Тарасенко Анатолий Владимирович : другие произведения.

Повести и рассказы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В первый том собрания сочинений вошла повесть "Легенда о Тиле" (2002 г.), рассказы "Отец мой, фронтовик" (2000 г.) и "Два Ивана-победителя" (2001 г.), а также повесть о пребывании Тарасе Шевченко в Казахстане "Не исчез в степной полыни" (Изд. "Костанайский печатный двор", 2003 г.), написанная в соавторстве со Станиславом Мастеровым.

   Костанай
   "Костанайский печатный двор"
   2006
   Т 19 Тарасенко Анатолий
   Собрание сочинений. В 5-ти томах. Т. 1. Повести и рассказы.- "Костанайский печатный двор", 2006, - 208 с.
  
   ББК 84 Р 7-44
  
   ISBN 9965-760-27-6 - (Т.1)
   ISBN 9965-760-28-4
  
  
   В первый том собрания сочинений вошла повесть "Легенда о Тиле" (2002 г.), рассказы "Отец мой, фронтовик" (2000 г.) и "Два Ивана-победителя" (2001 г.), а также повесть "Не исчез в степной полыни" (Изд. "Костанайский печатный двор", 2003 г.), написанная в соавторстве со Станиславом Мастеровым.
  
  
   АНАТОЛИЙ ТАРАСЕНКО
  
   СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
   В ПЯТИ ТОМАХ
  
   ТОМ ПЕРВЫЙ
  
   ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ
  
   ЛЕГЕНДА О ТИЛЕ
   ПОВЕСТЬ
  
   I
   Сквозь чуткий утренний сон доносились кухонные шумы, дразнящие запахи и перезвон-перестук посуды. В полудреме смутно ощущалось чувство беспокойного ожидания чего-то неведомого, значительного. "Отец же ночью вернулся", - кольнуло внутри. Я соскочил с постели, оделся и пошел к умывальнику. Ноги после ожогов болели. Как множество послевоенных следопытов-подранков, я с пацанами постарше тоже пытался узнать, чем начинена неразорвавшаяся в отгремевших боях зажигательная бомба.
   - Доброе утро, мама. Где батько?
   - Доброе, сын. Не ходи, я позову.
   На детской памяти моей отец возвращался второй раз. Первый - с фронта, а теперь вот из казенного дома.
   ...Отец вынес меня на крыльцо, усадил в плетеное, мягко поскрипывающее кресло, подобрал оставленный инструмент.
   - Посиди на свежем воздухе, почитай. Я быстро закончу, и будем завтракать.
   - Ты деревья кронуешь? Они же цветут...
   Отец измерил меня взглядом: кто там его поучает?
   - Сушняк убираю. Красота какая, а он, как бельмо на глазу.
   Вдали, на пригородных холмах, маячила верхушка станционного элеватора, пониже силуэт Гуляйполя размывала стелящаяся по земле дымка. А вокруг - буйство весеннего сада. Вишня с ног до головы нарядилась, как снегурка. Отец, тоже весь в белом: парусиновом костюме и вышитой украинской сорочке, окунулся в колышущуюся под легким ветерком кипень. Как он там этот сушняк отыскивал... Скорее, отдыхал душой и радовался жизни после замшелой камеры.
   Остатки утреннего тумана время от времени накатывались рваными перистыми облачками, отец растворялся в них и вишневой цвети. Казалось, все это не на нашей грешной земле, а гораздо выше: в иных мирах, в зыбком мираже невесомых небесных сфер.
   - В хату! - позвала мать. - Бабушка уже за столом. А ты, батько, почему в марком костюме за работу взялся?
   - Потому. Роба за полгода надоела... А что это за книжка у тебя? - перевел тему разговора отец. - "Робинзон Крузо"?
   Я гордо доложил:
   - Про Робинзона я уже давно прочитал. А это легенда о Тиле Уленшпигеле. Я еще и Гоголя сейчас на русском читаю, нас недавно в Сорочинцы на ярмарку возили, тут недалеко.
   Отец помыл руки и, заложив разворот пальцем, взглянул на обложку.
   - Да, это в самый раз для таких, как ты. Кто надоумил?
   - Библиотекарша. Она сказала, что из интересного может быть вот это - легенда.
   - Рановато все же, рановато. Но если до середины доплыл, выбирайся на другой берег. О чем, кстати, в книге речь идет?
   - Ну, ты же знаешь. Ну, борьба за свободу... Народный герой Тиль... Фландрия... Ну...
   - Хватайся за шею, пойдем за стол. И не нукай. В школе, что, замечаний уже не делают?
   - Побывать бы там...
   - Где это там? В школе?
   - Во Фландрии. В школе весенние каникулы.
  
   II
   Отец мой Владимир Антонович в тюрьме не сидел. Он провел полгода в криворожском ДОПРе. Аббревиатура того репрессивного сталинского времени обозначала дом предварительного расследования. По-нынешнему что-то вроде следственного изолятора. Но разница в режиме между этим заведением и тюрьмой тогда была еще меньше, чем сейчас. Недаром схлопотавшему-таки статью гражданину пребывание здесь зачитывалось в отмеренный судом срок.
   Отцу не зачлось ничего. Как-то поутру его, изолированного от общества директора школы, неожиданно назвали товарищем, а не гражданином.
   - Промашка, извиняйте, случилась. Вы освобождаетесь. Но зарубка на носу должна у вас остаться. Классовый враг не дремлет. Так что бдительность и еще раз бдительность. А у вас к тому же, простите за напоминание, папаша Антон - махновец репрессированный.
   Отца выпустили потому, что враг этот, вовсе не классовый, был к тому времени взят облавой где-то в Донбассе. Шайка матерых грабителей по наводкам потрошила отдаленные точки, в числе которых оказался и школьный склад с американской гуманитарной помощью. Материальную ответственность за харчи, одежду и обувь от богатых союзников нес отец. В тот роковой вечер он при параде: в полувоенном галифе, кителе и хромовых, со скрипом сапогах, в присутствии комиссии, а потому чинно и осанисто опечатал замки.
   После чего и прел в ДОПРе.
  
   Смертоносный послевоенный голод отступал, люди уже удерживали дух в тощем теле. Уже с обнадеживающим грохотом выползали на нивы смахивающие на мастодонтов ушатанные прицепные комбайны. Но никаких материй превыше краюхи хлеба не существовало. У гуляйпольцев, дружно рванувших за пайкой на ближние стройки Запорожья, Донецка и Днепропетровска, в темноте кишащих бандами узловых станций после крепкого хука в ухо реквизировали дорожный провиант. А многие и вовсе жизни положили, обороняя холщовую торбу с сухарями и салом.
   Набитый заморским добром склад - это вам не скудная котомка. Кем надо он был своевременно отслежен. Глухой ночью налетчики забрали дробовик у сторожившего объект старого Деркача, запихали его самого в какую-то каморку и вывезли почти все в неизвестном направлении. Прошедший дождик замыл следы.
   Дед на вопросы следователя толком ответить не смог. Никого из грабителей он не запомнил, ничего не видел и не слышал. Спал, конечно, старый пень на сырую погоду, как убитый. Даже вспомнить не мог, каким образом без ружья остался. Поговаривали, правда, и вроде как со слов самого Деркача, якобы пригрозили ему: хочешь, мол, жить - сиди тихо и ни мур-мур... Еще судачили: за какие такие заслуги его в сторожах столько лет продержали. И додержались на свою голову. Будто не знали, что он, как в той поговорке, - ни укараулить, ни украсть.
  
   За завтраком я надеялся подробнее узнать о том, неведомом доселе мне мире за колючей проволокой, откуда возвратился отец. О мире, вторгшемся в нашу жизнь долгими днями тревожных ожиданий и слез. Но понял, что надеялся напрасно, все существенное было сказано ночью. Без моего присутствия. А теперь вот, энергично орудуя ножом и вилкой, отец нахваливал коробившую меня яичницу на сале и красочно излагал свои мытарства по возвращению домой от станции к станции на товарняках.
  
   III
   С появлением в хате родни и вишневой настойки завтрак переходил в обед, а разговор за столом все больше обретал государственный смысл.
   - Царствие справедливости возвели называется, - грохнул кулаком старший брат отца Иван Антонович, сам недавно отведавший тюремной баланды. Звякнула пробка на застольной бутыли с вишневкой. Все вокруг подпрыгнули от неожиданности и приутихли. Такой выработался порядок у нас: молчать, когда слово берет дядька. Бабушка перекрестилась.
   - Павла-то, наводчика, и остальное ворье еще месяца два назад арестовали. А ты сиди за них, Володька. И директор школы новый уже... Это как называется?
   - Разоблачением диверсантов, - ответил после паузы отец.
   - Каких диверсантов?
   - Международных. Через фильтр меня пропустили. Родственники у нас за границей объявились. Елизавета в Германии замуж за бельгийца вышла, он там в госпитале армейском лежал. После войны с ним и уехала. К нам же сюда при браке с иностранцем дорога заказана...
   - Да что, господи, тому иностранцу делать здесь, - задумчиво рассудила тетка Мария, Запад тоже повидавшая. "Спасибо Гитлеру, - острила она иногда. - Из колхоза никуда не пускали, а он - из страны в страну".
   - Товарищу Сталину благодарность за закон о непущении иностранцев объявить надо, - стукнул кулаком дядька. - А то бы всех нас с таким зятем на фильтровку замели.
   - Замолчи, Иван, прошу тебя, - перекрестясь, попросила бабушка. - Так значит, теперь они живут в Бельгии?
   - Да! Город Гент и провинция знаменитая Фландрия, - ответил отец. - Толя вон книгу по их истории читает. Дочь у них, дом двухэтажный. И автомашина легковая, черт бы ее побрал. Выходит, как бы буржуйская у нас родня.
   - Ты посмотри, - удивился дядька Иван. - Бельгия вроде тоже ведь под оккупантами была, а двухэтажка целая. У нас вон гады всё кирпичное толом под цоколь снесли начисто.
   - Жива зато, жива Лиза, хай хоть и за кордоном, - запричитала бабушка. - Бог миловал... А Николка наш в той земле немецкой где-то...
   Смахнув слезу, бабушка посеменила в свою затемненную комнатушку-келью, зажгла тусклую лампадку, высветившую скорбные лики на образах и стала молиться. За упокой сыночка Николая, а также поименно, по списку за всех известных ей усопших в родовых коленах. Да о здравии мужа своего, моего репрессированного деда Антона, которого, как окажется потом, уже семь лет надо было поминать тоже за упокой.
   А мои мысли витали далеко-далеко, во Фландрии. Вон оно как, будто в сказке, получается. Сестра у меня там. И Уленшпигель там, борец за народ, и борец не вообще, а конкретно. Пример, для чего на земле жить надо. Интересно, как у них сейчас там положение: капитализм все-таки, эксплуатация трудящихся. У нас вот, что ни говори, социализм, а положение тоже не очень...
  
  
  
   IV
   Мыслить глубже мне мешал дядька Иван со своей манерой изъясняться выкриками, затверждая их гулким стуком по столу.
   - У сыщиков наших с логикой не все слава богу. Буржуи, значит, нам продовольством помогли. А теперь получается, что они же вербуют наших его разворовать? Так что ли, брат, выходит?
   - С логикой... Логика простая: два мира - два лагеря. Бандеровцы за границей активизируются. А у нас там родственники-украинцы. Так что с логикой у них слава богу...
   - Вот же собаки какие... Это что же из-за Сталина я каждого грузина теперь должен...
   Набожная бабушка невидимо как появилась возле вторгшегося в запретные материи сына и огрела по спине вдвое скрученным полотняным рушником:
   - Я только на поклон: "Царица небесная, спаси и сохрани...", а он: "Сталин, Сталин!.." Понаравилось, видать, в тюрьме, так побогохульствуй - быстро вернесся.
   У дядьки весь хмель вышел. Потомок свободного, не знающего ни пут, ни браздов, ни полотняного рушника вольного запорожского казачества тихо опустил кулак на стол и каким-то замогильным голосом повторил отца:
   - Два мира, два лагеря... В нашем миру лагерь, это точно.
   Я хорошо помню, что уже тогда ясно понимал: ни в какую Бельгию никто из нас не поедет. Что на Сталина, как и на испанскую инквизицию, тоже свой Уленшпигель нужен...
   Жалко. Сказочная цветущая Фландрия. Моя иностранная сестра. Кровная мне и легендарному Тилю. Тиль Уленшпигель тоже, выходит, родственник...
   Новая родня снилась мне долго. Все короткое украинское детство.
  
   V
   Не забывался Тиль, не забывался. Романтические детские мечты как генетическая установка на добро, цепко держатся за нас. Не забываются. Но смотрим мы на них с лестницы лет все больше свысока, и они остаются где-то там, внизу, все мельче, все наивнее. Оттого и не сбываются.
   Выход в плавание по житейскому морю испытывает романтику юнги реализмом просоленного капитана. И даже прагматизмом затерявшегося где-то в этих пространствах Робинзона. В море безбрежных ковылей седого Тургая, куда меня занесло господствовавшим тогда течением, плотность населения была значительно выше, чем на его островке с единственным верноподданным - Пятницей, но... Суровые будни распашки целины все чаще заставляли меня следовать принципу знаменитого путешественника: полагайся исключительно на себя.
  
   VI
   Давно уже к тому времени Сталина опустили ниже нулевой отметки ритуального сооружения у кремлевских стен, а затем предали земле под ними. Руководил страной со всей крестьянской основательностью Никита Хрущев.
   Он, спасибо ему, остановил сталинское инквизиторство. Соратники не советовали Хрущеву резко крутить рулем, не рубить с плеча. Но тут Никита Сергеевич, прямо как Тиль Уленшпигель: за народ! Который при репрессиях косили-перекосили, а в войну выкосили наполовину. Не остановить, так скоро и ниву косить будет некому.
   За ниву Хрущев тоже принялся сразу. Невозделанная земля при несытной жизни - немой укор хозяину. Разбуженные степи Западной Сибири и Казахстана заполонил разноликий люд, и они преображались на глазах.
   Даже жалко, что так быстро скинули Хрущева. Но тут он виноват сам: демократии, видите ли, захотелось. Предостерегали ведь соратники. И сделали...
   Правильно поступил Никита Сергеевич! Всем нам демократии хотелось. Я хорошо помню, что ясно понял тогда: теперь в Бельгии рано или поздно мы побываем. Но пока, правда, не до того. Контракт казахстанский надо отработать, во-первых. А во-вторых, оно, когда можно, то и не очень к спеху.
   Моя мать отправилась в Гент лишь несколько лет спустя. Мы, дети, договорились, что встретимся все в родительском доме на Украине по ее приезду.
   VII
   От вокзала из заграничного поезда мать возвращалась в свой дом на грузовом такси. Одних набитых доверху подарками громадных мешков (из-под хлопка или какого-то подобного легкого груза), рассчитанных на объем, а не на вес, у нее было пятнадцать. Знакомый водитель такси, повидавший туристическую контрабанду во всех ее формах и проявлениях, озадаченно почесал затылок:
   - Это как же вы, Галина Федоровна, столько провезти ухитрились? Тут же на миллион...
   - В Бельгии по сумкам не шарят и не спрашивают, что ты вывозишь. Еще и занести помогут.
   А наших таможенников, не позволяющих реализовать программу роста благосостояния советских людей таким недостойным образом, мать миновала с помощью негров из развивающихся стран. Они с нею в одном вагоне налегке возвращались на учебу в Киев после африканских каникул. Каждый из них согласился взять по мешку-два в свое купе, причем, наотрез отказавшись от вознаграждения. Мать потом до конца жизни считала, что самые культурные и порядочные люди на земле - африканские негры.
   - Даже на перрон всё сами вынесли. И обращались ко мне "Мадам"! Не то, что наши забулдыги-носильщики во всю глотку: "Гражданка, рубль гоните..."
  
   VIII
   К родителям, как было условленно, мы приехали почти все. Первым - самый молодой, но уже с московской пропиской Сергей, а затем я, старший, поездом из Кустаная. Не было лишь среднего Виталия. Телеграмма от него из якутского Заполярья пришла еще неделю назад. Он сообщал, что отбывает из тундры на вертолете в алмазоносный Мирный, а оттуда уже вроде бы как рукой подать...
   За ужином во дворе под осокорями весь вечер говорила мать. Мы слушали, лишь изредка переспрашивая, удивлялись и пробовали заграничную снедь и питье. Я даже не подозревал, что настойка может быть цвета бриллиантовой зелени, а ликер - молочного. Кофе, который моментально заваривается, и легкие сигарки со вкусом под него... А где, собственно, я тогда мог видеть такое? В своем теперешнем тургайском Аркалыке? Кстати, уже ставшим гаванью космических кораблей. Или раньше, здесь, в родном Гуляйполе?
   Москвич Сергей, тот дает понять, что ничего ему не в диковинку. А отец, наживший после злочастных складов стойкую антипатию ко всему заграничному, не удивлялся ничему:
   - Горилка наша с перцем лучше этих цветных компотов. А что касаемо папирос, - затянулся он ядреным "Беломором" и натужно зашелся кашлем, - то такого у них там нет вообще.
   В хату пошли уже поздно вечером, такой у матери был тактический ход. Заперев дверь изнутри, она зашторила каждое окно, и мы все, кроме отца, приступили к разборке мешков. Лишь к полуночи содержимое их было разложено.
  
   Видел я в жизни обилие - нет, изобилие! - товаров. Американских, которые потом с отцовского склада украли. Через полтора века после Гоголя блуждал я по описанной им сказочной по богатству сорочинской ярмарке. Ходил по тоннелям из серого советского ширпотреба в центральном московском универмаге. И могу честно сказать, что в этот ряд можно было тогда смело ставить и нашу хату.
   Фирменные джинсы, пухлые куртки, толстые свитера, пестрые кроссовки, футболки, бейсболки... А детская одежка... Мы ходили, как по супермаркету, разглядывали и прощупывали всё, примеряли вприкладку к плечам и талиям. Сергей объяснял по ходу, что и почем такое в Москве. Очень недешево, оказывается.
  
   IX
   Кто-то громко постучал в окно.
   - Виталя приехал, - побежал открывать двери Сергей.
   Но в сенях неожиданно появилось местное руководство: голова здешний Филипп Сергеевич и председатель сельсовета Петр Николаевич.
   - Что это вы среди ночи? - нервно спросила мать. - Мы спать уже укладываемся...
   Наши гости возвращались с полей, там шла уборка яровых. К нам заглянули на огонек, прослышав, что Федоровна вернулась.
   Таких людей по прихожкам не держат. Их завели в хату, где не то что сесть, а курице клюнуть было негде.
   Один из них, Петр Николаевич, кроме исполнения властных полномочий, вел с людьми еще и политическую работу. Разъяснял, что в мирном соревновании - кто кого - мы Америку обошли уже в космосе абсолютно. И, что стоит лишь еще поднажать на педали, то по всем остальным позициям развитой Запад мы догоним.
   И теперь у нас он ревностно обследовал их товар, прикидывая, видимо, сколько еще в поте лица предстоит крутить педали. Остановившись возле кучи яркого детского барахлишка, местная власть огорченно констатировала:
   - Догоним... Только, как остряки говорят, в отрыв нам уходить вперед пока нельзя. Увидят, что задница сверкает голая...
   Весь вечер противопоставлявший горилку компотам европейского сообщества отец, икнувши, возразил:
   - Пропаганда! Тряпочный ассортимент у них, безусловно, шире. Но техника у нас лучше. Подарки наши, которые Федоровна туда брала, спросом пользуются: и фотоаппараты, и бритвы, а часы особенно. Так что если бы не четыре года в окопах...
   - Какая пропаганда, какие окопы, если вот оно, - наконец вступил в разговор молчаливый голова и потряс каким-то оранжевым комбинезончиком из общей кучи. - Барахло, конечно, это еще не вся суть, но деталь существенная. Потому что с человеком связана. У нас, ты посмотри, дизелище какой - "Эс-восемьдесят" без ка-би-ны! А комбайн самоходный - чудо техники ведь - без ка-би-ны! А три четверти страны нашей - это Си-би-рь! А у них с кабинами, они всегда первыми в своем мягком климате до такого додумываются. Вот в чем вопрос! Вот тебе человек! А мы хотим, чтобы он... Поэтому, - немногословный голова после такого каскада мыслей начал излагать их сумбурно и снова потряс оранжевым комбинезончиком, - у них вот что для молокососов, а у нас один такой на весь Советский Союз - у Гагарина. Зло берет... У нас же мощь индустриальная...
   - Но это же временно, - возразил Петр Николаевич. - Переходный, обозначим так, период. А то ты уже совсем от исторической конкретики оторвался...
   - Да не временно, Петро. А то ты сам не знаешь, что труд у нас неэффективный. Все идет еще полностью по-сталински, не заинтересованно и бестолково. Иначе почему мы с тобой в поле от зари до зари, как надзиратели... Ты вот артель "Куструд" Михайла Буряка закрыл. Зачем? Всех фондов-то: одна швейная машинка трофейная. А что люди делали? Сапоги какие тачали хромовые! А теперь кто их делает?
   - Но приказано ведь было. Один частник на весь район остался глаза мозолить, и тот у нас. Говорят, одной ногой в коммунизме стоим, а у вас артель - кустарный труд какой-то...
   - Ладно, пошли по домам. Утро скоро, на работу нужно.
   И гости попрощались.
   - Оставь, Федоровна, пару джинсов моим охламонам, - попросил с порога Филипп Сергеевич. - Я рассчитаюсь.
   - И моим девчатам, - сказал Петр Николаевич.
   - Но только, чтобы меньше кто знал, - поставила условие мать. - А то не выпустят больше никого из нас туда.
   И заперла дверь.
  
   X
   В окно постучали снова.
   - Кого там опять черт несет, - всполошилась мать. - Гасите свет, греха не оберешься...
   - Это я, Виталий. Открывайте!
   Отлежавшийся в неблизком пути по служебным вертолетам и пассажирским поездам брат спать не дал никому. Возвратиться в родной дом и завалиться в постель? Нет, нужно это событие отметить и радость приезда ощутить сполна.
   Из-за стола мы поднялись лишь к обеду следующего дня. Виталий сгреб в охапку с дивана все заграничное добро, сунул его матери и рухнул мертвым сном заполярного бродяги-геолога, добравшегося наконец-то до очага. Мать потихоньку, сортируя вещи, раскладывала их по шкафам, сундукам и чемоданам.
  
   Мы, конечно, понимали, почему из Бельгии нам столько всего навьючили. Столько, что, как призналась мать, поначалу даже очень неловко брать было при нашей гордости.
   Потому что они знали: живем мы несколько хуже, чем делаем вид. О нас там известно все. И что демократия у нас особенная, при которой про заграницу нам, наоборот, неизвестно ничего.
   В космосе - да, мы впереди. А пониже, на земле, больше сделал Тиль. Не зря Бог ему вечную молодость и бессмертие даровал.
  
   XI
   А еще через несколько лет тетка Елизавета Федоровна со своим мужем Альбертом Гейсом приехала на Украину. Не была она здесь почти тридцать лет. Мать сообщила об этом мне в Кустанай, и я пошел к своему партийному шефу.
   Тот долго тянул с отпуском, пока я не вспылил:
   - Даже если я выеду завтра, то смогу лишь проститься с ними на вокзале.
   - Ну, вот и хорошо, собирайся сегодня. Успеешь. У тебя только карьера начинается, а она с госсекретами связана. И не стоит тебе тесность таких родственных связей демонстрировать. Поздоровайся, попрощайся - и достаточно.
   Словом, шеф все рассчитал так, что больше и нельзя было ничего сделать по-иному.
  
   В Ингульце, городе-санатории под Кривым Рогом, усадьба одной из старших сестер матери - Марфы. Ингулецкая тетка всю жизнь проработала в торговой сети, а муж ее, высокий и статный Андрей Букша, в свою очередь всю жизнь для этой сети поставлял товары. В общем, супружеская пара неотлучно находилась по месту распределения материальных благ, что было заметно по ее достатку. Редко, очень редко, но встречались при социализме, казалось бы, рядовые семьи, которые, однако, абсолютно ни в чем не нуждались. Если у Андрея с Марфой чего и не было, так это детей.
   Совет украинских сестер (всего их в родовом гнезде было семь) решил определить Гейсов по приезду к Букшам, выдавая их как бы за типичную советскую семью с обычными доходами. Чтобы за державу не было обидно перед гостями.
   По дороге под моросящим дождиком в теткин дом мать несколько раз ошибалась калитками. И неудивительно: зелень в Ингульце такая, что даже крупных строений не видно и ориентироваться сложно.
   И только на громкий голос Андрея, раздавшийся вдруг рядом за густой стеной виноградной лозы, мы попали во двор. Здесь не было дождя, небо закрывали кроны могучих вековых украинских каштанов.
  
   XII
   Букши с бельгийцами были одни. Сестры, недолго погостив, разъехались, у всех не дающее продыху домашнее хозяйство. Так что весь начинавшийся день нам предстояло провести лицом к лицу с людьми из другого мира.
   Так вот о лицах. Это единственное, что говорит о человеке. Остальное - гарнир.
   У всех материных сестер поразительное портретное сходство, но не только в чертах и пропорциях. Это сходство обветренных, озабоченных и, по их же определению, выработанных деревенских теток, с прическами на пробор под белыми платочками. С руками в рельефных венах и сухожилиях. Выделялась из общего ряда наша мать - учительница, и годами моложе. Но тетка Елизавета!..
   Она туда не вписывалась совершенно. Белолицая, моложавая, модная, а главное, живая, без того налета усталости от рутинного быта, который монументально высечен на лицах сестер. Тетка бойко говорила на пяти европейских языках, не забыла оба родных - украинский и русский, легко оперировала громоздкими названиями учреждений Евросоюза, именами политиков, премьеров, их жен.
   Но меня больше интересовал объявившийся дядя. Тетка, да простит меня она, все равно нашего происхождения и воспитания. А вот Альберт Гейс, прямой потомок Тиля, он какого менталитета? Чем живет, кому поклоняется? Почему мы должны быть с ним в соперничестве. Точнее, в мирном соревновании - кто кого? Возьмет за горло, разумеется...
   Еще в дороге мать настоятельно рекомендовала мне к буржуйскому зятю присмотреться. По нашей иерархии он вроде бы простой работяга. А по их западной - там простых не держат - квалифицированный отделочник-плиточник.
   - Вот посмотришь на него, сын. Идет сейчас дождь - он Лизе будет сам подавать плащ. За стол садиться - он ей стул пододвинет. Паровозики собирает со всего света, на чердаке у него дома железная дорога, со стрелками, светофорами. Говорит, жалко, что русского паровозика нет.
   - Я везу ему, ты мне про это хобби рассказывала.
   - Марки коллекционирует спортивные. Тоже, говорит, ваших советских мало. Виталий ему их целую бандероль в Бельгию выслал с уведомлением о вручении. А оно, видишь как, бандероль на нашей таможне конфисковали, а Виталия известили, что если еще одну отправит, то к уголовной ответственности привлекут. Марки, мол, к деньгам приравнены...
  
   XIII
   Посмотреть на европейские манеры Альберта в обхождении с женой сразу не удалось, они между собой поругались. Доругивались еще при нас на каком-то совершенно непонятном говоре, видимо, на языке самого Уленшпигеля.
   - Собирается сходить в город сам, - объяснила тетка Лиза. - Он тут уже столько приключений себе понаходил, что хоть перед отъездом пусть дома посидит.
   Первым, по словам тетки, его осмотром достопримечательностей Ингульца стала прогулка за куревом. Запас свой этого добра у него был достаточный, но он хотел ознакомиться со здешним предложением. И у самого магазина встретил действительно интересное природное явление: вдавленный в землю миллионы лет назад, отшлифованный подошвой ледника громадный валун. Как свидетельствует местное население, камень медленно, непонятно по каким законам вылезает наружу, все больше и больше затрудняя вход покупателям.
   Попробовав ступить на скользкий под дождем валун, Альберт начал расспрашивать дорогу в конкурирующий, более удобный магазин, но никто его не понял. Вернувшись, он сильно переживал за хозяина и просил Андрея передать ему, что так ведь можно разориться. Он ходил согбенно, руки за спину, взад-вперед, пока дядька не успокоил его: не разорится никто, магазин там один-единственный.
   Посуху Альберт магазин тот все же посетил. За хлебом. Уплатив точно отсчитанную Марфой сумму, он не брал поданную ему на прилавок булку. Сделал круговой жест рукой: упаковать, мол, забыли. Продавщица сообразила - раз немой, значит, глухой:
   - Посмотрите, какие мы культурные стали! - работала она на публику. - Как вермут хлестать за углом из горла да спорышом закусывать...
   - Нюра, ты что, это ж зять Марфы немецкий, - одернул продавщицу кто-то из очереди.
   Иностранца обслужили, вежливо завернув хлеб в подержанную, с разгаданным кроссвордом газету.
   - И так, - продолжала тетка, - каждый день. А поедешь с ним куда-нибудь, так не знаешь, что и отвечать: - Чья это земля? Кто ее так запустил? Почему ее не сдадут в аренду? Как ему объяснишь, что земля ничейная...
  
   Поезд уходил ночью, и за ужином мы прощались. Я отдал Альберту подарки. Альбом марок к московской Олимпиаде, которые он тут же начал исследовать через лупу, извлеченную из дорожной сумки.
   Затем я достал из картонных коробочек паровозик и три вагончика. Альберт, пока я состав формировал, стоял передо мною с ладонями вместе у подбородка.
   ...А паровозика-то советского для Альберта даже в Москве не было. Не возилась, видать, наша индустрия с сувенирными копиями своих железных коней. Тогда я, зная некоторые тонкости науки коллекционирования, купил чешский. А в кустанайском локомотивном депо на его брюшке пробили клеймо о прописке этой транспортной единицы к железнодорожной станции Кустанай.
   Альберт внимательно осмотрел вроде бы уже имеющийся у него экземпляр, но с незнакомой маркировкой. Потом радостно жал мою руку двумя своими, поняв, конечно, что такого уникального экспоната ни у одного бельгийского коллекционера нет.
   И, наконец, я вручил ему роскошное издание бессмертного произведения Шарля де Костера "Легенда об Уленшпигеле".
   Да, не простак этот отделочник и не чудак. Он позвал тетку Елизавету как переводчицу, и мы долго говорили о книге. Я столь серьезной реакции не ожидал, нам все-таки внушили, что прагматичный Запад уже давно ничего не читает, в школе ничего не учит, а только телевизор смотрит.
   - И читают, и изучают в школе, - объяснил Альберт. - Уленшпигель ведь не просто литературный герой. Это народная легенда от исходной правды. Это символ духа нашей нации.
   Потом Альберт держал продолжительный монолог, не делая паузы для переводчицы. Видимо, пока не изложил целиком оформленную мысль.
   - Он говорит, - стала пересказывать тетка, - что вы, молодые, современные политики придете к власти на смену брежневскому руководству с его отжившим складом мышления. Вам предстоит снять железный занавес и объединиться с Европой. Вы нуждаетесь в ней, а у вас есть много того, в чем Европа нуждается. Он, - сделала нажим тетка, - не только об экономическом, но, прежде всего, о духовном единении говорит. И тогда будет так, как хотел Тиль.
   А потом тетка Лиза добавила от себя:
   - Это твой отец и дядька Андрей обвиняют Альберта, что он в тылу сидел, а они немцев били, кровь проливая. Так вот, твой дядька Альберт в рядах французского Сопротивления воевал...
  
