Александру Павловичу не спалось. Самолет ровно и привычно сопел, как хронический астматик с придыханием и сипящим свистом, исторгающий из своей груди тяжелый воздух. Легкое потряхивание корпуса изредка напоминало о том, что они летят, а не стоят на земле в ожидании разрешения на взлет. Такое бывало, когда однажды он просидел в салоне самолет почти шесть часов, но так и не дождался взлета.
Рядом уже несколько часов посапывала жена, погрузившаяся в неглубокий дорожный сон. В своих креслах безмятежно спали соседи. Казалось, весь мир спал, а он все никак мог заснуть, ворочался, будто медведь в тесной клетке, пытаясь определить ноги и руки в самое удобное положение.
Александр Павлович и его жена летели на Филиппины через Гонконг, чтобы отдохнуть от заснеженной России. Россия была далеко позади, наверное, часах в четырех лета. Когда они с женой покидали аэропорт -- неожиданно пошел снег, легкий, похожий на мелкий пушок, настолько мелкий, словно на небесах его пропускали через сито с микроскопическими ячейками. Кто-то сеял снежную муку, провожая его в дорогу. Говорят, что хорошо уезжать в дождливую погоду, а почему говорят -- неизвестно, вроде примета такая. Зимой вместо дождя идет снег, что, наверное, тоже можно посчитать за хорошую примету.
Он повернулся в кресле, чтобы посмотреть в иллюминатор. Самолетное окно оказалось плотно задраенным пластмассовой шторкой по просьбе стюардесс, отделяя пассажиров от ночного безмолвия. Александр Павлович потянулся через спящую жену, поднял шторку иллюминатора. Вдалеке голубыми огоньками проплывали звезды, много звезд, не сосчитать. Раньше он, наверное, нашел бы для них, какое-то сравнение, представил бы в виде бесчисленных светлячков или осколков гигантского зеркала, разбитого злой Снежной королевой. Сейчас ему было не до того. Умиротворенно смотрел он в окно, смотрел бездумно, отрешенно. Мыслей не осталось. Он сам себе казался часть всего сущего, частичкой Вселенной, помещенной в сосуд, называвшийся салоном самолета. Частичка, перемещающаяся из пункта А в пункт Б.
Двигатели почти неслышно гудели, отделенные от пассажиров прочными стенками фюзеляжа, сводящими на нет сиплый звук гигантских турбин. Под их равномерный шум хорошо было дремать, однако Александру Павловичу не спалось, им овладела скука, поглотившая его с головой с начала полета. В Москве осталась работа, остались привычные разнообразные занятия, заполняющие устоявшийся быт. Здесь же он оказался вдруг лишенным всего этого.
Он посмотрел фильм на экране монитора впередистоящего кресла, поиграл в компьютерные игры. Всё было не то, неинтересно. Некоторое разнообразие в скучный полет внесли худенькие симпатичные стюардессы -- представительницы восточной азиатской страны, разносящие самолетный ужин. Еда оказалась вкусной, замечательной, не такой, как кормили на внутренних рейсах, но веселее не стало, вернее, еда не развеяла скверное настроение, охватившее его.
Александр Павлович не мог бы сказать, что скука была ему свойственна, и все же в этот раз... Она накрыла его неожиданно, будто гигантской океанической волной накрывает подвернувшийся в шторм неустойчивый кораблик. Скука -- этот постоянный спутник одиночества, совсем заморозила его сердце, и ему отчаянно захотелось выпить, согреться. Только ночью стюардессы не носят напитков, ночью все спят.
Александр Павлович поднялся, пошел к туалетам совсем не для того, чтобы справить большую или малую нужду. У него возникал идея развеяться, пройтись, как он делал это в Москве, гуляя по тихим улицам вокруг Полянки или Хамовников. Но сейчас в Москве было холодно и снежно.
Возле туалетов никого не оказалось. Горели зеленые огоньки плафонов, оповещающие, что места для облегчения телесных потребностей свободны, двери оказались плотно закрыты. Он оглянулся -- позади ряды спящих. Он посмотрел вперед и увидел то же самое.
Волна скуки погнала его дальше. Он вспомнил, что если по узкой лестнице подняться на второй этаж самолета, то там есть бар и бармен, возможно, не спит. План казался Александру Павловичу простым и незамысловатым: выпить несколько стаканов двойного виски, прийти в соответствующее философское состояние и пойти, наконец, спать, составить компанию дремлющей жене.
