Лебединский Дмитрий Юрьевич : другие произведения.

Возвращаясь в детство

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

ВОЗ­ВРА­ЩА­ЯСЬ В ДЕТ­СТ­ВО

   По­ка что-то пом­нит­ся, да­ле­ко не всё, - ка­ки­ми-то фраг­мен­та­ми из те­перь уже очень да­лё­ко­го дет­ст­ва, и по­ка па­мять хра­нит мои дав­ние днев­ни­ко­вые за­пи­си, не­од­но­крат­но, до са­мо­го их унич­то­же­ния, чи­тан­ные мною в дос­та­точ­но взрос­лом воз­рас­те, по­ка жи­во вос­по­ми­на­ние рас­ска­зов обо мне мо­ей ма­те­ри, - мне хо­чет­ся это со­хра­нить, и из опа­се­ния за со­хран­ность соб­ст­вен­ной па­мя­ти, пе­ре­не­сти всё это на бу­ма­гу. Дай Бог, что­бы ко­му-ни­будь это бы­ло ин­те­рес­но, а воз­мож­но, и по­учи­тель­но.
   Лёш­ка, ма­лень­кий тще­душ­ный маль­чиш­ка с тре­уголь­ным ли­цом и серь­ез­ны­ми се­ры­ми гла­за­ми, был един­ст­вен­ным, и го­ря­чо лю­би­мым сы­ном у ма­те­ри. От­ца он не пом­нил. Всё, что он знал о нём, - это бы­ли пись­ма (весь­ма ред­кие) с фрон­та, или из гос­пи­та­лей, да офи­цер­ский ат­те­стат, не­по­нят­но как вы­гля­дев­ший, по ко­то­ро­му мать по­лу­ча­ла день­ги. В Горь­ков­ской гос­ти­ни­це, в ко­то­рой он с ма­те­рью и со сво­ей тёт­кой Ли­дой, ма­ми­ной млад­шей се­ст­рой, по­сле отъ­ез­да их из Ле­нин­гра­да они жи­ли во вре­мя эва­куа­ции, - от­цов­ских фо­то­гра­фий не бы­ло. По этой при­чи­не, Лё­ша про­из­воль­но со­ста­вил для се­бя порт­рет от­ца, на­де­лив сво­его ро­ди­те­ля и из­ряд­ным рос­том, и мо­гу­чим те­ло­сло­же­ни­ем. Ско­рее, отец его на­по­ми­нал пла­кат­но­го вои­на в бу­дё­нов­ке, ко­то­рый, ут­кнув па­лец в ка­ж­до­го, кто имел не­ос­то­рож­ность гля­нуть на не­го, сер­ди­то спра­ши­вал: "Ты за­пи­сал­ся в Крас­ную ар­мию?" Лёш­ка в ар­мию не за­пи­сал­ся, - и ему бы­ло стыд­но. По со­вес­ти го­во­ря, он был бы со­всем не про­тив то­го, что­бы, как сле­ду­ет воо­ру­жив­шись, пой­ти, и вздуть этих про­кля­тых фа­ши­стов, но ему бы­ло жал­ко ос­тав­лять ма­му од­ну. Она так и го­во­ри­ла: "Ку­да ж я то­гда без те­бя де­нусь?" Жаль ма­му! Ей, дей­ст­ви­тель­но, без Лёш­ки не­ку­да бу­дет деть­ся. Лё­ша за­дум­чи­во ис­сле­до­вал не­дра сво­его но­са, при­ки­ды­вая так и этак, ку­да бы оп­ре­де­лить ма­му на вре­мя, по­ка он бу­дет раз­би­рать­ся с фа­ши­ста­ми. Не най­дя по­ка ре­ше­ния, он вы­шел из ком­на­ты в ог­ром­ный ко­ри­дор гос­ти­нич­но­го эта­жа, где они с ма­мой и тёт­кой за­ни­ма­ли от­дель­ный но­мер из двух не­боль­ших ком­нат как эва­куи­ро­ван­ная се­мья воюю­ще­го офи­це­ра. Вся гос­ти­ни­ца бы­ла за­се­ле­на та­ки­ми же, как они, семь­я­ми, и, ес­ли хо­ро­шень­ко по­ис­кать, мож­но бы­ло в лю­бое вре­мя дня най­ти се­бе для игр то­ва­ри­ща со­от­вет­ст­вую­ще­го воз­рас­та. По при­чи­не бо­лез­ни, Лёш­ка от дет­ско­го са­да был вре­мен­но от­стра­нен, но на­де­ж­да най­ти ко­го-ни­будь из та­кой же бо­ля­щей ком­па­нии, за­став­ля­ла его де­лать по­квар­тир­ный об­ход. Спус­кать­ся эта­жом ни­же он не хо­тел. Там жил до­воль­но про­тив­ный маль­чиш­ка, го­дом стар­ше Лёш­ки, и ужас­но драч­ли­вый. Маль­чик, прав­да, имел са­мо­кат, на ко­то­ром це­лы­ми дня­ми го­нял по ко­ри­до­ру, но он ни­ко­гда не да­вал сво­его са­мо­ка­та де­тям млад­ше се­бя. Про­тив­ный, в об­щем-то, маль­чик.