   XIV
   - А не приехать ли вам на следующий год в Кустанай, - предложил я тетке Лизе уже на вокзале.
   Помнил я, конечно, предостережения насчет демонстрации связей с заграницей. Их влиянии на карьеру. Но это еще ничего не означало. Попав в партийную "обойму" случайно, я быстро понял, что случайность здесь и есть железная закономерность. Никто из тех, кто пытался сегодня подмостить себе соломки на завтра, судьбу не перехитрил. Так что шагай себе прямо и освободи голову для великих дел.
   - Нет, Толя, спасибо. Вы там, насколько нам известно, пока еще свою целину обустраиваете...
   "Может, оно и к лучшему, - подумалось тогда. - Если в обустроенном Ингульце при изобилии дома Букшей проблемы с гостями возникали, то в нашем Кустанае... Подождем до лучших времен".
  
   XV
   У меня был еще месяц отпуска, но я отбыл домой досрочно. Через несколько дней по возвращении Елизавета Федоровна Гейс скоропостижно скончалась в больнице города Гента при профилактических процедурах в результате врачебной ошибки. Это был гром среди ясного неба: ведь там же такая медицина!..
   Но пока что мыслящий белковый организм человеческий остается беспомощным в жерновах более прочных субстанций вечной материи, и мы, деваться некуда, миримся - судьба. Судьба по-нашему - это, в большей мере, та самая - из великого множества возможных - роковая для жизни случайность. И, в меньшей, - то, как в отмеренный временем срок человек самое себя конструировал.
   Мать вылетела на похороны, а я домой, в Кустанай.
  
   Шеф выразил глубокое и искреннее сожаление, заметив, что родственная нить у меня по этой линии обрывается. Оставшиеся - это уже иностранцы.
   Я поблагодарил и сообщил ему, что приглашал бельгийцев сюда.
   - Не побоялся?
   - Ваших предостережений?
   - Нет. Другого...
   - Другого боялся... А сколько, как вы думаете, нам еще перед ними будет стыдно за себя? Конечно, можно было бы показать им Сарбайский карьер, таких действительно в земле отрыто мало, и контактировать там не с кем. Но были они хотя бы геологами... А они...
   - Обыватели безыдейные...
   - Почему же? Идейные...
   Шеф (это, конечно, кличка, он руководитель региона) забарабанил пальцами по зеркальному лаку стола, в котором отражался, как карточный король: под собою от пояса, еще и вниз головой.
   А ведь оно так и есть, все мы в двух ипостасях: на людях и в себе.
   - Конечно, при таких заботах, как тот же Сарбай, мы никогда не выполним план по производству зубочисток... Мы ошибочно задавили мелкого частника, Ленин ведь экономику нам вместе с ним завещал. Многоукладную, с присущим ей демократизмом. Запад уходит, в итоге, во всеобщий отрыв...
   И шеф умолк, забарабанив пальцами. Столько откровений я от него еще не слышал.
   - Ну и вечный вопрос: что делать?
   - Ждать, когда это увидят там. Сверху. Ситуация такова, что пора им уже прозреть. Счастье наше - запас прочности государства. Пока его хватало даже на большие глупости верхов.
  
   Почему вскоре страна рухнула? Потому что глупости оказались сверхбольшими, а запас прочности мы переоценили.
  
   XVI
   Железный занавес пал.
   Но ниточка родственных связей с Бельгией при столь благоприятных условиях, похоже, обрывалась окончательно. Альберт женился во второй раз, и следы его затерялись. Мать по великим праздникам обменивалась открытками с племянницей Кристиной, каждая писала на своем языке, из чего можно было судить разве лишь о том, что стороны о родстве не забыли.
   А затем мать внезапно, после тяжелой травмы надолго покинула Украину. Она проходила курс реабилитационного лечения в признанном центре ортопедии - клинике Гавриила Илизарова в соседнем Кургане, а после - здесь, у меня в Кустанае.
   А недоступная заграница - стоило лишь приоткрыть дверь - сама ринулась к нам, ворвалась во все сферы бытия. Невидимо - в идеологические материи. И видимо - половодьем избыточных на своих прилавках товаров, захлестнув по края пустовавшие магазины и скудные рынки.
   Зарубежье лишилось имиджа запретного плода, экзотики зеркальных фасадов и богатых витрин, и устремился туда теперь не любопытствующий насчет капиталистического образа жизни народ, а деловые люди со своими прозаическими, часто обременительными заботами.
  
   XVII
   Уже неделю колесили мы с Бертраном Рубинштейном по Германии на автомашине бывшего кустанайца Николаса Фогеля, оказывавшего там содействие нашей фирме. К концу командировки выдалась свободная половина дня, и мы не спеша двигались из Гейдельберга в сторону своей гостиницы в Моерсе.
   На автозаправке из подрулившего сзади "Мерседеса", обращая на себя внимание веселым расположением духа, видимо, после нескольких бокалов здешнего хмельного рейнвейна за обедом, к нам направился седой розовощекий немец. Еще издали он завел разговор на ломаном русском.
   Когда я вернулся с сигаретами, немец, поддерживая под руку Рубинштейна, совершал нечто похожее на ритуал братания.
   Русский, как оказалось, у нашего попутчика с войны. Учился он ему по дороге отсюда до самого Курска, где его встречал "со товарищи" Рубинштейн. Прицельным огнем из окопов напротив. А потом почти год гнали незваного гостя назад, сюда, до самого фатерлянда.
   И вот, неожиданная встреча после длительного, в несколько десятков лет перерыва. Немец говорил громко и размашисто жестикулировал. Полицейский рядом никакого внимания на выпившего водителя не обращал, видимо, в Германии, как и у нас, фронтовики в почете или имеют льготы. Так оно, конечно, или нет, но вилла для отдыха где-то в горах за полторы сотни километров отсюда у него имелась. Туда он и тащил нас за рукава на ужин с ночевкой.
   - Отрываться надо как-то культурно, - намекнул Рубинштейн Фогелю. - После того памятного визита, который они нанесли в наш дом, с ответным не ходят.
   - Ага! - ответил Николас. - Оторвешься. У него машина четыреста тысяч дойчмарок стоит.
   И все-таки, решив сделать небольшой крюк в сторону на развилке основной дороги, мы от немца ушли. Потеряв нас из виду, он на своем престижном "Мерседесе" стрелой пронесся мимо. Догонял...
  
   XVIII
   - Венло, - прочитал название встретившегося по пути городка Рубинштейн, который в течение всей поездки внимательно изучал через стекло придорожные указатели и записывал в свой бортовой блокнот. - Что-то не слышал такого...
   Мы ехали вдоль живописной реки, по курсу впереди виднелся следующий городок, коими эта земля, в отличие от нашей, просторной - на вырост - целинной топографии, обустроена плотно. Каждый городишко - седая старина.
   - А откуда здесь Маастрихт? - вновь удивился Рубинштейн. - Или я надпись разобрал не так?
   - Ну, елки-палки, - ругнулся Николас, - единая Европа! Опять в Голландию занесло, я уже как-то попадал сюда по ошибке. Это же вообще в другую сторону...
   Мы въехали в центр города со средневековой ратушей на окаймленной розами площади. Все аккуратно, чистенько, как в сказке. Прямо тебе городок в табакерке.
   - Живут же люди, - позавидовал, к нашему удивлению, немец Фогель.
   Маастрихт... В моем подсознании шел интенсивный поиск источника имеющейся там информации об этом, до боли знакомом названии. Место встречи глав здешних государств с повесткой о Европе без границ, благодаря чему, собственно, мы в эту страну попали? Нет, не то...
   И я вспомнил вдруг все подробно: ведь это же из той старинной легенды. Это сюда, вдоль реки Маас, в осажденный войсками кровавого пса инквизиции герцога Альбы Маастрихт в гурьбе фиктивного свадебного шествия проник вездесущий и неуловимый Тиль. Это родные его Нидерланды, ставшие после тех переломных времен Голландией на верхних землях и страной белгов - на южных.
   ...Да, дожились! Ступил на землю, которой бредил в детстве, мечтал в юности, а попал в зрелости и даже заметил не сразу!..
   Противоположный берег Мааса - бельгийский.
   - Давайте доедем до Фландрии. До Гента, там у меня дядька Альберт, - предложил я.
   - Красиво живут все-таки, - утвердился во мнении Фогель. - Но бензин здесь то же самое: литр - марка...
   - Поехали, - сказал Рубинштейн. - Приглашение от фашиста мы не приняли, так поужинаем у антифашиста.
  
   XIX
   И мы жгли бензин, литр - марка, по местам боевой, трудовой и скандальной славы Тиля, но странное дело... Мысли мои были не здесь, в этих живописных, кисти фламандских мастеров, пейзажах с более поздними пластами индустриальной эпохи и современной цивилизации. Мысли мои были в детстве.
   Что там у нас осталось насовсем? Что изменилось с тех, уже далеких времен? Чего достигли мы и чего, прости господи, нам еще нужно?
   Мы деловые, мы прагматичнее самого Робинзона. Но тот не по собственной милости сидел на необитаемом островке посреди океана, весь только к своим услугам. А у нас где-то рядом родственники, но мы ничего о них не знаем. И если бы я тогда, мечтая у окна родительского дома, увидел оттуда, что дальнейшие пути-дороги от него мы проложим лишь сквозь эту каждодневную суету, то высказался бы о себе нынешнем неодобрительно. А узнавши, что сегодня у меня даже бельгийского адреса не окажется, еще и пригрозил бы вслед:
   - Ты же Гоголя только что читал. Бери, как советует он, с собою пламенные юношеские мечты, не оставляй их по дороге - не подберешь потом! И да будет стоять перед тобою омерзительным примером Плюшкин, прореха на человечестве.
   "Ты очень строг со мною, отрок, - подумалось мне. - Хотя доля правды в твоих словах имеется. Приеду в Костанай, проведаю в Кургане мать и заберу у нее все бельгийские координаты".
   Натруженное за день багровое солнце грузно садилось над Фландрией. Передохнуть. Ночь коротка, а чуть свет подниматься вновь.
   - В доме Альберта живет его дочь Кристина, да и сам он может быть там, - сказал я Рубинштейну и Фогелю. - Но мы вернемся в Моерс и поужинаем гамбургскими сосисками с темным пивом за мой счет. Я не могу вспомнить адрес.
  
   XX
   А год спустя мы с женой Татьяной встречали Кристину и ее мужа Мишеля в костанайском аэропорту. Через огромные окна зала ожидания в свете прожекторов видны были подруливший с летной полосы лайнер и оранжевые автобусы, юрко умчавшие пассажиров куда-то в недра привокзальных сооружений для таможенных процедур.
   Таможня дала возможность не только осмотреться, но и пообщаться между собой встречающим, поговорить с пассажирами, отбывающими в Европу обратным рейсом.
   Аэропорт теперь у нас чисто международный. Не считая ближнего зарубежья, в расписании - воздушные трассы на Штутгарт, Гамбург, Франкфурт-на-Майне... Немецкая, казахская и русская речь... Появятся наши гости - услышим еще и фламандский с итальянским.
   У Кристины, конечно же, знаменитый язык героического сына своего народа - Тиля. Знаменитый, но, как слышали мы его в перепалке тетки Лизы с Альбертом, весьма трудный для понимания: и не немецкий, и не французский. А Мишель родился и вырос на Сицилии. Язык здешний знаменит не менее: мафиозные сыновья острова еще в середине прошлого века сделали его рабочим в самом сердце американского Чикаго.
   ...Да, совсем невелик наш широкий мир. Это только глушь нецивилизованная кажется краем света затерявшимся там человечкам.
  
   Мы обменялись приветствиями с коротающим время сенатором и седобородым руководителем германского проекта инвестирования экономики области, а также с кучкой стоящих рядом бывших наших немцев. Лет восемь назад их многотысячная тогда диаспора со сноровкой цыганского табора снялась отсюда в объединенную Федеративную Республику. Теперь же земляки стабильно обеспечивают высокую рентабельность местных авиалиний, утоляя за короткий отпуск ностальгию по своей костанайской родине.
   - Как впечатление, герр Отто? - спросил я у бывшего сослуживца.
   - От чего конкретно?
   - Как от чего? От всего, ты что, ничего вокруг не видел?
   - Да, приехали вот взглянуть, - бодро обвел рукою кружок попутчиков с чемоданами Отто. - Но смотреть особо нечего.
   Вот так! А мы тут изо всех сил стараемся...
   Обычно с подобным чувством вновь обретенного превосходства, критически оценивая отцовское подворье, открывают глаза разинувшим рты родителям их деревенские отпрыски, отучившиеся первый семестр в городе. Произнеси Отто эту фразу хотя бы с ноткой огорчения за нас, можно было бы поговорить еще. А коли так, то счастливого пути... Нашли у кого спросить. Будто мы этого Отто не знаем. Хотя в Германии для него, что там говорить, сделали больше, чем здесь.
   И мы направились в сторону буфета.
   За одним из столиков сидел Николай Трофимович.
   Это тот самый бывший мой шеф. Я часто встречаю его и горжусь, что работал с ним. Он из той когорты, которая определяла судьбы области, а по части экономики - всей страны, но затем осталась не у дел. Далеко не все восприняли новые реалии, одни встали насмерть за принципы, другие просто не сумели влиться в бурлящий поток. Но имелась в этих неуправляемых процессах закономерность: шеф, опытная и трезвая голова, был востребован немедленно крупной иностранной фирмой.
   Мы присели к нему, и он заказал нам кофе.
   - Бельгийскую родню встречаем, - объяснил я.
   - А, помню, как же, помню. Стало быть, связи поддерживаете?
   - Пока только пытаемся наладить... Опознаем сейчас, вот, - показал я Николаю Трофимовичу фотографии, - повезем к себе домой, город покажем. Теперь ведь нам за себя не стыдно?
   - Да что вы... Тут скоро иностранцев будет больше, чем нас самих. А город наш никогда плох не был. Не для того мы его строили...
   Видимо, детали того давнего разговора мой шеф уже подзабыл.
   - Атмосфера в то время, Николай Трофимович, как говаривал сатирик Райкин, была мерзопакостной. Сейчас контакты с заграницей - мое личное дело, а не всей партии, как тогда, со всеми вытекающими последствиями.
   Жена под столом ногою призывала меня сохранять спокойствие. И я перешел на экономику:
   - Неужели там, в верхах, куда вы были вхожи, не хватало ума сообразить, что сползаем в пропасть. Может быть, обвала такого бы не было. Сигналили ведь сзади китайцы, заехавшие за нами не в ту степь. И пример подавали - как выбраться на столбовую дорогу.
   Шеф барабанил пальцами по столу. По его матовой, ничего не отражающей поверхности. После паузы произнес:
   - У нас случилось то, что случилось. Запоздалые роды всегда с осложнениями. Мы получили то, что должны были получить. Это не фатализм, а воздействие многих слагаемых, которое теперь не зависит от склада твоего мышления. И даже нашего с тобою вместе, хотя не всегда и у нас оно выстраивалось под общий знаменатель. Китайцы!.. А Югославию ты почему не вспомнил? Там ведь большой плюрализм выбора был... Можно сказать, всенародный... И что же? Каждая республика решила, что остальные ей мешают. И этим - только этим - занято все бывшее государство. Брат брата единоутробного истребляет. Вопреки возобладавшей в мире тенденции уживаться. Лишь при наличии такой общенациональной идеи возможно созидание. При такой, так сказать, доминанте. Это главное. А законы развития общества действуют по принципу человеческого механизма самосохранения: даже после серьезных потрясений оно способно возвращаться к нормальному состоянию. Из пепла возрождаться. Вон толпятся на посадку бывшие наши на немецкий "социаль", а ведь Германия в сплошных развалинах была. И цвет нации тоже в гитлеровской мясорубке потеряла.
   ...Я как-то и забыл уже, что до костанайской прописки бывший мой шеф провел несколько лет за рубежом. В ранге советника посольства СССР по экономическим вопросам в одной из азиатских стран.
   - Да и Советский Союз через десяток лет после войны в космос вышел, - продолжал Николай Трофимович, но наш разговор прервал его водитель. Он доложил, что собравшимся предлагают встретить пассажиров. И мы отправились в зал ожидания.
   - Салют, Анатоль! Салют, Татьяна! - опознала нас Кристина. - А это есть Мишель. По-русский Мишка.
   Гости поставили ручную кладь, чтобы впервые с нами обняться...
  
   XXI
   Кристина - вылитая тетка Лиза. Заметь мы ее в толпе прибывших первыми, то, конечно же, и с фотографией сличать не надо. Только у тетки на лице имелась невидимая печать, затверждавшая наше отечественное происхождение.
   От Кристины веяло Западом. Но личный контакт между нами в один миг соединил разомкнутую цепь для токов врожденного чувства единокровности, и за какие-то четверть часа мы уже были давними-предавними друзьями.
   Кузина моя, как ее мать, а возможно, как и все они там, говорила на основных европейских языках, бегло - на итальянском, а перед поездкой в неведомый Костанай прошла полугодовые курсы русского. И, надо заметить, не впустую: слов она знала много. Но грамматика хромала, на наши правила и исключения шести месяцев учебы мало. Армянам, скажем, или грузинам на это жизни не хватает. Двести лет без языка России они обходиться не могли, так как хранили в несгораемых сейфах Российской империи, а затем Советского Союза свою государственность, сторожа неотлучно рядом. И сберегли, так и не усвоив русского спряжения, примыкания и управления.
   В общем, словарного запаса русского у Кристины и немецкого у нашей стороны хватило для изъяснения насчет обыденных проблем, и даже - в дальнейшем - для некоторых бесед с философическим уклоном.
   По пути к ожидающим нас автомашинам - с дочерями Яной и Галей - Кристина проявила несвойственную женщинам осведомленность о всех марках легкового транспорта, запрудившего привокзальную площадь. И свойственное женщинам бытовое лидерство: Мишель, обвешанный крест-накрест лямками всяких дорожных причиндалов - от бинокля до фотоаппарата, - и с чемоданами на колесиках в руках все время держался сзади.
   Лучшего маршрута для знакомства с городом, чем неспешное, ограниченное множеством дорожных знаков движение от аэропорта до автовокзала, а затем по проспекту Абая к Сити-центру, у нас в Костанае пока не имеется.
   Выходной день только начинался. Солнце, кряхтя, поднималось над сонным малолюдным городом, сверкая лучами в лужицах ночного дождя на мокром асфальте. Через открытые окна машины гости открывали загадочный для них Костанай.
  
   Я заметил, что европейцы путешествуют по свету не совсем так, как мы. У них это больше напоминает работу: с планированием дня, подъемом-отбоем, наблюдениями, записями, расспросами. Не зря при Сталине их к нам не пускали вообще, кто знает, что они все время вынюхивают.
   Как мне казалось, обжитая, обустроенная, исповедующая свои, выстраданные и во многом универсальные для человека ценности, Европа всегда пристально, а может, подозрительно относилась к остальному миру. Подробности нашествия гуннов она, конечно, уже забыла, но семидесятилетнее противостояние с нами у нее в памяти должно быть свежо. Когда мы со слоганом "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" пытались переделить нажитую там в больших количествах частную собственность в пользу всех обездоленных слоев континента.
   А европейцы тем временем возводили общий дом. И заселились уже. И нет среди жильцов спора, чья родословная исключительнее, чья культура древнее... И кому должны принадлежать Эльзас с Лотарингией, веками переходившие из рук в руки.
   А никому. Тем, кто там сейчас обитает. Находится в той, так сказать, комнате.
   Много вопросов решил для себя Старый Свет и, видимо, желает знать, кто такие соседи за плетнем? По какому уставу живут? Можно ли с теми, кто сегодня в экономических, региональных и священных войнах, хотя бы на завтра планировать естественный для цивилизации проект "Земля - наш общий дом".
   Такие мысли были и в головах наших гостей. Как говорила потом Кристина, у нас в Костанае они увидели то, что хотели: каким образом Европа дальше становится Азией.
  
   Пока, судя по первой реакции, переход наблюдался плавный. За исключением легкого недоразумения.
   Мы ехали, огибая слева жилой массив эпохи социализма в западной части города, но гости почему-то напряженно вглядывались направо, вглубь простирающегося в степь пустыря.
   - Was suchen Sie? ? - спросил я.
   ...Оказалось, что какой-то клерк, штемпелюя выездные документы, перепутал Казахстан с Таджикистаном и от имени правительства Королевства Бельгии предупредил, что за жизнь своих подданных там никто не ручается... Это был стрессовый для Кристины момент. И только благодаря решительности Мишеля, объявившего, что за пределами Сицилии островитяне не боятся никого, кроме налоговых служб, вояж в Костанай состоялся.
   По обстановке на местности никаких следов боевых действий не замечалось, и гости скоро успокоились. На проспекте Абая они оценили достаточную ширину наших улиц, разумную планировку и чистоту города. Отметили и преимущества - свой международный аэропорт, что для Старого континента нехарактерно: на всю небольшую страну там он обычно один. И манеры в одежде. Гостям она показалась не то, чтобы лучше европейской, но индивидуальнее, что ли, и разнообразней.
  
   XXII
   В зеркало я видел сзади вклинившуюся в нашу кавалькаду машину главы германского инвестиционного проекта. Он тоже, высунув руку в окно, видимо, знакомил своих гостей с городом. Я увидел также обгоняющий нас черный с тонированными стеклами джип. Влепив по немецкому и нашему авто зарядом крупной шрапнели из взбаламученной лужи, он со свистом пронесся мимо.
   - Это не есть хорошо! - утираясь, показала Кристина вслед и на дорожный знак. - Это есть нарушение скорость! Это есть нехороший человек...
   - Это машина силовых структур...
   - Что есть силовой структур?..
   - Это сила, обеспечивающая закон...
   - А-а-а... Сестра Мишель уехал в Алжир замуж. В Африка... Там тоже сила нарушать закон есть. Европа - такой сила нет...
   Приветственно просигналив, нас обогнал небрежно откинувшийся на спинку сидения сенатор.
   - Много силовой структур, - сделала вывод кузина.
   - Много, но это сенатор наш лихачит...
   - Которые законы принимать?
   Я сделал вид, что всецело занят рулем. Не буду же я рассказывать непонятные ей или известные только по Алжиру порядки, когда закон писан не для всех. Я, честно говоря, думал, что больше всего нам будет неловко за просящих милостыню в людных местах...
   На демонстративную дорожную наглость не реагировал лишь Мишель. Выросший среди не шибко законопослушных островитян, он сзади, из-за моей спины, молча рассматривал город. На немецкий не реагировал.
   - Он и по-фламандски плохо может, - говорила Кристина. - Я потому итальянский учила.
   Да, не все подряд там полиглоты...
   - Еще один сенатор! - кивнула Кристина в сторону очередной вихрем пронесшейся машины.
   - Дурак, - поправила жена.
   - Почему? - сморщила лоб кузина.
   Наслышана об этом критерии интеллекта части наших граждан, она теперь, видимо, силилась понять, каким образом он освобождает их от ответственности за жизни других.
   - Потому что дураку тоже закон не писан, - ответила жена. - Уцепится за баранку, вылупит шары и - попер, как ошалелый...
   Кристина достала из сумочки словарик.
  
   XXIII
   Мишель разговорился по приезду к нам домой. Деловито прошелся по квартире, обстучал согнутым пальцем керамическую плитку в ванной на предмет прочности ее сцепления со стенами и пальцем же прожестикулировал: "Апартаменты!"
   - Он тоже отделочник, как Альберт, - пояснила Кристина. - Вместе работали.
   - Анатоль - капиталист! - послышался голос Мишеля из отведенной для них спальни.
   - С чего он взял? - спросил я.
   - В каждой комнате телевизор, - ответила сестра.
   Время понеслось, как дурак за рулем. Мы не поспевали за намеченной программой, появлялись непредвиденные сбои. Якутский брат Виталий застрял на российской границе по дороге из челябинского аэропорта, что-то там кардинально обновилось в процедуре ее пересечения. Московский Сергей смог купить билет только до ближайшего к нам Кургана и где-то потерялся. Через сутки братья приехали вместе, веселые, на такси из Екатеринбурга.
   ...Русская баня с пивом и калиброванными тобольскими раками, шашлык на даче, сосновый бор с грибами и ягодами...
  
   XXIV
   Если мы в чем-то не боялись ударить в грязь лицом, а может, и набрать себе очки, - так это кухня. Известно, что в Нидерландах исторически желудок в обиду не давали. Обустраивая каждый клочок земли и отвоевывая ее у моря посантиметрово, тамошние обитатели, не знавшие крепостного бесправия, вошедшего в образ российского мышления под гордым именем "право", еще в средневековье с блеском решили продовольственную проблему. Доказав тем самым самодостаточность усилий нормального сообщества людей для приличного существования. Пока их жизнь не попытаются улучшить.
   Родной город Кристины пятьсот лет назад уже славился гентской колбасой в пять локтей длиной и в пол-локтя толщиной, а также добрым гентским пивом. Моля господа не дать им впасть в чревоугодие, здесь часто бились об заклад, кто больше съест: зажаренной бараньей ноги и пулярок, пирога с начинкой из цапли, шкварчащей телятины и свинины прямо из самовращающегося вертела стоимостью пятнадцать парижских ливров. Затем цыпленок в мадере и мальвазия из бочонка за семнадцать флоринов, окорок и бараньи лопатки, индейка, гусятина и курятина, ветчина, рыба копченая и вареная, лососина, фаршированная щука четырнадцати фунтов весом, молодой сыр и жареные дрозды, тушеный заяц с бобами, яичница с салом. Все это обильно сдабривалось бокалами антверпенского и брюггского, а также лувенского, на манер бургундского, вина.
   Кто первый в споре отставал, тот, как видел лично сам Уленшпигель со своим другом Ламме Гудзаком - символом нагулянного нацией брюшка, - угощал другого блюдом рубленой говядины и тремя сортами гретого вина, четырьмя приправами и семью гарнирами из зелени. Все это мирно поедалось, за исключением тех случаев, когда приходилось препираться о тридцати девяти способах, коим изготовляется добрый пивной суп.
   И даже черный городской угольщик Клаас, отец Тиля, приглашал не за пустой стол:
   - Прошу вас побыть у меня. Мы проглотим великолепные потроха, жаркие, окорока... Вот хлеб, вот масло и мясо. Вот ветчина, мозговые кости, дрозды, каплуны, паштеты из цапли, вот бочка пива и полубочонок вина...
  
   Вот такая у моей кузины по отцовской линии наследственность. За полтысячи прошедших лет гастрономическое изобилие европейцев обогатилось разве лишь бульонными кубиками, концентрированными супами с имитацией мясного привкуса и окорочков с суррогатной копотью. Да американским гамбургером - вершиной кулинарного искусства для любителей перехватить на скаку.
  
   XXV
   Два бесбармака - по полному раскладу - в семьях Абеке Жоламанова и Тулегена Шуланова ознакомили гостей с особенностями местной кухни, и Кристина окончательно распрощалась с перспективой похудеть в Казахстане. Тот клерк, войной припугнувший, оказывается, наговорил еще, что у нас тут поесть нечего...
   Потом была свадьба. Жандильда Маканов с супругой Ниной женили своего сына Олжаса на Гульдаре. Первая часть обряда прошла с чисто национальным колоритом. Если бельгийцы не увидят у нас больше ничего самобытного, - подумал я, - то этого уже вполне достаточно.
   После второй части - застольной - мы возвращались пешком. Кристина и Мишель хорошо изучили центр города. Прогулки по нему они совершали ежедневно, по возвращению что-то горячо обсуждали, просчитывали на калькуляторе и вели письменную бухгалтерию. Вынюхивали, одним словом, тоже... И тут по дороге домой Мишель неожиданно сообщил нам, что Казахстан по уровню развития находится впереди Италии.
   Склонность пошутить за ним замечалась, но Кристина заверила нас, что ее муж говорит всерьез, притом от имени обоих. Мы все же считали это добросовестным заблуждением или комплиментом наевшихся и напившихся на свадьбе гостей в адрес здешнего правительства. Я намеревался выявить несовершенство методики анализа, но Мишель сказал: нас на арифметике ловить бесполезно. Кристина переводила.
   Получалось, что мы сильно высокого мнения об Италии, а это не Бельгия. Это небогатая, по европейским меркам, страна. Юмор ее кинофильмов в том, что кто-то первым съедает бутерброд с сыром, а второму нечем поужинать. Сицилия - пустой закоулок страны, тут чаще всего даже первому едоку поживиться нечем. Почему за ними клеймо мафиози? Потому что других ремесел на острове крайне мало. В семье, кроме Мишеля, еще семеро детей, и все разбежались по миру. Бережет родительский очаг старший брат, а там, чуть ли не в огороде, - дымящаяся Этна. Раскаленные булыжники на грядки летят постоянно. Из богатства недр - одна вулканическая лава. Прогресс в стране наметился лишь в рамках объединенной Европы.
   - Да, пусть Европа отдает вам исторические долги, - потребовал Виталий. - Когда твои предки-римляне в легионах Цезаря ее объединяли, мечом, так сказать, к цивилизации подталкивали, то всякие германцы, франки-бритты вместе с родителями Кристины там еще стадами в звериных шкурах бегали...
   - В Европе не первые, а уже последние исторические долги аннулированы. Так вот, у вас в Казахстане, - продолжал Мишель, - идет все нормально.
   У нас тут, на его взгляд, рабочая атмосфера, солидный людской и божеский природный ресурс, и мы как будто бы широко интегрированы в мир.
  
