Солодовников Владимир Иванович : другие произведения.

От судьбы не убежишь...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Твой рассказ о падении с балкона действительно оказался скучен. Кроме того, что ты в этой истории выглядишь не в лучшем свете. Твои недостойные поступки вовсе не оправдываются трагедией с твоими детьми. Антонину жаль, а в судьбу я не верю. Из электронной переписки с Галей.
  От судьбы не убежишь...
  Рассказ
  
  Твой рассказ о падении с балкона действительно оказался скучен. Кроме того, что ты в этой истории выглядишь не в лучшем свете. Твои недостойные поступки вовсе не оправдываются трагедией с твоими детьми. Антонину жаль, а в судьбу я не верю.
   Из электронной переписки с Галей.
  
  
  В прошлом письме я рассказал тебе об Антонине, упавшей - по ужасной случайности - с балкона. Не думаешь же ты, что это было самоубийством? Я рассказал, и сам с азартом заинтересовался фатализмом. Я продолжу размышления, рассказав тебе еще одну историю, которая меня, например, до некоторой степени поразила своей жизненностью и удивительными случайностями, а по окончании рассказа я, быть может, приду к выводу, неожиданному для тебя... даже и для меня, вот так вот, пожалуй. Не убедит ли она тебя в том, что в судьбу надо верить? На день железнодорожника (а у нас в поселке, бывшем и ж/д станцией, это большой праздник) - я ребенком был - случилась жуткая трагедия, на которую я гляжу сейчас глазами уже более чем взрослого человека... У старухи Мальковой, которую среди соседей иначе как Мальчихой и не называли, было три сына. Двое - нормальные люди, а младший... в общем, выпить не дурак. Этому младшему, Анатолию, или "Натольке" - так его звали на поселке, крепко повезло, он женился на такой красавице, что и не описать, но попытаюсь я по своим зрительным воспоминаниям: сама крупная, грудь высокая и упруго колыхалась при ходьбе, талия узкая и лишь бедра крутоваты. Лицо у Елены (так ее звали взрослые, и я теперь буду звать ее так же - по нынешней равности лет... да нет, я-то теперь ее постарше буду) скорее полное, волосы чернее воронова крыла и брови черны, а глаза вот - это хорошо я запомнил - синее сини. Нос правильный, губы сочные и алые. Я потому только ее и запомнил хорошо, что ее красота в глаза бросалась, и забыть Елену невозможно. Откуда мне было знать, пока она жива была, что у них там в семье творилось? А жили они своей семьей у свекрухи Елены, у матери Натольки. К упомянутому Дню железнодорожника у этой супружеской пары народившихся было двое детей: мальчик и девочка погодки. Дети светленькие и кудрявые, прямо блондинчики: не в мать, не в отца, а оба - ангелы во плоти. Натолька-то волосами тоже черен был. Ну так вот: гуляли людишки, мужики все пьяные были, часть из них уже с разбитыми носами - без драк у нас на праздник не обходилось - это норма на праздник была, чтобы нос либо глаз соседу подбить ни за что ни про что. Если утром забияке кто и говорил (ну а кто, окромя жены, лучше скажет?):
  - Ты за что соседа, Митяя, дрыном-то березовым и свежевырубленным отколошматил?
  Забияка безо всякой вины отвечал, морщась похмельной мордой с великого устатку:
  - А пусть знает...
  - Ну дык можно ба и хоть гнилым каким ударить, пусть гнилым-то два раза, чем единожды здоровым дрыном отодрать!
  - Ништяк...
  Но отвлекся я... Сидели это мужики во дворе многоквартирной казармы на лавках вкруг дощатого стола и пили брагу. Тут пробежала, едва не коснувшись боком сидящих мужиков, Елена с распущенными и взлохмаченными волосами. Теперь лицо ее было не узнать: под глазами фингалы, нос распух, и из ноздри одной кровь ручейком сочится. Вот она пробежала с воплем:
  - Спасите Люди, Христа ради спасите...
  А за нею с огромным ножом - с такими ножами мужики-забойщики по дворам на осень ходят свиней бить - бежал с вытаращенными глазами муж ее. Он молчал. И он мимо пробежал, даже мужика одного сидящего задел по случайности. Ванька один, из сидящих мужиков который, сказал:
  - Нипочем ему бабу не догнать, да и пьяный он.
  - А я так думаю, что догонит да и зарежет еще, - сказал Митяй.
  Никто из мужиков не привстал даже, выпить еще только по кружке браги успели, как догнал муж жену свою и зарезал ее ножом одним ударом в правое подреберье. Это я неправильно сказал, что он ее сразу зарезал, то есть зарезал, но не убил с одного удару. А больше никаких ударов не наносил. А как стоял рядышком с зарезанной, так и сел на корточки, голову руками обхватил и заплакал:
  - Люблю ведь я тебя, Леночка моя. Только не верю, что светлые и беленькие дети - мои. Скажи хотя бы перед смертонькой - от кого оне?
