевы переехали шесть лет назад из Звенигорода, оставив трёхкомнатную квартиру старшему сыну Никите. Здесь, конечно, зелено, солнечно, снежно, рядом большое озеро... но всё настолько непривычное, чужое, что Евсевий Захарович от постоянной неуютности инда плакал по вечерам, сидя у окна в маленькой комнате перед тем, как встать рядом с Воленькой на молитву.
Хорошо всё же Бог придумал - звёзды создать. До чего они ошеломительные и прекрасные! Евсевий Захарович втайне от всех - кроме Бога, конечно, - надеялся, что после смерти, если пройдёт он мытарства и два его ангела-хранителя - тот, кого Господь дал ему при рождении, и тот, которого Он прислал ему во время крещения, - унесут его в даль светлую, в чертоги небесные, что уготовал Вседержитель наш и Творец всего мира для любящих Его, - и там он сможет вечно узнавать тайны звёзд и исследовать их все до единой!
Он облетит с любимой девушкой своей все галактики - и спиральные (а среди них - обязательно гигантские сейфертовские с огромной мощностью и светимостью ядра), и с перемычкой, эллиптические и линзообразные, карликовые, неправильные - Магеллановы Облака, и, конечно, активные и сталкивающиеся, и непременно - галактику "Водоворот", которая образована двумя галактиками, имеющих не названия, а только номера... Они дадут им самые прекрасные имена во вселенной!
И особенное внимание уделят вечнолюбящие рабы Божии Ольга и Евсевий самой прекрасной галактике - Млечному Пути диаметром от шестнадцати до восьмисот тысяч световых лет! Ведь она - их дом; звёздный шлёйф, несущий в себе планету Земля, созданную Богом для Своих детей...
Да. Почему бы нет? Ведь впереди - вечность и молодость!
Спектры звёзд в далёком ультрафиолете... Несомненно, он и без изучения спектров узнает, из чего состоят все звёзды во Вселенной, все квазары, пылевые облака, кометы и болиды!.. Лишь бы Воленька - по-православному, Оленька - была и там, у Бога, рядом с ним...
Ненаглядная Воля... Ты - воля моя, память моя, мой Млечный Путь...
Евсевий Захарович закрыл дверь двухкомнатной "хрущёвки", которых понастроили в шестидесятые-семидесятые годы на погибель русских многодетных семей, медленно, держась за перила, считая каждую ступеньку, спустился с четвёртого этажа, открыл старую коричневую дверь на пружине и сделал вперёд несколько шагов.
"Нет, надо бы постоять, - решил он, озираясь и ничего не узнавая. - Куда идти-то мне теперь?"
По тротуару шла женщина средних лет, и Евсевий Захарович её остановил:
- Простите, пожалуйста, не подскажете, где у вас тут...
Женщина остановилась и улыбнулась:
- Что именно?
Евсевий Захарович заторопился:
- Да вот жену у меня... - он чуть было не сказал "отобрали", но спохватился и после заминки продолжил: - ... в больницу положили.
Он был горд, что всё ещё помнил, зачем вышел из безопасной квартиры.
- А где она, больница ваша? Я не местный, ничего не знаю, - закончил он повесть о своём горе.
Женщина показала рукой влево:
- А туда идите. Через дорогу перейдёте и туда всё, туда. Увидите высокий жёлтый семиэтажный корпус - это и есть главная больница, хирургический корпус.
Женщина подавила удивление и ответила не очень охотно:
- Тамара.
- Да благословит тебя Бог, Тамара, - от всего сердца поблагодарил старик.
Женщина кивнула и затерялась в улицах, а он потоптался нерешительно, сомневаясь, идти ему или не идти. Но тоска по Волечке снедала его лебединое сердце, томило его звёздную душу, и он зашаркал по асфальту в том направлении, куда показала женщина.
Пока переходил по "зебре" дорогу, он помнил, куда идти, но, оказавшись в стороне от мчащихся машин, напрочь забыл, о чём ему говорили. Пришлось просить о помощи мужчину лет тридцати пяти. Благодаря его указаниям, он прошёл немного вправо и свернул налево. В конце новой улицы возвышалось большое жёлтое здание, по форме приближённое к квадрату.
"Оно - не оно?" - гадал озабоченно Евсевий Захарович.
Пришлось вновь останавливать - теперь пожилую даму с ярким макияжем. Она, выслушав потерявшегося чужого кавалера, указала на жёлтое многоэтажное здание, пробормотав "туда, туда идите".
Евсевий Захарович хотел было объяснить, что в больнице лежит жена, но где именно лежит, он не знает, но пожилая дама отвернулась и важно прошествовала мимо. Похоже, она была глуховата.