   Да... В своем отечестве пророка нет. Спасибо Мишелю Семинарио, живущему в Бельгии гражданину Италии. Вот он под руку с Виталием идет впереди нас по Костанаю, не подозревая всей важности своей миссии.
   А вообще-то, ведет он себя, по нашему понятию, странно. Сын великой древней цивилизации, давшей миру... давшей столько, что всего сразу не перечислишь, он за две недели отпуска об этом даже не заикнулся.
   - Пропустите машину, - остановила их Кристина. - Дурак едет!
   Водитель пропустил нас.
   - Вы, итальянцы, Европе не поддавайтесь! - поучал Виталий Мишеля. - У вас должна быть своя национальная идея. Какая у вас национальная идея?
   - Никакой, - ответил Мишель. - Жить...
   - Хе! Космополиты безродные... Вот у нас, в Якутии, национальная идея четкая: алмазы - наши! Понял? Наше правительство говорит так: алмазы - наши. А все прочие пошли в ж...
   - Виталий, тут тебе не тундра, - оборвала Татьяна, - кончай выражаться!
   - А где эти ваши алмазы? - спросила Кристина. - Ты все время говоришь: алмазы, алмазы... Где их можно видеть?
   - Да хоть у вас. Только все они там в вашей огранке. Якутия-Саха пока этого не может, а ваш Де Бирс уже успел к обработке примазаться. Мы, понимаешь, ковыряем камешки в вечной мерзлоте, а вы их там в тепле на бриллианты шлифуете. А алмазы - наши, этого добра у нас много. Я один прямо перед отъездом в пробах обнаружил. Размером с фундук. Закинул обратно в речку Марху, пусть наше правительство само там ищет свое. Драгой потом вымоют. А то пока тот алмаз оформишь, заактируешь как единичную находку, так черта лысого в отпуск выберешься...
   - Ты, если еще раз попадется, - сказал Сергей, - перешли лучше в Москву. Я перекуплю правительство Лужкова.
   Но Виталий завершал с Мишелем итальянскую тему.
   - Вам надо свое внимание переключать на Якутию. Вот за ваше вино "Чинзано", к примеру, мы можем алмазами платить. А вы его в Европу... И нам не даете, и сами пить не умеете. Вы, - Виталий выбирал выражения, чтобы не только Мишель, но и Кристина не поняла, - вы лишь пожрать мастаки...
   - Сам ты мастак, - парировала Кристина. - На водка мастак. Языком молоть мастак... Антиглобалист!
   - Ты посмотри, как они быстро по-нашему нахватались...
  
   XXVI
   Антиглобалист, улегшийся спать после свадьбы сразу с вечера, поднялся среди ночи. И потихоньку, чтобы не будить Сергея, включил в своей комнате телевизор. По поясному якутскому времени дело у него шло к завтраку. А Мишель еще не ложился. По часам нулевого гринвичского меридиана у него близился ужин, и он пока курил на лоджии термоядерные, как сам выражался, для рабочего класса, итальянские сигареты без фильтра.
   - Смотри, что у меня есть, - показал я ему серебряный денарий. - Голова Ромы - покровительницы вашего вечного города.
   Мишель покрутил в руках монету. Божественная римлянка в шлеме с оптимизмом смотрела вдаль из глубины веков. Близнецы Диоскуры с другой стороны, на реверсе, гнали вперед лошадей.
   - Сто сорок седьмой год до нашей эры, - объяснил я. - Еще Иисус Христос не родился.
   Мишель кивал головой. В отсутствие Кристины он изъяснялся жестами.
   - Я купил эту монету в одном из городков бывшей римской провинции Паннония, теперь Венгрии. Хочешь, возьми на память...
   - Толик, бери Мишеля, идите быстро сюда, - позвал нас Виталий. - Тот вулкан, что возле его хаты, извергается...
   Юг Италии основательно трясло. Самый большой вулкан континента - тут Сицилия впереди Европы всей - Этна с телеэкрана изрыгала языки пламени и истекала огненной лавой. Мишель разбудил Кристину, что вызвало всеобщий переполох. Потом он тщетно пытался дозвониться своему брату и связался с ним лишь к обеду. Брат готовился к эвакуации и обещал сообщать в Костанай дальнейшие подробности. Мишель отсюда должен передавать их сестре в Алжир, а та по цепочке всем остальным Семинарио...
  
   XXVII
   Наша густонаселенная костанайская квартира, к счастью, не маленькая, стала маленьким центром содействия нескольким гражданам Италии в это бедственное для нее время. Через наш телефон поддерживалась связь между тремя континентами, к вечеру добавился четвертый, австралийский. А к ночи - страна другого полушария, последнего из обжитых континентов - Соединенные Штаты Америки, ставшие в новейшей истории второй надежной пристанью для пассажиров сицилийского корабля. После своего материкового причала на самом носке апеннинского сапога.
   Не оказалось у нас родственников-итальянцев, как в таких случаях говорят, лишь в далекой малолюдной Антарктиде. Но вперемешку, не по теме раздавались звонки из иных обетованных мест. Галина Федоровна из Украины интересовалась впечатлениями Кристины и Мишеля от Казахстана. Сергея разыскивали из Москвы насчет каких-то возникших на работе проблем. Жена Виталия Надежда сообщала, что с дочкой Леной вылетает к нам на следующей неделе с пересадкой в Челябинске.
   Любой штаб, державший в своих руках нити оперативного управления войсками в боевых действиях лет эдак двадцать назад, изошелся бы белой завистью, глядя на имеющиеся у нас возможности.
   А мы тут вроде как и ни причем. Мы будто бы рядовые пользователи единой информационной сети, опутавшей планету спутниковой связью, электронной почтой, вездесущим телевидением. И все же каждый из нас тут при сем: коллективный разум и усилия наши без прораба возвели еще один арочный свод в ноосфере единого жилого дома с названием Земля. И стала она под ним уютнее, и уместилась в пределы прямой видимости, слышимости и осязаемости. Потребовав при этом больше психологической совместимости.
   Или был все-таки прораб? Созидатель невидимый...
   Каждая особь наземная норовит ведь только для себя. Крайний предел порывов ее бескорыстия - семья, если таковая имеется. За всех нас, за всеобщее благо пекутся одни только правительства, но у них никогда ничего не получается. А так - каждый сам по себе, но выстраивается общий дом с единым небосводом. Мир по чьему-то велению стандартизируется для сосуществования. Универсальное понимание добра, а зло - оно и в Африке зло... Альтруизм - эгоизм... Правда и кривда...
   Всемирный моральный кодекс состоит из общих правил...
  
   Информация в Интернете несколько успокоила Мишеля: тучи магматического пепла и кипящая масса неслись в противоположную сторону от родового гнезда. На лыжный курорт Линоголоза, название которого в переводе Мишеля означало "три языка лавы". По оперативным сводкам, более тысячи человек там остались без крова, люди молились за спасение в открытой круглосуточно местной церкви.
   - Давайте и мы поставим свечки, - предложил кто-то из нас.
  
   XXVIII
   К Аллаху, по сведениям из Алжира, тамошняя мусульманская ветвь Семинарио уже обратилась. Церквей паствы Христовой у нас в городе несколько, а поэтому при выборе места для прошения о здравии возникли некоторые трения. Наши католического лона гости, как оказалось, всю православную веру и костанайскую Константино-Еленинскую церковь называют ортодоксальной.
   Мы не поняли, хорошо это или плохо. Но ортодоксы - вроде какие-то закостенелые консерваторы. Поэтому возразили:
   - Это как раз католическая есть ортодоксальная. Тиль как реформатор против кого боролся? Против ее служителей, зажегших паникадило инквизиции в пользу казны испанского короля. И за свободу совести, между прочим, ратовал.
   Напомнили мы и о судьбе несчастного их земляка Клааса, чей пепел отмщения никак не успокоит сердце Тиля. Отец Уленшпигеля, щедро тратя большое наследство брата-лютеранина, купил, как известно, за целый флорин отпущение грехов. Причем всех: как прошлых, так и будущих - на десять тысяч лет вперед. Но не помогло, его сожгли как еретика. Потому что из завещанных золотых червонцев, кроме потраченных на искупление и благодарение души брата в местной таверне, у него оставалось семьсот. Не попил вдоволь бедолага и пива с вином из своих запасов, опробовать которые приглашал всех. И бочку, и полубочонок конфисковали в пользу испанского монарха.
   - Православная церковь ни капли крови не пролила! - наступали мы.
   - Христианская инквизиция, как и исламский экстремизм, самими же церквями осуждены! - оборонялись католики. - И правильно делал Тиль, что сражался против. Лжепророков нам Господь посылает для испытания крепости нашей, вот они и сбивают людей с пути истинного.
  
   Не посылал бы ты их, Господи, не разрешал бы называть их лжепророками. Чтобы и близко к пророкам не касались. Только дьявол жаждет, чтобы церковь пожирала детей божьих. Достаточно пророков истинных - явленных на тысячелетия.
  
   XXIX
   - Постойте, - прервала спорщиков наша дочь, магистр восточной космоэнергетики. - А кто здесь, собственно, верующий?
   Оказалось, что всяк по-своему...
   - Для нас бог, - изложила свои взгляды Кристина, - это наша совесть. Нужно хотя бы раз в неделю сходить в храм и поговорить с нею в присутствии Всевышнего. А когда ты с ней один на один изъясняешься, то иногда соврать тянет.
   ...Никто не мог толком вспомнить, когда последний раз ходил в церковь. Решено было отправиться немедля и просить прощения за прегрешения наши, а также помолиться за сицилийцев, оказавшихся у геенны огненной. Причем, и по-православному, и по-католически.
   Рознит все-таки вера людей.
   - Объединяет, - проповедовал святой отец. - Больше того: даже верующих с неверующими. Смысл заповедей божьих и житейской морали созвучен. Только без Господа в душе человек греха не ведает. Тормозов, - перешел батюшка на обыденный язык, - проще говоря, не имеет.
   Я поставил свечку за страждущих в Италии. Рядом кто-то возжигал и молился за успех сделки. Обещал, если выгорит дело, дать денег на купола строящегося рядом нового храма.
   ...Интересно: дожили ведь до наших дней и жить будут универсальные нормы римского права. Той же сделки купли-продажи. Всякая раса сегодня так же скрепляет их подписями по образцу и, чертыхаясь, бежит заверять нотариально, как и две с половиной тысячи лет назад граждане римской республики. Весь мир ведет операции "купи-продай" и всякий свой бизнес по общеустановленным правилам. Мир стал, по существу, единым торговым центром.
   И я зажег еще одну свечку - далеким предкам страждущих, которые объединили все досягаемое из Рима пространство. Мы учим в школе, что сооружение это рухнуло под собственной тяжестью. Но откуда в таком случае появилась единая ныне Европа?
   Да, не было тогда еще, конечно, предпосылок тесной общности, кроме тяжелого сапога легионеров да отточенных мечей латинян.
   Но именно с тех пор они и начали складываться. Спаситель, родившийся в Римской империи, к их приумножению склонился. И теоретически, в заповедях, и на практике.
   Свеча горела ровно.
   Мы дали на купола без предварительных условий.
  
   XXX
   Вот так и неслось неумолимое время короткого отпуска гостей. Много увидели они еще у нас: и обыденного для них, и необычного, но в общем все это оставляло у заграничной родни весьма положительные впечатления под названием "казахстанский сюрприз".
   Пришел час собирать чемоданы.
   Кристина складывала казахские сувениры, компакт-диски и кассеты, купленное в Костанае всевозможное добро. Настали времена, когда заграница, пускай даже из наримановского рынка, что-то может вывезти от нас.
   А Мишель, напевая песенку, паковал домой наши местные спагетти. С первой же пробы он нашел их намного лучше европейских, и мы поняли, наконец, всю макаронную душу итальянцев. Ел он свой национальный деликатес почти ежедневно, заливая местным же кетчупом и ловко накручивая длинномерную лапшу на вилку в воронке подсунутой снизу ложки. А я как-то за границей размышлял: для чего к спагетти подают ложку, если ею ничего из тарелки не зачерпнуть.
   Настроение у Мишеля было отличное, сицилийские страсти улеглись. Объединенная Европа скопом ликвидировала всякие следы стихии. Потому что люди без крова страдали и встреча в верхах на острове какая-то приближалась.
   - Анатоль, твоя монета, - протянул мне Мишель римский денарий. - Возьми...
   - Он говорит, что такой сувенир от Италии должен быть у тебя, - объяснила Кристина.
   Гордый римский профиль, как и две тысячи лет назад, устремлен куда-то вдаль. Мимо нас, суетящихся...
   Но нашедших все-таки друг друга, исполнивших долг кровного единения. Подумать только: каких-то десять лет назад сидели мы в разных станах, во враждующих блоках, бряцающих разрушительной силы оружием...
   - Тогда возьмите эту книгу. О Тиле. Он помог нам найти вас на своей земле. И это не последнее его доброе дело. Читай вот, - показал я Кристине одну из заключительных страниц. - О том, что мы дождемся времени, когда дух справедливости объединит и осчастливит весь мир.
  
   В аэропорту мы попрощались. Кристина загадала желание: приехать на эту землю второй раз. Но только после нашего визита в Бельгию. Неофициального, конечно.
   Мишель скупо, по-мужски, прослезился.
   Татьяна нахлобучила ему на голову еще один сувенир - купленную здесь же в киоске тюбетейку.
   Таможенные служащие приветствовали его по-казахски.
   - Мишка тут уже свой. Значит, скоро вернемся, - сказала Кристина.
   И, помахав рукой, они смешались с толпой отъезжающих.
   На взлетной полосе стоял рокот турбин, двигателям давали контрольную нагрузку. Внезапно гул утих, и самолет, удаляясь от нас, беззвучно завис точкой в небесной синеве. И скоро исчез на одной из невидимых воздушных трасс, связывающих все уголки планеты.
  
   Два Ивана-победителя
   отец Мой, фрОнтовик...
  
   РАССКАЗЫ
  
   Два Ивана-победителя
  
   Двухтысячный год летоисчисления прошел. Но символично, что именно на него выпал юбилей 55-летия Победы.
   Каждое столетие за время Христово и до него планету сотрясает мировое зло. Как заметил Лев Толстой, оно, подлое, всегда против Добра что-то замышляет. А следовательно, застает человечество врасплох. И организовано лучше.
   Но есть все-таки Арбитр Вселенский, Господь Бог.
   Два моих украинских дяди Ивана - фронтовики. Не упомнить о них при воскуривании фимиама миллионам погибшим и уцелевшим, но до юбилея не дожившим, при воздании почестей здравствующим совесть не давала. Я написал, но не напечатал. Думал, успеется. Но один из них, Иван Федорович, умер.
  
   * * *
   Со злом, чумой ушедшего века, дядькам пришлось схватиться насмерть. Железную, по-немецки педантично скроенную махину зла Добро побороло. Оторванные от пашни и наковален рабочие и крестьяне, мобилизованные в армии союзников, вцепились фюреру в кадык. Претендент на пост Властелина мира, истинный ариец, успел все же захрустеть челюстями по стекляшкам ядовитой ампулы.
   * * *
   Я пытался представить чувства человека, загнанного в угол при попытке загнать туда человечество.
   - Петр Святой! Прими, молю тебя, по личному вопросу. Я Вождь, не иудей некрещеный. Я пририну сейчас...
   - Знаю, знаю, - сказал Ученик Христов. - Давно пора. Насчет котлов, правда, проблемы. Забито до предела, еле вот только армию твою рассадили. Но для тебя подыщем персональный. Уплотнять не будем.
   - Но я же душой предстану.
   - Тело твое многогрешное и кости нечестивые, - ответил, пряча ключи от рая, Святой Петр, - по земле валяться будут. Погребению по-христиански не удостоятся.
  
   * * *
   Победители из атеистической страны лицезрели пророчество Святого Петра воочию. Скрюченный, запеченный в своей и брызгах чужой крови труп. Свита фюрера кинула не остывшее еще тело идола нации в свежую воронку от советского снаряда, плеснула бензином, чиркнула спичкой. И, нагнувшись, пока не рассеялся пороховой туман, мелкой рысью взяла азимут в стан некоммунистических победителей из антигитлеровской коалиции. Но волчьей стае флажки расставили так, чтобы она прискакала в Нюрнберг. Прямиком в зал трибунала.
   Земля тело фюрера, крещенного невинным младенцем как Адольф Шикльгрубер, но ставшего на стезю греховную, не приняла. Ни по-христиански, ни по огненному древнеиндийскому обычаю. Арийскому, от которых он вывел свою всепобеждающую, повелевающую миром родословную. Труп не сгорел, не развеялся, по воле Божьей, прахом в питательную среду нарождающегося, а лишь обуглился. Череп и кости его упрятаны где-то в сейфах КГБ. Дальновидные все-таки были службы. Клонирования не знали, но на всякий случай подстраховались...
  
   * * *
   Дядька Иван Антонович Тарасенко живет под Гуляйполем. В возрасте Льва Толстого, за восемьдесят, как и патриарх русской литературы ездит на велосипеде.
   - Молодец, Толя, что выкроил время на побывку в родительский дом. В маеток. И что позвонил мне сразу же. Наливай чарку, года два, прикинь, не виделись. И подержи велосипед, я на минуту за хату.
   - Да сядьте, отдышитесь...
   - Посидишь тут. Ехал, так через каждые сто метров в кусты бегал. Что-то с мочевым пузырем неладное. А возле прогона голо, не спрячешься. Придется возвращаться домой, штаны менять. У меня, Толя, их несколько. Антон и Алешка, сыны, спасибо им, подызносят - и мне. Жинка моя, твоя тетка София, подштопает... Мы не прынцы. А по праздникам я надеваю фронтовые галифе.
   - Как? Те еще? Не истлели?
   - Сталинское, Толя, не тлеет. Вот ватники дочка, не то Валя, не то Люба, мне достала - полезли ватой наружу. Перестройка... Я бы этого Горбачева, если бы он мне один на один на узкой тропке попался...
   - Герой, - сказала вышедшая во двор моя мать. - А если рядом кустарника не будет?
   Дядька Иван пихнул мне велосипед и подался в бузину. Вынырнув оттуда весь фиолетовый, в чернилах перезревшей сыпи ягодных кистей, он выпил две чарки и, ровно руля, поехал домой. Передать коробку костанайских конфет "Баян-Сулу" и привет от меня тетке Софии.
  
   * * *
   Иван Антонович, старший в пятерке детей, среди которых и мой отец, женился на Софии Максецкой. Из зажиточной семьи, которой Бог не дал сыновей. Одни невесты. Пшеничные поля Максецких соседствовали с полями деда Антона.
   - Вы езжайте довязывать снопы, а я на арбе забирать подъеду, - дал наряд дед Антон сыновьям.
   Иван, парубок уже, перед работой, как полагается, перекурнул. Завернул самокрутку, затянулся. Цигарка заискрилась фейерверком тлеющего самосада...
   - Пожар! Нива пылает, - закричал мой отец, тогда еще подросток.
   - Ой, ё-ё... Тушить-то чем?..
   Отец и друг его Кузьма были в фуфайках. Ими они гасили пламя горящих валков.
   - Иван был, - вспоминал батько, - в одних брюках. Закалялся по призыву Советской власти. Без сорочки поехал даже. Спартак. Так он снял штаны и начал ими по огню... А тут Максецкие едут всем выводком тоже снопы вязать. Дым как увидели - а это же крах, конец, - на очаг пожара бросились. Водой, взваром, борщом гасили, девки - юбками. А насчет трусов тогда же мы понятия не имели. Зимой - подштанники, а так... Зачем оно лишнее, когда не холодно...
   Девчата без юбок, узрев совсем голого дядьку, сделали ладонями веера в нужных местах. София взяла Ивана под руку и повела к телеге.
   - У нас у всех есть рабочая одежда. Вот нарядную, для езды на возе с песнею, спасибо тебе, спалили...
   Дядьке дали, с возвратом, штаны Максецкого-старшего.
  
   * * *
   Отгуляв свадьбу с Софией, дядька Иван сидел во дворе, под грушами, свесив босые ноги с борта семейного "авто". Выездной тачанки гуляйпольской фирмы не то Кернера, не то Кригера. Заводы, к моей памяти, давно отпромышлялись. Национализация состоялась, шла коллективизация.
   Дед Антон начищал хромовые сапоги, когда во двор въехал представитель власти. При кобуре и при погонах. С водителем-ездовым, одернувшим вожжи возле деда. Кобыла облизнула дедов купеческого фасону картуз.
   - Кулачье, - начала речь с телеги власть, - сев озимых на носу. Вот девяносто пустых мешков, чтобы завтра полные в колхозной коморе были. Сеять сознательным колхозникам нечем.
   - Кулачьем, между прочим, - парировал дед, - Ленин называл тех, кто батраков ксплуатирует. Ты у меня батраков видел, кроме детей моих? Нашел куркуля.
   - Кулаки, это те, у которых всего больше, чем у сознательных колхозников, строителей нового мира... Ездовой, скидывай мешки и поехали.
   Дядька (а они с дедом холерики) спрыгнул с борта тачанки и влепил пощечину власти. Тот расстегнул кобуру:
   - Будь свидетелем...
   - Буду, - ответил ездовой.
   - Именем революции... перетерпим. Бросай еще десять мешков.
   Дядька врезал в другое ухо...
   - Еще десять мешков скидывай...
   Иван, приняв стойку боксера, напрягся для удара мешков эдак на двадцать еще.
   - Прекрати, - образумив сына кулаком меж глаз, заорал дед. - По миру пойдем. Тебе, идиоту, харч казенный в цугундере давать будут. А мы?..
   - За искривление ленинской линии все равно бить надобно. Да так, чтобы кровь текла рекой.
   ...Дядька отделался легко. Не лагерями, а принудработами. Но, вернувшись, он не застал отца. Деда Антона в Гуляйполе никто больше не видел. Его репрессировали. До смерти на харч казенный... Тачанку-кабриолет конфисковали, на ней ездил кто-то из районного начальства. А через три года грянула война тысяча девятьсот сорок первого года.
  
   * * *
   Остограммившись в гуляйпольской чайной, дядька каждое воскресенье заезжал к нам на велосипеде по дороге домой.
   - Чего он так ругается?
   - Спроси у контуженных, - ответила мать.
   В очередной раз нагнув матюков по поводу неправильного содержания родительской усадьбы, дядька удалился. Крики слышно было за квартал.
   - Не трогай его, мама. У него орденов вон сколько за войну.
   - Так ордена таким и достаются. Ума побольше - Героем стал бы. Он же как бык, раздразни - не дыру прошибет, а весь забор завалит.
   - Неправда твоя, - крикнул, вернувшись, из-за калитки дядька. - Я за Родину сражался. Злой я был на войне, зверел. От земли и семьи оторвали. Меня держали только для штыковых атак, когда патронов нет. Кишок я много выпотрошил. По двое гадов нанизывал. А у самого, Толя, веришь, ни царапинки. Ты там чего, Федоровна, неблагодарная, мелешь, какая контузия? На пятидесятилетие Победы мне дали благодарность как раз за то, что вас защищал. А от мешка муки я отказался. Премия называется. Мы выше этих подачек.
   - А еще говорит, что не контуженный, - сказала мать.
   - Я, Толя, на днях заеду. Поддерживайте маеток в порядке. Молодец, что крышу перекрыл. Все наши корни здесь.
   Уезжая из отпуска в Костанай, я проведал дядьку с теткой Софией.
   - Возьми флягу меду с моей пасеки. Такого меду нема ниде.
   - Да вы что. Через шесть таможен...
   - Тогда трехлитровую банку. И четверть самогону. Такой самогон, как твоя тетка, не выгонит никто. У Бутов будешь - сравни. Ганна у Ивана только буряк переводит. Давай на дорожку...
   Старики махали нам вслед руками до потери видимости в осеннем украинском дожде.
  
   * * *
   Я не силен в дебрях генеалогического древа. Шурин, золовка, деверь... Тетка Ганна принимала важное решение только со ссылкой на покойную дядину:
   - Наша дядина в таких случаях... Наша дядина казали...
   - Кто такая?
   А дядька Иван Федорович Бут - второй муж моей тетки Ганны. Первый, Тимофей Гущин, погиб на фронте. Поэтому Бут мне вроде бы не родной. Но родной был все-таки.
   Кряжистый, длиннорукий, чуть сутуловат. Мощная кость, широкая ноздрь. Когда он, хряпнув с отцом на ужин, оставался ночевать, мать стелила ему в самой дальней комнате.
   - Храпишь, как мотоцикл без глушителя.
   Какая-то белесорыжая кудель на огромной голове. Если улыбка - то до ушей. Это было частенько, хотя жизнь Бута потрепала. В колею советскую он так и не вписался.
   Фамильное их прозвище - Коновалы. Ветеринарные фельдшера по-нашему. Лошадь, прежде чем лечить, наземь свалить нужно.
   Частную практику Бутов новая власть прикрыла.
   - Хотите, идите к нам, в государственную ветлечебницу, мы вас знаем, возьмем.
   Не пошел ни один. Служить не умели. Свое дело столетие вели, и теперь по ночам частную скотину лечили, заявок много было. Умели...
   Белокаменный их маеток конфисковали под колхозный клуб. Но всякое здание без хозяина сдыхает. Две женщины - заведующая и техничка - были лишь мелкими советскими служащими.
   В "сезон ливней" дядька заехал в сельсовет.
   - Рухнет все. В подвале вода клокочет, из-под фундамента затекает. Забрали - пользуйтесь. Но хоть для памяти сохраните.
   - Рухнуло - это у вас. Наше, запомни отныне, - на века.
   Утром изумленные варваровцы на месте очага колхозной культуры увидели лишь искореженную черепичную крышу. Подмытые стены съехали в подвал. Хорошо, что кино и танцев не было под ту ночь...
   Дядька давно уже ютился в однокомнатной хатенке на отшибе. Это потом уже размахнулся на что-то, по размеру похожее на колхозный амбар. С выходом двора на зеленый, цветистый, весь в шелковых мотыльках и собственной скотине луг под станцией Гайчур.
  
   * * *
   Бут. Однофамилец убийцы американского президента Линкольна. Но красноармеец Иван Бут за всю войну ни одного выстрела не произвел. Брал врага другим.
   - Я, племянник мой, один из строя новобранцев вышел, когда спросили, кто погибшего повара может заменить. Сварил кашу...
   - Тебя, контру, расстрелять полагается, - сказал ротный. - Столько перловки загубил. Хорошо, после атаки, невменяемые, сожрали всю. А отрыгивается-то гарью. Ты хоть что-нибудь извлек? Поваров настоящих нет. Но еще раз запорешь...
   - Никак нет, товарищ командир! К котлу я притерся...
   И потрафило мне. Среди братвы, получившей наряд на чистку картофеля, оказался безусый солдатик, старший из крестьянской сиротской семьи. Кое-что знал. А мне помощник повара полагался.
  
   * * *
   - Я, племянник мой, кастрюли до этого в руки не брал. Так ты думаешь, искал, где лучше. Подальше от начальства, поближе к кухне? Черта с два! Я сделал три шага из общего строя, потому как к строю не привык.
   А полевая кухня, между прочим, всегда была первым, важнейшим и беззащитным объектом врага. Подними-ка голодных в атаку. А погонишь - толку-то... Так что целились в мой закопченный объект не один раз. Пальцы вон все скрючены от ожогов. Ты помешиваешь, а рядом как шарахнет - и мордой в кипяток. Задница и та ошпарена.
   - Так вы инвалид даже сзади?
   - Не надо шутковать так. Накормишь тарахтящих вокруг котелками - и с термосом в окопы. На передовую. Он, как рюкзак, на плечи лямками надевался. Осколком, сволочь, дно посудины высадило. Весь борщ, с огня только, ручьем по желобу, что пониже спины...
  
   * * *
   В колхоз демобилизованный Бут не спешил. Инвалидностью пальцев прикрывался.
   - Чего я только не перепробовал. И так и эдак - ничего серьезного не вытанцовывалось. Самое солидное мое дело - спекуляция химическими карандашами.
   - А кто их покупал?
   - Вокзальная московская милиция тоже удивлялась: куда этого барахла целый чемодан прешь?
   - Начальнику канцелярии, - брехал я каждый раз. А на самом деле продавал их бабам. Хозяйкам. Ходил по хатам. Крахмала они из картофельных ошурков натрут, а синька где? Грифелек карандашный... Молиться жинкам нашим нужно, племянник мой. Голод, разруха, а они, мать их, крахмалят, подсинивают...
  
   * * *
   В один из очередных отпусков, знойным летним днем, надев широкополое соломенное сомбреро (мексиканский студент из целинного стройотряда подарил), я отправился в Гайчур. Тетка Ганна варила борщ на летней кухне.
   - Дядько с минуты на минуту прибудет обедать. У вас в Казахстане борщ варят?..
   Бут зарулил во двор на телеге конной тяги.
   - Племянник мой, отдай, - ткнул он кнутовищем в сомбреро. - Наши дурацкие капроновые брыли только макушку прикрывают, да плавятся на голове. А так тень у меня будет на всю бричку. Ты худой, зачем тебе столько затмения... Снимай.
   Обнялись, поцеловались. Голова у дядьки безразмерная.
   - А ничего. Мы его вот этими тесемочками за подбородок.
   Так он и ездил в жаркие дни, за что получил кличку "Ковбой".
   - В колхоз я вернулся, - сообщил, вороша что-то в возу, дядька. - Зарплату платить стали деньгами, а не натуроплатой. Но я не столько из-за денег. А ну-ка корзину сюда, - скомандовал Бут сопливым еще Кольке и Федьке.
   - Вот, посмотри, что тут под соломкой.
   - Ого, сколько буряка накрали...
   - Больно ранние вы да глупые. Ты дом наш в Варваровке, отобранный при раскулачивании, помнишь?
   - Да, очень хорошо.
   - Так сколько этой колхозной огородины я должен изъять в счет хотя бы частичного возмещения ущерба? В колхозе крадет каждый. Но я возвращаю наши паи, наш взнос честно. А остальные - воры. У них, объединившихся голоштанных, никто ведь ничего не конфисковал. Не конфисковал! А так я, видишь, на чем кормлюсь по тем векселям...
   Живности у Бута был полный двор и примыкающий луг. Деньги у него имелись. Тратил мало, оставил почти все детям...
   Отобедав, дядька пообещал вернуться, как стемнеет.
   - Груз, - объяснил он, - ответственный, нужно, чтобы не засекли. А потом пойдем по темну карпа из питомника брать на ужин. Мясо уже надоело.
  
   * * *
   В сумерках мы разгрузили крупную тыкву для свиней и пошли "по рыбу". Ставок жил вечерней жизнью. Откормленные для Запорожья жирные зеркальные карпы, громко шлепая хвостами, лениво плескались по отмелям в теплой воде.
   - Мы сейчас, - излагал план операции Виталий Гущин, - быстро разденемся и зачерпнем один раз этим двухметровым волочком. Не вытряхивая, хватаем шмотки и через луг домой. Черногуз не услышит, Сирко у него, правда, ушастый. Но батько отвлекет. Сирко его знает, наши гуси здесь на воде всю весну, лето и осень жируют.
   Мы разделись и, атакуемы шприцами дородного комарья, забрели. Но, видно, энергичные шлепки по впившимся кровожадным насекомым от плюханья рыб отличались, и Сирко нас вычислил. С лаем кинулся в нашу сторону, а за ним Черногуз.
   - Стой, стрелять буду!
   И дал предупредительный выстрел.
   - Ныряем так, чтобы только носы наружу. И не бойся... Пока он берданку свою перезарядит...
   Карп мощно дергал волочок.
   Потерявший объект Сирко обескураженно водил своими локаторами по сторонам. Дядька щелкнул кнутом. Собака метнулась на звук.
   - Батога хочешь, - пригрозил Бут. - А ты, Петро, забери пса, дай лошадей колхозных на завтра выпасти.
   Пес завилял хвостом.
   - Сирко, дурак! Ко мне! Пойдем, отдышимся в вагончике. Отмахали зря сколько, сердце выскакивает. А я, Иван, подумал, браконьеры.
  