   Лёш­ка сту­чал­ся во все две­ри под­ряд, и тер­пе­ли­во ждал, по­ка кто-ни­будь от­клик­нет­ся. Не до­ж­дав­шись от­ве­та, он под­хо­дил к сле­дую­щей две­ри. Не­ко­то­рые он про­пус­кал, так как знал, что там жи­вут де­ти не ров­ня ему по воз­рас­ту. Из-за од­ной та­кой про­пу­щен­ной им две­ри, вдруг вы­су­ну­лась лох­ма­тая го­ло­ва маль­чиш­ки лет вось­ми, а за­тем, и он сам: c бин­то­вой по­вяз­кой на шее, а по­верх неё, уку­тан­но­го ша­лью, пе­ре­кре­щен­ной крест-на­крест на гру­ди, и с уз­лом на спи­не, смеш­но тор­ча­щим ме­ж­ду его ло­па­ток, слов­но по­те­ряв­шие своё при­выч­ное ме­сто за­я­чьи уши.
   - Эй! - хри­п­ло крик­нул он.- Иди сю­да!
   Лёш­ка обер­нул­ся, и, по­ви­ну­ясь при­зыв­но­му ма­но­ве­нию ру­ки, не­сме­ло при­бли­зил­ся, ожи­дая ка­ко­го-ни­будь под­во­ха со сто­ро­ны слиш­ком для не­го боль­шо­го маль­чи­ка. Маль­чиш­ка схва­тил Лё­шу за ру­кав, и по­тя­нул его к се­бе. Лёш­ка, на­дув­шись, за­со­пел, и ру­кой упёр­ся в двер­ной ко­сяк, не да­вая вта­щить се­бя в по­ка­зав­шую­ся ему вра­ж­деб­ной ком­на­ту.
   - Ты что упёр­ся? Иг­рать не хо­чешь? - спро­сил его хри­п­лым го­ло­сом маль­чиш­ка.
   Вот ещё! Как не хо­теть!? Од­на­ко Лё­ша ни­ко­гда не ви­дел, что­бы иг­рать при­гла­ша­ли та­ким спо­со­бом.
   - Мне го­во­рить боль­но, - про­си­пел маль­чик, все ещё дер­жа Лё­шу за ру­кав. - Пой­дёшь иг­рать-то?
   Лё­ша кив­нул го­ло­вой, сглот­нув слю­ну, на­бе­жав­шую от вол­не­ния в рот. Он не­сме­ло пе­ре­сту­пил по­рог чу­жой квар­ти­ры, имев­шей, как и у них са­мих, кро­хот­ную при­хо­жую и квад­рат­ную, не­боль­ших раз­ме­ров ком­на­ту. Кро­вать, стол и па­ра стуль­ев - всё, как у нас, - оце­нил об­ста­нов­ку Лё­ша, и это его ус­по­кои­ло. В цен­тре ком­на­ты на по­лу стоя­ла боль­шая кар­тон­ная ко­роб­ка из-под пе­че­нья, в ко­то­рой до­вер­ху бы­ли на­ва­лом сва­ле­ны раз­ные иг­руш­ки. От­пус­тив Лёш­кин ру­кав, маль­чик мол­ча по­до­шел к ко­роб­ке, и пе­ре­вер­нул её на пол. Гла­за Лё­ши раз­бе­жа­лись от оби­лия не­ви­дан­ных им рань­ше иг­ру­шек. Маль­чик то­ро­п­ли­во за­гру­жал об­рат­но в ко­роб­ку вы­ва­лен­ное на пол бо­гат­ст­во, ото­дви­нув в сто­ро­ну од­ну пло­скую кар­тон­ную ко­роб­ку, па­ру де­сят­ков раз­ных ку­би­ков и пла­шек, ото­брав из уби­рае­мой час­ти иг­ру­шек оло­вян­ных сол­да­ти­ков, де­ре­вян­ный танк, са­мо­дель­ный гру­зо­вик и пуш­ку. Лё­ша, всё ещё вни­ма­тель­но сле­див­ший за дей­ст­вия­ми маль­чи­ка, на­ко­нец-то по­нял смысл его дей­ст­вий и из раз­би­рае­мой ку­чи иг­ру­шек вы­ло­вил че­ты­рёх шах­мат­ных