За барной стойкой дремал бармен. Он такой же, как и остальной экипаж -- уроженец азиатской страны -- раскосые глаза, широкие скулы. Бармен проснулся, на его толстых губах появилась улыбка, и Александр Павлович не мог понять -- искренняя она или фальшивая. Там, где все улыбаются, не различишь притворства.
Александр Павлович расположился не узком стульчике и попросил на корявом английском:
-- Плииз, гив ми дабл виски.
Бармен, поняв его, кивнул головой, а может только сделал вид, что понял, но все же налил стакан виски. Александр Павлович взял его, начал пить маленькими глотками, затаенно прислушиваясь к себе. Он, кончено, не ждал, что скука тут же его покинет. Куда ей деваться? Скука не может просто так оставить самолет, если все двери задраены. Однако Александр Павлович надеялся, что после нескольких глотков появятся позитивные мысли, некая позитивная волна, смывающая депрессивный настрой.
-- Скучаете? -- вдруг слышит он за спиной женский голос. Вопрос звучит на русском.
Высокая женщина славянского типа, симпатичная, блондинистая, с едва приметным загаром на лице, садится возле него. Ночное скудное освещение только подчеркивает смуглость её лица. "Уже загорела, -- удивляется Александр Павлович, -- а снова летит на юг".
-- Мне... -- и женщина попросила бокал виски с содовой, только на более правильном английском языке. Александру Павловичу, небольшому знатоку иностранных слов, её произношение кажется идеальным.
Она получает свой виски, отпивает глоток и вопросительно смотрит на ночного соседа. Вопросительно -- оттого, что не получила ответ на свой вопрос.
-- Я? Вы меня спрашиваете? -- уточняет Александр Павлович. Он не знает, как себя вести с загадочной незнакомкой.
-- А здесь кто-то есть еще?
Она демонстративно обводит взглядом барную стойку, ряды спящих пассажиров бизнес-класса, хотя в спящим виде они не отличались от своих собратьев по эконом-классу. Во сне все одинаково безмятежны, расслаблены, без привычных амбиций, без особых желаний и эмоций.
Женщина, сидящая рядом, ждёт ответа, внимательно смотрит на него, и в тусклом свете ночного освещения Александр Павлович не может разобрать, какого цвета у неё глаза -- зеленые, карие, синие... Он безуспешно присматривается, женщина загадочно улыбается, а затем повторяет свой первый вопрос:
-- Так вы скучаете?
-- Пожалуй, да, скучно! -- Александр Павлович нерешительно мямлит, до конца не определившись, что ему дальше делать -- уйти восвояси или поболтать с незнакомкой, коротая время.
-- Мне тоже скучно. Вас как зовут?
-- Александр Павлович.
-- А меня Инга.
Седеющие брови Александра Павловича удивленно вздымаются вверх, он давно не слышал этого имени.
-- Что не ожидали? -- женщина смеется. -- Да, да, Инга. Звучит, как дикая собака Динго.
-- Наверное, -- неопределенно отвечает Александр Павлович, не читавший книгу Фраермана.
-- Успокойтесь, я пошутила! Меня зовут просто Мария.
-- Опять шутите?
-- На этот раз нет.
Мария допивает стакан виски и просит еще. Александр Павлович делает то же самое. Его неожиданно занимает этот разговор, будто он, наконец, нашел верное средство потянуть время пока долгожданный сон не позовет в самолетное кресло.
-- А вы знаете, -- говорит она и в глазах её -- серых, золотистых, черных, вспыхивают шутливые искорки, -- а вы знаете, что у вас греческий профиль?
-- У меня? -- поражается Александр Павлович, не подозревавший о таких достоинствах своего лица.
-- Конечно!
Неожиданно, она протягивает руку, берет его за нос и поворачивает профилем к себе. Голова Александра Павловича, словно это голова пластиковой куклы, безвольно подчиняется руке Марии.
-- Вот, -- замечает она, и в её голосе просыпается неподдельный интерес, будто до этого она только придумывала, а сейчас нашла подтверждение своим фантазиям, -- профиль у вас точно греческий, прямой, как будто по линейке. А может римский... Я всегда путалась между ними. А вы не знаете, в чем разница?
-- Разница? Между кем?
Александр Павлович, под размягчающим действием виски теряет способность логически мыслить и не улавливает нить рассуждений своей соседки.
-- Между кем, вы говорите?
-- Между греческим и римским профилем, Палыч. Кстати, можно, я буду звать вас Палычем? Это как-то по-домашнему. Звучит уютно.