   * * *
   Крупная рыба, предназначенная для славных металлургов областного центра (содержал и финансировал питомник известный в стране комбинат "Запорожсталь"), нарубленная ломтями, была теткой подана. В жирной сурпе и жареная.
   Громко чавкая и сплевывая косточки, дядька рассказывал мне:
   - Вот этот план прикрытия Виталий изобрел. Умный растет. Если бы ему еще и батогом разум вострить. Но рука не поднимается. Сплетен, что приемного, мол, выпорол, не боюсь. Но не могу.
   - Своих зато, - сказала тетка.
   - Да, Хведька и Колька у меня сзади, как зубры, полосатые.
   - Зебры...
   - Да, ну да, ну да... Ни тех, ни других, слава богу, не видели. Рыбы возьмешь в свой Казахстан вяленой. У нас уже весь чердак на зиму забит этими чурбаками.
   - Есть у нас там такая.
   - Да нет такой нигде. Жрет только хлеб. Отгрохали эстакаду до центра ставка и каждый день самосвал зерна сгружают. И четверть самогону дам. Водку у нас пьют только дураки или на дурняк. Да и что в ней там. Вот у меня, ты же чуешь, вкус какой. А воздействует как. Тетка София там у вас с Иваном своим задаются. Сколько мы его у них перепили, и ничего же такого. А вот к нам твой батько Володька заехал...
   У дядьки что не воспоминание - то целая история.
   - Пообедали. Посмотрели скотину. Батько твой уезжать собрался. Я наливаю на коня. По три рюмки, под взаимные напутствия.
   - Володька, - говорит брату Ганна, - куда ты по такой жаре поедешь. Разморит еще в дороге. Идите в хату, там прохладнее, полежите. А к вечеру и поедешь. А то Федоровна твоя передаст мне привет. У нее это получается.
   - Прилегли мы, - продолжает Бут. - Просыпаюсь, а половицами кто-то скрипит.
   - Я это, Володька. Во двор по легкой нужде приспичило, а я ни двери, ни выключателя не найду.
   - Да постучи в окно. Ставни, видать, закрыла для прохлады.
   - Какой ставни. У меня часы чистопольские с фосфорным циферблатом. Уже два ночи. А окно, где оно? Может, сориентируюсь.
   - Я поднялся, - рассказывал дядька. - В голове круги. Тоже не могу сообразить ничего. Оббродили, ощупью натыкаясь на мебель, две комнаты...
   - Иди сюда, Володька. Нашел. Мы в сенях. Через порог давай, дождем смоет. А то со двора в хату потом можем не попасть. К чему риск в мирное время. Сейчас я занавески раздвину, жена от мух вешает. У нас же, племянник мой, - обратился Бут ко мне, - не ночь, а тот черный ящик.
   Дядька убрал к косякам защиту от насекомых.
   - И что она столько понацепляла. Тут и вертолет не залетит, запутается... Давай быстро, а то и мне припекает.
   И легли снова, как убитые. Разбудила Ганна с мокрой тряпкой в руках.
   - Иван, лезь быстро на чердак, сверху, видимо, дождем шифоньер затопило сильно. Хотя дождик вечером только поморосил... Фу, а запах какой...
   Полез дядька. Крыша целая, нигде ни капельки.
   - Вот такой самогон у нас. В шифоньер после приема, оказалось, нужду справили. А ты говоришь, тетка София...
   * * *
   Многое можно рассказать о родных для меня людях. С трудными, изломанными судьбами. Не растративших запаса доброты.
   Иван Антонович еще за восемьдесят работал в колхозе. Что-то возил на телеге. По Советской власти тоскует:
   - И правильно сделали, что всё наше конфисковали. Горбатились единолично на наделах день и ночь. А при коммунистах - только день. И у всех на борщ есть, и все на автомашины в очереди стоят. Вот что такое коммуна.
   Иван Федорович коммуну не признавал. Всю жизнь искал свое дело. Пытался открыть сапожную, потом швейную мастерскую, но всегда ставили палки в колеса. Как и сейчас, в условиях уже противоположной формы собственности.
   - Что это за устройство государственное, когда колбаса - по блату, водка - по талонам, ходьба - нога в ногу. Советская власть себя на мелочь разменяла. Меня переживет, но, пожалуй, ненадолго.
   Поняв, что жизнь в плане реализации его способностей не удалась, а уже и до пенсии рукой подать, он кормил семью с подсобного хозяйства. Но произошла какая-то реформа приусадебных участков и этих самых хозяйств...
   Дядька резко сдал и заболел.
   - Если этим летом не приедешь, ты его больше не увидишь, - позвонила мать.
   ...Не получилось. Но память о нем, о фронтовых подвигах Иванов, об их жизни останется. На Иванах не только ведь Великая Русь держится. Малая, Украина, тоже...
  
  
  
  
   Отец мой, фронтовик...
  
   Администрация Костанайской области поддержала инициативу ветеранов об издании книги по случаю 55-летия Победы в Великой Отечественной войне. Пожалуй, самого драматического события ушедшего века. В середине его человечество встало перед роковым выбором: либо дальнейшее, хотя и довольно противоречивое, но естественное развитие, либо мировой концлагерь с комендантами "голубых кровей". Жизнью миллионов собратьев - это не забудется никогда! - солдат не дал завести цивилизацию в тупик.
   Издание книги доверили нам, Печатному двору. Руководитель совета ветеранов Дмитрий Брусник, из моих давнишних коллег, зная, что отец у меня фронтовик, при подготовке сборника предложил: "Напиши!".
   Об отце у меня имелся почти готовый очерк для рубрики к юбилею Победы в нашей газете. Но я не публиковал его ввиду наличия других статей, предложенных в большинстве тем же советом ветеранов. "На очередь" я поставил свой материал потому, что отец мой не костанаец, он лишь короткое время у меня здесь гостевал. "Все равно напечатай в книге, - настоял Брусник. - Для фронтовиков Родина - весь бывший Союз. А для тыловиков каждый солдат - Герой и земляк".
   ...Возможно, мои воспоминания об отце были в определенном диссонансе с некоторыми статьями сборника. Была, уже забыл, где и когда, вроде бы в средневековой Европе, война все из той же разновидности "странных". Объявившие ее стороны вяло мобилизовались, а потом вообще подзабыли, что воюют. Спохватившись, подписали мировую.
   Первая половина военной биографии отца тоже оказалась странной. Ему, красноармейцу, пришлось во время оккупации жить в своем доме с немецким комендантом.
   Я воспринимаю подобные факты весьма символично. "Братание" в окопах первой мировой войны для меня значимее героического вспарывания животов в безумии штыковых атак. Потому что братание - доказательство природного разума и инстинкта самосохранения человечества.
   Коротая долгие украинские вечера в одной хате, отец и оккупант стали понимать, что враги они не кровные. А, может, не враги вообще. А, скорее, заложники.
   И еще я хотел сказать не только (и даже не столько) о ратных делах отца, родного мне человека. Фронтовики доказали, что любую крепость взять горазды. А построить? Оставить созидательный след на земле?
   Водрузив Знамя Победы, они еще успели возродить порушенную жизнь. И воспитать, поставить на ноги нас.
   Для меня последнее обернулось прямым смыслом.
  
   * * *
   О войне он не говорил вообще. Кроме нескольких, мельком оброненных фраз. Все изложенное здесь я узнал от бабушки Евдокии Владимировны и матери Галины Федоровны. Когда по телевизору объявляли военный фильм, отец уходил "наводить порядок на дворе".
   ...В конце голодных послевоенных сороковых, после обильного, весьма редкого для южной Украины снегопада демобилизованные фронтовики в белых халатах отправились на зайца. В пути делились по номерам для оцепления поля. Нас, сопровождавших продовольственную экспедицию пацанов, дальше околицы не пустили. До полудня мы слышали лишь морозные гулкие звуки отдаленной пальбы.
   Никогда не забуду минуты величайшей гордости за отца по возвращении охотничьей рати. Он - триумфатор - шел впереди, увешанный тремя беляками на покрытом сукровицей халате. Я на костылях бодро ковылял рядом с ним. За нами, громко обсуждая и оправдывая причины личных промахов и упущенные возможности, шла остальная масса. Масса в нашей хате вместе с нами съела зайцев, тушенных в казане с перловкой. По кругу пошла "белоголовая", засургученная белым, великолепная сталинская водка, вызывающая философские разговоры (она московским "Кристаллом" до сих пор поставляется в Германию, где я имел случай ее опробовать).
   - Ты, Владимир Антонович, видимо, тьму немцев положил. Три зайца были на поляне и все три - твои.
   - Да ладно... Вы же сами их выгнали на меня. А на войне я не видел, кого убил. Мы, артиллерия, палили по координатам, а не по людям. Зайца, вон, и того жалко...
   Несколько последующих походов бесповоротно подорвали охотничью репутацию отца. Больше добычи он не приносил. С восстановлением разрушенного хозяйства охота как продовольственный промысел свое значение утратила, и отец выкинул ружье на чердак. Там оно и сгнило благополучно в сырой украинской погоде.
   * * *
   С воинским приказом мой отец, проучительствовавший два года математиком, был ознакомлен устно: оставаться в оккупации до особого распоряжения. С письменной справкой: к воинской службе непригодный ввиду язвы желудка. А пока в Гуляйполе он штабелевал для эвакуации военкоматовскую документацию.
   - Служивые! - крикнул хромающий мимо дед. - Тикайте быстро, немцы уже вон на Вербовой.
   Служивые забросили ящики в грузовики, и отец, выполняя приказ, отправился домой через Бочаны. А дома, во дворе в Варваровке, уже, гогоча и горланя не по-нашему, мылись колодезной водой немцы.
   Ночью из сада отец птичьими трелями вызвал мать.
   - Лезь пока на чердак, - велела она. - Коменданта нам поселили. А рядом в клубе - комендатура.
   Через несколько дней комендант, служащий Вермахта, голландец с футбольной фамилией Ван Бастен, спросил у матери:
   - Кто у нас живет на чердаке?
   - Муж, - ответила мать.
   - Пусть идет в дом.
   Занимавший "велику хату", то есть лучшую комнату в доме (светлицу или горницу по-русски), с широкой, как паром, кроватью, комендант перебрался в небольшую спальню. Испуганная мать просила герра Бастена перемещения не совершать. Тогда комендант демонстративно постелил рядом с кроватью в спальне шинель и лег на полу: "Soldaten!".
   При власти господина коменданта, в день, когда немцам сломали хребет под Сталинградом, родился я. Он удостоил сей факт собственной подписью на аусвайсе с орлом, свидетельствуя о рождении еще одного подданого Третьего рейха. По этой причине, по законам ФРГ мне будто бы пожизненно гарантировано германское гражданство. А у меня уже две кровные родины - Украина и Казахстан.
   О чем судачили отец с комендантом, я не знаю. Мать говорила: голландец высказывался в том смысле, что фюреру нечего было сюда переться.
   Гитлер, надо сказать, в оккупационную политику на Украине внес серьезные коррективы. В обстановке секретности он посетил Винницу. Немцы усвоили белорусский урок - не доводить до партизанщины местное население. Не годное воевать, оно оказалось способным "взорваться" мощнее регулярной армии. На Украине Гитлер оставил колхозы. У нас в селе не было случаев смертной казни. За нерадивое, советское исполнение производственных заданий и нарядов по распоряжению коменданта пороли батогом. Выпоротые колхозники Третьего рейха в партизаны не кидались. В голой степи не напартизанишь. Там даже дрофу почти всю перестреляли, потому что голова над травой маячила...
   * * *
   Встретив однокурсника, отец спросил:
   - У тебя тоже язва липовая?
   - Нет, у меня справка о двух инфарктах.
   - А у кого более тяжелое состояние? Кто хоть перед смертью скажет что-то вразумительное... Чего мы здесь выжидаем?
   - Спроси у Андрея. У него по справке, кажется, белокровие.
   Вечером комендант сообщил отцу:
   - Парашютиста вашего взять не смогли. Оцепили на лугу, но он застрелился в стогу сена и сгорел вместе с документами. Сам гуляйпольский комендант Вейерс приезжал.
   - Связного накрыли - сказал Андрей отцу на базаре. - Сам Вейерс прискакал, собака... Теперь до освобождения вряд ли какие указания будут.
  
   ...А наши уже гнали немцев бегом из-под Волги.
   - Ваши на днях будут здесь, - информировал отца комендант.
  
   ...С бугра напротив куда-то вдаль палили "катюши". Крупповские гаубицы периодически мощно отвечали. Вся наша династия сидела в погребе, кроме одного. Меня, отчаянно верещавшего в темноте, бабушка Евдокия оставила в хате: "Младенца Бог не отдаст".
   Ремонтируя отчий дом, я поразился бабушке. На каждом дециметре здания виднелись забеленные оспины всаженных осколков. Один из них, германской, по заключению отца, наружной проточки, я выковырял в сантиметре от окна, над которым в потолке вмонтирован крюк колыбельки нескольких наших поколений. Десятисантиметровый осколок, не доставший мою люльку, лежит у меня в письменном столе...
   Ван Бастен с нашей семьей попрощался и рассчитался материально.
   Отступая, немцы гнали впереди себя реквизированный колхозный скот. Комендант отбил в сиреневые заросли двора полуторацентнерового кабана и всадил ему пулю в лоб: "Спрячьте, ваши уже на подходе".
   И вновь пальба и сидение в подвале. Услышав оттуда отборный русский мат, бабушка сказала: "Освобождены". Освободители были в какой-то униформе, больше смахивающей на тюремную робу. Проголодавшиеся гулаговские штрафбатовцы съели половину кабана, а насчет остального посоветовали: "Спрячьте, не дай бог вернутся".
   Немцы больше не вернулись. Но по покинутой территории пальнули. В воронке меж дедовских груш нашего сада похоронили двух солдат и девчушку-санитарку. От ранения в живот она мучительно умирала и просила сообщить матери. Моя мать так и не смогла найти эвакуировавшихся родителей погибшей.
   Братская могила два года была в нашем саду. Затем останки перехоронили под монументом в буйном варваровском парке. А израненные груши "умерли" всего лишь несколько лет назад.
   Отец с сибиряками пошел прямо в "мелитопольскую мясорубку". Из гуляйпольцев в живых там остались единицы. Затем освобождал, или, разбери сейчас, захватывал Прибалтику. После отслужил срок оккупационного "сачкования" и демобилизовался лишь в 1947 году.
   Я приготовил ему черный сюрприз. На послевоенных руинах в тлеющих еще пепелищах сжег ноги. На них сгорели ботинки. Пятилетний, я бежал домой, оставляя кожу на спорыше. Подобрал меня и принес матери парень-велосипедист. Мать - ей было двадцать пять - моментально поседела.
   Сестры отца, мои тетки, Ганна и Мария психологически подготовили вернувшегося фронтовика: "Держись, брат. Сын твой, по-нашему, не жилец..."
   Отец, нагнувшись ко мне, сказал: "Выживи, сынок. Я только ради тебя вернулся из того пекла..."
   Я помню - и любой, избавь бог, запомнил бы, - как мог, держался. Хотя какое там держание в пять лет. Каждый вечер с мясом срывали перевязь, макали ноги в марганцовку и снова наматывали нахлорированные бинты. Год по больницам Гуляйполя, Запорожья и Кировограда. Потом год на костылях я с завистью смотрел, как ровесники гоняли футбольный мяч по пустырю. Еще не бросив костыли, я дал слово: снять с родителей чувство вины за мою инвалидность.
   В десятом классе меня включили в гуляйпольский "Строитель", участвовавший в футбольном первенстве Украины. Затем позвали на смотрины в запорожский "Металлург", команду класса "Б" чемпионата СССР. Тренер, бывший игрок киевского "Динамо" Николай Тищенко, случайно увидев маскируемые мною дефекты ног, посоветовал: "Езжай - мы порекомендуем - в мелитопольский институт. С такими ногами твоя профессиональная футбольная карьера под вопросом. Тебе учиться надо. А что касается института, то его "Буревестник" - чемпион Союза среди студенческих команд". (В тот год в финале он победил Московский авиационный институт, где, поддерживая спортивную форму, летом играли многократные чемпионы мира по хоккею братья Майоровы и Старшинов). Мне дали направление на учебу.
   Отец, к тому времени преподававший начальную военную подготовку и физкультуру, был доволен моими результатами на этом поприще. Но начал серьезно беспокоиться за появившийся у меня спортивный фанатизм. Не раз говорил: "Ноги у тебя теперь в порядке. Нужно за голову браться".
   Решение учиться он приветствовал, хотя я избрал иной путь, другой институт, безо всякого покровительства, на общих основаниях.
   На госэкзаменах мы с Тулегеном Шулановым на радостях спустили (в кустанайских ресторанах, естественно) все финансовые ресурсы. На последние гроши съели салат из редиски и отправились отбивать телеграмму моему отцу относительно материальной помощи. На выходе из института нас остановили: "Вы почему извещение на перевод денег не забираете? Уже неделю валяется на вахте. Миллионеры..."
   Мы быстренько забрали. Крупная сумма сопровождалась коротким текстом: "Поздравляю, сын. Возьми от нас на поддержку штанов. Отец".
  
   А через несколько лет его из дому отправили прямо в операционную.
   - Все нормально, - сказал отцу хирург. - Да и день сегодня должен быть благоприятным. Знаете, какой?
   - Знаю, - ответил отец, - очередной съезд партии. У меня сын в обкоме работает...
   Через день мы с женой Татьяной вылетели из Костаная на скорбный ритуал. Дочерей - внучек его - с собой не взяли. Пусть помнят деда живым.
   - Как? От язвы желудка? В Запорожской области? - удивился мой товарищ Александр Николаевич Волосян, заведующий костанайским облздравотделом. - Да я же в Гуляйполе на всесоюзном семинаре был. Там такой уровень... Это наши коллеги-эскулапы на тот свет подсобили...
   * * *
   На родине меня величают его именем - Владимирович.
   Он остался в доброй памяти земляков и сотен учеников. Один из них, помимо меня, есть даже в Костанае. Горпинич Борис Архипович, бывший главный фармацевт области, работающий в этой системе и сейчас.
   - Чем он вас подкупал? - спрашиваю у Бориса.
   - Знаешь, твой отец - это явление. Представляешь, в школе с послевоенными переростками - фронтовик. Он был с нами на равных. И вообще, он - личность.
   Таким для меня, жены Татьяны, дочерей наших Яны и Гали, братьев моих - якутского алмазодобытчика Виталия, московского военнослужащего Сергея, их семей, всех знавших его и остается он в благодарной памяти.
  
  
  
  
  
   Анатолий Тарасенко
   Станислав Мастеров
  
   НЕ ИСЧЕЗ В СТЕПНОЙ ПОЛЫНИ
  
  
   " Часть I. Не исчез в степной полыни
   " Часть II. Страна первого памятника
  
   ПОВЕСТЬ
  
  
   ...Степь из конца в конец
   всю исходил, море Аральское
   и вдоль и поперек исплавал...
   Т. Шевченко
  
  
   На рубеже тысячелетий цивилизованный мир ощутил очередной толчок. От самопроизвольного выброса избытка энергии. Бывало уже такое при разбегах: не остановиться... Никаких внешних сил, но покатилась по земле лавина глобализации. По странам старого и нового света, по постиндустриальным, постсоциалистическим, постсоветским. Все на этой части земли устремилось вроде бы в то нормальное русло, которое и может быть лишь единственным для бурной реки на маленькой планете.
   Кто только в истории ни пытался направлять этот поток. Кто только не предсказывал, какими лозунгами не размахивал, но в лучших случаях удавалось проложить отрезок. И ждать нового толчка.
   Движущая сила нынешнего процесса - та самая глобальная готовность, общемировые интересы, общечеловеческие ценности.
   Прокладывает путь заинтересованное большинство, но немало и противников глобализации, пытающихся выстроить свои плавсредства поперек течения. Судя по лозунгам, есть среди прочих там борцы со "стиранием граней", с угрозой самобытности народов и превращения их в единую безликую интернациональную общность людей.
   Команде этого крыла нужно покинуть омут и обсохнуть: успеется... Того, чего она не хочет, пока не случится: экспериментально доказано. Вроде бы по правильной формуле пробовали - через расцвет и сближение наций СССР...
   Но все сбудется обязательно. Неспешно, когда очередной толчок состоится. От созревания критической массы в процессе глобализации.
   Накапливается она сейчас не по отброшенной пока формуле "расцвета и сближения", а скорее по житейскому бытовому тесту на искренность: насчет взаимного уважения.
  
   Наша книга о Шевченко, которую мы посвящаем его 190-летию. Человеку, известного миру предвидением на земле новой семьи счастливых и вольных народов. Примерно на выше обозначенных нормах общежития.
  
   Глава 1
  
   "Cамому что ли написать..."
  
   Эта книга написана и издана в казахстанском Костанае, порядочное удаление которого от восточной украинской границы, может быть, вызовет с той ее стороны резонный вопрос: вы что хотите там сказать про Шевченко? Про нашего Тараса Григорьевича?..
   Да, конечно, теперь уже трехвековая украинская "шевченкиана" на высоте. Под стать самой фигуре Кобзаря, очень удачно схваченной в масштабе с остальной массой под его величественным монументом на Чернечей горе - кургане у Канева. И феномен Шевченко действительно можно понять, лишь родившись в Украине или прожив там время, что нам судьбой было предопределено.
   Или пропитаться духом родины вдали от нее, в какой-нибудь из украинских диаспор, густо разбросанных по миру. В нашей, к примеру, сто сорокатысячной костанайской. Если там, на Днепре, личность поэта еще "пока до конца не разгадана, не познана и не исчерпаема", то здесь, у нас, она вырисовывается достаточно конкретно. До истинного понимания: духовный отец и символ нации.
   А еще для глубины постижения Кобзаря нам дано было видеть, что представляет собой воинская служба на том самом казахском Мангышлаке, в том самом укреплении... Столетие спустя, при самолетах уже и телевизорах, при облегченном двухлетнем советском варианте солдатская повинность здесь не стала занятием из легких. Это тяжелое испытание, предельные нагрузки в экстремальных условиях даже для молодого организма новобранца.
   Тарас Шевченко выдюжил целых пять таких сроков, причем в зрелом уже возрасте. Что и подорвало бесповоротно здоровье его, человека, в общем, как свидетельствовали друзья, крепкого и сильного сложения.
   Вот об этом мы можем отсюда, из казахстанской земли, сказать. Видение Кобзаря из-за рубежа несколько иное, потому что угол зрения не тот. В Украине мы познавали его более по виршам, поэмам, песням и ощущали вызываемый ими резонанс.
   Здесь, на удалении, с неизлечимым чувством ностальгии - больше по его дневникам, письмам и рисункам, постигая уже не воздействие поэта на умы, а его самого. Мир мыслей и чувств. И характер. "...Не исчез в степной полыни..." - эта мимолетная фраза Шевченко из его записок относится в полной мере к нему самому.
   Более того, казахстанский этап жизни Кобзаря стал терновым венцом в светлом образе его. Здесь он взошел на свою Голгофу. Он понес сюда свой крест за идею. И не отрекся от нее. Что не каждому дано.
  
  
  
   Глава 2
  
   "Воспоем честным собором..."
  
   Мы упомянули тезис украинского "шевченкознавства" о неисчерпаемости завещанного наследия и самой личности Кобзаря.
   Да, всего, что касается духовного, сокровенного мира внутри человека, по законам природы никому до конца постичь не дано. Из-за этой завесы индивидуальной тайны бытия мы вновь и вновь перечитываем и перечитывать будем все, что имеем. Перелистываем дневники, письма и заметки, рисунки и наброски, копии документов жандармерии и воспоминания современников, затрагивающие личную жизнь поэта. В поисках ответа на его же вопросы - суть вековых чаяний народа - для понимания ныне происходящего. В попытках разгадать силу его предвидения на несколько веков вперед.
   Но есть в этих документах - известных или лежащих под спудом - другая сторона личности поэта. О Кобзаре, поэте нации и идеологе ее независимости, изо всего этого богатства отобраны и тиражируются преимущественно хрестоматийные обобщения.
   В позапрошлом веке писать о Шевченко мешал царизм. В прошлом, при советской власти, весьма почтительной к памяти поэта, на него как раз этот хрестоматийный глянец и навели. Стоп-кадром была выхвачена строка из его "Завещания" о "семье вольной, новой", в которой якобы и сбылись уже все мечты поэта относительно счастливой доли потомков. Как идеологически "свой", он выписан так, чтобы ничего здесь не убавить и, не приведи господь, прибавить.
   В нынешних украинских изданиях, которые нам известны, Кобзарь все тот же иконописный. В одной из книг даже с констатацией: равен библейскому пророку, в другой - апостолу.
  
   Из издания в издание кочует Шевченко в сонме-созвездии почтеннейших представителей мировой литературы, трубадуров национального возрождения своих народов. Видимо, этот ряд составлен больше для зарубежного читателя: дабы он мог сравнить великого украинца с известными ему там, у себя дома, великими. А для нас, для самих себя, как мера национальной гордости в мировом масштабе.
   Но и тех, и других это несколько вводит в заблуждение.
   В том перечне великих единомышленников-просветителей Шевченко один из немногих, кто "просвещал" не азбучно и не вообще, а на весьма конкретные действия относительно грамотный народ. На Украине имелись не только свои университеты, но и Академия. Он не учил. Он не учитель и не мог им быть. Он призывал. Лозунги его были вне закона.
   Он состоял в движении национальной интеллигенции против власти, был приговорен, отбыл полный срок ссылки. Несколько раз горько посетовал на то, что глупо, стишками дал повод царю для расправы. Но не раскаялся, ибо был уже тогда фигурой выше обычного слова "поэт" в литературном и даже гражданском его понимании.
   По возвращении из десятилетней каторги он взбудоражил Санкт-Петербург, организацией противодействия и слежки за ним занимался лично министр императорского величества. По высочайшему его поручению, ибо был поэт костью в горле Николая Первого. Известно около десятка собственноручных записок и резолюций царя с указаниями о принятии мер. Но все это дало лишь обратный результат. Не удалось жестокому, воцарившемуся в мятеже императору изолировать слово поэта от общества, как Екатерине Второй - книгу своего "бунтовщика хуже Пугачева" А.Н. Радищева.
   Когда из северной столицы Кобзарь отправился на последний поклон Украине, общественные ожидания там "зашкалили" так, что его сразу же арестовали без объяснения причин.
   А в том, упомянутом выше, пантеоне Шевченко среди поэтов и литераторов. Великих, но как таковых.
  
   * * *
   Весьма красноречиво наше наблюдение в Костанае, в котором обосновались многочисленные "штабы" областных землячеств и диаспор. У некоторых, кроме офисов, национальные кафе и рестораны. А в головных кабинетах - портреты действующих в отчих краях глав государств либо их основателей, исторических или легендарных.
   Пан Андрей Кирилюк сидит в особнячке девятнадцатого века в центре города на улице имени украинца Гоголя (отбывшего когда-то из Полтавщины на укрепление русской литературы). Под портретом Тараса Шевченко, символизирующего свою страну и осеняющего местную громаду. Мало кто из деятелей мировой литературы по степени влияния на свой народ на всем его длительном пути восхождения к предвиденной будущности может быть с ним сопоставим. А, скорее всего, в этой ипостаси он уникален вообще.
  
   * * *
   Худшее, что можно сделать великим, исчерпать весь словарный запас превосходной степени на эту тему, обобщить и поставить точку. В результате нарисован типаж, который можно ставить в ряд... А перед нами должен оставаться живой человек.
   ...Художник завершал работу над портретом. Все яркие краски израсходовал. Те, что для оттенков, полутонов и контрастов, нетронуты, за ненадобностью отставлены в сторонку. Но стоило беспечному живописцу ненадолго отвлечься, как кто-то прошелся по его творению черным. Краской, оставшейся в наличии.
   По сведениям с Украины, этот кто-то там издал книгу, хулиганствующую, оскорбляющую образ великого Кобзаря. Сообщалось и о том, что автору за это "набили морду". Не знаем, как по форме, но по существу правильно сделали. А, может, и по форме. Потому что современное цивилизованное законодательство осталось в этой части на сто процентов языческим. Под осквернением и надругательством над памятью оно имеет в виду лишь культовые надгробия и могилы. А о тех, кто под ними в земле, пиши, что угодно.
   Хорошо, если такого рода "литература" - сущая выдумка. Посерьезнее, если в ее основе действительные факты, которые в хрестоматийный образ не помещались. И, как в истории с тем живописцем, отставлены в сторонку без присмотра.
   Мы пишем об этом только лишь потому, что предвидим дальнейшие спекуляции вокруг личности поэта, эксплуатацию его имени в целях извлечения, как говорят криминалисты, дохода путем преступления нравственных норм, но не уголовного кодекса.
   Свобода слова наиболее плодовито разродилась бульварной прессой, "кормлением" брошенных советской властью на панель своих идеологических бойцов-окладников и их подмастерий-учеников, понявших из жития учителей своих, что принципов не существует. Существуют деньги. А когда дело касается денег, писал Кобзарь, то все мы становимся евреями, намекая на Иуду Искариота, продавшего самого Иисуса Христа. Факт этот общеизвестен, определенные заблуждения состоят лишь в том, что христопродавец получил за это якобы копейки.
   Не впадая в святотатство, заметим, что в делах земных взаимосвязь заработка с имиджем прослеживается четко...
  
   Из творческого наследия поэта и документальной "шевченкинианы" есть что выхватить из контекста. Из цельного образа. Вне времени, пространства и смысла, для сенсации. Для глобальных обобщений на неглавном.
   Поэт достаточно много написал о себе, и не для того, естественно, чтобы все это скрывалось или упоминалось шепотом.
   Есть Шевченко брюзжащий. И литература, на его думку, ныне пошла не та, и в театрах бог знает что, и лучше национальных одежд ничего в мире нет: был бы Ротшильдом, так под хохлушку бы свою баронессу нарядил...
   Есть замочная скважина в неудавшуюся семейную жизнь. Не свил крепостной, а затем ссыльный себе к осени гнездышка как ни пытался...
   Есть у поэта чисто человеческие приступы меланхолии, разочарования и апатии, вылившиеся стихами. В каземате, где соловьями не поют...
   Есть у него и оценка прежнего донкихотства: "Дурный свiй розум проклинаю..." Оценка, имеющая свой резон. Да какой еще резон!
   Из всех кирилло-мефодиевских братьев драконовский приговор получил лишь Шевченко, в числе главных фигур не состоявший. При обыске у него нашли рукописи поэмы и стихов, ходивших до этого анонимно. Отпираться было бесполезно, единственное оправдание поэта заключалось в том, что сочинения сии принадлежат не ему, а народу. Он их лишь рифмует...
   Но не о художественной обработке бунтарских мыслей время от времени сожалел поэт, а о том, что глупо "дался дуракам". Всё на столе, не пряча, держал и выключен теперь из активной жизни насовсем. Без права даже писать и рисовать. Мысли его в ссылке большей частью склонялись к тому, что на родину он не вернется...
   Личные отзывы о себе вчерашнем очень часто нелестны. И Шевченко в письме своему другу Семену Гулаку-Артемовскому в июне 1853 года из Мангышлака сожалеет: "Эх, то-то... глупый Тарас, не писать было б скверных стихов да не упиваться частенько водочкою, а учиться было бы чему-нибудь хорошему, полезному..."
   Переоценка ценностей на каторге? Покаяние? Сенсация, укрытая от публики в нечитаемых приложениях к сочинениям?
   Да нет, это Кобзарь в ипостаси художника пытался заняться гравюрой и гальванопластикой - способом изготовления объемных изображений, как-то медалей и барельефов. Задумал устроить небольшой аппарат, но в ближайшей, через Каспий, Астрахани, "окроме кумысу и тарани, ничего достать нельзя, даже немуравленного горшка, который при этом деле необходим, а о медной проволоке и не слыхала Астрахань!"
   А еще оказалась при этом деле необходимой физика, изучать которую, сетовал Шевченко другу, было бы полезней по молодости, чем водочкой баловаться.
   Очень своеобразен все-таки был Кобзарь. Успевал!..
  