ко­ней, по­сле че­го маль­чик одоб­ри­тель­но хлоп­нул его по пле­чу. Он оце­нил Лё­ши­ну ини­циа­ти­ву. На­ко­нец, всё не­нуж­ное бы­ло за­гру­же­но об­рат­но в ко­роб­ку, ко­то­рая, что­бы не ме­ша­ла иг­ре, бы­ла за­дви­ну­та в угол ком­на­ты. Из ото­бран­но­го иг­ру­шеч­но­го иму­ще­ст­ва де­ти на­ча­ли фор­ми­ро­вать две ар­мии, при­чём, при яв­но от­сут­ст­вую­щем из­на­чаль­но чис­лен­ном и ка­че­ст­вен­ном па­ри­те­те сто­рон. Азарт­ный Лёш­ка очень бы­ст­ро ос­во­ил­ся, и, без вся­ко­го поч­те­ния к хо­зяй­ским пре­тен­зи­ям сво­его но­во­го зна­ко­мо­го, са­мо­воль­но урав­нял обе ар­мии. Яв­ное на­ду­ва­тель­ст­во маль­чиш­ки его не сму­ти­ло, но тре­бо­ва­ло вос­ста­нов­ле­ния спра­вед­ли­во­сти, как он сам её по­ни­мал, с воз­мож­но, не­боль­шим пре­иму­ще­ст­вом в свою сто­ро­ну. Со счё­том боль­шо­го ко­ли­че­ст­ва сол­да­ти­ков Лёш­ка спра­вить­ся не мог, и в этой час­ти ус­та­нов­ле­ния па­ри­те­та спо­ров не воз­ник­ло. Но два тан­ка у од­но­го яв­но пе­ре­ве­ши­ва­ли чис­лен­ность оди­но­кой ма­ши­ны на ко­лё­сах у Лёш­ки, изо­бра­жав­шей танк, по­то­му что в её ка­би­ну был за­тол­кан ог­ры­зок ка­ран­да­ша, сим­во­ли­зи­рую­щий со­бою пуш­ку. По­сле не­боль­шо­го спо­ра, ко­то­рый хо­зяи­ном иг­ру­шек вёл­ся хри­п­лым ше­по­том, а Лёш­кой - сбив­чи­вой от воз­му­ще­ния ско­ро­го­вор­кой, един­ст­вен­ное ору­дие бы­ло от­да­но Лё­ше в ка­че­ст­ве ком­пен­са­ции за лиш­ний танк. Иг­ра на­ча­лась. По­на­ча­лу, ка­ж­дый из про­тив­ни­ков бро­сал два ку­би­ка с точ­ка­ми на них, ко­то­рые нуж­но бы­ло счи­тать и по их сум­ме оп­ре­де­лять оче­рёд­ность, а по­том уже, и даль­ность хо­да. Лё­ша счё­та не знал, и, до­вер­чи­во гля­дя в ли­цо сво­его но­во­го при­яте­ля, ожи­дал от то­го сум­мар­но­го счё­та, ко­то­рый ока­зал­ся со­всем не в Лё­ши­ну поль­зу. Яс­но, что пер­вым дол­жен был хо­дить хо­зя­ин иг­ру­шек, что он и сде­лал, про­дви­нув на не­сколь­ко пар­ке­тин па­ру сво­их тан­ков. Лёш­кин ход, был по­че­му-то мно­го ко­ро­че. Его по­пыт­ка, па­рой шах­мат­ных ко­ней с хо­ду ата­ко­вать тан­ки про­тив­ни­ка, бы­ла пре­се­че­на со­пер­ни­ком ря­дом с пе­хот­ным аван­гар­дом Лёш­ки. Оче­ред­ным хо­дом, тан­ки про­тив­ни­ка пе­ре­шли ней­траль­ную по­ло­су, ко­то­рую изо­бра­жа­ла по­ло­жен­ная на пол боль­шая чер­тёж­ная ли­ней­ка. Лёш­ка сно­ва бро­сил кос­ти, и они лег­ли вер­хом с боль­шим ко­ли­че­ст­вом то­чек - яв­но боль­шим, чем бы­ло у маль­чи­ка, но тот раз­ре­шил Лё­ше хо­дить опять ко­ро­че, чем толь­ко что хо­дил сам. Лёш­ка воз­му­тил­ся не­спра­вед­ли­во­стью.