   Мужики и жены их толпой сгрудились вокруг лежащей в бесстыдной позе Елены, а Митяй проговорил:
   - Чай, в другой раз гулять не будешь, - обращаясь, конечно, к порезанной Елене.
   - Заткнись, гад, - выдавила из себя жена Митяя, звезданула мужа по морде (кажется, кулаком) и ушла в сторону в рыданиях.
   - За што это она мине?" - обиделся на жену Митяй.
   Подошла Мальчиха, зашипела на стоящих, присела над снохой и что-то там сделала украдкой, подолом своим прикрыв бок зарезанной снохи, а потом встала и вприсядку как-то, злобно зыркая на присутствующих и все так же шипя, как змея, ушла прочь, домой к себе. А люди посмотрели и увидели, что ножа в боку мальчихиной снохи уже нет, а кровь хлыщет из раны фонтаном.
   - Прощай, да не изменяла я тебе. Детей... - сказала только и умерла Елена.
   Нож Мальчиха упрятала на своем огороде в ботву картофельную, ботва в тот год сочная и высокая была, не в пример прошлому году.
  Мне кажется трагический финал этой истории и занятным, и поучительным, и я решусь рассказать эту историю полностью. Самому, в детские-то годы, мне не понять многого было, и слышал я подробности в рассказах взрослых... И нынче я в некотором недоумении от нелогичных, скажем так, действий той самой гнусной Мальчихи, и шокирован безразличием и равнодушием людей к жестокости мужа Елены, Анатолия - "Натольки", не говоря уже о разгульном русском пьянстве.
  Нож, который так необдуманно и для цели, ей самой, наверное, непонятной, укрыла Мальчиха в борозде среди высокой картофельной ботвы, вскорости отыскали милиционеры. Да чего отыскали? - сама Мальчиха, все так же злобно зыркая на всех "зенками", окромя любимого своего Натольки, и показала. А деваться ей было некуда! - милиция и пригрозила ей еще тюремным сроком, чего Мальчиха, несмотря на свою несусветную глупость, видимо, испугалась, хотя и виду не подала. Натолька после убийства сидел на кухне у соседа, Ивана Васильевича Скворцова, и пил самогон стаканами, от того не хмелея. А только все жаловался и спрашивал Ивана Васильевича визгливым истерическим голосом, смахивающим на бабий, теребя расстегнутую рубаху:
  - Ну чиво ето она мине утворила? На кого топерича детей оставила? И ето ладно бы ишо от миня дети-то были! - тут, на ивановой кухне, Натольку и "повязали".
  Суд был в поселковом клубе, двухэтажном бревенчатом здании, самом высоком в поселке, построенном заключенными еще в сталинские времена. Кинозал с громадной люстрой в форме пятиконечной звезды на потолке не вместил всех желающих послушать выступления свидетелей, обвиняемого Натольку, судью и обвинителя. Три дня шел суд - и это был тоже ровно праздник в поселке (да простится мне такое сравнение!): люд на судебные заседания шел принаряженным, шли толпами, живо обсуждая возможный исход. Большинство, как это ни странно, сочувствовали именно Натольке, о Елене почти никто и не вспоминал. Бабы - те все говорили о детях, горестно и скорбно при этом поджимая уголки ртов. Дали Натольке восемь лет лагерей. Детей, семилетнюю Танечку и Саньку восьми лет, забрала на воспитание мать Елены, Прасковья Федоровна, жившая в Варнавине, центре соседнего с нами района. Приехав за детьми, Прасковья Федоровна поднялась по ступеням высокого деревянного крыльца и постучала в дверь. Мальчиха выслушала сваху молча, выглядывая на нее из слегка приоткрытой двери, но в дом, за порог, не впустила, а, выслушав ее, закрыла за собой дверь и, минут через десять, выставила перепуганных Саньку и Танечку на крыльцо, одетых кое-как и лицом грязных.
  В начале сентября, в серый пасмурный день Анатолий в компании еще двух осужденных, но родом из соседних сел, стояли в окружении крепких солдат в бушлатах: ожидали почтовый поезд, один или два вагона в том составе - это в поселке все знали - были завсегда определены для заключенных. Поезд запаздывал - и это обстоятельство должно было бы радовать осужденных дополнительными минутами на воле, в том числе и Анатолия. Только вот Натолька тяготился этим ожиданием и запаздывающим поездом и прятал глаза, а если так случалось, что все-таки глаза его подымались и встречались взглядом с глазами сочувствующих из толпы зевак, так он усмехался криво, но усмехался рот один, а остальные части лица выглядели омертвелыми. Невдалеке на свернутой фуфайке присела мать Анатолия Малькова, Мальчиха. Она была угрюма, и угрюмости добавлял ей туго повязанный на голове черный шалевый платок.