  
  
   Глава 3
  
   "Когда мы были казаками..."
  
   Украина историческая, Украина исконная для Шевченко - это недавняя еще казацкая вольница дедов его и прадедов, со своим духом абсолютной независимости и неприятия всякой власти как инструмента самодовлеющего, а тем паче своекорыстного. Над всем этим пестрым, не обремененным ни семьей, ни домашним скарбом "собранием" со всех концов украинных земель стояла лишь назначенная им же для своих потреб исполнительная служба. Занимая только часть исконной этнической, а также обживаемой территории по левобережью и нижнему Поднепровью, Запорожье со временем самоопределилось представителем всего независимого украинства с влиянием на Киев и другие области. Порожденное казачеством гетманство вскоре стало общеукраинской властью, избираемой, отзываемой и гарантируемой Сечью. Если кресло под гетманом шаталось, а увесистая булава - верховный клейнод - валилась из рук, он моментально оказывался, чтобы собраться с духом, именно там, во главе всего Войска Запорожского...
   Это была своего рода республика с административным делением и структурой управления, казной и судом, исправным делопроизводством, значительную часть которого составляли дипломатические документы. Архив Старой Сечи пропал в заварухе уже новейших времен, полуистлевшие его остатки видели в сарае одного из городов Таврической губернии накануне гражданской войны. С тех пор из того дипломатического наследия запорожцев осталось лишь их колоритное письмо турецкому султану.
   Историческая наука Запорожскую Сечь за недостаточностью атрибутов относит не к республике, а к некоему плацдарму, захваченному якобы на берегу Днепра всяким беглым сбродом.
   Но Запорожье - это не последующее кубанское, терское или яицкое поселенческое казачество. И не нынешнее Приднестровье в окрестностях Тирасполя, мировым сообществом именуемое хотя и самопровозглашенной, но республикой ведь...
   Легендарное Поднепровское же казачество более двухсот лет держало южные земли "всея Руси", отбиваясь от шляхты, турецких султанов, крымских ханов. Или нападая на них, когда противники от войн отдохнуть пытались. А попутно ходили на Молдавию и прочие сопределы.
   И как бы теперь это образование ни называли, именно оно отождествлялось тогда с общим характером украинского народа и привнесло много нового в дух будущей нации. Оно выполнило на своей земле государственную миссию: сохранило тот статус-кво территориального обустройства этой части Европы, которое дошло до наших дней. Турки остались за морем, татары в Крыму, до поры до времени... Расположение небольшого народа на выходе к морю - далеко не лучшее место для его дальнейшей судьбы. Затопчут. К тому же ханы народика сами ускоряли этот процесс, вызывающе напоминая о себе, потеряв всякий реализм в оценке ситуации: Украина уже была с Россией.
   В ходе крымских войн на службе и в ближайшем императорском окружении были фамилии и целые династии Безбородько, Розума (Разумовских), Кочубеев, Капнистов, Трощинских, Завадовских, Милорадовичей, Тамары, Миклошевских...
   Возвращаясь из крымского похода, ко временам рождения Шевченко-отца, российские войска попутно разрушили Запорожскую Сечь, последний оплот вольности украинской, от которой к тому времени уже, надо сказать, оставались одни воспоминания.
   * * *
   Вот такая достославная Украина была в корнях родословной Тараса. Да только вот сам-то он, тезоименитый с великими Тарасами: нереестровым гетманом запорожским Трясилом и обобщенным в образе всего вольного, никому не подвластного казачества Бульбой, родился крепостным. Личной собственностью пана с немецкой фамилией.
  
  
  
   Глава 4
  
   "Я на дом свой оглянулся - нет у меня дома!"
  
   Нам, здешним украинцам, время от времени приходится касаться личности Кобзаря. В разговорах с собеседниками, тоже здешними, разумеется. Тема иногда сама выплывает из какой-либо другой спонтанно. Или планомерно - на местных "славянских базарах", днях казахско-украинской дружбы, по красным датам "жовто-блакитного" календаря.
   Или во время ежегодных, многолюдных, как сорочинская ярмарка, фестивалей украинской культуры, в которых участвовали и предыдущий посол Киева в Казахстане Евгений Карташов, и нынешний, Василий Цыбенко.
   ...Традиционный вопрос, который пытаются выяснить через нас: почему Шевченко остается знаменем и авторитетом во все времена и для всех украинцев? Для коммунистов, как это было в недавней истории, и для националистов, к примеру?..
   Благоговейное отношение к Шевченко - это обостренное чувство национальной истории с почитанием ее фигур? Или что-то иное?..
   Почему Шевченко так далеко вами "выводится" за пределы литературы? Пушкин для русских тоже символ, но никак не духовный отец нации. Никто под его портретами или лозунгами Россию переобустраивать не брался...
   Какие проблемы на Украине до сих пор не решены, если там сегодня актуален поэт, живший в эпоху далеко не последних императоров династии Романовых?
   Приходилось слышать от людей, "Кобзарь" читавших и цитировавших, трактовку популярности поэта как кумира "низов" украинского общества, "стихийного бунтаря", "махрового националиста", "русофоба и юдофоба". И тому подобное, подтвержденное декламацией без перевода.
   В ответ тут не сошлешься на иносказательность, своеобразие мовы или на бесконечность процесса познания мировоззрения поэта. Ибо все у Шевченко предельно ясно, если постигать его не по отдельно взятым строкам, а по совокупности творческого наследия и смысла всей недолгой жизни.
   ...Можно, не замечая бега времени, плыть в океане поэзии Кобзаря, следовать за судьбами его героев, искать подтекст и потаенный смысл в изданном поднадзорно и подцензурно. И натыкаться на рифы, если нет лоции-ориентира в этом, действительно безбрежном многомерном пространстве.
   Ключ к пониманию Шевченко, любой из самых его эмоциональных строк или самых сокровенных мыслей находится, как учит материалистическая наука, в классовых условиях формирования личности. И, как теперь оказалось, тоже правильно учит наука идеалистическая - в наследственности, врожденных наклонностях и предопределенности.
  
   До "проклевывания" в нем способности к рисованию маленький Тарас - холопченок. Вряд ли детский ум его постигал вопиющую несправедливость мироустройства. Скорее, воспринимал во всем промысел божий, потому что первой его прочитанной и оставившей навсегда след в душе книгой была Псалтырь. И потому еще, что вокруг, во всей вселенной, кроме пана-полубога, крепостными были все поголовно...
   Но на всю жизнь запечатлелось в его детской голове, как вспоминал он впоследствии, "глубокое отвращение и презрение ко всякому насилию одного человека над другим".
   Первое глубочайшее свое потрясение должен был пережить пятнадцатилетний Шевченко в европейском Вильно (теперь Вильнюс). Там хозяин-барин его П. Энгельгардт в звании ротмистра получил должность адъютанта военного губернатора края А. Римского-Корсакова. Более "продвинутый", нежели обычный дикий российский крепостник, ротмистр взял начавшего рисовать Тараса с собой в Польшу для углубления навыков ремесла. Не из любви к изящным искусствам, а в практическом расчете на золотую жилу...
   Оплот технической революции - Европа фотографии еще не знала, но возрастающую и расширяющуюся тягу к запечатлению личности имела. Посмотрим на интерьеры своих жилищ и заглянем в фотоальбомы для понимания всей актуальности спроса и мизерности тогдашнего предложения. Домашний портретист - это не только редкая возможность экономии на посторонних услугах, но и постоянный доход на стороне.
   И поэтому совершенно неожиданно Шевченко стал в Вильно "вiльным", свободным. Хоть на часок-другой. В короткие минуты отпущенного ему личного времени...
   С изумлением вчерашний деревенский крепостной впервые в жизни увидел вокруг необычных людей, работающих и праздношатающихся, но в чьей-либо собственности не состоящих. Долго не мог понять, как это молоденькая полька Дзюня (Ядвига) Гусиковска, ответившая ему взаимной симпатией, никакому пану не принадлежит. А живет сама по себе. И не панянка, а швея просто...
   Что бы вы, уважаемый читатель, на его месте в ту минуту думали о божеском устройстве мироздания? Можно предполагать, что рухнуло оно у юноши, как небесное творение господнее в самом своем основании. "Вселенские" порядки, как оказалось, заканчивались у кордона в Европу... В какой же прорехе и по чьей милости погрязла родная его сердцу Звенигородчина и вся цветущая Украина?
   ...Старый Свет дышал революциями. Заканчивалась эпоха венценосных августейших особ. К их коронованным, на плечах пока еще головам взывала - не к мести, а к разуму - усекновенная голова Людовика XVI. Те, кто поумнее и половчее, ладили конституционные монархии. Прямолинейные по-фельдфебельски всероссийские помазанники уповали на волю божью и ублажали Молоха головами "воров государевых". Вот ведь формулировка какая тонкая для посягающих на то, что императорам свыше ниспослано...
   Второе потрясение взрослеющего Тараса случилось, кажется, здесь же. Столь стремительно, что он не успел толком разобраться: почему вся Польша взорвалась восстанием. Антимонархическим, антиромановским. Чего полякам, по его пониманию, благоденствующим, не хватало?..
   А вскоре он переживет и третье, ниспосланное судьбой прозрение, после чего уяснит для себя почти все. Он уже будет готов изложить на бумагу свой "Кобзарь", ставший Псалтырью украинского народа.
   Речь идет о Санкт-Петербурге, куда в связи со смутой на вверенной территории отозваны были военный губернатор и его адъютант со свитой, в которой состоял крепостной художник.
   Он оказался буквально по соседству с всесильным императорским двором, порядки которого насаждены на казацкой Украине. Лицом к лицу с теми, погрязшими в грехе и роскоши, по чьей воле он раб!
   Более ненавистного явления во всей его дальнейшей жизни никогда на всей Земле не будет. Да он и замечать более ничего не станет, а все существующее, все на пути встающее Зло будет относить к исчадию, причинному от своего петербургского рассадника.
  
  
  
   Глава 5
  
   "Прогулка с удовольствием и не без морали"
  
   На повесть с этим названием, равно как и другие, написанные в ссылке, Шевченко делал определенный расчет. Выйти вновь на страницы литературных изданий, причем под псевдонимом, иначе никто из издателей связываться со скандальным именем не станет. Дать о себе знать - друзьям "подписант" К. Дармограй известен. Заработать, если получится, немного денег. А главное, изложить свои взгляды на жизнь из того удаления от общества, при котором она видится по-иному... Поэтому Шевченко в своих повестях как бы не Шевченко.
   Нас меньше интересует на этом, новом для него поприще общеизвестное завершение. Повести настолько не соответствовали литературному авторитету Кобзаря, что С. Аксаков по-дружески порекомендовал ему не печататься.
   Причины, по которым они не принесли Кобзарю ни денег, ни славы, прозаические. Проза - не стихи. Стихи вынашиваются в голове, вирши, как говаривал нам гуляйполец Василь Диденко, нужно выходить ногами... Прозу необходимо высидеть. Она рождается на бумаге. Существенная жанровая разница сделала различным по достоинству и пушкинское литературное наследие.
   Шевченко жил в Казахстане, как сообщал на родину, публичной жизнью - в казарме. Какая там работа над словом, над текстом...
   Все написанное в полутьме, украдкой, автор намеревался доработать на воле, жалуясь при этом на недостаточное владение великим русским языком, тонкостями нового ремесла и нехваткой времени.
   Доработанная для печати "Прогулка с удовольствием и не без морали" как раз под аксаковский "каток" и попала, поэтому Кобзарь упрятал свои повести в долгий ящик. После его смерти - черный ящик, потому что до нас изо всего дошло чуть более половины.
   Неспешные, в раннем гоголевском стиле, с украинским юморком повести Шевченко живут. А "Прогулку..." его, как нам кажется, друзья-оппоненты не поняли совсем. Иначе бы на дальнейшей доработке настояли...
   Она затянута, с длиннотами, что отмечали критики. Но затянута автором нарочито, той неспешностью проистекающей жизни, в мареве которой проплывают ее беспечные герои - путешествующие, промышляющие, служащие... Украинцы, русские, поляки, евреи, немцы - электорат Малороссии того времени в необъятном пространстве империи... Воюющей где-то с кем-то... Пускай себе воюет...
   И попадает герою-художнику (без сомнения, Шевченко автобиографическому) по дороге "Морской журнал" со статистикой Крымской войны. Со сметой возмещения физического ущерба изувеченным и раненным солдатам. Матрос-инвалид просит выкупить его сестру из крепостных в порядке компенсации за свою искалеченную жизнь...
   Милости вот такой у царя просит, если уж предлагают выбор...
   И жизнь великой империи повествуется дальше столь же безмятежно... Кое-кто из героев откровенно мается в духе персоналий старой русской литературы - пушкинской и лермонтовской. Лишние люди. Так какая же мораль заложена в названии повести?
   Не та, конечно же, что написана для цензуры. Настоящие ее и закадровые герои - крепостные солдаты, среди которых увечный, безрукий севастополец Яков Обеременко, крепостные крестьяне, крепостные семьи, крепостные сестры... Крепостное, как сейчас говорят, коренное украинское население. На котором стоит нравственность народа. Но которое покупается, продается, проигрывается в карты. И этой империи до сих пор даровано право на жизнь???
  
   Мы думаем, что именно таков смысл этой картины в лубочном окладе. Иначе почему горячие прямо-таки отношения автора с тем же С. Аксаковым сразу охладели, а повести отложены все.
   Зачем публиковать, если даже друзья не понимают? Потому что не были в его шкуре? Это Тараса всегда задевало, на это он реагировал... Кажется, лишь писатель из дворян Иван Тургенев бывшего крепостного понимал с должным сочувствием: на его детстве в их усадьбе пороли ежедневно...
   Шевченко отлично знал всю правду крымских войн. О современной ему отзывался весьма отрицательно, поскольку считал империю и армию, в которой служил, воевать абсолютно не способными.
  
   Крым в составе Украины - реальность, раздражающая значительное число россиян. Нераздраженным сходиться на этой почве с украинцами нужно как-то уважительнее. Тем более что есть определенное трудоучастие последних во всей этой истории, глобально именуемой не русская, а российская.
   Полуостров все равно останется частью Украины, о чем недовольным не стоит горевать, а веровать в грядущее размывание границ рамками Евросоюза или образованиями дальнейшей глобализации. А если вести речь о возврате Крыма, то тогда кому? Турции?.. Но по логике такой реституции сегодня во всем мире готов действовать только министр российской культуры Михаил Швыдкой, да и то не в отношении Кенигсберга, а альбома средневековой живописи. Немцы, скажем, о возврате награбленного в последней войне Украине или России, как говорят о немых, даже не заикаются!
   Поэтому изыски и писания русских украинофобов об острове Крыме или шутки насчет украинских городов русской славы создают лишь благодатную среду для размножения украинских русофобов.
  
   На Украине до сих пор в ожидании человека, посланного с каким-нибудь поручением, говорят: ушел, как на турецкую... То есть навсегда. Может быть, это о той самой крымской войне 1850-х, об эпохе повести Шевченко, а также "Севастопольских рассказов" графа Толстого, в которых украинский элемент с казацкими и ополяченными фамилиями в числе действующих лиц тоже присутствует. Массовое его "невозвращение" оттуда стало поговоркой. А подвиг матроса Кошки родом из Винницы - легендой.
   А, может, еще и о тех, первых имперских войнах за Крым, за выход к морю по татарам, в которой Украина участвовала всем своим потенциалом, уступавшем тогда русскому, но не в разы. Канадский профессор О. Субтельный, украинец по происхождению, русофобией не страдающий, даже о великороссе Ульянове-Ленине отзывающийся объективно, приводит следующие сведения:
   "Левобережье служило главным плацдармом императорского войска. На протяжении этих четырех лет было мобилизовано десятки тысяч украинских казаков и селян. Потери украинцев в этой войне составили около 35 000 человек, что для населения в 1,2 миллиона составляло огромную цифру.  К тому же... Украина содержала своими средствами от 50 до 70 российских полков. Это стоило Гетманщине 1,5 миллионов рублей, или десять ее годовых бюджетов"  (перевод наш - А.Т., С.М.).
   Широко известно, что сам всесильный екатерининский Григорий Потемкин состоял почетным товарищем в Войске Запорожском. Но менее известно, что факт посвящения его состоялся в пору героической российской истории "времен Очакова и покорения Крыма".
   Именно во время осады Очакова он был записан в стоявший под его стенами Кущевский курень под прозвищем (фамилий там не признавали) Грицька Нечеса - лохматого под вельможным париком.
   Очаков и Хаджибей (теперь Одесса) пали, по полуострову двигалась армия под начальством князя Долгорукого, в авангарде которой шел Шкуринский курень Войска Запорожского во главе с Панасом Колпаком. Казаки этого куреня знали здешние места вдоль и поперек. Селим-Гирей бежал в Турцию, а победителей уже ожидал где-то будущий хан Шагин-Гирей.
   Не развенчивая славу русского оружия (мы считаем, что она заслужена), процитируем все же историю присоединения Крыма по К. Валишевскому из сочинения, изданного в 1908 году, следовательно, цензуру царскую, да еще в пору "столыпинской реакции", прошедшего.
   ...Начавшийся по плану украинца Тамары поход против Турции с участием братьев Орловых - Алексея, Федора и фаворита Екатерины Григория - закончился планом присоединения к России Таврического полуострова, который был составлен Безбородькой. Мысль этого малоросса была не нова для российской политики, лишь недавно она была "обкатана" на Польше с Понятовским. Здесь - с Шагин-Гиреем, которого, вопреки всему, протащили в ханы, "после чего Крым у него был куплен за деньги".
   Нет, конечно же, не Колпак с Безбородькой прирастили Россию Крымом. Как и не троица братьев Орловых. Мы просто хотели показать в этом эпизоде "украинский след", который просматривается по всей истории со времен Переяславской Рады. Нужно бы шире взглянуть и на сущность самой Российской империи, которой Русь смогла стать только после добровольного объединения или воссоединения с Украиной.
  
   Доминирующее положение Москвы было очевидным и большей частью прогрессивным до рубежа XVIII-XIX веков, когда самодержавность по Европе не под натиском революций, а под колесами локомотива истории агонизировала. Революционеры, славная эта плеяда, всего лишь добровольный обслуживающий персонал, расчищающий пути или подталкивающий махину в моменты пробуксовки.
   Буржуазный девятнадцатый век начался для империи позорным водворением назад, под крепостное ярмо славных победителей самого Наполеона. Они так торопились домой из капитулировавшего Парижа, что даже перекусить не успевали. Сеть "Бистро" там, у французов, по этим их требованиям появилась. Вот так спешили, такая вот жажда деятельности...
   К южной войне 1850-х у этих солдат из крепостных только одно это качество и останется. Да готовность умереть за царя и отечество. Готовность умереть (хватит "пудрить" эту тему, лучше на мир вокруг нас посмотреть) прямо пропорциональна ценности и стоимости самой жизни. Ни одни царь ее за крепостных не отдал (чего никогда и не требовалось), но российские даже на мелкое ущемление личного положения ради облегчения доли миллионов не соглашались. Чтобы, так сказать, низы не будоражить. А в тех нескольких исторических случаях, когда самодержцы расставались с жизнью ради интересов своих подданных, все происходило принудительно. По инициативе последних...
   Неспособность деградирующего царизма воевать вообще, а в те, шевченковские, времена в Крыму особенно, красочно описаны в многотомных исследованиях академика Е. Тарле. Разворованные великими князьями деньги на оружие, флот и амуницию, допотопные, времен наполеоновской кампании разболтанные стволы, с двадцати шагов кладущие пули мимо. Мы-то думали, что писатель Лесков приврал, устами своего героя Левши призывая чистить винтовки не битым красным кирпичом, а ружейным, как англичане, маслом...
  
  
  
   Глава 6
  
   "Доборолась Украина..."
  
   Два с лишним века существовала Запорожская Сечь, олицетворяя собой средневековую Украину. Но нужно все же согласиться с наукой в том, что не являлась она государственным образованием.
   Вообще, если рассуждать с модной ныне точки зрения виртуальности, она была в силах консолидировать государство или построить его сначала на левобережной части - это уж точно. Польская экспансия стала возможной лишь за счет еще большей, чем у нее самой дома, разобщенности Украины. По ориентации: кто на Польшу, кто на Россию, кто на Турцию, а кто на самостийность. По социальному положению, по корысти и амбициям, и так далее, и тому подобное, что было характерно и для внутреннего среза интересов самой Сечи с ее мнимым единством...
   Можно гордиться демократическим, опередившим свою эпоху укладом жизни Запорожья, а скорее несвоевременностью этого явления, что и привело "республику" к известному концу. Тогда выживали лишь централизованные деспотии.
   Оппозиция избранным гетманам не устраивала, как сейчас в Украине, сцен бытовых дебошей на радах, а расшатывала устои более радикально. Пролистаем, для справки, шевченковские поэмы и стихи: "Тарасова ночь", "Гайдамаки", "Иржавец", "Перебендя"... Сражаются меж собой гетманы - правобережный с левобережным - Дорошенко с Самойловичем, Северин Наливайко, вождь восстания, казацкой верхушкой сдан полякам. Изменой выданы России, Польше или убиты Зализняк, Острянин, Гонта. На сторону врага становились Мазепа и Чалый.
  
   А в "Гайдамаках" Шевченко живописует второго мирового лидера по степени демократизма - Польшу. Король там, как сейчас президенты, был выборным.
  
   "Nie pozwalam, nie pozwalam!"
   Шлята репету?,
  
   то есть не позволяет, накладывает вето в Сейме. Достаточно было одного голоса депутата, чтобы любое решение заблокировать. Король ставит ребром вопрос выступления в поход на врага, а один из панов не хочет...
  
   * * *
   Печатный двор наш освящен православным и католическим священниками и имамом. "Сотрудничество" начиналось с изготовления церковных печатей...
   Настоятель костанайской католической церкви отец Люциан, прибывший за неимением местных кадров из Польши, дожидался у нас (поскольку железнодорожный вокзал рядом) легата самого римского папы - Яна Павла Ленгу. Двадцатипятилетний отец нахваливал роль польского народа и взращенного им папы Иоанна Павла II в деле крушения европейского лагеря социализма.
   На что лицу духовного звания, как выражался Гоголь, было как бы невзначай замечено, что период социализма для поляков, хотят они того или нет, всегда будет связан с возрождением их родины. Победившие большевики-ленинцы провозгласили не только право польской части российской империи на самоопределение, но и объявили от имени России недействительными все договора с Австро-Венгрией и Германией по предыдущим разделам Польши. А четверть века спустя, после ее освобождения от немецкой оккупации, Сталин на переговорах Черчилля сломал и оформил за ней не только то, что выборные короли и депутаты когда-то профукали, но и то, чего она до этого вообще не имела.
   - Нам нужно сильное государство - буфер, Польша, чтобы от Германии, две мировых войны развязавшей, отгородиться, - категорически заявил советский вождь англичанам. Американским союзникам в послевоенном устройстве с сильной Польшей, видимо, тоже показалось лучше.
   Привлечение Ленина со Сталиным для обоснования какого-либо тезиса сегодня - заведомый развал доказательной базы. Но речь здесь идет о том, что Польша - фактически со времен Екатерины II и до того решения большевиков - как самостоятельное государство не существовала.
   А чтобы святой отец не обиделся, было замечено, что и украинцы со своей выборностью снизу доверху при гетманстве из карты пропали... И опять же усатый картограф к восстановлению исторической справедливости причастен...
   А чтобы обидно было и полякам, и украинцам, припомнили на этот счет исторический опыт шведов.
   Они, то ли глядя на нас, то ли своим умом до подобной демократии возвысились. После Карла XII,  потерявшего престол фактически уже под Полтавой, была провозглашена "Эпоха Свободы". И просил затем очередной шведский король у парламента-риксдага чуточку больше полномочий, чтобы хоть как-то руководить. Но кто же из депутатов согласится... Тогда король подбил на восстание крестьян и горняков, объявил военное положение и записал за собою особые полномочия, которые затем уже не вернул. Вместо эпохальных свобод шведского дворянства Карл-Густав III издал "Акт единения и охраны". Своей власти и государства Швеция. И уединили ведь, и охранили...
   Выслушав все, отец Люциан заметил, что власть исходит от бога...
   Да, возможно... Но делится на этой грешной земле...
  
  
  
   Глава 7
  
   "Что несешь ты в Украину в своей торбе скудной?"
  
   Громада по-украински собирательно обозначает сообщество, часть народа, а громадянин, значит, гражданин. Так вот мы - граждане Казахстана украинских корней и связей. Благодаря нашему множеству, составляющему здешнюю громаду, удаление от своей исторической родины ощущается меньше. А всемирная паутина масс-медиа делает глобусное расстояние весьма относительным.
   Как ни странно, эту удаленность мы чувствуем больше всего тогда, когда становимся громадянами. Во время пребывания на Украине.
   - В Украине, - сразу же поправляют нас.
   - Да мы как-то по-шевченковски привыкли:
  
   Як умру, так поховайте
   Мене на могилi,
   Серед степу широкого,
   На Вкра?нi милiй...
  
   Если бы "в Укра?нi милiй", то ему еще легче было бы верстать виршевую стопу - длинный гласный укорачивать не требуется. Но дело не в этом: почему все так безальтернативно и в виде теста на лояльность?..
   Аргумент следует весьма общего, общеславянского, точнее, характера: а не пошли бы вы назад на посадку к своему поезду...
   Решительное табу на историческом имени, при князьях еще упоминавшемся, - Малороссия. Употребляемое именно в смысле исконно отцовских земель. Оно так и сейчас понимается. Если заходит речь о человеке, все отечество прославившего, то говорят, например, что сердце его навсегда осталось там, на малой родине.
   Это имя дает Украине преемственность от Руси Киевской, за что после самоопределения стали особо яростно биться земляки, законно считая себя наследниками ее славы, величия и могущества, вклада в историческое развитие. Включая в число прямых своих предков безымянного автора "Слова о полку Игореве".
   В какой-то самиздатовской киевской книжонке, автор которой, тем не менее, титулованный профессор, мы увидели прямое, как телеграфный столб, генеалогическое славянское древо, корнями уходящее в почву доисторической трипольской культуры. По его мощному стволу, расчлененному, словно бамбуковое удилище, коленами, выкарбованы этапы: "Киевская Русь", "Казачья Украина", "Независимая Украина". Дерева как такового нет, один этот столб, от которого идут худосочные, как остатки посева на лысой голове, ответвления, обозначающие другие народы, в том числе русский...
   Но если мы уже такие прямые потомки, да как нарисовал профессор, еще и единственные, почему тогда имени чураемся? Считаем колониальным ярлыком? Как-то для нас, заграничных, все это вроде бы ниже чувства собственного достоинства. Комплекс что ли ущербной родословной у нас?.. Звучит же оно напевно и гордо не только у москаля Пушкина, но и у малороссов Гоголя и Шевченко. Оттуда уже его до скончания века человеческого не вымараешь...
   ...В Гуляйполе цвели каштаны. Громадяне не так давно отметили столетие батьки Махно и таки издали к юбилею книгу. Где-то за пределами своей земли, единственной, уникальной в мире земли.
   Многие народы прошли исторический путь развития по лестнице первобытнообщинного, рабовладельческого, феодального, капиталистического, социалистического и посткоммунистического общества, но никто не проходил процесса построения анархизма... Тут мы по этой эволюционной лестнице на целую ступень выше всех.
   Книгу о Несторе Ивановиче пытались издать, как и положено, подешевле, побыстрее и посолиднее, был даже костанайский вариант в нашем Печатном дворе. В своих друкарнях оказалось дорого и долго, там ощущался перегруз от вала украиноязычной учебной и всей служебной литературы. Понятная и закономерная "запарка": государственный язык есть государственное дело. Но мы не всегда понимали всей революционности процесса. На телеэкранах - как раз случилась годовщина чернобыльской трагедии - мелькало обилие засекреченных ранее документов и докладов в Москву, написанных в те, советские времена сплошь на украинском.
   На пору каштанового буйства приходится умиротворенная Пасха и поминальный день. Почтить память отцов на Гуляйпольщину съехались товарищи детства, школьные друзья.
   Горилка с перцем за упокой и царство небесное, взаимные расспросы, впечатления. После некоторых наших мыслей (из вышеизложенных) три брата, ныне столичные, попрощались с нами весьма сдержанно, хотя встретились в обнимку...
   - Ну вы их зацепили... У них же там знаете какой стабильный бизнес на изданиях украинской мовы. Любое решение на этот счет, будь то Рада или правительство, осмечивается моментально. На ура...
   Вот так и живем мы: скажешь про Украину - националист, скажешь на Украине - безродный, прорусский.
   А сказать хочется... Хотя бы о том, что более прорусскими оказались братья-печатники. Вместе с депутатами Рады они удостоены благодарности самого Виктора Черномырдина, посла России. За "обеспечение российского книжного бума". Для соседей-полиграфистов Украина стала громадным, свободным от конкуренции отечественных производителей рынком сбыта востребованного российского интеллектуального продукта.
   Передел оставшейся после СССР собственности произошел на телевидении. Во всех без исключения бывших советских государствах. И здесь революционная поспешность объяснялась большей частью деньгами, а не необходимостью языковой психической атаки. И здесь кто-то может сказать кому-то спасибо за возникший в результате спутниковый "тарелочный" телебум и спрос на многоязычное кабельное телевидение.
   При каштановой цвети Киев прощался с Лобановским. Великим футболистом, резко добавившим Украине мировой славы. Теперь ее приумножает ученик - не менее известный футболист и еще один известный Шевченко - Андрей.
   Местный водитель заметил:
   - Первый раз магистраль перекрыли по делу. А так у нас каждый день какие-нибудь улицы оцеплены для народных избранников, они проезжать изволят. И у ваших там сколько власти...
   В магазинах - двуязычный говор, с одного языка быстро переходят на другой. Товарный запас гораздо беднее. Жены наши разочарованы: костанайский универмаг обилием товаров Киев бы удивил. Нет в здешней торговле некоего среднего звена с продуктом дешевым и добротным. Либо ломовые цены для миллионеров в мерцающих неоном пустых маркетах, либо небогатого ассортимента ширпотреб в магазинах советского интерьера.
   Абсолютно никакого национального сувенира, один всемирный китайский пластик.
   - Да что же у вас даже полывяной опошнянской макитры нет?
   - Так це у мiсцевих виробникiв спитати треба...
   Жены довольствовались кустарными, из гипса запорожцем Карасем с Одаркою в виде объемистых копилок.
   В гостинице "Кооператор" весь социалистический дух названия. Места есть, но явиться предложено через час-полтора: идет уборка номеров.
   По местному телевидению президент Кучма читает Верховной Раде очередное ежегодное послание и просит, как шведский король когда-то, чуточку больше полномочий. Обструкционирующий элемент парламента забрасывает его трибуну "раздаточным материалом" - кипами бумаг...
   - Некрасиво как для верховных людей и первого лица, - сокрушались женщины.
   - Да воны зараз ще й навкулачки пойдуть, - предупреждает водитель.
   Хартия вольности Радой написана. Как на Сечи. Преемственность сохранена... А в плане благосостояния Украину, как и всех бывших советских, привлекает более сытый шведский вариант.
  