   - У ме­ня боль­ше то­чек, - зая­вил он обид­чи­во, - а ты хо­дишь даль­ше ме­ня!
   - Счи­тать на­до уметь, - не­воз­му­ти­мо от­ве­тил со­пер­ник.
   До пя­ти Лёш­ка счи­тать уже умел, но, де­ло в том, что на ку­би­ках вы­па­да­ли и шес­тёр­ки, ко­то­рые нуж­но бы­ло ещё и скла­ды­вать, ес­ли хо­те­лось сде­лать ка­кой-ни­будь фи­гур­кой сол­да­та, или тем же тан­ком - длин­ный ход, а это­го Лёш­ка ещё не умел. Обоз­лён­ный Лёш­ки­ной бес­тол­ко­во­стью, маль­чик на­чал по хо­ду иг­ры, раз­дра­жен­но хри­пя, счи­тать вме­сте с ним циф­ры, и скла­ды­вать их. Лёш­ка, по­на­ча­лу пол­но­стью до­ве­рял сво­ему со­пер­ни­ку, но ко­гда тот, че­ты­ре сло­жив с тре­мя, по­лу­чил пять, Лёш­ка воз­му­тил­ся:
   - Не бу­ду с то­бой иг­рать! Ты жи­лишь!
   Он встал с по­ла, и на­пра­вил­ся к две­ри. За­по­доз­рив на­ли­чие в Лёш­ке на­чаль­ных по­зна­ний в ма­те­ма­ти­ке, маль­чик со­гла­сил­ся пе­ре­счи­тать об­щую сум­му хо­да, став­шей на па­ру пар­ке­тин длин­нее. Иг­ра, хоть и мед­лен­нее, чем хо­те­лось бы им обо­им, но по­шла. Лёш­ка, по­сле ка­ж­до­го бро­ска кос­тей, спо­рил со сво­им про­тив­ни­ком, за­став­ляя то­го по не­сколь­ку раз кря­ду вслух пе­ре­счи­ты­вать вы­пав­шую сум­му, что в кон­це кон­цов не­за­мет­но по­мог­ло ему са­мо­му ос­во­ить счет до две­на­дца­ти, од­но­вре­мен­но, по­няв и пра­ви­ла сло­же­ния. Это об­стоя­тель­ст­во, с од­ной сто­ро­ны, ус­ко­ри­ло са­му иг­ру, с дру­гой, - рас­строи­ло его со­пер­ни­ка. Пер­вая пар­тия иг­ра­лась дол­го. Лёш­ки­ны ко­ни ли­хо ата­ко­ва­ли тан­ки про­тив­ни­ка и пы­та­лись за­хва­тить их в плен. Со­пер­ник спо­рил с ним, что тан­ки силь­нее кон­ни­цы, и их взять в плен про­сто так нель­зя. Лёш­ки­на ор­то­док­саль­ная ве­ра во все­мо­гу­ще­ст­во ка­ва­ле­рий­ско­го клин­ка не по­зво­ля­ла ему ус­ту­пить сво­ему со­пер­ни­ку.
   - У ме­ня во­ро­ши­лов­цы и бу­дён­нов­цы. - зая­вил он, на­ко­нец, сво­ему со­пер­ни­ку, обес­ку­ра­жен­но­му этим до­во­дом.