Шигаев проводил её недоумённым взглядом: мол, не подождала моего вопроса, - и повернулся лицом к жёлтому зданию. Идти, вроде, больше особо и некуда: слева точно школа (во дворе бегают ребятишки с ранцами), справа горка с лесом и открытый всем ветрам, без решёток и заборов трёхэтажный "Дом быта" и длинный брусок, увенчанный странной крышей и вывеской "Городской суд".
Пройти Евсевию Захаровичу удалось немного, потому что он думал о звёздах и, добравшись до открытых ворот школы, забыл - не куда и к кому спешит, а где именно тоскует и болезнует сердцем незабвенная никогда его Волюшка - самый чистый и яркий свет в спектре звезды в далёком ультрафиолете...
Хорошо - дождя нет. Ведь зонтика Евсевий Захарович не взял. Кто ему подскажет, раз он один дома кукует, одиночество своё смакует? Да... Хорошо, что дождя нет. Можно постоять, пооглядываться в поисках доброго прохожего. Добрый прохожий всегда найдётся. Всегда Господь его пошлёт, коли в нём надобность возникла...
...
Дарья Лучинская спешила. Тут уж ничего не поделаешь. Её шестилетний сынишка Вовка лежал на обследовании в детской больнице на дневном стационаре, и она с работы забирала его в три часа, чтобы успеть привести его сперва в музыкалку на специальность фортепиано, затем на урок математики в "Школе будущего первоклассника", а напоследок - в спортивную секцию. Сами видите, времени столько, сколько у спешащей перед паровозом дрезины.
Вовка шёл за мамой, цепляясь за руку, и ныл, какой он самый несчастный человек в мире, как он не хочет никуда идти, и вообще, это разве детство - беготня по всяким мероприятиям?! Тебе, мол, мама, так же бы! И вообще, тебе хорошо: отвела меня и сидишь, отдыхаешь, а я работай тут себе! У меня мозги скоро кончатся, не понимаешь ты разве?
С таким вот нытьём перебрались они через дорогу и доползли до ворот школы, напротив которой стоял-постаивал худощавый высокий старик древнего вида, с красивым лицом, будто вырезанным мастером из выдержанной сухой берёзы.
В момент, когда Вовка молчал, набирая воздуха, чтобы ныть дальше, старик и обратился к Дарье.
- Простите, не подскажете, куда могли положить мою жену?
Дарья остановился. Заинтересованный Никита забыл о своих претензиях и уставился на старика.
- А она у вас заболела? - уточнила Дарья.
- Вот: с сердцем плохо ей стало, - пожаловался старик. - "Скорая" приехала, увезла. А куда увезла - не знаю.
Дарья повернулась в ту сторону, откуда пришла и показала рукой.
- Ну, её могли положить либо в хирургический корпус - вон он, большой такой. Либо в отделение терапии, что на втором этаже детской больницы. У моей знакомой случился инсульт, и её туда положили. Может, и ваша жена там же.
Евсевий Захарович растерянно глянул в указанную сторону, однако за деревьями ничего похожего на те здания больницы, к которым он привык в Звенигороде, там не наблюдалось.
- А где ж больница? - растерялся Евсевий Захарович. - Что-то я тут... не знаю ничего. Сами-то мы не отсюда.
- Откуда же? - против воли спросила спешащая Дарья, задним числом удивляясь молчанию и смирному стоянию Вовки; должно быть, происходящее на самом деле заинтересовало его.
Старик охотно пояснил:
- Да мы издалека. Из Звенигорода.
- Действительно, далеко, - согласилась Дарья. - Как это вас сюда занесло?
Старик, обрадованный, что его внимательно слушают, спрашивают и вообще общаются, с готовностью просветил случайную прохожую:
- К детям вот приехали: Анютке и Коле. А старший-то Никита в Звенигороде остался. Работает он там.
- Понятно теперь, что вам здесь всё незнакомо, - поняла Дарья и поймала мелькнувшее в уме слово "и страшно".
Она оглянулась на жёлтое здание.
- Вам надо во-он туда, - махнула она рукой. - В регистратуре скажете фамилию жены, и вам ответят, где она лежит.
Старик, спасибо... А то вот иду к ней... соскучился очень... Уве6зли её, а я вот один, один... скучно стало, ну, и пошёл к бабушке, а то что она там лежит... тоже одна... скучает ведь... Спасибо, доченька. Тебя как звать-то?
- Дарья.
- Ну, спаси тебя Бог, Дарья. Красивое какое имя-то у тебя! - восхитился старик и было сделал неловкий свой шаг, да женщина вдруг ухватила его мягко за локоть.
- Погодите, - решительно сказала она. - Пойдёмте-ка, мы вас до регистратуры проводим. Да, Вов?
Дарья ждала, что Вовка возмутится задержкой, но младший Лучинский неожиданно мягко согласился:
- Да.
И у неё отлегло от сердца. А старик даже испугался.