  
  
   Глава 8
  
   "В семье вольной, новой"
  
   На рубеже тысячелетий, в эпоху глобальных перемен мы много раз видели влияние ее величества случайности на общие закономерности, на их динамику и характер. Тем более на частности. Закономерность, например, речь человеческая, а частности - от ее семантических гнезд до рязанского или нижегородского диалектов, выправленных общерусской орфографией как недоразумения. При определенном построении случайностей они имели все шансы стать государственными языками и отправить в небытие диалектный московский говорок.
   Процесс "выправления" украинского, самого близкого, родственного русскому языка был положен в основу российской политики. К тому же на горло мове наступал нарождающийся капиталистический рынок со всеми общероссийскими словесными атрибутами и толкованиями "правил игры".
   Великие украинцы Иван Котляревский, Петр Гулак-Артемовский, Григорий Квитка-Основьяненко писали на современном украинском, но будущего за ним не видели. И тот же Гулак-Артемовский сожалел: "Мысль о том, что, видимо, недалеко то время, когда навсегда исчезнут не только следы малороссийских обычаев и старины, но и сам язык сольется с могучей и господствующей русской речью, не оставив о себе никаких следов своего существования, порождает во мне отчаяние..."
   Евгений Гребинка, автор романса "Очи черные...", писал то на русском, то на украинском. А Григорий Сковорода - сразу на двух языках в одном стихотворении... Видимо, чтобы всякому понятно было...
   Николай Гоголь утверждал, что украинский более подходит для водевилей его отца Василя Яновского, нежели для "Мертвых душ". Примерно так высказывался и упоминаемый Котляревский: язык комической, а не "поважной" литературы.  И Виссарион Белинский, русский, сочувствующий, тоже так полагал.
   В это время на ниву украинской словесности выходит Шевченко. У которого нет вообще никаких комплексов, колебаний и сомнений относительно ее будущности. Да еще не "лирником", а бунтарем выходит... С железным оралом и лантухом отборных семян.
   Язык шевченковской поэзии становился общелитературным и, что важно, общеукраинским, ибо он тоже был богат диалектами, довольно заметными от запада до востока.
   Ликвидировал Шевченко подобный разрыв и по вертикали: между языком "ученым", церковным даже, и разговорным. Высокая его поэзия запустила в литературный стиль то, что считалось простонародным, мужицким. Это характерно, впрочем, и для русского языка, но там очень широкое соавторство. Шевченко же внес все это в украинский сам буквально залпом, первым своим сборником.
   Прямолинейность некоторых стихотворений Шевченко и преимущество там такого рода лексики мало кем ему ставилась в укор. Понятно, что "основной вопрос философии" - освобождение украинского народа - для "людей в сиряках" нужно было формулировать предельно доходчиво. А не как "необходимость приведения производственных отношений в соответствие с производительными силами"...
   Был бы ли украинский язык в его нынешнем положении без Шевченко - вопрос праздный. Ибо благодаря ему он заявил о себе на Земле своевременно. Именно с ним украинский народ идентифицировался как раз к моменту исторической возможности самоопределения. Из недр империи в состав СССР вступило единое уже государство.
   Противоречия, проявившиеся в период пребывания Украины в "семье вольной, новой" народов СССР, имели свои корни. Промелькнув на мировом небосводе самостоятельной планетой, она вновь скрылась за горизонтом, растворилась там, не успев толком самоутвердиться. Не окрепла еще к вынужденной тогда интеграции своя система государственности, не вызрела, не заматерела стать, определяющая планку самосознания и своего места в истории...
   Весьма непродолжительное, незамеченное россиянами кратковременное отсутствие Украины никак не изменило бытовое и государственное восприятие ее диалектного, хуторского малороссийского языка. Эта языковая "некомфортность" для нее, как и для ряда других народов в составе СССР, была, на наш взгляд, одним из главных, недостаточно оцененным еще психологическим мотивом молчаливой поддержки снизу состоявшегося цивилизованного развода.
   Это урок ушедшего в историю образования, который не повторяет объединенная Европа. Видимо, именно такого рода сообщества государств, в первую очередь бывших советских, и станут той "семьей вольной, новой" для Украины в недалеком будущем.
   В этом, кстати, ответ и на прозвучавший ранее вопрос об актуальности мыслей Кобзаря: они еще и сегодня восходят к завтрашнему...
  
  
  
   Глава 9
  
   "Зиновий, дружище Алексеев!"
  
   "Дружище Алексеев!" Это обращение Шевченко к Богдану Михайловичу Хмельницкому, Зиновием крещенному, с намеком на его благорасположенность к московскому царю Алексею Михайловичу Романову. Второму, заметим, в династии, олицетворяющей для Шевченко мировое зло.
   Отношение Кобзаря к личности Гетмана несколько смазывало монументальность живописного полотна Михаила Хмелько "Переяславская Рада", на величественном фоне которого в 1954 году отмечалось трехсотлетие воссоединения Украины с Россией. Поэтому в те дни и в течение всей советской эпохи неназойливо разъяснялось, что в оценке Богдана поэт допускает "некоторую противоречивость".
   Там, где речь идет о судьбах Украины, у Шевченко нет смягчающих полутонов. "Некоторая противоречивость" - это довольно резкая оценка проромановской политики Хмельницкого, осуждение недостаточной его решимости добить ляхов самим и навсегда покончить с вековой польской проблемой.
   Но именно он, Богдан, создал условия для такой постановки вопроса. До его гетманства шляхта властвовала практически по всей Украине, за исключением Запорожской Сечи. Но и на нее, притихшую, влияя, ее гетманов утверждая... Теперь же с Гетманом, избранным без согласований, готовы были разговаривать на равных и король польский, и султан турецкий, и царь московский...
   Противоречивость эта и запечатлена в произведениях Шевченко. От констатации всенародного почитания Хмельницкого - его портреты по хатам в рушниках - до укора:
  
   "Занапастил сам убогую
   Сироту Украйну!"
  
   ...Надо бы оценить всю отвагу того профессора с его самиздатовской брошюрой и линейным чертежом истории нации в ней. А мы мучаемся, пытаясь осмотреть, ощупать в дебрях веков свое древо, понять, откуда изломы и сучки, кривизна и косослой на украинской ветви, несмотря ни на что дотянувшейся до света и плодоносящей.
   Что ведь только не произошло на той части земли, где раскинулась ныне Украина, со времен упадка Киевской Руси до Переяславской Рады. От прочтения лишь писаной истории голова пухнет, а ведь это ничтожная часть всего того...
   И проще, конечно, как тому профессору, прочертить линию из тьмы веков до освещенной современности. Но если ниспускаться до этой "линейной" ясности, то лучше уж путем нанизывания бесчисленных имен, событий и дат на прямые провода закономерностей. Чтобы увидеть в хаотическом, неупорядоченном "броуновском движении" фактов - атомов исторической материи - саму материю.
   Та материя крепко соткана из права сильного. Тысячелетия феодализма у кочевников были властью силы над людьми, а у оседлых европейских народов - над территорией.
   Феодальный строй, феодальная эксплуатация... Изученные под микроскопом, эти исторические понятия сформулированы наукой так, что ни один феодал по их формуле ничего не сумел бы внедрить в жизнь. Свою функцию он четко понимал без знания тех концептуальных обобщений, над которыми целый семестр пыхтят студенты и ничего потом, после экзамена, не помнят.
   Студентов лучше всего учить на наглядных примерах, да и самим не мешает шире использовать метод познания мира по рудиментам ушедших времен.
   Криминальная группировка, контролирующая городской рынок, а дальше - преступное сообщество, контролирующее весь район, а в самом верху - воры в законе, хозяева всего города - это дожившая до наших дней точная копия феодальной иерархии тех ушедших государств, форм эксплуатации и методов управления.
   Банды братков (киевских дружинников, западных рыцарей, российских москалей и прочих мытарей-головорезов) собирают дань в обмен на крышу над головой. Территория гласно (единственное отличие от современности, имеющей противодействующие спецназы, ОМОНы и суды) управляется писаным прейскурантом поборов, вроде киевской "Русской правды".
   Исторический прогресс заключается в медленной эволюции феодальных банд в государство-бандита. В дальнейшем просто государство, ибо насильственные его функции по истощению внутренних ресурсов переходят в плоскость внешней политики. А это уже, извините, цивилизация, со взаимным почтительным расшаркиванием дворов в прикидке сил накануне очередной схватки. И даже с вызывающей преклонение мудростью просвещенных монархов, которое засвидетельствовали Екатерине Второй опередившие время энциклопедисты, вольтерьянцы и сам Вольтер лично.
  
   * * *
   Паритет, достигнутый Богданом Хмельницким в этой азиатской, по выражению Гоголя, части Европы должен был и закончился мировой всех вовлеченных в конфликтную ситуацию сторон. На Сечи рассматривалось несколько вариантов опробованных к тому времени уний (польско-литовских, русско-литовских), или союзов, причем более всего поговаривали об украинско-польском. Стороны при объединении в качестве стабилизатора имели бы как этнически общую, так и порядком смешанную серединную часть своего образования. Оттуда происходила и родословная полонизированных украинцев Хмелей.
   Похожая картина вырисовывалась в случае союза с Россией. Здесь просматривался еще и прочный для возведения всяких социальных пирамид замес православной веры. Нации тогда еще не вызрели, народ хранил в памяти не только прямоточную кровную линию, но и родовую общность когда-то крещеных в Днепре предков.
   Был и третий вариант, довольно серьезный. Турецкие султаны некоторыми подданными из почти тридцати стран, в том числе и соседним с Украиной крымским ханством, управляли символически, скорее, обеспечивая им "крышу", а себе фасад великолепия и всемогущества Оттоманской Порты.
  
   Определяться в выборе нужно было незамедлительно, по ходу неожиданной, но закономерной войны с Польшей, которая вспыхнула из-за семейной трагедии в усадьбе Хмельницкого в Суботове. Запорожье, из всех ресурсов наиболее ценившее "человеческий фактор", теряло десятки тысяч своих сынов, плеяду славных казаков и атаманов. Используя архивные материалы, их в великом множестве поименно перечисляет Гоголь в одном поминальнике с самим полковником Войска Запорожского Тарасом Бульбой.
   Повешен Бородавка, с Колопера содрали кожу, Подсышкова голова посолена трофеем в бочке... Нема уже кошевых и куренных, а то и просто дюжих казаков: Кокубенка с Бульбенкой, Шило, Бовдюга, Степана и Охрима Гуски, вознеслись в небо души атаманов Балабана и Невелычко. Сложили головы Вовтузенко, Задорожный, Метелыця, а Пысаренкова голова, хлопая очами, покатилась по траве. Истекают кровью Голокопытенко, Дёгтяренко, два других Пысаренко, Вертыхвист, Черевыченко, Закрутыгуба, Сыдоренко, Густый...
   Потерю людских ресурсов можно было ближе к теме книги поименно показать и на героях шевченковских произведений. Но к Гоголю мы обращаемся для того, чтобы привести ключевую фразу Тараса Бульбы, сказанную им под конец жизни.
   Когда в плен к запорожцам попал сам коронный гетман разбитого войска польского Николай Потоцкий (от расправы его спасло русское духовенство), то, "приведенный в крайность", он предложил королевский мир на условии "жить воедино с удовлетворением прав и преимуществ каждого".
   Вырвал тогда, по Гоголю, седой Бульба клок волос из головы своей и воскликнул:
   "Эй, гетман и полковники! Не сделайте такого бабьего дела! Не верьте ляхам: продадут псяюхи!
   И не такие были казаки, чтобы поддаться на то: знали они уже, что такое польская клятва".
  
   ...Хоть извиняйся после этого за Гоголя и за себя перед современными поляками, но речь здесь идет об истории, о "бандитском" ее периоде, спасибо, не сделавшем "мертвыми" наши языки и народы.
   "Добивание" ляхов ни в какие планы Хмеля никогда не входило, хотя он и грозился. Европейски образованный человек, с великим чувством юмора, отпускавший афоризмы на семи языках, вошел в историю как полководцем, так и политиком, и дипломатом.
   Гетман понимал, что союз с Польшей как образование продуктивное невозможен из-за системы ее ценностей. И совершенно правильно полагал, ибо с той своей "системой ценностей" Посполитая враз и бесшумно исчезнет с карты мира.
   Мы не случайно для конца эпохи средневековья употребили термин "феодальный бандитизм", который в новой истории переходит в более цивилизованные экономические и политические отношения. В Польше удельщина ни во что не трансформировалась, чего не предвиделось и впредь писаными ее статутами. Никакой мир с Польшей не гарантировал спокойствия внутри: любой пан, потенциальный интервент, плевал на все договоренности, как и на самого короля своего...
   Если бы Богдан пошел на эту унию, то получил бы вместе с нею и магната, скажем, Ляща, имевшего свое войско, замок с картинами голландских мастеров и украинско-польским "быдлом". За жестокость и воинственность, возмущение спокойствия и уголовные преступления он 236 раз осуждался на ссылку. Так этот Лящ из судебных решений сшил себе пергаментное манто, наподобие королевского горностаевого, в котором и появлялся всегда в замке его высочества, огорчаясь, что кожанка коротковата, удлинять надобно...
   Орест Субтельный, касаясь этого типа в своих сочинениях, извиняется за возможную горестность. Но в том-то и дело, что нет здесь никакого преувеличения! Популярный русский писатель Александр Бушков, в жилах которого какая-то часть польской крови, считает, что пан Ляш (у Субтельного он Лящ) - ангел небесный против пана Потоцкого, жившего позже. Тот при игре в прятки с крепостными девками отыскивал их в лесочке по ауканью от ружейной дроби, а судей, вынесших ему приговор за очередное бесчинство, велел своим гайдукам высечь, спустив штаны, на столах, устланных их же решениями. Прямо под Фемидой с завязанными глазами.
   Можно добавить к этому, что порядочный шляхтич мог самостоятельно вести свои иностранные дела помимо короля...
   Так что понимало Запорожье всю безнадежность польско-украинского союза. Об этом, собственно, Хмельницкому сказал и сам Володислав, у которого по наивной еще молодости Богдан искал защиту от самоуправства одного из "порядочных шляхтичей". - Берите в руки сабли, - посоветовал король, - а я добродеем буду.
  
   Не протоптали стежек украинцы и в турецкую сторону. Сечь первой учуяла ветшание всего строения Великолепной Порты, шаткость тамошней власти и непримиримые с ней противоречия, о чем прямо, как говорится, по-товарищески шла речь в том самом письме запорожцев турецкому султану за подписью кошевого атамана Ивана Сирко. (Копия репинского полотна, запечатлевшего этот исторический эпистолярный акт, украшала столовую подмосковной дачи Сталина). Документальный или фольклорный этот казацкий "лист" - безразлично, потому что ответ на вопрос: почему украинско-турецкое соглашение так и осталось предварительным разговором - в нем достоверный.
   Дай вам в руки власть и булаву, согласились бы вы на федерацию, или пусть даже на конфедерацию с такими субъектами? Вряд ли... Но дело в том, что такой единоличной власти вам никто бы вместе с булавой не дал, институт гетманства предусматривал не абсолютизм, а выборность, что есть самой эффективной формой удержания верхов от сомнительных, тем более безответственных решений...
   Известно также о тогдашних переговорах со Швецией, Валахией, Венгрией и "остальной Европой". Одним словом, проблема стратегических партнеров изучалась глубоко и всесторонне. И разумные украинские головы возле гетмана были всегда. Современных, круче мыслящих оппонентов, которые теперь пытаются обратить наше внимание на ограниченные способности гетмана и отсутствие у него национальной идеи, тогда, разумеется, не было. Потому что для национальной идеи нужен еще и ее носитель, единый, сознательный и целеустремленный народ, зрелый на испытание государственностью, и далеко не всякий этнос его выдерживает. Фигуры, возглавившие движение народов в станы наций со статусами государств, отлиты в бронзе. Нам Бог дал Богдана...
   Многолетние усилия Хмельницкого в сохранении народа и земли украинской завершились Переяславской Радой.
   Так что прости, Тарас Григорьевич, Зиновия грешного, знал он, что делал. Да ты и простил его, осуждая лишь за излишнее доверие к Романовым, за вхождение "под" целиком и полностью. Но это уже более поздняя, без Богдана, ретроспектива. Пока же Зиновий с "дружищем Алексеем" жили по переяславскому, весьма обширному документу, пристально следя за лояльностью друг к другу через многочисленную агентуру.
  
  
  
   Глава 10
  
   "А вторая доконала вдову-сиротину"
  
   "Книга буття укра?нського народа" - это политическая программа кирилло-мефодиевского братства. Как и библейская книга Бытия, она написана эпически, пророчески и благозвучно. Лишь пункт девяносто шестой ее, касающийся бытия украинцев с Екатериной Второй, цитировать неловко. Из-за весьма сочного эпитета в адрес императрицы как женщины. И в жизни, и в политике.
   Суть же обвинения состояла в том, что царица "доконала" казачество, поставив одних панами над другими.
   Шевченко формулирует действия Екатерины исторически точнее: доконала просто. Без классового расслоения. Оно состоялось до нее, начало процесса уходит в дороссийские времена. А к XVII веку вся казацкая старшина была из людей "заможних", состоятельных.
   "Расслоившимися", а точнее отслоившимися от казачества "новыми" украинцами, уже как потомственной знатью, кишел екатерининский двор, как и позже николаевский, описанный в поэме "Сон". И очень нам, авторам, хотелось на этом нюансе заострить читательское внимание. На землячках этих "омерзительных" при престолах, называемых Шевченко предателями и кровопийцами собственного народа, независимо от чинов, званий и прошлых заслуг.
   За что так можно ненавидеть своих же?.. Ну, сделали карьеру, выбились. В конце концов, сам Кобзарь тоже в люди там выходил...
  
   * * *
   Екатерину, немку по рождению и императрицу по случайности, при реальной уже власти российская действительность, особенно практика "расслоения", делавшая одних повелителями, а вторых рабами, потрясла.
   На трон, вопреки законам двора, ее посадили братья Орловы, осыпанные сразу орденами, богатством и титулами за действительные и вымышленные подвиги крымской "виктории".
   Итак, 1762 год. Императрица осознает свою роль и определяет миссию: осуществить порыв молодости и осчастливить людей. Не по-христиански здесь с этими крепостными: на западе церковь освободила крестьян. Есть такая возможность при множестве "исполненных упрямства и предрассудков землевладельцев" и в России - освобождать крестьян при смене собственника имений. А "если крепостного нельзя персоной признать, следовательно, он не человек; так скотом извольте его признавать, что к немалой славе от всего света нам приписано будет".
   Никаких поползновений насчет русификации, национальной или расовой дискриминации: "Наша империя нуждается в населении, поэтому едва ли полезно обращать в христианство инородцев, у которых господствует многоженство". (Эти две цитаты приведены по "Русской истории" В. Ключевского).
   Екатерина ведет переписку с просвещенными умами Европы: Д'Аламбером, Монтескье, Вольтером, Дидро, учит русский язык и отправляется в поездку по империи: Ростов, Ярославль, Прибалтика, Ладога, Волга - от Твери через Казань до Симбирска. Составляет общее впечатление, а по ходу - общероссийский свод законов, на что, в общей сложности, ушло четыре года.
   На 1767 год намечена грандиозная комиссия по "узаконению" его проекта из 20 глав и 655 статей. Депутаты избираются от власти, разрядов и классов населения: земле- и домовладельцев, солдат, крестьян, инородцев от каждого народа, крещеных и некрещеных... А от казаков различных - назначенные люди.
   ...Попытка ориентации на Запад закончилась для Екатерины весьма красноречивым фактом. Если европейская церковь вдохновила ее на божеское дело - пересмотр норм крепостного права, то делегаты от российского духовенства пошли практически против императрицы, проведя "ходатайство о дозволении священнослужителям наравне с купечеством и разночинцами покупать крестьян и дворовых людей".
  
   А еще поразили Екатерину своими речами на комиссии назначенные депутаты от казачества запорожского. Которым почему-то не удивлялся генерал-губернатор Левобережья, умный дипломат Петр Румянцев, знавший, что будут говорить прибывшие с ним украинцы. Сам выборы и назначения проводил. Хитро ухмылялась речам земляков и влиятельная малороссийская придворная команда...
   Депутаты от Сечи - люди, которым она принадлежит. Из известных, жалуемых фамилий. О каких еще особых вольностях можно было ставить вопрос перед императрицей? Знала она от Румянцева, что Петр Первый в таких случаях всегда и всем отвечал: украинцы и так имеют больше вольностей, чем какой-либо другой народ на земле.
   И лучше бы они, как кузнец Вакула, попросили у великодушной царицы чего-нибудь для своих жен...
   Словом, украинская депутация со своим пламенным оратором Григорием Полетико предстала так, что подписала себе приговор. Екатерина и петербургские украинцы быстро порешат участь "особого района" империи. Фортификации пустят, как сейчас говорят, "под бульдозер", а народ в шароварах - на Кубань да на Иртиш сибирско-казахский, на ту самую "горькую линию", там теперь стало пограничье. А остатки освободившихся сечевых земель, еще не приватизированных верхушкой, нарезались, как пишется во всех учебниках истории, тысячами десятин екатерининским вельможам. Но с множеством малороссийских фамилий из той, придворных чинов, команды.
   Единственный нетитулованный среди них - рядовой реестровый казак Грицько Нечёса, но забравший гораздо больше, чем остальные. Сколько это было в десятинах, обсчитать не удалось из-за технических трудностей. Много... Забрал казак также имущество сечевой церкви и скарб запорожский. А там было кое-что интересное. Скажем, груз одного из караванов турецкого султана в виде подарков для европейских монархов...
   Этот почетный хохол Нечёса (как уже говорилось, сам Григорий Потемкин) был душой операции. Очень, видимо, большую обиду затаил на него гетман Петро Кальныш (Кальнишевский), лично сам подписавший тогда заявление Грицька о приеме его в реестровые Кущевского куреня. А перед ссылкой навечно в Соловки у этого гетмана, последнего на Сечи, реквизировали имущество. Только крупного скота у Кальныша было четырнадцать тысяч голов.
   Сколько же это нужно места под выпаса на землях Украины? Хоть и бескрайние, по песням, ее степи, но богаты они ярами, кручами да всякими буераками, именуемыми в хозяйстве неудобьями. В идеально равнинном Северном Казахстане, победнее, правда, травостоем, такое поголовье можно было еще недавно собрать по целинным совхозам с угодьями эдак тысяч в пятьдесят гектаров. С зерновым клином, конечно. Но имелся он и на сечевых землях, даже размером больше, украинцы все же не кочевые скотоводы...
   Однако это уже факты не насчет подлости и неблагодарности Потемкина, а относительно расслоения, которое к екатерининским временам в общих чертах состоялось. Элитный список "Значкового воинского товарищества" включал к 1760 году 2100 знатных украинских фамилий.
   По переписи, сведения о которой предоставили только что коронованной императрице, на малороссийских землях числилось немногим более двух тысяч свободных крестьянских дворов. Ровно двадцать лет спустя все они в один заход будут закрепощены. Успеху молниеносного приема-передачи крестьян после ревизии 1783 года способствовало то, что их владельцами становились новоиспеченные помещики из той же казацкой старшины. Все на Украине "нормализовалось": свои крепостные, свои помещики. Ущербные, правда, еще супротив родовитых российских дворян.
   Отчего же трансформация такая с императрицей произошла, самого Вольтера в личных апартаментах привечавшей? Не оттого ли, что после великого европейского философа почти все остальное время в ее кабинете пребывал госсекретарь, свой прагматик, малороссиянин Безбородько. За исключением нескольких зафиксированных дипломатическими протоколами случаев, когда его не было возле царицы на важных встречах по причине глубокого похмелья. Мнение его - незаменимого, если говорить серьезно, для Екатерины человека - по вопросу о крепостном праве заключалось в том, что нам без него пока не можно...
   Замельтешили по его протекции и ходоки от Малороссии. Дискриминированные, испрашивающие национальной и социальной справедливости, крепостных крестьян себе тоже и, как пушкинская старуха, столбового дворянства.
   Они получат все сполна. Оплот все-таки трона и государства. Заговорят по-русски, наденут вместо просторных шаровар строгие партикулярные костюмы. Если и бунтовало Запорожье, то в лице мелкого чиновничества, обойденного при дележе.
   А сотней тысяч холопов в империи больше, сотней тысяч меньше - ничего от этого на ее бескрайней территории существенно не менялось. Кроме судьбы Тараса и ему подобных.
   Свое раздражение от неспособности сделать в России христианские добродетели хотя бы смягчением крепостного произвола верховная ее владычица вымещала периодически на таких, как Салтычиха, упрятав помещицу-садистку пожизненно в какой-то петербургский каземат, как зверя, в подвальную зарешеченную наглухо нишу...
  
   * * *
   Недавно на глаза попались какие-то страницы жизни императорского двора времен Александра Первого. Блестящих времен победы над Наполеоном.
   Блестящие интерьеры, блестящие деятели и династии. И среди них фамилия Полетико. Того самого Григория? Того лубенского шляхтича, попавшего "не в струю" своей пылкостью речей насчет свобод Запорожья перед бабушкой нынешнего императора? Или сын, а то и внук сиятельного деда?
   Разглядел кого-то из них Шевченко при посещении во сне блестящего, ставшего при нем уже николаевским, двора. Не крылся ли за пылкостью того "наивного" депутата-деда тогда умысел, если так выразиться, провокационный?.. А если и Екатерина с напускным гневом стукнула скипетром... А потом при дворе вместе на долгие годы...
   Без таких подозрений строк Шевченко не понять. Существенно по-иному для него выглядели придворные земляки, не просто государевыми служащими.
   Пожелание Шевченко:
  
   "О, если б вы больше к нам не возвращались,
   А сдохли, забившись в чужие углы!"
   (перевод В. Державина)
  
   выдержано далеко не в духе обывательской ревности к славе выдвинувшихся малороссиян. Так только злодеев-преступников клеймят...
  
  
  
   Глава 11
  
   "...На всех языках все молчит..."
  
   Так, на взгляд Шевченко, выглядело решение национального вопроса в колониальной России. Строка эта взята из поэмы "Кавказ", где симпатии его на стороне горцев, Шамиля и той пока еще аморфной массы, которая пополнит затем ряды граждан России и современных тамошних сепаратистов.
   Что предлагал взамен Шевченко, отвергая существующее устройство категорически, но понимая не только неизбежность, но и естественную необходимость общежития?
   Концепция его - объединение через разъединение - исходила из постулатов кирилло-мефодиевского братства, принять которую мир и сейчас еще не готов. Но чистой воды национализмом Шевченко не страдал: махровый представитель этого подвида расизма никогда бы не стал преклоняться перед русской культурой, ее школой живописи, а превыше всего - языком и литературой. Не восхищался бы Пушкиным и Лермонтовым, декабристами и Герценым. Не имел бы вообще столько близких людей и единомышленников из числа тех же русских, немцев, евреев, поляков, чехов и других лиц славянской и прочих национальностей. Симпатичным своим героем Степаном Мартыновичем из "Близнецов" он восторгался как культурным человеком, который говорит на трех диалектах: чисто по-русски и, когда обстоятельства требовали, а иногда и без веских обстоятельств, чисто по-малороссийски; в положениях же патетических - церковным языком и текстами из писания.
   Для полной русофобии империя всех шансов инородцам не давала по причине характера колониализма. Это был колониализм разветвленного санкт-петербургского двора, от которого в первую очередь страдали подданные метрополии. Кому живется весело, вольготно на Руси, а кому жизнь - каторга, Шевченко знал если не по Некрасову, то уж по Гоголю и Салтыкову-Щедрину доподлинно. Да видел он все прекрасно и своими собственными глазами: из сорока семи отпущенных лет в России он прожил шестнадцать. Это почти столько же, сколько и на Украине (включая несмышленые ранние годы). А еще полтора года прошло в Польше и более десяти - в Казахстане.
   Всего же, получается, на родине Шевченко провел лишь треть своей жизни. Но это для сведения тех натуральных громадян, которые нас тогда назад, в Казахстан, посылали со своим мнением...
   Программа кирилло-мефодиевского братства предвидела Украину вместе с Россией в единой, свободной семье равных государств. Без санкт-петербургского и прочих дворов, старших и младших братьев. Что сегодня становится реальностью. Больше всего, как нам кажется, этому мешает то самое, будь оно неладное, историческое прошлое.
   Историческое прошлое, если им оперируют политики, есть инструмент воздействия на современность в такой степени, какой оно само по себе уже давно не имеет или не имело вообще.
  
   * * *
   Наш взгляд на историю развития и прогресса, на весь мир относителен и никак не объемнее его самое. Диапазон оценки сущего, тем не менее, достаточно широк - от чувствительной шкалы по Достоевскому, в слезинках ребеночьих, до грубых столбовых вех целесообразности. По этапам, к примеру, реформ петровских, с морями не слез, а крови человеческой. И шевченковой родни тоже:
  
   "...Коль не было бы над Невою
   этих оскверненных палат,
   была б сестра и был бы брат..."
  
   А для нас уже люди эти безымянные и абстрактные. Все равно бы умерли безвестно, выполнив лишь биологическую функцию, а так - еще и созидательную, зодческую в бригадах прораба-реформатора, чем остались в памяти навечно. Сегодня, когда пишутся эти строки, среди тех палат возведенной ими Северной Пальмиры собрался весь цвет мирового сообщества, чтобы отпраздновать 300-летие "Петра творенья". Вот это есть отсчет всех ценностей по эпохальной шкале Петровой. Используй он шкалу Достоевского, вряд ли кто из прибывших представление имел о том, что был на Руси когда-то такой царь, что есть там такой город. Вот так то...
   Между этими крайностями - серединная философия вольтеровского Кандида, прошедшего все круги ада в поисках нравственного смысла мира. Потеряв состояние, положение и здоровье, едва уцелев от пиратов и сатрапов, инквизиторов и каннибалов, идиотов при власти и придурков при силе, он понял все его, мира, несовершенство, всю тщетность оценки сущего даже по шкале самого широкого, едва охватываемого соображением диапазона.
   И, может, разумнее жить по мудрости, выстраданной им, Кандидом: давайте возделывать наш сад. Тот сад из нескольких плодоносящих деревьев, под сенью которых он после всех передряг оказался. И благодарил судьбу за благосклонность. Ведь можно этот клочок земли превратить снова в Эдем, в кущи райские, откуда нас, людей, когда-то для подобного прозрения турнули...
  