   Та­кая по­ста­нов­ка во­про­са в рас­чёт при­ни­ма­лась, но, в ка­че­ст­ве ком­пен­са­ции, кон­ни­ца Лёш­ки­но­го про­тив­ни­ка ста­ла име­но­вать­ся ча­па­ев­ской. Так, два ма­ло­лет­них па­ца­на под­верг­ли ре­ви­зии ис­то­рио­гра­фи­че­скую вер­сию Гра­ж­дан­ской вой­ны, од­но­вре­мен­но, под­верг­нув со­мне­нию не­об­хо­ди­мость тех­ни­че­ско­го пе­ре­ос­на­ще­ния всей ар­мии. Про­изош­ло не­ко­то­рое сме­ше­ние по­ня­тий и воз­мож­но­стей раз­лич­ных ти­пов воо­ру­же­ния, и так­тик. Один "во­ро­ши­лов­ский" стре­лок, за­про­сто уби­вал из вин­тов­ки танк про­тив­ни­ка, танк гро­мил пуш­ку, пуш­ка - сол­дат, сол­да­ты - ка­ва­ле­рию, при­чём, сра­зу це­лой ди­ви­зи­ей, ка­ва­ле­рия, опять же, - танк. Вы­ве­ден­ный из се­бя не­спра­вед­ли­вым, по его мне­нию, со­от­но­ше­ни­ем сил на по­ле боя, маль­чик вско­чил, вы­хва­тил из ко­роб­ки не­сколь­ко де­ре­вян­ных ку­би­ков, и, изо­бра­зив рас­ки­ну­ты­ми в сто­ро­ны ру­ка­ми кры­лья са­мо­лё­та, сбро­сил эти ку­би­ки на ар­мию на­гло­го Лёш­ки, по­ва­лив бом­беж­кой по­ло­ви­ну его сол­да­ти­ков, уже вто­рич­но взяв­ших в плен тан­ки про­тив­ни­ка. Лёш­ка, обоз­лив­шись, на­под­дал но­гой по ар­мии про­тив­ни­ка и зая­вил, что его па­па - раз­вед­чик и взял их всех в плен. Маль­чиш­ка, на этот ко­вар­ный Лёш­кин акт оби­дел­ся, и, раз­вер­нув его за пле­чо к се­бе спи­ной, ко­ле­ном под­толк­нул аг­рес­со­ра к вы­хо­ду из ком­на­ты. В ко­ри­до­ре, Лё­ша, по при­выч­ке, об­сле­до­вав паль­цем свой нос, при­шел к вы­во­ду, что не­сколь­ко по­го­ря­чил­ся в иг­ре; мож­но бы бы­ло в чем-ни­будь со­гла­сить­ся со сво­им про­тив­ни­ком. Од­на­ко, вос­по­ми­на­ния о том, что его соб­ст­вен­ную ар­мию толь­ко что гро­ми­ли не­по­нят­но от­ку­да взяв­шие­ся са­мо­лё­ты, при­ве­ло его сно­ва в раз­дра­жен­ное со­стоя­ние, и он ре­ши­тель­но на­пра­вил­ся в даль­ний ко­нец ко­ри­до­ра, где под тор­це­вым ок­ном за­ме­тил чью-то фи­гур­ку, си­дя­щую на кор­точ­ках.
   - Эй! - хри­п­ло ок­лик­нул его зна­ко­мый го­лос за спи­ной.
   Лёш­ка ос­та­но­вил­ся, и обер­нул­ся. Маль­чик, как и в пер­вый раз, при­зыв­но ма­нил его ру­кой к се­бе. Лёш­ка, не слиш­ком то­ро­пясь, вновь при­бли­зил­ся к толь­ко что не­гос­те­при­им­но вы­пус­тив­шей его две­ри.
   - Пой­дем ещё по­иг­ра­ем! - пред­ло­жил Лёш­кин зна­ко­мец, с ко­то­рым они так и не удо­су­жи­лись за всё вре­мя иг­ры по­зна­ко­мить­ся, что­бы поль­зо­вать­ся хо­тя бы име­на­ми.
   - Как те­бя звать?- спро­сил Лё­ша, ус­та­вив­шись в ли­цо маль­чи­ка, на ще­ках ко­то­ро­го го­рел яр­кий ру­мя­нец, а на лбу и но­су бле­сте­ли би­се­рин­ки по­та.
   - Ким, - от­ве­тил маль­чик, - а те­бя?
   - Ме­ня Алё­шей звать. А по­че­му ты Ким?
   - Ком­му­ни­сти­че­ский ин­тер­на­цио­нал мо­ло­дё­жи - это аб­бре­виа­ту­ра та­кая, из ко­то­рой моё имя со­став­ле­но - со­всем не­по­нят­но по­яс­нил Ким, та­ин­ст­вен­но при­щу­рив­шись при этом.
   Лёш­ка не знал, что та­кое ин­тер­на­цио­нал, да ещё ком­му­ни­сти­че­ский, да ещё "аб­ри­ма­ту­ра" ка­кая-то, - всё не­по­нят­но, а, раз так, то нуж­но бу­дет у ма­мы по­ин­те­ре­со­вать­ся, - что тут к че­му. На вся­кий слу­чай, он по­нял, что это что-то та­кое важ­ное, да­же - сек­рет­ное, что тре­бо­ва­ло этой са­мой "аб­ри­ма­ту­ры". Он по­ни­маю­ще и серь­ёз­но кив­нул го­ло­вой. На­звав се­бя, он не за­ме­тил на ли­це маль­чи­ка ни­ка­кой ре­ак­ции, и это его слег­ка рас­строи­ло. За­га­доч­ность за­шиф­ро­ван­но­го име­ни маль­чи­ка и по­вяз­ка на гор­ле с тор­ча­щей из-под неё ва­той, то­же вы­зва­ли у Лёш­ки чув­ст­во, по­хо­жее на за­висть. Его же са­мо­го зна­чи­мость - это ка­ким-то об­ра­зом, при­ни­жа­ло в соб­ст­вен­ных гла­зах. Рас­стро­ен­ный, он ре­шил от­ка­зать­ся от про­дол­же­ния иг­ры. Ки­му яв­но не хо­те­лось ос­та­вать­ся в ком­на­те од­но­му, и он, вздох­нув, ре­шил за­ма­нить к се­бе Лёш­ку чем-ни­будь бо­лее ин­те­рес­ным.