Александр Павлович неуверенно пожимает плечами.
-- Зовите! Если вам так нравится...
-- Именно, нравится! Ну как, тебе уже не так скучно?
Он вдруг отмечает, что она перешла на "ты". Что же, ожидаемый переход. "Аферистка! -- убежденно решает Александр Павлович. -- С чего это подходить ко мне, когда здесь много других мужчин, молодых, симпатичных, богатых?" Он косится на спящий ряд джентльменов и леди, путешествующих бизнес-классом.
Мария перехватывает его взгляд.
-- Да, -- вздыхает она, -- они всем хороши, только спят. С ними одна скука, не то, что нам с тобой. Верно, Палыч?
-- Да...
Палыч замечает, что третий стакан виски очень быстро опустел и просит еще один.
-- А, ты, выпивоха! -- улыбается она. -- Никак любитель приложиться? Или здесь пошел в отрыв без мамочки?
-- Ну, почему? -- возражает Александр Павлович с серьезным видом.
-- Что почему? Сбежал от мамочки? Признавайся, признавайся!
Мария так же неожиданно, как прошлый раз, протягивает руку, но теперь уже не к носу Александра Павловича, а к его шевелюре и смело треплет жидкие седые волосы на темени мужчины.
"У меня же там ничего нет, -- с ужасом думает Александр Павлович, -- всего три волоска, вырвет, ведь последние! Хотя, -- он глядит размягченным взглядом на Машу и видит в её кофейных, изумрудных, жемчужных глазах вспыхивающие искры, -- хотя ей можно. Пусть трогает, сколько хочет и где хочет!"
-- Нет, -- бормочет он, -- ни от кого я не сбегал.
-- А, знаешь, что? -- вдруг предлагает она, -- пойдем вниз, там, у стюардесс должна остаться заначка.
-- Какая заначка?
-- Ну, виски, водка, ром. Всё, что осталось после ужина.
-- А, разве можно?
-- Палыч, не тупи! Нам можно, мы же не спим.
Они расплатились с барменом и Палыч, влекомый за руку Машей, поспешно спустился вниз по крутой лестнице. Женщина куда-то торопится, но Александру Павловичу невдомек куда, и зачем. Впереди еще полночи. Это приключение целиком захватывает его, он забывает об унынии, своей мнимой или кажущейся депрессии, и ему уже представляется, что ничего интереснее в этой пресной жизни он никогда не переживал.
-- Это здесь, -- между тем, произносит вполголоса Мария, когда они оказываются на кухне воздушного лайнера. Кухня, собственно, только называется так. На самом деле -- это отсек похожий на стеллажи с задвинутыми ящичками.
Мария деловито принимается рыться в них, поочередно выдвигая каждый из ящиков.
-- Ну что же ты, помогай! -- требует она, и Александр Павлович безропотно подчиняется, тоже принимаясь выдвигать и задвигать ящички.
В одном из таких контейнеров она натыкается на начатую бутылку водки, а он на пару пакетов с апельсиновым соком.
-- Не видел лед? -- интересуется Маша, ухватив бутылку водки одной рукой, второй, продолжая двигать ящики.
-- Нет.
-- Ладно, и так сгодится!
Она берет свободной рукой несколько пластиковых стаканов, идёт к салону, туда, где в полумраке, в свете скудного ночного освещения едва виднеются стройные ряды кресел, головы спящих беспокойным сном пассажиров, где дремлют дежурные стюардессы. Эта картина напоминает Александру Павловичу зал кинотеатра, в котором крутят скучный фильм и зрители, за неимением других вариантов, сочли за лучшее прикорнуть до конца сеанса.
Сразу у входа в эконом-класс оказываются два пустых кресла.
-- Повезло! -- вполголоса произносит она, располагаясь у окна.
Александр Павлович неловко опускается рядом и вдруг именно здесь, в темноте, он смелеет, неожиданно для Маши притягивает ее к себе, целует в губы. Она вырывается.
-- Ах ты проказник! -- говорит она вроде строго, но Александр Павлович не чувствует в её голосе серьезности. Более того, он видит её смеющиеся нефритовые или янтарные глаза, сверкающие особым блеском в тусклом свете дежурного освещения.
-- Разливай, Палыч! Разливать -- это мужское дело.
Она подставляет стаканчик, Александр Павлович наливает водку, потом сок. То же самое, он проделывает и со своим стаканчиком, поставив его на откидной столик.