   * * *
   Все немые языки заговорили: сразу и о своем. Выговоримся. Пройдет какое-то время, и мы, народы, от России отчалившие в плавание под суверенными флагами, все же скажем о ее роли в своей судьбе. Самодержавный двор тот, Кобзарю ненавистный, давно в бозе почил, и сама она стала совершенно иная. Но именно при той, прежней России и сохранилась в нетронутом виде государственность народов: и отошедших, и с ней оставшихся...
   Многие в смутные, бандитские времена устремлялись под крыло России в надежде не потеряться там, не раствориться, не ассимилироваться. Территория империи плохо управлялась и слабо интегрировалась. В лучшем случае вошедшие добровольно или захваченные земли опоясывались железнодорожной ветвью по периметру от конкурентов, соседство с которыми - куда ни кинь - заметно ускоряло дележ территорий.
   Кто-то из казахов - вроде бы по молодости объездивший земной шар Джангильдин - заметил, что Россия колонизировать не может, а лишь переносит свой забор за территории новых подданных...
   Что, примерно, было и на Украине после Переяславской Рады. Укатил оттуда князь Бутурлин со товарищи, попив горилки, и воевали с ляхами дальше пока порознь. Историки, из тех, кто на крайне "громадянских позициях", сразу вам докладывают: царь этим хотел обескровить нашу родину до последней капельки...
   Извините, какому царю присоединенные добровольно земли нужны в виде выжженной, безлюдной пустыни? Что с ними бы посоветовали затем делать? От врагов-турков выход на Черное и Азовское моря лично самому оборонять??? Да и обескровливать уже, собственно, было нечего. А у царя московского совместные действия пока просто не ладились, и моровая язва пошла. Но в конце концов Россия откликнулась... И от Польши как государства в итоге следа не осталось.
   Как-то в одном из своих прежних сочинений мы употребили фразу о том, что грузины и армяне сохранили свою государственность именно в несгораемых сейфах российской империи. Но есть и грузины на крайних позициях. Из тех, кто сегодня причины своих внутренних клановых разборок объясняют все той же якобы тактикой Москвы от Алексея Михайловича - обескровить...
   ...Армянская национальная трагедия произошла сравнительно недавно, при жизни до сих пор здравствующих, но уже очень дряхлых свидетелей со стороны. По свойству характера армяне держат эту трагедию больше в себе.
   Некорректно взвешивать или измерять все известные акты геноцида. Но турецкая резня армян была спланирована уникально: как истребление нации на ее исторической родине, разделенной русско-турецкой границей. Поголовно. По спискам, с открыживанием исполнения. Что и было сделано за одну ночь правопреемницей той Великолепной Порты, с которой могла связать судьбу Украина.
   Нынешняя государственность армян, язык, обычаи, культура и письменность, прирост народонаселения существуют только благодаря другой части ее исторической родины, отделенной той самой русско-турецкой границей в качестве Эриванской губернии, где и доживают еще свой век российскоподданые современники трагедии... Тот, весь наличный после нее генофонд... Для того чтобы отблагодарить судьбу за благосклонность, давшую шанс возделывать свой сад...
  
   Глава 12
  
   "Сошлись, решились, обручились..."
  
   Сошлись, решились, обручились Украина и Россия 8 (18) января 1654 года на Переяславской Раде. Не случись десяток лет назад развода, отмечали бы всем миром 350-летие этого исторического акта в жизни двух народов. Как раз накануне 190-летия Кобзаря.
   Пока же это событие - из разряда частных случаев в семейных, так сказать, хрониках и родословных. Воспользуемся им и мы, грешно забывать предков. Тем более что разговоров много пошло и с той, и с другой стороны. И хороших, и плохих: кто с каким приданым сочетался, что совместно прижили, как поделили... Кто кого порабощал и эксплуатировал...
   Никто и никого, по большому счету. Объединились два крупнейших государства восточной Европы, породившие могущественную интернациональную евразийско-американскую империю. Потом, правда, Аляску продали, оставшись на двух континентах.
   Мы уже упоминали о потенциалах воссоединяющихся государств. Их общая история начала отсчитываться от всех славных и прочих рутинных, текущих дел Москвы, а затем Санкт-Петербурга, оставляя за украинскими землями так же, как и за российской провинцией, роль статистов.
   На самом деле все было иначе. И чтобы сведения на этот счет были не эмоциональными отступлениями, как ранее по тексту, мы изложим их сугубо документально. В основном по фактам классических российских источников.
  
   * * *
   Россия воссоединилась с Украиной после своего глубочайшего внутреннего кризиса, многолетней смуты, закончившейся воцарением Михаила Романова. Компромиссная его фигура позволила несколько стабилизировать внутреннее положение государства, но сыну своему, Алексею Михайловичу, он передал страну, ослабленную до предела.
   В России (речь идет о периоде накануне воссоединения) переучтены "вооруженные силы, которые содержались непосредственно на казенный счет, поместным, денежным или хлебным жалованьем. По сметному списку их насчитывается до 70 тысяч. Это столичные и городовые дворяне, пушкари, стрельцы, казаки и служилые иноземцы. В областях бывшего царства Казанского и Сибири числилось еще около 15 тысяч различных восточных инородцев, служилых мурз и татар, ясачных чуваш, черемис, мордвы и башкир; но они не имели служилых денежных окладов, посылались на службу лишь в чрезвычайных случаях, когда, по выражению сметного списка, "бывает всей земле повальная служба", общая мобилизация...
   ...Боеспособность всей этой пестрой массы, оборонявшей государство, дворянской, казачьей, татарской, чувашской, распускавшейся после похода, может быть определена словами Котошихина, что учения у них к бою не бывает и строю никакого не знают".
   Примерно в это же время в опорных городах России, скажем, "в Новгороде Великом, людей, способных носить оружие, было 2752 человека, в Пскове - 4807, в Ярославле - 2480, Калуге - 1068, Клязьме - 1321, Воронеже - 1168, Ельце - 1486. Арзамасе - 650, Коломне - 558, Можайске - 431..."   И так далее, по нисходящей.
   Примерно такой военный потенциал оставался до окончания переговоров о воссоединении с Украиной. А, может быть, он даже снизился, поскольку тот же С. Соловьев дальше приводит статистику смертности служивого люда по России от мора. В тысячах душ по тем же вышеперечисленным городам и весям...
   Но страны уже воевали вместе против Польши. И, бог знает, против кого еще: на поле брани были Литва, Швеция, Турция...
   Попрекая друг друга, Хмельницкий с Бутурлиным пытались скоординировать свои действия. Но на всем бряцающем оружием пространстве лишь армия Хмельницкого более чем стотысячная.
   Алексей Михайлович для поддержания теперь своего уже украинского казачества пожаловал из казны 20 тысяч рублей.
   "Жалованье царское, червонные золотые, теперь нельзя козакам раздавать, потому что Войско Запорожское не вместе находится, и нельзя составлять списка, доколе бог подаст победу над врагами; теперь больше 100 000 войска вышло на рать, а жалованья царского только 20 000: если эти разделим, другие забунтуют и на службу государеву не пойдут". (Из письма писаря Войска Запорожского Ивана Выговского царю Алексею Михайловичу от 19 июля 1654 г.).
  
   * * *
   Что такое стотысячная армия в Европе? С нею Хмельницкий освободил практически всю территорию Украины от поляков и, как пишет В. Ключевский, даже растерялся от успехов. Но, покуражившись во славе, решил в дальнейшем действовать, для надежности, вместе с православной Россией.
   Стотысячные армии в истории войн и сражений Старого Света можно перечислить буквально по пальцам.
  
   1812 год. Знаменитое Бородинское сражение. У Наполеона 135 тысяч солдат, у россиян 103 тысячи регулярных войск, 7 тысяч казаков и около 10 тысяч ратников ополчения.
  
   Историческая Полтавская битва.
   17 (28) июня 1709 года. Российская армия (42 тыс. человек, 72 орудия). Карл XII решил атаковать русские войска... Для атаки было выделено 20 тыс. человек и 4 орудия (28 орудий остались в обозе без боеприпасов).
   Двухчасовая битва перешла в "перегруппировки" и бегство шведов в Будищенские леса (Б.С.Э., М., 1975, т. 21).
  
   Русское войско "...уничтожило шведскую армию, т.е. 30 тысяч отощавших, обносившихся, деморализованных шведов, которых затащил сюда 27-летний скандинавский бродяга. Петр праздновал Полтаву, как великодушный победитель, усадил за свой обеденный стол пленных шведских генералов, пил за их здоровье, как своих учителей, на радостях позабыл преследовать остатки разгромленной армии..."
   * * *
   Силу государств мы взвесили по боеспособности и численности их армий, а не, скажем, населения в целом, ибо, как говорили классики, всякий безземельный пария лишь умножает всеобщую нищету...
   Военный потенциал всегда почти адекватно отражал мощь европейских государств, а армия - здоровье нации. Тем более что милитаризация каждой страны находилась на пределах возможностей, как главное условие самосохранения. И как сейчас США демонстрируют в этой области свой общий уровень экономики и высоких индустриальных технологий, так демонстрировались мускулы и тогда... И нечего пересчитывать для определения "рейтинга" тогдашних государств все затерявшееся на их пространствах народонаселение поголовно,  гектары этих самых пространств и всякие прочие количества, уже выраженные в концентрированном качестве.
   Объединялись, если говорить по-современному, две страны в супердержаву. Без позволения которой затем, как говаривал Безбородько, в Европе ни одна пушка не стреляла... Не знаем, добавлял он подумавши, как при вас, потомках, будет...
   Империя трансформировалась в Советский Союз. В нем ничего без ведома Украины, особенно в годы довоенных пятилеток, не совершалось. А во второй половине двадцатого века во главе государства встал Никита Хрущев в вышитой украинской сорочке. И в отставку ушел в ней под нажимом правившей затем до конца днепропетровской команды. Препираться, кто по ходу совместной истории что-то не то совершал, непродуктивно.
  
   Гетман более чем стотысячного войска, сотрясавшего Европу в освободительной войне целого украинского государства, не удостоен чести быть внесенным во Всемирную энциклопедию "Великие полководцы" ("ЭКСМО", Москва, 2003 г.). Всего там более четырехсот фамилий, есть среди них гетманы Мазепа и Ходкевич...
   "Скандинавский бродяга", пристреленный по одной из версий самими же шведами в изгнании, Карл XII тоже там есть. Причем на семи страницах из 128 энциклопедии: в связи с величием побед Петровых. А о Хмельницком нет даже слова!
   Нет его также и в энциклопедии "Полководцы и флотоводцы" ("РОСМЭН", Москва, 2001 г.). Тоже свыше четырехсот имен. Карлу XII здесь отведено шесть страниц из 112 в связи с тем же предлогом грандиозности полтавской баталии.
   Но есть Богдан все-таки в энциклопедиях российского издательства "РОСМЭН" для детей. Книга этой серии называется "Пираты и разбойники" (2001 г., стр. 102-103). Здесь Хмельницкий и гетман Сагайдачный, гоголевский литературный Тарас Бульба и репинские запорожцы, пишущие турецкому султану, и исторический, реальный адресант - кошевой атаман Иван Сирко.
   Это есть тот самый тест на взаимное уважение...
  
  
  
   Глава 13
  
   "А знаете ли вы назначение этого портрета?"
  
   Карл Брюллов написал портрет Жуковского, а Жуковский и граф Виельгорский этот самый портрет предложили августейшему семейству за 2500 рублей ассигнациями, и за эти деньги освободили моего ученика, а старик Венецианов, как он сам выразился, разыграл в этом добром деле роль усердного и благородного маклера...
   Т. Шевченко. "Художник"
  
   Так, исторически документально, описывает Шевченко историю своего выкупа из неволи. К счастью, судьба и талант свели его с людьми, которые для крепостных были недосягаемыми даже во сне, а для иных простых смертных - наяву.
   Василий Андреевич Жуковский. Личность из шеренги видных своей эпохи, но в общем ее ряду, где все всегда какие-то усредненные... Но именно через его судьбу пролягут судьбы Шевченко и Пушкина, Шевченко и Гоголя, лично друг с другом так и не знакомых.
   Белинский называет Жуковского русским Колумбом Америки романтизма, а Пушкин - своим учителем. Углубляет понимание места этого человека в жизни ученика Александра и "крестного" Тараса обширное документальное, а также литературное наследие. В эпистолярной пушкиниане он один из самых частых и заметных корреспондентов.
   До конца 1825 года это чисто бытовая дружеская переписка с постоянными сетованиями ученика на донимающий его уже десятилетие аневризм и душевное нездоровье: михайловская ссылка и запрещение писать.
   ...Нет, у Пушкина никакие унтера не выхватывали из рук бумагу и карандаш, сам всесильный шеф сыска граф Бенкендорф успокаивает поэта тем, что за ним никто следить не собирается и что мнение государя на его счет исправимо более разумным поведением...
   Шевченко и Пушкин из диаметрально противоположных слоев общества, их объединяет направление мысли, симпатии к декабристам и русская литература, где безраздельно господствует дворянин-великоросс. А его искренний почитатель малороссийский, который "Пушкина всего знает наизусть", пока крепостной, ему даже в городской Летний сад для поэтического вдохновения, как нижнему сословию, вход воспрещен. И если Пушкин мог тяготиться опалой в богатой усадьбе, томиться вынужденным своим обещанием два года не трогать правительство и не критиковать порядки (что равнялось для него запрещению писать вообще), но дожидаться лучших времен, то у Шевченко положение было совершенно иное. Ему не нужно грядущее в веках ниспослание милости, он стремится к справедливости сегодня. Всеми своими силами.
   В конце двадцать пятого года в переписке с Жуковским Пушкин забывает напрочь об аневризме. Идет следствие по делу декабристов, изучаются их связи и круг посвященных. Срок ссылки грозит растянуться для поэта до пожизненного.
   Поэтому уже в январе 1826 года он справляется через П. Плетнева: "не может ли Жуковский узнать, могу ли я надеяться на высочайшее снисхождение..." А затем и сам пишет учителю, "поручая себя ходатайству Вашего дружества".
   И сразу, в тот же день Плетневу вновь: "...мне бы сладко было получить свободу от Жуковского, а не от другого..."
   Другой - это, может, даже сам, рассеявший по Сенатской площади мятежников-декабристов, новый, с норовом, император Николай Первый. Который еще неизвестно как бы поступил...
   Понятен вес Жуковского? Воспитателя сына этого самого нового... И вчера, при покойном Александре Первом, и сегодня, когда иерархическая лестница лишь формируется в иных лицах...
   Пройдет время, и учитель станет одним из душеприказчиков погибшего ученика. Опубликует его обреченную цензурой и Синодом сказку про Балду, заменив в тексте поповское семейство на купеческое...
   А десяток лет спустя история повторится с другим его подопечным. Ссыльный Тарас Шевченко тоже напишет Жуковскому.
   "Долго крепившись", он просит ходатайствовать - "вы многое можете" - о позволении хотя бы только рисовать. О писательстве и прочем он даже не намекает... При этом Шевченко жалуется на Карла Петровича Брюллова, который мог бы ему помочь, но якобы не очень хочет...
   Посодействовал Жуковский или нет, сказать трудно, ибо он вскоре умер, оставив российской литературе свое последнее, но главное творение - поэтический перевод гомеровской "Одиссеи", думается, и впредь непревзойденный. Он изучается по курсам истории и литературы в учебных заведениях. Так что своим учителем в определенном смысле его могут, кроме Пушкина, считать многие современники.
   А государству Жуковский оставит воспитанника-цесаревича, который вскоре станет Александром Вторым. Пробывший ровно полжизни в "крепости", Кобзарь перед смертью узнал, что крепостное право Манифестом этого императора отменено.
   Последние воспоминания о Василии Андреевиче и Карле Петровиче в автобиографической повести "Художник" (а оба они умерли в один год) - своего рода заупокойная Шевченко незабвенной памяти их душам. С чувством искренней благодарности.
   А портрет действительного статского советника и кавалера В.А. Жуковского работы профессора Академии художеств восьмого класса К.П. Брюллова еще повлияет на судьбу Кобзаря.
  
   По лотерее, устроенной среди членов царской семьи тайным советником графом М. Виельгорским, портрет, как приз, выпал на билет самой императрицы Марии Федоровны.
   Выигрыш был, безусловно, произведением высокого искусства и большой ценностью. Кисти самого законодателя российской школы живописи Брюллова, или Карла Великого, как именовали его ученики-подмастерья, и Шевченко в их числе. Недавно маэстро триумфально вернулся из Италии со своей картиной "Последний день Помпеи", которая всколыхнула всю Европу. Она буквально потрясает необратимостью трагедии разрушения. Стихийной или, быть может, революционной, багровым заревом которой, словно на полотне, уже зловеще для великих империй - смотрите на римскую! - затягивается небосвод всего западного континента...
   Кроме художественной ценности, портрет Жуковского имел и общественно-прикладную значимость положением при дворе запечатленного на нем "государева" человека, олицетворяющего, так сказать, интеллектуальное окружение царя.
   Советская историография весьма тщательно вычистила следы последних Романовых, и легче справиться у нумизматов, сколько императрица с Николаем Первым имели детей. На "семейных полуторарублевках" 1835-36 годов вокруг Марии Федоровны в центре - семь детских головок. Со всей сентиментальностью они, тогда тоже участники лотереи, восприняли, видимо, от ее устроителей историю о том, что за портретом - свобода какого-то самородка-крепостного. Ну и помоги ему господь, и царское ему благословение...
   Шевченко к тому времени постиг "науку ненависти". Именно так, кажется, век спустя формулировали суть психологических установок в войне с фашизмом советские литераторы. Когда встал ребром вопрос "кто кого?" Когда беспощадность и непримиримость зла не позволяли ничего в этой науке либерализировать.
   Отживающее самодержавие становилось во все более зловещую монументальную позу с намордником на Пушкиных в одной руке и с удавкой для "производительных сил" со всеми их производственными отношениями в другой...
   Поэтому восхищения организаторов спасительной для него акции великодушием женской половины царской семьи и лично самой "первой дамы" империи по отношению к себе вчерашний крепостной не разделил. Царица не должна оценивать души подданных в вещах, даже штучной работы самого Брюллова... И, вообще, семейство это должно быть лишено права торговли людьми... Ради его же, семейства, блага и даже собственного спасения, ибо жестокая развязка неизбежна.
   А благодетелю Жуковскому в день освобождения он посвятит свою "программную" поэму "Катерина". Дабы видел учитель образ типичной "украинской дамы": обездоленной, бесправной, поруганной, разлученной с ребенком-безотцовщиной.
   Тема "Катерины" проходит через все дальнейшее творчество Кобзаря господствующим планом. Кажется, это сама Украина - ненька. Мать, не в состоянии приютить сиротских детей своих...
   Пути Кобзаря и императрицы пересекались в дальнейшем по всем правилам той науки ненависти. В персонифицированном виде, а не в общеисторическом. Часто противостояния подданных с царями заканчивались обоюдно выгодными соглашениями, прошениями о помиловании и снисхождении. Здесь же была "чистота линий" без компромиссов, что всегда будет возвышать в глазах поколений мужественного поэта, а не царицу.
   В комментариях к четырехтомному собранию сочинений Шевченко на русском языке эта коллизия описана составителями И. Айзенштейном и Ф. Приймой так: "Утром 20 октября 1860 года умерла "вдовствующая императрица" Александра Федоровна, вдова Николая I, мать Александра II. В свое время карикатурно-сатирическое ее изображение в поэме "Сон" явилось решающим моментом, определившим участь поэта. Позднее, по ее настоянию, он был исключен из списков амнистируемых "политических преступников". Среди демократической русской общественности почившая императрица имела репутацию "палача в юбке".
   По ее "воле" Шевченко отбыл в ссылке больше положенного срока. И уже на свободе на смерть царицы отозвался такими стихами, что...    Впрочем, главное в них не это, а пророчество, сбывшееся до мелких подробностей.
   Вопрос "кто кого?", предрекает поэт, решится изводом из истории всей династии и всего обильного щенячьего помета Марии Федоровны. Что в трагической российской действительности вскоре произойдет. И первым от бомбы народовольцев падет сын ее, император Александр Второй. Внук, император Александр Третий, просидит затворником в Гатчине все царствование и, таким образом, уцелеет от покушений.
   И до деталей Шевченко предскажет в этих стихах судьбу последнего императора. Его, правнука Марии Федоровны, люди, не чувствуя греха на душе (без всякого лихого лиха), "тихо на плаху поведут".
   Вот такая история связана с этим портретом...
  
  
  
   Глава 14
  
   "А до того я не знаю бога..."
  
   - Почему бог людям мало помогает?
   - Не его это дело! - объяснил он мне. -Сам себе помогай, на то разум тебе дан! Бог для того, чтобы умирать не страшно было, а как жить - это твое дело!
   М. Горький. "Исповедь"
  
   Канонизация последних Романовых, при всей трагичности исхода их династии со сцены навсегда, была, видимо, демонстрацией церковного руководства своего отношения к эпохе, именуемой коммунистической. И своего подхода к оценке личностей - по шкале Петровой.
   Мы думаем, что это добавило проблем шевченковедению, на ниве которого, конечно же, подвизается немало людей верующих или к православию лояльных. А как быть нам, читателям и почитателям, если святыми объявлены те, покарания которых еще при их жизни за грехи тяжкие просил бога Шевченко? В "Молитве", стихотворении из предсмертного цикла, он рефреном, трижды, по-православному, обращается об одном и том же в разных словах к всеблагому: пошли оковы всесветным палачам-царям, но святую силу людям и братолюбия земле.
   Просил всевышнего Кобзарь по крику своей души, а не под влиянием коммунистов. Мир о них пока ничего не знал. Даже тогда, когда самодержавие развалилось, а царь отрекся, их "Манифест", а "Капитал" и подавно, были чересчур сложны для восприятия революционным народом. Не случайно эта партия на начало 1917 года насчитывала, как скрупулезно установил Эдуард Лимонов (Савенко), менее полсотни тысяч членов и была лишь двадцать четвертой по численности в политическом раскладе России. Почему она вскоре набрала такую силу, ответ надо искать в недрах самого царизма. Толкачей локомотива истории он своим торможением много сзади себя собрал. А колокол по его судьбе звонил давно, задолго до всего этого. И набатные отзвуки его в виршах-призывах Кобзаря уже нашли отклик "громады в сиряках".
   Поэтому и возникают те проблемы шевченковедения: если цари святые, то против кого он тогда народ поднимал? На что, так сказать, посягал?..
  
   * * *
   Шевченко и Гоголь родились почти рядом. Звенигородчина, Миргородчина - так можно было называть лишь благодатные уголки земли. И, тем не менее, необъясним тот щедрый урожай, который произрастает иногда в тех или иных местах очень кучно (мегаполисы не в счет, там селекция). Лермонтов и Белинский - люди, в судьбе Шевченко занимавшие весьма видное место, тоже родились в соседних усадьбах на земле пензенской. Так близко расположенных, что мы как-то прошли это расстояние пешком...
   Гоголь - выходец из помещичьей семьи. Бедной весьма, правда: восковые свечи экономили, жгли вонючие сальные. Для учебы братьям, Николаю и Ивану, заведение выбрано в Полтаве не престижное, а по деньгам. За тарантас, на котором они ездили туда, а так же к родственнику по матери Трощинскому, подростку Гоголю было стыдно: шаткий и ободранный.
   Зато дядя в Кибинцах под Миргородом... Дмитрий Прокофьевич Трощинский, экс-министр. Пережил он трех царей. Не просто во времени, а в пространстве императорского двора. Член Государственного совета при Екатерине Второй. После темной истории уже при Павле Первом, вернее, когда этого царя в своих покоях внезапно не стало, именно этот "дядя" объявил собравшимся, что император отныне - сын покойного, Александр Первый.
   Поселившись на склоне лет на исторической родине, Трощинский за­помнился кибинцам государственным складом ума, несоразмерным с масштабами сельской усадьбы, или, проще говоря, чудачествами...
   Но Гоголя туда тянуло как магнитом: домашний театр, картинная галерея, библиотека классической литературы... И гости, живые корифеи жанра: Василий Капнист по­стоянно (при должности предводителя полтавского дворянства), а наездами - сам Гавриил Державин, Капниста свояк.
  
   ...Шевченко вращался среди людей не менее именитых, но не родст­венников. Как крепостной, что видимо и помешало его личному знакомству с Гоголем в Санкт-Петербурге. Земляк уже был фигурой, и Тарас пока "на па­нибратство" не решался.
   Уезжая из столицы после окончания Академии художеств в Киев, Шевченко посвящает стихотворение "другу моему великому". Другу по сер­дечной боли за родину: у Гоголя - смех сквозь слезы, у Кобзаря - плач с надеждой...
   Больше возможностей для очного знакомства судьба им не предостави­ла. Из Казахстана уже Шевченко пытался через товарищей "выйти" на Гоголя, сожалея, что сам не сделал этого раньше. И здесь, как в переписке с Жуков­ским, крайняя медлительность почты, когда на письмо-ответ уходил год, привела к тому, что де­ло закончилось тем же. Гоголь умер.
   Если бы почта работала так, как сейчас, то Шевченко наладил бы контакты с другим уже Гоголем. Ушедшим в богоискательство или по-иному обозначаемым биографами последним периодом жизни. Как бы его не назвать, суть была в совершенно неожиданном для всех перево­площении писателя. Неожиданном настолько, что сам Василий Жуковский, и этого гения опекавший (причем, со времени, когда никто о нем ничего даже знать не знал), написал ему: "Меня встречали даже добрые знако­мые твои вопросами: "...правда ли это, что Гоголь с ума сошел?" Подобные, весьма беспокойные подозрения содержатся в записях С. Шевырева, дневни­ке М. Погодина и семейной переписке того самого С. Аксакова, товарища Шевченко. Лишь В. Белинский, к этой крайней версии не прибегая, безуспеш­но пытался поставить свой диагноз.
   Прозрением было происшедшее или затмением великого писателя, поднявшегося ранее до осмысления проблем общечеловеческих? Как затем, под конец жизни и у графа Льва Толстого?
   И тот, и другой посетили главные духовные обители... Гоголя тех последних лет лица далеко не самой высокой церковной иерархии наставляли, поучали и редактировали. Истину писателю разъясняли: не нам, земным и ничтожным, объять необъятное... Мир творец спасет, если мы сами все о душе подумаем, грехи свои замолим...
   И написал Гоголь, постигший эту истину, свою книгу последнюю, суть которой: спасаемся, православные!.. Именно после нее заговорили о духовном нездоровье писателя. О его глубочайшем творческом кризисе, о взглядах, ставивших крест в прямом смысле на всей светской великой русской литературе, гуманистическое начало которой во многом перевернуло Россию и повлияло на остальной мир... Гоголь сжег второй том своей рукописи "Мертвых душ" и покаялся. И хотя это глубоко личное дело и внутренняя драма, и Гоголь, и Толстой - люди публичные, исследователи человеческих душ, что вроде бы и нам дает некоторое право вторжения...
   Но наша книга о Шевченко. В бога верившего, но в богоискательство не ушедшего. Не позволяли обстоятельства: гнетущее всю жизнь презренное происхождение, остающаяся крепостная родня. И вся крепостная Украина...
  
   Касаясь духовных материй, упрощать все крепостным проклятием Шевченко негоже. В Нижнем Новгороде после ссылки он встречался с Далем, тем самым легендарным и великим "луганским казаком", автором своего "Толкового словаря". На глазах которого умер Пушкин... Здесь же Владимир Иванович, к удивлению Кобзаря, взялся за толкование Библии...
   Аксаков осмелился сказать Шевченко о его повести, что, как говорится, "ваша песня в общем-то не та". Шевченко, кажется, Далю постеснялся сказать то же самое. Оставил об этом в своем дневнике запись, смысл которой - Бог это не словесная трескотня.
  
   Богоявления Шевченко ждал как торжества правды. И лишь тогда, по их, Бога и Правды, пришествию, готов был предстать перед всевышним. "А до того я не знаю бога..."
  
   Это строка из "Завещания" Кобзаря.
  
  
  
   Глава 15
  
   "Через Лету бездонную..."
  
   Стоят на земле памятники Шевченко. И на Украине, и за ее пределами. В одних странах они воздвигнуты украинскими диаспорами, в других - правительствами, в чем имеется определенный нюанс. Инициатива государства переводит дело из разряда демонстрации дружеского расположения в область идеологии, монументальной пропаганды своих принципов и ценностей.
   С этой точки зрения лишь памятник в Виннипеге отнести к тем или другим затруднительно. Страна диаспор Канада имеет правительство диаспор, и кто из них там инициировал...
   "Московский" Шевченко к 150-летию рождения - монументальный символ интернационализма СССР и "семьи вольной, новой".
   Римский - в белой тоге философов вечного города...
   Американский... Свой брат-демократ. Это государство всегда отдавало должное тем, кто разделял систему ее ценностей. Особенно во времена всеобщего к ним равнодушия в Старом Свете. И в России XIX века мало кто понимал значение всего происходящего за океаном. Еще меньше было тех, кто бы так прямо, как кирилло-мефодиевское братство или сам Шевченко, предполагал использовать принципы американской политической системы. Кто бы в те реакционные времена формулировал постулаты прав человека и свободы личности.
  
   "Дождемся ли мы Вашингтона
   с новым и праведным законом?
   Дождемся! Хоть и не сейчас!",
  
   - писал Кобзарь еще в 1857 году.
   Известны высказывания нескольких американских президентов и крупных политиков, отмечавших именно эти заслуги Шевченко перед мировой демократией, а также самопожертвование Кобзаря ради ее торжества. Об этом на открытии памятника в Вашингтоне сказал и президент США Д. Эйзенхауэр, бывший фронтовой генерал, союзник СССР во второй мировой войне.
  
   А Казахстан останется в истории страной первого памятника Кобзарю.
  
  
  
   Часть II
   Страна первого памятника
  
   Глава 16
  
   "Казахи не минуют дерева святого..."
  