- Да что вы?! Как я могу? Вы же наверняка торопитесь! Дела у вас, занятия всякие! Дойду уж я как-то, не беспокойтесь...
Но Дарья уже шла рядом с ним, твёрдо поддерживая его под руку. Вовка беспрекословно шёл рядом.
- Мы абсолютно никуда не торопимся, - заверила она. - Мы до пяти совершенно свободны.
И не сказала, что за оставшееся время они едва успевают бегом добраться до школы. Бегом - так бегом. Подумаешь!
Глаза у старика заслезились, и он часто заморгал. Резко утёр лицо рукавом.
- Спасибо, доченька. Вот спасла... Тебя зовут-то как?
- Дарья, - терпеливо повторила Лучинская, а Вовка даже не фыркнул; странно.
- Э-э... Ну, так это просто погода хорошая: солнышко ж. Нравится вам у нас жить?
- Да как не нравится? - вздохнул старик, опираясь на Дарьину руку. - Нравится. Дети ж тут, внуки, правнуки. Далеко вот от Звенигорода: Урал... Никак не привыкнем. Красиво тут, но... далеко уж очень. А у бабушки моей сердце прихватило. Приехала "скорая", увезла... Куда увезла - не знаю. Пришлые мы... Звёзды блуждающие... Мы идём-то в больницу?
- В больницу, - терпеливо подтвердила Дарья. - Узнаем в регистратуре, куда вашу бабушку положили.
- Вот спасибо, вот помогли! - благодарил, моргая мелкими непрошенными слезинками, старик. - А то ж мы не местные. Где тут что - не понятно. Из Звенигорода на Урал приехали - дела!
Они перешли дорогу, добрались до крыльца хирургического корпуса. Выходящий мужчина придержал перед ними дверь, проводил сочувственным взором странную троицу. Дарья провела старика к регистратуре. Вовка безмолвно топал вслед за ней, разглядывая их подопечного.
В окошке сидела пенсионная дама. Дарья открыла рот, чтоб начать разговор, но дама вдруг улыбнулась и приветливо сказала:
- Да что вы! Пять дней лежит. Мы его знаем: каждый ведь день ходит навещает. Ему на пятый этаж надо. Пусть в лифт садится, а там его тоже знают - встретят, проводят.
Дарья обернулась к радостно взирающему на неё старику.
- Видите, как здорово! Оказывается, она здесь на пятом этаже. Дойдёте?
Евсевий Захарович забеспокоился:
- Ой, доченька, проводи меня до конца, я ж ничего тут не помню. А она меня ждёт, волнуется, чего это я не иду.
Дарья с неожиданной лёгкостью согласилась, хотя опаздывали они уже круто. Она повела старика к лифту, но тут им повстречалась крашеная блондинка-санитарочка лет ближе к пятидесяти. Завидев старика, она разулыбалась:
- А-а! Евсевий Захарыч! Снова к своей ненаглядной? Давайте, я его доведу: я как раз на пятом этаже работаю.
- Ну, вот, как хорошо! - сказала старику Дарья. - Теперь вы в надёжных руках. Скоро увидите свою бабушку.
Евсевий Захарович растрогался, взял женскую руку в тёплые свои ладони.
- Спасибо тебе, доченька! Вот обрадуется бабушка-то! Соскучилась ведь. А я вот приду - поболтаем, поглядим друг на друга. Тебя как зовут, доченька?
- Дарья, - без тени насмешки ответила Дарья.
- Ух, красивое имя-то у тебя какое! Даришь, значит, себя... Ну, так спаси тебя Господь!
С этим напутствием старик зашёл в лифт. Дверцы с лязгом стукнулись друг о друга. В шахте загудел механизм, заскрипели старые тросы. Дарья глянула на часы. Опоздали. Но всё равно бы надо появиться: задание, что ли, взять.
- Вов, побежали, - сказала она сыну и подумала: "Да-а... мне бы так в старости моей...".
Вока-капризуля без всякого нытья побежал. Они вскочили в школу, в её коридоры и в нужную рекреацию, и тут оказалось, что занятия ещё не начались, и Лучинские вполне успели! Будто кто специально время за хвостик придержал...
...
Евсевий Захарович робко протиснулся в палату и обвёл койки тревожным взглядом. Уф! Слава Богу! Он попал туда, куда нужно. Недаром предпринял он сложное своё путешествие. Добрался ж-таки до Воленьки своей.
Он сел у её кровати. Взял её руку в горсть и начал легонько, нежно поглаживать, прихлопывать.
Воля Авелевна смотрела на него благодарно и думала: "Спектры звёзд в далёком ультрафиолете... Спектры души человеческой... И чем горячее душа, тем ярче, отчётливее этот спектр в невидимом ультрафиолете жизненных перипетий...".
Ах, старость! Возвращение в детские сны, в детскую чистоту, в детскую немощь... Самый нежный цвет спектра звезды...