  Так уж бывает в жизни, что одна беда никогда не приходит: "пришла беда - открывай ворота". Как-то в один из вечеров, через год, пожалуй, от тех событий, но уж точно - это зимой было, - мои отец с матерью в разговоре за ужином обсужали несчастный случай с девочкой по имени Таня, которую где-то в соседнем районе задавило грузовиком по невнимательности нерасторопной бабушки. Так я понял из разговоров родителей, что это была Таня Малькова, дочь несчастной Елены и мужа ее - Натольки.
  Окончание этой печальной и в чем-то даже типичной для провинциальной России истории я услыхал сравнительно недавно от своего приятеля, годами меня постарше, бывшего следователем районной прокуратуры на моей родине. Так оказалось, что Анатолий Мальков освободился из заключения по причине примерного поведения на год раньше установленного судом срока, но в поселок родной после освобождения вернулся не сразу, а лет через пять-шесть. Мальчиха в то время еще была жива, но состарилась очень, с соседями по улице почти и не общалась, а если встречалась с кем лицом к лицу, так буркнет что-то невразумительное и пройдет мимо, не останавливаясь для продолжения беседы. Анатолий поначалу являл собою как будто человека порядочного, но хватило его порядочности ненадолго: стал он пить вино запоями, а в промежутке между запоями работал исправно: то лыко драл для лесхоза, то для него же сосновые шишки собирал. Жил Анатолий жизнью замкнутой и, только пребывая в запойном пьянстве, пускался где-нибудь у сельмага в глупые никчемные разговоры со случайными собутыльниками. С похмелья он то бродил в поисках пустых бутылок по скверу и свалкам, то, если все-таки на похмелку не хватало, приходил к сельмагу, вставал на бетонный приступок и выпрашивал копейки у посетителей магазина. Вот так-то, однажды, и стоял он, обросший и нечесанный, сгорбленный мучительным похмельем, и просительно вглядывался в лица случайных, входивших и выходивших, посетителей сельмага. Мимо его прошел уже, было, молодой и прилично одетый, крепко выпивший парнище, но его задержало нечто во внешнем облике не известного ему Анатолия Малькова, да так, что он вдруг остановился и, сделав шаг назад, ни с того ни с сего (как черт попутал!) толкнул несчастного Натольку в грудь ладонью. И толкнул ведь несильно, и не мешал ему вовсе этот грязный пьяница-попрошайка. Да так у нас бывает: идет это мимо какого-нибудь заведения мальчонка, увидит, что рядом никого нет из людей, камень подымет да и запульнет его с какого-то ляду в окно. Ну а зачем? - мешает ему это оконце? И примерный во всем парнишка, и в школе "хорошист"! Что его вдруг толкает на этот поступок? - непонятно мне.
  И не больно уж высок приступок тот был, а упал с него Натолька головой на крюк железный и сознание потерял, в местной больничке прожил он не более суток и умер от кровоизлияния в мозг. Следователь прокуратуры, ведший дело об убийстве Анатолия Малькова, на одном из допросов молодого того парня-убийцы возьми да и спроси:
  - А к чему бы это ты, Александр Анатольевич Мальков, в поселке этом оказался и отца своего родного убил?
  Суд был в поселковом клубе, двухэтажном бревенчатом здании. И дали Саньке Малькову восемь лет лагерей...
  Вот что здесь, в этой самой истории? - не судьба? Так точно и есть - судьба! А представляется мне, что в этом есть нечто материальное, заложенное в нашу генетическую память, как цепочка - случайная кодовая комбинация, которой человек вунужденно подчиняется, то есть руководствуется и, следовательно, хочет-не хочет, а вступит на ту самую тропиночку, последнюю в своей жизни. Для кого-то это - неизлечимая болезнь, для кого-то - топор случайного сумасшедшего убийцы (помнишь ли судьбу о. Александра Меня?). В этой случайной комбинации - элементы из жизненного опыта предыдущих поколений - отца, матери, деда с бабкой и т.д., - которые могут наследоваться. Наследуются ведь физические признаки? Почему не могут наследоваться какие-то события из жизненного опыта родителей и прародителей? Даже и из собственной жизни любые события - и незаметные, на первый взгляд, - копируются и остаются в подсознании, а некоторые из них и в памяти, как вот у меня этот случай, что я тебе рассказал. От этих "закладочек" и зависит, по какой дорожке человек пойдет и завершит свою жизнь. Тут должны из случайностей формироваться закономерности, особенно отчетливые, наверное, у однояйцевых близнецов, я бы и сам поинтересовался и проследил эти закономерности на близнецах, но мой жизненный цикл близок, мне кажется, к завершению: не успею. Да и лень. Внешне, по крайней мере, моя "теория" кажется мне очень мудрой и красивой, а что красиво - то не далеко от истины. И не спорь со мной! Главное: это ни в коей мере не противоречит нашей с тобой Православной Вере. Не так ли?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"