   - У ме­ня книж­ки есть, - с нот­кой за­ис­ки­ва­ния ска­зал он.
   - С кар­тин­ка­ми? - серь­ёз­но по­ин­те­ре­со­вал­ся Лё­ша, и шмыг­нул но­сом, за­го­няя в ноз­д­рю не­ждан­ную со­плю, не ко вре­ме­ни вы­полз­шую от­ту­да. Кар­тин­ки он лю­бил, и пер­спек­ти­ва по­смот­реть их - его взвол­но­ва­ла по-на­стоя­ще­му.
   - Есть и с кар­тин­ка­ми, - ше­по­том под­твер­дил Ким, и, скри­вив­шись, сглот­нул слю­ну.
   Лё­ша, за­ме­тив бо­лез­нен­ную гри­ма­су на ли­це Ки­ма, де­ло­ви­то спро­сил: "Гор­ло бо­лит?" Ким, со­глас­но кив­нул, и про­шел вглубь ком­на­ты, где из-под кро­ва­ти вы­дви­нул ещё од­ну ко­роб­ку, за­пол­нен­ную книж­ка­ми в яр­ких об­лож­ках. Взяв пер­вую из них, он при­гла­шаю­ще раз­вер­нул ее пе­ред Лё­шей, уви­дев­ше­го на пер­вой же стра­ни­це кар­тин­ку, изо­бра­жаю­щую двух смеш­ных маль­чи­шек - Мак­са и Мо­ри­ца, как ска­зал Ким. Пат­рио­ти­че­ская ин­туи­ция сра­бо­та­ла в Лёш­ке, и он, по­доз­ри­тель­но по­ко­сив­шись на Ки­ма, спро­сил его: "Фа­ши­сты, что ли?" Ким по­мор­щил­ся, слов­но съел что-то ки­слое, и, воз­му­ща­ясь бес­тол­ко­во­стью сво­его ма­ло­лет­не­го зна­ком­ца, сер­ди­то про­ши­пел: "Нем­цы, - а не фа­ши­сты!"
   Лёш­ка не слиш­ком по­нял раз­ли­чие ме­ж­ду те­ми и дру­ги­ми, но, же­лая по­смот­реть до кон­ца книж­ку, на ка­ж­дой стра­ни­це ко­то­рой бы­ли ин­те­рес­ные кар­тин­ки, ре­шил по­ка не обо­ст­рять от­но­ше­ний с Ки­мом. У ма­мы спро­шу, ре­шил он. Он лис­тал книж­ку и рас­смат­ри­вал кар­тин­ки, а Ким чи­тал наи­зусть, не за­гля­ды­вая в неё, сти­хо­твор­ные под­пи­си к ним. Книж­ка ока­за­лась очень хо­ро­шей, и Лёш­ке да­же жал­ко ста­ло шкод­ли­вую па­ру, ко­гда он ус­лы­шал от Ки­ма: "...а стая уток и утят дое­ла крош­ки от ре­бят".
   - Мель­ник, на­вер­ное, фа­шист? - опять спро­сил он у Ки­ма.
   Ким ус­та­ло мах­нул ру­кой, и при­крыл гла­за. "Что с этой бес­то­ло­чью пу­за­той раз­го­ва­ри­вать, - по­ду­мал он, - все у не­го фа­ши­сты!" Ким встал со сту­ла, и, по­дой­дя к кро­ва­ти, лёг на неё по­верх одея­ла. Лёш­ка ос­тал­ся у сто­ла, ро­ясь в во­ро­хе книг, лис­тая их, в по­ис­ках ин­те­рес­ных кар­ти­нок. Од­на из книг его за­ин­те­ре­со­ва­ла. В ней бы­ло мно­го кар­ти­нок с изо­бра­же­ния­ми ли­сы, вол­ка, зай­ца, мед­ве­дя и дру­гих зве­рей, ко­то­рые по­че­му-то все бы­ли оде­ты как лю­ди, толь­ко в смеш­ные ка­кие-то оде­ж­ды.
   - Что это? - спро­сил он ле­жа­ще­го на кро­ва­ти маль­чи­ка.