-- За встречу! -- по-простому произносит она тост, а затем чокается с ним. Пластик не издаёт никаких звуков.
Они выпивают, после чего Маша, неожиданно сильно взяв его голову своими руками, притягивает к себе и целует так, что у Александра Павловича перехватывает дыхание.
-- Вот как надо, -- выдыхает она, -- вот как надо целоваться!
-- Это зачем, почему? -- с недоумением вопрошает он. -- Ты же...
-- Не парься, Палыч! Так захотелось. Мы с тобой на одной волне.
-- На одной волне?
-- Конечно! Ты разве еще не понял? Давай по новой!
Александр Павлович подчиняется. Он тянется за бутылкой водки, наливает, добавляет сок и в этот момент ощущает себя по-настоящему смелым, раскованным, дерзким. Неужели это все из-за нее? Ему хочется вскочить, заорать дурным голосом на весь салон, а потом посмотреть, что из этого получится. Или включить музыку, какой-нибудь медленный танец, и, прижавшись к Маше, расслабиться под негромкие мелодичные звуки, танцевать меж кресел прямо в проходе, хотя он и узкий. Ему хочется ощутить ее тело, почувствовать запах волос и еще целоваться так, как они только что делали.
-- Ты кем работаешь, -- вдруг спрашивает Маша, -- там, в Москве?
-- Я? В страховой компании, взыскиваю дебиторскую задолженность. А ты?
-- А я зубной врач. Дергаю зубки деткам. Как, прикольно?
-- По-моему, нормально.
-- Да ладно! Признайся, не ожидал?
-- Нет! -- отчего-то кривит душой Александр Павлович, хотя ему, на самом деле все равно где и кем она работает. Главное ведь не это, главное -- настроение, волна.
-- Я тебя не утомила расспросами?
-- Нет, -- опять отвечает он, и на этот раз не лжет. -- Спрашивай, о чем хочешь!
-- Не буду! Нельзя знать всё. В недоказанности есть своя тайна, прелесть тайны. Не находишь? Ведь так, ты будешь кто? Стареющий мужчина, Палыч, работающий в страховой компании. Мужчина со своими проблемами, комплексами. Да и я...
Она замолкает, точно собираясь с мыслями, но мизинцем пододвигает ему свой стаканчик и Александр Павлович вынужден повторить процедуру. Сначала водка, потом сок. Он чувствует, что сильно опьянел.
"Зачем я так нажрался? -- приходят панические мысли. -- Если моя Инна Анатольевна проснется, то настучит по лысине".
Мария пьёт молча. Она вдруг делается молчаливой, и он не понимает в чем дело: то ли запас бодрости иссяк, то ли волна, поднявшая их на гребень, как двух удачливых серфингистов, вдруг сошла на нет, и они оказались на берегу, с теперь уже не нужными досками для серфинга.
Меж тем она берёт его за левую руку -- он уже не боится её касаний, -- притягивает к себе, они целуются, но теперь уже не порывисто и страстно, как раньше, а нежно и медленно. Затем Маша поворачивает его запястье, смотрит на часы, поблескивающие золотистым блеском на руке Александра Павловича.
-- Боже мой! -- удивляется она, -- осталось два часа лету. Сейчас свет зажгут. Всё, Палыч, спасибо за компанию, я побежала.
-- А... -- он порывается что-то спросить, но женщина угадывает его мысли.
-- Телефон, адрес? Перестань! Мы замечательно провели время. Только и всего!
Она идет. Её колени касаются его коленок, и ему хочется продолжить безумство -- схватить её ноги, прижаться к ним лицом, и целовать, целовать... Но ничего этого он не делает, Александр Павлович сидит будто окаменев.
"Что со мной? -- ужасается он, -- неужели влюбился? Но я её не знаю. Я даже не видел её при свете дня!.. Черт! Мне тоже надо возвращаться".
Палыч тяжело встает, чувствуя, будто груз прожитых лет внезапно навалился на него и теперь тянет вниз, и отправляется к своему месту, где ничего не изменилось. Жена -- Инна Анатольевна, тихо спит на боку, подложив под шею надувную подушку. Экран монитора переднего кресла, который он оставил включенным, теперь погас, олицетворяя собой закончившегося для него приключение. Но, как ни странно, скука к нему не вернулась, его захватили воспоминания.