   Весна 2003 года...
   ...Позади остается Орск. Солдатская "служба" Шевченко началась в каземате местной крепости, поселение вокруг которой со временем превратилось в большой промышленный город. Среди многоэтажек и заводских труб проглядывают золотые маковки церквей и колоколен. Над городом "малиновый звон", православные празднуют пасху.
   ...Предзакатные часы на пути к Актау... Любимое время дня Тараса для рисования. По этим местам он шел с экспедицией полтора века назад, отчерчивал маршрут, делал наброски и этюды. Часть из них у нас есть с собою в фотографиях, альбомах и книгах, поэтому пейзажи за окном вагона вызывают ощущение живой связи времен.
   А железная дорога, по которой мы едем, построена затем по чертежам именно той самой экспедиции... До последней четверти прошлого века мало кто знал не только об этом вкладе ссыльного в развитие здешних коммуникаций, но и самой ветке вообще: секретная магистраль использовалась не для перевозки всяких там штатских, а для стратегической транспортировки урана.
   Актау... Этот нарождающийся центр Мангыстауской области на месте одноименного поселения с 1964 по 1991 год носил имя Шевченко, о чем напоминает въездной знак, огороженный и ухоженный, но находящийся теперь не на околице, а почти в центре города. Белокаменный, из местного ракушечника, современный многоэтажный Актау стремительно разросся на берегу незамерзающего Каспия до двадцати восьми микрорайонов.
   Над обрывом у мыса Меловой, на фоне урбанизированных пейзажей, устремив взор на запад, далеко за море, сидит монументальный бронзовый Тарас. Крутые ступени ведут вниз, к прибрежным скалам, к грохоту прибоя, шуму волн... Сам Тарас в поселении Актау не был, маршрут экспедиции пролегал на некотором расстоянии от побережья.
  
   Одному из нас после Украины и Карагандинского медицинского института довелось в 1960-х работать на Мангышлаке, часто бывать в самом Форте-Шевченко и даже занимать "определенное положение" среди местных следопытов. Движение это, как и паломничество в шевченковские места, тогда еще только зарождалось.
   Встречали поэтому нас старые товарищи, прежние и новые друзья. Среди них - лауреат Государственной премии за архитектуру города Шевченко и одна из хранительниц памяти поэта Людмила Моисеевна Крамаренко. У нее богатейшая фототека шевченковских мест, документов и рисунков. Уезжала на ликвидацию последствий чернобыльской аварии, а затем вернулась: и там, и здесь - родная земля... По ее проектам возведен первый на Мангышлаке храм, идет строительство часовни. В действующем уже теперь храме нас встретил отец Даниил (в миру Ярослав Титович Опеченик, родом из Западной Украины) с крестниками - Женей и Аней.
   ...И, наконец, тот самый, знаменитый Александровский форт, сейчас Форт-Шевченко. На подъезде, за пару километров в Баутино, под скалой Монах, уютно расположились американцы. Асфальт, аккуратные домики, буровая. Бизнес пустыни не боится: дождь там все равно пойдет. Нефтяной...
  
   * * *
   Тогда, в шестидесятых, со времени ссылки Кобзаря прошло столетие. Давно не было уже Российской империи, на ее пространстве раскинулся Советский Союз: единое государство, единая идеология, единые общенациональные герои... Необщенациональные герои именовались в те времена националистами.
   И хотя вроде бы много воды за столетие утекло, уровень Каспия не колебался, Арал еще угрожающе не мелел, а земля казахстанская хранила следы и живую память об опальном украинце.
   Теперь Казахстан - суверенное государство. Новая страна, новая идеология, новые ценности для причисления к лику.
   Поднялся уровень втянутого нефтедержавами в хозяйственный оборот Каспия, катастрофически обмелел измеренный когда-то с участием художника и чертежника экспедиции рядового Шевченко древний Арал, многое изменилось до неузнаваемости. Но память о Кобзаре здесь по-прежнему жива.
   Слава его прошла проверку временем, выдержала параметры нынешних требований, и теперь Шевченко - в истории Республики Казахстан. Следовательно, в современности.
   В связи с этими "вновь открывшимися" обстоятельствами продолжительный казахстанский период жизни Кобзаря придется рассматривать в несколько ином свете и значении. Не будет же государство гордиться только лишь тем, что в свое время предоставило ему место для ссылки...
   ...Возьмите в руки, интернациональные читатели, последний четырехтомник Шевченко на русском языке, довольно полное собрание сочинений поэта. Три тома - это и есть Казахстан, за исключением небольшого формата вкраплений. Четвертый казахстанский том могли бы составить не вошедшие сюда повести на русском языке, в том числе упомянутая нами подробно "Прогулка с удовольствием и не без морали".
   А какой объем во всем творческом багаже художника Шевченко занимает изобразительное наследие ссыльных лет - об этом даже сказать трудно.
  
   В хрестоматийных биографиях поэта весьма плодотворный казахстанский период написан всей палитрой мрачных тонов. Со школы, по учебникам и неподдельной скорби учителей прочно засела в голову мысль о десятилетней трагедии и пустоте в конце короткого земного пути Кобзаря.
   Сибирь, Колыма, выжженные пески Мангышлака, где уже потягивают охлажденную кока-колу американцы, как место ссылки страшны. Но более не сами по себе, а по другим обстоятельствам. Живут же тысячелетиями здесь коренные народы, довольно успешно акклиматизируются отряды вездесущих первопроходцев и покорителей. У каждого свои беды и несчастья, но нет комплекса узников, они не вырваны из привычной среды, круга друзей и рода занятий.
  
   * * *
   Одновременно с юбилеем Кобзаря будет отмечаться пятидесятилетие целины. Судя по общему настрою, феномен молниеносного перепрофилирования огромного скотоводческого региона в земледельческий, с его рельефно выраженной наземной материальной инфраструктурой, будет отмечен по достоинству. Проповедники вредности кампании, после которой место юрты осталось в музеях, есть. Но это инстинктивный диалектический противовес пугающей иногда своей стремительностью глобализации. С ее универсальной нивелирующей гребенкой и щелкающими над головой ножницами-секаторами: всех под один горшок.
   Чего на юбилее точно не будет - так это прежнего термина "первопроходцы" в названии целинников. Друзей-казахов и всех тех, кто до степной эпопеи тут родился, это коробило всегда: а кто тогда мы такие...
  
   * * *
   Картина А. Исмайлова в мемориальном музее Форта изображает встречу Шевченко с Курмангазы. Такого факта историей не задокументировано: она могла быть, могла и не быть. Но молва казахская гласит: была! Значит, народу нужно, чтобы сыны Украины и Казахстана, запечатленные, кстати, на первых купюрах своих суверенных государств, были непременно знакомы лично...
   В памяти казахстанцев весь продолжительный период пребывания здесь Кобзаря - вовсе не годы его прозябания, вычеркнутые из активной жизни. Так оно планировалось вообще-то царской властью. Пустыня - наиболее подходящее место для всяческого рода запретов, особенно на информацию, писание и рисование, для этого там просто нет элементарных возможностей. А вот насчет остального...
   Пушкин маялся в дворянской усадьбе из-за удаленности от столичного бомонда и одиночества. Шевченко на первой странице дневника сокрушается поломкой перочинного ножичка - как теперь писать-то, если перо заточить нечем... Месяцы уйдут, прежде чем привезут из Астрахани новый... Подобная неустроенность, невозможность заниматься творчеством была для поэта наказанием более жестоким, нежели экстремальные условия пустыни.
   Но не было у Шевченко одиночества. И друзей у него здесь будет намного больше, чем усердствующих по службе самодуров из солдафонов, недругов для всех... Что и позволяло ему обходить запреты, гордиться тем, что он так и не научился браво печатать обязательный строевой шаг.
   Более глубоким, нежели это отмечено в общих чертах, был интерес Шевченко к казахской теме. Проблематика противоречий национального и межнационального во всей совокупности их драматических кульминаций и трагических развязок, привлекает поэта, прежде всего, параллелями с кричащей украинской действительностью, он стремится разобраться в причинности, истории и перспективах вопроса, исходя из общечеловеческих, библейских понятий добра, справедливости и гуманности. Известно, что при работе над поэмой о гуситских войнах он не только "перелопатил" множество источников, но и буквально допросил проживающих в Санкт-Петербурге чехов.
   То же самое прослеживается при создании стихотворений и поэмы кавказского цикла, достаточно обратиться хотя бы к "справочному аппарату" и примечаниям к ним.
   Всесторонним проникновением "в тему" отличается и казахстанский "альбом живописи", о чем свидетельствует не только само его содержание, но и стихотворения, созвучные с сюжетами его картин, письма и дневники поэта. Рассыпанные по ним детали жизни и быта казахов, их обычаев позволяют предполагать, что жизнь ссыльного не замыкалась рамками службы и форта. Недостаточно хорошо известны (из-за мизерных тиражей книг и исследований на эту тему) подробности почти двухлетней Кос-Аральской экспедиции, в которой Шевченко делил палатку-джоламейку с переводчиком, унтер-офицером Аламкуровым. Последний обеспечивал потребности самих участников похода, в числе которых находилось примерно семьсот наемных работников-казахов. Аламкуров был личностью, как сегодня принято говорить, "на уровне", родился на перекочевке, по молодости ходил на барымту - угон чужого скота - подальше, конечно же, от своих стойбищ, так что Казахстан знал очень хорошо. А затем служил в Петербурге, Прибалтике, Финляндии, стало быть, в течение последующих двадцати пяти обязательных лет более широко изучал уже всю империю. Читал, писал, переводил, удостоен "Знака отличия беспорочной службы".
   Много чего интересного в бесконечном пути экспедиции узнал от него поэт. Характерная в этом отношении такая деталь: Шевченко использует самоназвание народа - казахи, что, в общем-то, было редкостью при общепринятом тогда собирательном обозначении этой части степного этноса.
  
   * * *
   Рассматривал ли сам Шевченко свою ссылку как наказание Казахстаном? Думаю, что нет. Для него это была месть романовского двора, у которого хватало задворков. Да, клянет он свою долю в пустыне, но стоит заметить, что такие мысли роились в его голове и на цветущей Украине. Потому что не пейзажи переполняли душу поэта, а думы: "...и здесь, и всюду - везде плохо..."
   Но все же самым диким и безжизненным местом, где когда-либо побывал Кобзарь, он называет Арал и приаралье. Встретившись через несколько лет с начальником Кос-Аральской экспедиции А.И. Бутаковым, он с недоумением записал в своем дневнике: "Теперь он едет с женою в Оренбург, а потом на берега Сыр-Дарьи. У меня при одном воспоминании об этой пустыне сердце холодеет, а он, кажется, готов навсегда там поселиться".
   Но и для этих мест у Шевченко нашлись в свое время глубоко лирические строки:
  
   "Готово! Парус распустили;
   Баркас с байдаркой заскользили
   Меж камышами в Сыр-Дарью,
   Плывут по голубой дороге.
   Прощай же, Кос-Арал убогий!
   Два года злую грусть мою
   Ты все же развлекал умело.
   Спасибо! Сам себя хвали,
   Что люди и тебя нашли
   И знали, что с тобою сделать.
   Прощай, мой друг! Твоей земли
   Не славлю я, не проклинаю.
   Быть может, вновь тоску узнаю,
   Изведанную в этом крае,
   Но от него уже вдали".
   Кос-Арал, 1849 г.
   (перевод Н. Ушакова)
  
  
  
   Глава 17
  
   "Какое множество рисунков и как все прекрасно!"
  
   Мечтой поэта при жизни было издание ...альбома живописи. Рисование в ту пору было для него "профессией и хлебом насущным", а "малоросские стихи" - лишь златокрылой музой.
   Стихотворения поэта, даже цензуру не прошедшие, все же публиковались, в том числе и за границей. А в отношении мечты об альбоме... Сбылась она через столетие после смерти и здесь, в Казахстане, тоже. Тем более, эта сторона творчества Шевченко тут получила весьма высокую оценку, которую мы цитируем по Казахской энциклопедии (Алма-Ата, 1981 г.):
   "Наиболее полно и глубоко (по сравнению с другими художниками того времени - прим. авт. А.Т. и С.М.) нашло отражение жизни казахов в произведении великого кобзаря и художни­ка Т. Шевченко, сосланного в Казах­стан (1847-57). Находясь сначала в Орской крепости, затем в Новопетровском форте (ныне Шевченко), он на основе фактических данных создал ряд картин, несмотря на строжайшее запрещение писать и рисовать.
   Великий художник смотрел на жизнь казахского народа глазами борца-революционера, ненавидя всякий гнет и бесправие. Он зорко наблюдал в основном казахскую бедноту, влачившую жалкое существование, и отобразил ее жизнь в своих произведениях "Байгуши" (1853), "В юрте" (1848-49), "Казаш­ка Катя" (1856-57) (сепия) и других. Правдиво передавал Т. Шевченко и величественную суровую природу ка­захских степей. Многие его пейзажные работы написаны с большим чувст­вом, отвечающим настроению вели­кого бунтаря в годы ссылки. Свои впечатления о Казахстане поэт и ху­дожник отразил в поэтических произведениях, в письмах, дневниках и многочислен­ных рисунках и этюдах, исполненных акварелью и сепией.
   В произведении "Государственный кулак" изображены нищие дети-казахи. С протянутой рукой стоят они у от­крытого окна дома, просят милосты­ню, но в окне вырисовывается уве­систый кулак представителя царской власти. В этом рисунке сепией Шев­ченко смело и открыто выражает гневный протест против социального и национального неравенства в Ка­захстане, против гнета и рабства. Как никто другой из своих современни­ков, автор сумел создать чрезвычайно глубокое, идейно насыщенное, высокохудожественное произведение о казахском наро­де, выразив к нему глубокую симпа­тию и нежную привязанность".
   Написана статья Энциклопедии в духе того времени, в стиле "социалистического реализма", но сути оценки это не меняет.
   Альбом казахстанской живописи Шевченко, с аннотацией на четырех языках - казахском, украинском, русском, английском, - содержит 73 художественных произведения. (Всего же здешний цикл насчитывает около 450 различного жанра работ). Выпущенный в 1982 году по самым высоким для тех лет технологиям полиграфии альбом впечатляет неожиданным открытием: Шевченко в Казахстане не срок отбывал. Это была миссия...
  
  
   Глава 18
  
   "Меня там некому припомнить..."
  
   Так написал Шевченко из ссылки кирилло-мефодиевскому брату Н. Костомарову. Имея ввиду, что его адресат - в Петропавловской крепости, родители похоронены, и горевать дома о нем особо некому... Но помнила Украина. Помнил и Казахстан, когда поэта уже не стало...
   Именно здесь в 1881 году появился первый памятник - весьма выразительный, в античном стиле бюст Тараса на высоком пьедестале к двадцатилетию со дня смерти. Установлен он был комендантом Форт-Александровска Ираклием Алексеевичем Усковым рядом со своим домом. Автор этого изваяния неизвестен, а постамент возвел тогда живой еще друг поэта Каражусуп.
   Организатором и вдохновителем акции считают жену коменданта Агату (Агафью) Емельяновну. Портрет красавицы-комендантши с дочерью Наташей Шевченко написал с любовью и благодарностью. И с веточкой со своей вербы.
   Роль Усковых в жизни поэта незаслуженно умаляется. Именно они делали все возможное для Тараса: летняя "резиденция", домик на огороде, садик, колодец, спасительная от цинги зелень грядок...
   Вся "материальная" память о Тарасе и зиждется на этих объектах Форта. Да еще на памятнике, первом изо всех последующих. Сейчас здешняя картина выглядит так: комендантский дом разрушен задолго до появления музейного дела, но руины его под охраной. Бюст памятника - в помещении музея, рядом с высохшим стволом той Тарасовой вербы. Общипанным - каждый посетитель норовит отколупнуть кусочек на память.
   А сама верба на своем прежнем месте живет - отростками уже в третьей поросли. И потомством по всей округе: закладку новых садов в этих скудных на зелень местах начинали черенками отсюда, с "легкой руки" Тараса.
   Осталось немного... Но, согласитесь, весьма и весьма ценного... Мемориального... Действительно, где на Украине вы найдете скамью, на которой сидел Тарас? Где вы потрогаете дерево, выращенное великим Кобзарем? Посидите ли в его землянке, постоите ли у его колодца? Спасибо Усковым и их ныне живущим в России потомкам. Говорят, что они постоянно сюда наведываются, вот и совсем недавно были... И всем местным ревностным хранителям памяти спасибо.
   В начале тридцатых бюст первого памятника перенесен в открывшийся музей, а в охранной его зоне сооружен новый. Монументальное сооружение ни в чем не превосходило предыдущее, видимо, это был чисто политический жест: прежний памятник все же инициирован царским комендантом, а настоящий - правительством советского Казахстана.
   И только затем вместо первых погрудных памятников был установлен нынешний. В смысловой композиции: сидит бронзовый Кобзарь, на голове кепка солдатская, а в душе вирши его...
  
  
   Глава 19
  
   "...Сибаритствую себе на огороде..."
  
   Ушла Советская власть как-то по-английски, но за некоторые дела ей все же нужно сказать спасибо.
   В августе 1920 года Адаевский революционный комитет принимает решение о сохранении всех памятных мест, связанных с именем Т.Г. Шевченко, и, прежде всего, о восстановлении и сохранении сада в Форт-Александровске.
   В марте 1922 года газета "Степная правда" публикует статью о Шевченко и пребывании его на Мангышлаке.
   А затем - Постановление Совнаркома КазССР "Об охране сада Шевченко в Форте-Александровске".
  
   "В Форте-Александровске, куда в семилетнюю ссылку был сослан украинский поэт-революционер Шевченко, доселе сохранился сад имени поэта. Считая, что указанный сад имеет культурно-историческую ценность и подлежит охране, СНК КазССР постановил:
   1.Объявить сад имени Шевченко в Форте-Александровске неприкосновенным и организовать охрану этого сада.
   2. Казнаркомпросу предложить изыскать средства на содержание охраны сада и устроить в этом саду музей имени Шевченко.
   Пред. СНК КазССР Нурмаков
   Врид управления СНК Гинзбург
   Зам. секретаря Петрова
   12 октября 1925 г. Кзыл-Орда."
  
   Обратите внимание на подписавших: казах, еврей, русская...
   Была создана комиссия по сбору экспонатов и назначен смотритель. Им стал организатор музея и бессменный его хранитель до самой смерти в 1960 году, первый директор Сатангул Таджиев.
  
   В 1935 году вышла первая книга стихов Шевченко на казахском языке, а в 1939-м, в честь 125-летия со дня рождения, Форт-Александровск переименован в город Форт-Шевченко.
   В 1950-60 годах открываются нефтяные и урановые месторождения на Мангышлаке, строится АЭС и опреснитель. Закрытый городок Актау скоро станет центром новой области.
   Железная дорога Бейнеу - Сай-Утес - Шетпе - Шевченко, нефтепроводы Шевченко - Гурьев - Куйбышев и другие "стройки коммунизма" резко увеличили приток молодежи на полуостров. Готовились массовые акции "Клуба туристов" и штаба "Дорогами славы отцов" при горкоме комсомола, разрабатывались маршруты "выходного дня" по памятным местам для знакомства с местными достопримечательностями. Весной 1967 года состоялась первая туристическая поездка в Форт-Шевченко по "Тарасовым шляхам"...
   Пошли тематические публикации в городской газете "Огни Мангышлака", областной "Прикаспийской коммуне" и республиканской "Ленинской смене" корреспондентов А. Потоцкого, В. Белова, одного из ваших покорных слуг... Фотография В. Шина, с отражением буровой вышки в лужице каспийской нефти в ладонях, обошла буквально все издания. Телевидение республики давало материалы Августа Гусинского.
   Редактор "Ленинской смены" Виталий Энголи и первый редактор "Огней Мангышлака" Юрий Татаринов над "шевченкианой" работали согласованно. К сожалению, Татаринов трагически погиб, но остались его соратники - Миша Полячек (после работал ответсекретарем "Московского комсомольца"), Володя Шин и Саша Белов (впоследствии собкоры "Комсомолки" и "Известий"). Все они, так или иначе, причастны к увековечиванию памяти Кобзаря в те бурные для некогда малолюдной пустыни времена.
   А Эдуард Мацкевич по материалам "Дневника" Тараса и его писем опубликовал серию художественно-публицистических статей.
   В 1972 году Анатоль Костенко совместно с Есболом Умирбаевым издал очерки о Кос-Аральской экспедиции 1851 года, а в 1984 году в Киеве на украинском языке вышла его книга о Шевченко в Казахстане под названием "За морями, за горами".
  
   * * *
   Музей в Форт-Шевченко... Фактически теперь это уже два музея - краеведческий и собственно Тараса. Достроено еще два помещения, легендарная землянка теперь внутри, под крышей. В экспозициях много нового: солдатский быт тех времен, оружие, личные вещи. Чисто, в саду дорожки, палисадник.
   Нынешний директор музея Куанбай Аманбек Жасжакулы. Забота руководства - не дать прошедшей было разрухе экономической распространиться на историческую память.
  
   Вандализм "перестройки" не миновал и эти заповедные места. Ново-Петровское кладбище теперь называется просто русское кладбище. Ни медных плит, ни крестов, ни ангелов на памятниках нет, а все, что на надгробиях осталось, разбито. Не осквернять людские могилы - для казахов это не столько табу, сколько ритуальное суеверие. Полтора столетия всё стояло на местах и даже пережило землетрясение 1930 года. Хоть и с разрушениями, но пережило... Пробрались, что ли, эти мародеры-добытчики уже и сюда...
   Настоятель актауского Храма, встретивший и сопроводивший нас сюда отец Даниил, реставрирует тут кладбищенскую часовню: все больше надзора и порядка будет. Выкупает землю под новую, дабы эту, старинную, памятником оставить.
   Кладбище свято как само место... А еще и тем, что, по преданиям, эскизы некоторых надгробий и эпитафии сделаны Кобзарем. Агата Ускова вспоминает, что Шевченко сам был архитектором памятника, сделанного в "рыцарском стиле" их сыну Дмитрию, и сам наблюдал за ходом работ.
   Есть и у Шевченко косвенные сведения на этот счет в письме А. Козачковскому: "Комендант привез с собой жену и одно дитя, по третьему году. Милое, прекрасное дитя... Я полюбил его, а оно, бедное, так привязалось ко мне, что бывало и во сне звало к себе лысого дядю (я теперь совершенно лысый и сивый)... Оно, бедное, захворало, долго томилося и умерло. Я тоскую, приношу цветы на его могилу и плачу".
   Памятник Димы Ускова и другие надгробия шевченковских времен перенесены теперь под крышу музея у землянки Тараса. Некоторые из них запечатлены на его картинах и рисунках. Скорее всего, и к ним он имел прямое архитектурное отношение: не рисовал же здесь вместо ученика самого Карла Брюллова какой-нибудь забритый в солдаты злоумышленник.
  
   * * *
   На прощание сотрудники музея предложили нам сфотографироваться у чумацкого воза, привезенного с Украины: "Здесь мы почетных гостей снимаем. Мы о вас слышали, вы первые экскурсии сюда из Шевченко организовывали, о вас спрашивали приезжающие..."
  
   Глава 20
  
   "Казашка Катя"
  
   Говорят, что не только на русские могилы, но и на казахские делал эскизы надгробий Шевченко. И ссылаются на задний план одного из лучших его женских портретов - "Казашка Катя" или "Молитва по умершим", в глубине которого прорисован ритуальный орнамент обелиска.
  
   Ходят легенды по Мангышлаку. Упорно ходят: полтора века в одном и том же неизменном виде. Не прирастают, как обычно, ни новыми плодами коллективного соавторства, ни вымыслами в традициях народного творчества. Так, может быть, правда?
   А гласят они о том, что Катя была не из простого рода, а детей в доме Ускова нянчила, чтобы выучить русский язык и письмо. Влюбилась в Тараса, старше ее на двадцать два года, и отказалась от засватанного с детства жениха. Родственники джигита якобы выкрали ее, но комендант с ротой солдат выступил в поход, окружил аул и возвратил невесту-няню домой. Подстрекал вроде к этому коменданта рядовой Шевченко, в походе тоже участвовавший.
   После отъезда Тараса и по получении от него письма из Нижнего Новгорода Катя будто бы отправилась к нему... Жила там некоторое время, но что-то у них не сложилось, и она вернулась к Усковым. А когда их дочери выросли, вышла замуж...
   Документального подтверждения нет. В дневниках Шевченко нижегородского периода - ни слова. На все расспросы местные жители отвечают уклончиво, ссылаясь на некий договор о неразглашении. Может, это правильно. Женские портреты, выполненные с чувством, должны остаться загадкой. Возьми да и выложи вам все насчет Монны Лизы...
  
   Между прочим, удивительно сходство этой казахской Джоконды с некоторыми великолепными женскими портретами последних лет жизни поэта.
  
  
  
   Глава 21
  
   Еще один памятник
  
   Памятник в виде светлого гранитного бюста на красного мрамора постаменте (в стиле градостроительной политики), возможно, появится в Костанае. Его собираются поставить в год 190-летия жители города. На улице Шевченко, в живописном его уголке с многоэтажками и ожидаемыми сноса хатами, с примыканием к Зеленому рынку и видом на Константино-Еленинский собор.
   Символика этого акта в следующем: большинство памятников Шевченко в Казахстане - правительственные. Костанайская диаспора планирует продемонстрировать жест общественного, земляческого значения. Запечатлеть в камне народную память.
  
   И след огненной жизни великого украинца на этой земле...
  
  
   ОГЛАВЛЕНИЕ
  
   Повесть
   Легенда о Тиле
  
   Рассказы
   Два Ивана-победителя
   Отец мой, фронтовик...
  
   Повесть
   Не исчез в степной полыни
  
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   Не исчез в степной полыни
  
   Глава 1. "Самому что ли написать..."
   Глава 2. "Воспоем честным собором..."
   Глава 3. "Когда мы были казаками..."
   Глава 4. "Я на дом свой оглянулся - нет у меня дома!"
   Глава 5. "Прогулка с удовольствием и не без морали"
   Глава 6. "Доборолась Украина..."
   Глава 7. "Что несешь ты в Украину в своей торбе скудной?"
   Глава 8. "В семье вольной, новой"
   Глава 9. "Зиновий, дружище Алексеев!"
   Глава 10.               "А вторая доконала вдову-сиротину"
   Глава 11.               "...На всех языках все молчит..."
   Глава 12.               "Сошлись, решились, обручились..."
   Глава 13.              "А знаете ли вы назначение этого портрета?"
   Глава 14.              "А до того я не знаю бога..."
   Глава 15.              "Через Лету бездонную..."
  
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   Страна первого памятника
  
   Глава 16. "Казахи не минуют дерева святого..."
   Глава 17. "Какое множество рисунков и как все прекрасно!"
   Глава 18. "Меня там некому припомнить..."
   Глава 19. "...Сибаритствую себе на огороде..."
   Глава 20. "Казашка Катя"
   Глава 21. Еще один памятник
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Анатолий Владимирович Тарасенко
  
   СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ В ПЯТИ ТОМАХ
   ТОМ ПЕРВЫЙ
  
   Ответственный редактор И.П. Милокумова
   Литературный редактор Т.Р. Пчелкина
   Корректор Б.И. Рубинштейн
   Технический редактор А.Ю. Бабинцев
   Художественный редактор А.В. Князев
   Компьютерная верстка Н.А. Смирновой
   Формат 84 х 108 1/32. Гарнитура NewtonC.
   Печать офсетная. Усл. печ. л. 6,5. Уч. изд. л. 7,6.
   Тираж 1000. Заказ N 1095
  
   Республика Казахстан
   110003, г. Костанай, ул. Темирбаева, 39
   ТОО "Костанайский печатный двор"
   Тел./факс: 8 (3142) 535-492, 535-460
   Е-mаil: [email protected]
  
  
   ? Что вы ищете? (нем.)
   Все главы книги носят названия, взятые из сочинений Шевченко. Их перевод, так же, как и цитируемых далее строк, если они написаны на украинском, сделаны нами (А.Т. и С.М.) для точности смысла. Поэтические переводы Кобзаря по чисто техническим языковым причинам часто передают, скорее, общий характер произведения, нежели истинное значение каждой его строки.
   С. Гулак-Артемовский, композитор, автор оперы "Запорожец за Дунаем", близкий друг Шевченко
   Впоследствии, в 1860 г., за работы в области гравюры Петербургская Академия художеств присвоила Шевченко звание академика.
   После победы над Наполеоном все старопольские земли с Варшавой и часть Прибалтики отошли от Пруссии; император России одновременно становился королем Польши.
    На землях по левому берегу Днепра проживало тогда менее четверти всего населения Украины.
   О. Субтельний. "Укра?на: Iсторiя". Ки?в, "Либiдь", 1993 г., стр. 217.
    М. Аркас. "История Украины". Киев-Лейпциг, 1920 г., стр. 542.
   К. Валишевский. "Роман императрицы". Ротапринтное воспроизведение с издания А. Суворина. Изд. "Вся Москва", 1989 г., стр. 409-413.
   В 1700 году восемнадцатилетний Карл XII повел армию из Стокгольма на Данию и в Швецию больше не вернулся. В очередной авантюре 1718 года он погиб от шальной пули в Норвегии. После его полтавского поражения в 1709 году руководство Швецией взял на себя риксдаг.
   Всемирная история. Изд. социально-экономической литературы, М., 1958 г., т. V, стр. 620-624.
   Так это у местных производителей спросить нужно... (укр.).
    П. Гулак-Артемовский, ректор Харьковского университета, украинский поэт.
    "Энеиду" Котляревского держал у себя и пропагандировал среди придворных почитатель и чтец-декламатор отрывков из нее Николай I. Неясно, правда, на каком языке, ибо во времена этого императора книга, кажется, была уже и на русском, и на украинском.
   Доекатерининский гетман Мазепа владел латифундией с 19654 усадьбами, Скоропадский - 18882, Апостол - 9103; Разумовский, кроме земель, имел 5000 лошадей, из них 800 чистопородных.
   Дворянство давало право землевладения, и титуловаться, помимо "элитного списка", кинулись тысячи служивого казачества, в том числе и по подложным родословным, что привело Петербург в замешательство.
   В. Ключевский. "Курс Русской истории". Изд. "Мысль", М., ч. III, стр. 201.
   С. Соловьев. "История России с древнейших времен". Изд. "Мысль", М., 1990 г., кн. V, стр. 283-284.
   С. Соловьев. "История России с древнейших времен". Изд. "Мысль", М., 1990 г., кн. V, стр. 610.
    Е. Тарле. "Наполеон". Изд. "Изографус", "ЭКСМО", М., 2003 г., стр. 245.
   В. Ключевский. "Курс Русской истории". Изд. "Мысль", М., ч. IV, стр. 52.
   Россия и Украина по численности населения занимали соответственно первое и второе место в Европе.
    Внебрачный сын тульского помещика Бунина от пленной турчанки Салихи, усыновлен и "удворянен" четой Буниных.
   Е.Евтушенко. Из статьи "Василий Жуковский" в антологии "Десять веков русской поэзии".
    Т. Шевченко. Собрание сочинений, т. II. Изд. "Правда", М., 1997 г., стр. 482.
   Т. Шевченко. Собрание сочинений, т. II. Изд. "Правда", М., 1997 г., стихотворение "Хотя лежачего не бьют...", стр. 366.
    Известны собрания сочинений Шевченко в шести, десяти и даже шестнадцати томах, но пропорции "удельного веса" наследия рассматриваемого нами периода в них практически не меняются.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"