   Ким по­вер­нул в его сто­ро­ну го­ло­ву, и, при­щу­рив­шись, на­чал вгля­ды­вать­ся в по­вер­ну­тую к не­му рас­кры­тую кни­гу с кар­тин­кой, от­кры­той на книж­ном раз­во­ро­те.
   - Сказ­ки дя­дюш­ки Ри­му­са, - на­ко­нец, с тру­дом про­хри­пел он, и от­вер­нул­ся от Лёш­ки, ко­то­рый за­дум­чи­во по­че­сал нос.
   Стран­но как-то зо­вут дя­дюш­ку - При­мус, по­ду­мал он, но, с со­чув­ст­ви­ем гля­нув на ле­жав­ше­го Ки­ма, ре­шил не бес­по­ко­ить его. При­мус так При­мус - ка­кая раз­ни­ца, как ко­го зо­вут? Ким то­же не имя, а чёрт зна­ет что! Лёш­ка ус­по­ко­ил­ся и, лиз­нув па­лец, при­нял­ся сно­ва лис­тать кни­гу. Что та­кое при­мус, он знал. Са­ми они в се­мье поль­зо­ва­лись им, но что­бы та­ким име­нем на­зы­вать че­ло­ве­ка?.. Этот во­прос с име­нем не­зна­ко­мо­го дя­дюш­ки, Лё­ша так­же ре­шил от­ло­жить до воз­вра­ще­ния ма­мы с ра­бо­ты.
   За спи­ной Лёш­ки скрип­ну­ла дверь, и жен­ский го­лос про­из­нёс: "Вхо­ди­те, Ни­ко­лай Ар­кадь­е­вич". -
   Лё­ша обер­нул­ся. В две­рях стоя­ла ху­до­ща­вая жен­щи­на в се­ром паль­то, над ней воз­вы­ша­лась го­ло­ва в тём­ной шля­пе, под ко­то­рой бле­сте­ли круг­лые стёк­ла оч­ков. Лёш­ка сму­тил­ся, и встал со сту­ла, ото­дви­нув к цен­тру сто­ла рас­смат­ри­вае­мую кни­гу.
   - Пой­ди, по­гу­ляй, маль­чик! - Жен­щи­на мяг­ко по­ло­жи­ла Лёш­ке на за­ты­лок свою ла­донь, и про­во­ди­ла его лёг­ким дви­же­ни­ем в сто­ро­ну две­ри. Вый­дя в ко­ри­дор, он вспом­нил, что ско­ро, на­вер­ное, из шко­лы вер­нет­ся Ли­да, млад­шая ма­ми­на се­ст­ра, а ему, со­от­вет­ст­вен­но, при­хо­див­шая­ся тёт­кой. Он по­ша­рил ру­кой в кар­ма­нах, и, не най­дя в них клю­ча от две­ри, по­бе­жал к сво­ей ком­на­те, дверь ко­то­рой ока­за­лась при­от­кры­той. Лё­ша шмыг­нул в ком­на­ту, и ос­то­рож­но за­крыл за со­бою дверь. Спи­ной к не­му, за­ме­рев у сто­ла с под­ня­той в ру­ке бан­кой, стоя­ла его тёт­ка. Её ру­ка, дер­жав­шая за до­ныш­ко стек­лян­ную по­лу­лит­ро­вую бан­ку, мед­лен­но опус­ка­лась над сто­лом, а спи­на, на ко­то­рой ле­жа­ли две до­воль­но тол­стые ко­сы, вы­гля­де­ла не­ес­те­ст­вен­но на­пря­жен­ной. Вдруг, ру­ка с бан­кой рез­ко опус­ти­лась на стол, с мяг­ким сту­ком уда­рив­шись обо что-то. По­слы­шал­ся про­тив­ный писк.
   - Что сто­ишь? Дай мне что-ни­будь тя­же­лое! - не обо­ра­чи­ва­ясь, ско­ман­до­ва­ла Ли­да. Лёш­ка, су­ет­ли­во бро­сил­ся ис­пол­нять её при­ка­за­ние, на­де­ясь, за хо­ро­шее и бы­строе ис­пол­не­ние его, по­лу­чить про­ще­ние за ос­тав­лен­ную не­за­кры­той дверь. Он по­дал со­вок, су­нув его в про­тя­ну­тую тёт­кой ру­ку, и, толь­ко то­гда дал се­бе воз­мож­ность за­гля­нуть под ру­кой Ли­ды на стол. Бан­ка, на­кры­тая свер­ху ру­кой тёт­ки, при­жи­ма­ла к сто­лу сво­им гор­лыш­ком из­ви­ваю­щее­ся те­ло боль­шой кры­сы, го­ло­ва ко­то­рой, с вы­та­ра­щен­ны­ми бу­син­ка­ми тём­ных глаз, су­до­рож­но ра­зе­ва­ла рот под стек­лян­ным кол­па­ком. Ли­да па­ру раз ог­ре­ла кры­су реб­ром сов­ка по спи­не, по­сле че­го, кры­са за­тих­ла. Лис­том бу­ма­ги кры­са бы­ла схва­че­на за хвост, и тёт­ка тор­же­ст­вен­но по­нес­ла её в туа­лет, на­хо­див­ший­ся в кон­це ко­ри­до­ра, ту­да, где стоя­ли му­сор­ные бач­ки. Че­рез пять ми­нут она вер­ну­лась, и то­ном, не пред­ве­щав­шим ни­че­го хо­ро­ше­го, спро­си­ла Лёш­ку:
   - Там не те­бя ищет док­тор?