Он плюхнулся в кресло, принялся вспоминать Машу, встречу в баре, её голос. Он представил её одну. Она ведь может лететь на отдых одна. Гордая, независимая женщина, женщина, знающая себе цену. Или она может лететь с любовником, непременно молодым, красивым. Такие женщины всегда находят молодых красавцев. На их месте мог быть и он, Александр Павлович. Он еще не стар. Конечно, не сравниться с молодыми, но тоже ничего. Как старое вино в дубовой бочке -- терпкое и ароматное.
И, конечно, она не зубной врач. Откуда? Разве такие женщины бывают зубными врачами? Она... Александр Павлович коротко задумывается. Она хваткая женщина, бизнесовая. У неё свое дело, дающее хороший доход благодаря её деловым талантам. Она может владеть сетью ювелирных магазинов или магазинов высокой моды. Конечно, она связана с модой, не иначе!
В салоне включили свет -- они и в самом деле подлетали к Гонконгу.
-- Пузик, ты что, не спал всю ночь? -- раздался сбоку голос проснувшейся жены и этот голос привел его в чувство. Он, Александр Павлович, солидный человек, у него жена, взрослые дети, у него жизнь, исключающая сумасбродство.
-- Почему, спал! -- притворился он, потому что, если сказать, что не спал, это вызовет поток новых вопросов. Если не спал -- чем занимался? Куда ходил? Кого видел? Нет, проще сказать, что спал.
Жена удовлетворенно отвернулась, начала готовится к завтраку, который уже принялись развозить. Александр Павлович опустил столик, отстегнув его от переднего кресла, и откинувшись назад, расслабился в ожидании раскосых стюардесс. Его движения были плавными и спокойными, движениями проснувшегося человека и все же Инна Анатольевна насторожилась. Она потянула носом воздух, поморщилась.
-- Ты пил?
Палыч замер. Если сказать "да", последует вопрос: "Где взял?" Вернее, два вопроса -- этот и второй: "С кем пил?"
-- Лапа, а что пахнет? Я вчера брал водку у стюардесс. Не помнишь?
-- Нет. Ты, вроде, брал виски.
-- Сначала виски, а потом водку. Ты уже дремала.
Инна Анатольевна опять успокоилась -- в самом деле, она могла не заметить, как муж приложился к беленькой. Ладно, здесь в самолете можно! Порции небольшие, много не наливают.
Они поели принесенный завтрак. Александр Павлович все время представлял, что сейчас делает Маша. Как она ест и с кем. Как держит вилку, пусть вилка пластиковая. Ему интересно было воображать каждую мелочь. Это ведь не шутка -- провести почти всю ночь с молодой женщиной, особенно в его возрасте.
-- Пузик, ты чего, не проснулся? Какой-то задумчивый с утра. Ласты взял с собой? Учти, я не ложила!
-- Лап, я все собрал, и ласты, и маску с трубкой. Будешь заниматься сноркингом за милую душу.
В это время капитан судна объявил о снижении. В окне иллюминатора показались высокие башни жилых и офисных домов китайского города, окруженные горным рельефом. Самолет заходил на посадку со стороны моря. Далекие волны внизу пенились мелкими гребешками, и беспокойный ветер срезал их верхушки, нивелируя под единый, только ему ведомый стандарт. "Меня тоже так, -- вдруг пришла в его голову странная мысль, -- жизнь выровняла под единый стандарт. Срезала макушку, чтобы не высовывался".
-- Пузик, возьми меня за руку. Ты же знаешь, как я волнуюсь при посадке!
Палыч подчинился воле жены, взял её за руку, закрыл глаза. Самолет, медленно снижаясь, трясся, точно в лихорадке. Но вот прозвучал глухой стук, и за окном с огромной скоростью понеслась бетонная полоса. Самолет затормозил.
В большом аэропорту Гонконга оказалось непривычно тихо и пустынно. Пассажиры их рейса нестройной толпой отправились в разные стороны -- кто в город, кто на пересадку.
-- Нам на трансфер! -- жена потянула Александра Павловича за рукав в сторону входа для транзитных пассажиров.
"Ты опять потерял кепку! Ну, в чем дело?"
Тут Палыч услышал знакомый женский голос, только более высокий, раздраженный. Он оглянулся.
Позади них шла она, Мария. Её сопровождал высокий моложавый муж и двое детей. Раздраженная реплика женщины адресовалась старшему ребенку -- подвижному мальчику лет десяти. Следом за ним, стараясь не отставать, быстро шла девочка, с любопытством озирающаяся по сторонам. Мария заметила, что Александр Павлович обратил на нее внимание, но ничто на ее лице не изменилось, она лишь скользнула по нему безразличным взглядом, как смотрят на незнакомых людей.
-- Нет, Маша, кепка Андрея у меня! -- произнес ее муж.
Александр Павлович неожиданно почувствовал себя ужасно уставшим. Он побрел медленно, едва волоча ноги, не успевая за женой. Ноги почти не шли -- сказывалась то ли усталость от бессонной ночи, то ли разочарование в том, что Мария оказалась не владелицей магазинов высокой моды, не загадочной незнакомкой, а обыкновенной, посредственной женщиной, каких вокруг много.
Их ждала стойка регистрации на рейс, связывавший Гонконг с одним из небольших филиппинских островов, на который они летели. Мария отправлялась с семьей в другое место.
-- Не отставай! - бросила ему жена, шедшая впереди и почувствовавшая, что Палыч притормозил. Он всегда удивлялся этой женской особенности, угадывать местоположение мужчины в пространстве. Однако несмотря на команду жены Палыч не спешил ускоряться.
И вот среди пассажиров он вновь видит Машу, ее семью, подходит ближе, испытывая мучительно желание бросить прощальный взгляд на нее. Но разве она того стоит? Он задается этим вопросом, пытаясь себя отговорить. "Она ведь замужняя женщина, -- думает он, -- наверное, крикливая и вздорная баба". К тому же, ее ответный взгляд вряд ли что-то скажет, ведь романтика прошла, наступили будни.
Он еще медлит немного, но желание оказывается сильнее, и он смотрит на нее, прямо в ее лицо, в ее глаза. Женщина, как он и ожидал, не обращает на него никакого внимания, будто он стал прозрачным стеклом, одномоментно превратился в невидимку. Маша занята семьей, перелетом в конечный аэропорт, она ищет свою стойку регистрации. Александр Павлович уже хочет отвернуться, но Мария... Она вдруг бросает на него мимолетный лукавый взгляд, в котором ему видятся озорные огоньки, мерцающие в ее синих, зеленых или карих глазах, каких именно -- он так и не понял, не разглядел. Еще мгновение, и она ведет свою семью дальше. Уходит.
Его охватывает непривычный озноб, неудержимая жажда действий, он вновь чувствует себя на гребне волны, как тогда, в ночном самолете. Палыч решительно идет вперед, обгоняя жену, других пассажиров. Сейчас он настигнет Машу и попытается узнать настоящий цвет ее глаз, покажет ей, что еще не потерянный для женского общества человек, и что у них может все получиться...
Он прибавляет шаг, торопится, но не догоняет ночную спутницу, а только достигает конца очереди у своей стойки. Инна Анатольевна с удивлением смотрит на него.
-- Какая муха тебя укусила? -- недовольно хмурит она брови.
Он не отвечает, отворачивается, улыбается в сторону. Он понял какой цвет глаз у Маши, хотя и не догнал ее. У незнакомой женщины, избавившей его от ночной скуки, бывшей с ним на одной волне, глаза могут быть только цвета морской воды, потому что море притягивает к себе как бездна.
Одна ночная встреча, конечно, не может изменить его жизнь. Он взрослый человек с устоявшимися взглядами и привычками, но эта встреча, позволила взглянуть на себя со стороны. И под воздействием минуты, этой женщины, прошедшей ночи, он вдруг представляет, как изменит свою жизнь: наладит отношения со взрослыми детьми, возьмёт бразды семейного правления в свои руки, скажет веское слово Инне Анатольевне. Он будет на волне! Теперь у него всё будет хорошо, просто замечательно.
-- Ты чего застыл как монумент? -- голос жены грубо отрывает его от захватывающих планов. -- Видишь, очередь ушла? Давай, тащи чемодан!
Он растерянно смотрит вперед. Очередь, действительно, ушла, а он задерживает тех, кто встал позади. Вот так всегда, он вечно тормозит в присутствии жены. Он тяжело вздыхает, берется за ручку чемодана, чтобы подкатить его ближе к стойке регистрации и вдруг останавливается.
Эта волна закончила свой бег. Она вынесла его, Палыча, в тихое место, спокойно улеглась на берегу. Но за первой волной вздымаются другие, и кто знает, какими они будут... Ему же остается только ждать и верить, что он опять окажется на одной волне с незнакомкой, ощутит в себе сладкий трепет сердца, будет бесконечно долго вглядываться в ее глаза неуловимого цвета, глаза живые и нежные. И вновь будет чувствовать себя до боли счастливым.