   - Нет, - от­ве­тил он, - на­вер­ное, Ки­ма ищет. Он бо­лен.
   - Ты то­же бо­лен! - ска­за­ла она с не­ко­то­рым со­мне­ни­ем в го­ло­се.
   - У ме­ня вче­ра док­тор был, а се­го­дня, - я здо­ров. - В под­твер­жде­ние ска­зан­но­го, Лёш­ка мощ­ным швырч­ком за­гнал в нос пре­да­тель­ски вы­полз­шую со­плю. Этим фак­том здо­ро­вья сво­его пле­мян­ни­ка, Ли­да бы­ла удов­ле­тво­ре­на. Её не сму­ти­ла лов­ко спря­тан­ная в не­дра но­са Лёш­ки­на со­п­ля. Сла­ва Бо­гу, она в свои че­тыр­на­дцать лет то­же уме­ет лов­ко управ­лять­ся с этой не­ждан­ной на­па­стью. На ка­ж­дую со­плю плат­ков не на­па­сёшь­ся! Рас­су­див так, она тряп­кой про­тёр­ла пус­той стол, на ко­то­ром Лёш­ка пе­ред вы­хо­дом в ко­ри­дор­ный по­ход ос­та­вил ку­со­чек хле­ба, в на­де­ж­де, иметь вне­пла­но­вое до­пол­не­ние к обе­ден­ной пор­ции.
   - Кры­са со­жра­ла! - до­га­дал­ся он и был очень огор­чён фак­том этой ут­ра­ты. Ска­зать Ли­де о про­па­же хле­ба он не ре­шил­ся, спра­вед­ли­во по­ла­гая, что от неё со­чув­ст­вия не до­ж­дёт­ся, а под­за­тыль­ник - схло­по­чет. Ли­да вы­ну­ла из сто­ла кар­точ­ки, и нож­ни­ца­ми ста­ла от­ре­зать от них та­ло­ны на хлеб и кру­пу. В дверь по­сту­ча­ли. Лё­ша под­бе­жал к ней, и рас­пах­нул на­стежь. На по­ро­ге сто­ял тот са­мый муж­чи­на в шля­пе, ко­то­ро­го он ви­дел в ком­на­те Ки­ма.
   - Ага, мо­ло­дой че­ло­век, вот ты где от ме­ня скры­ва­ешь­ся! - про­из­нёс муж­чи­на удов­ле­тво­рён­но, и, под­тал­ки­вая пе­ред со­бою Лёш­ку, про­шел сле­дом за ним в ком­на­ту.
   Ли­да, тре­вож­но и вни­ма­тель­но смот­ре­ла на во­шед­ше­го. Лёш­ка сму­тил­ся, и стал жи­во со­об­ра­жать: за что его сей­час бу­дут на­ка­зы­вать. Так про­сто взрос­лые ре­бят не ра­зы­ски­ва­ют - в этом он был убе­ж­ден, но за се­го­дняш­ний день, он гре­хов за со­бою не чис­лил. Мо­жет, вче­ра что на­тво­рил? Со­брав гар­мош­кой ко­жу на лбу, он су­до­рож­но вспо­ми­нал вче­раш­ний день. Вче­ра под­рал­ся с Ва­лер­кой из 47-й ком­на­ты, но тот сам пер­вый по­лез в дра­ку. От­па­да­ет! Сла­вик из 34-й то­же сам ви­но­ват; жа­ди­на-го­вя­ди­на, - иг­руш­ку по­смот­реть не дал. Опять - не то. Зин­ка из 50-й са­ма ему нос раз­би­ла за то, что он её за ко­сич­ку дер­нул. А что в этом пло­хо­го? Лёш­ка не на­хо­дил в сво­их дей­ст­ви­ях кри­ми­на­ла, но, на вся­кий слу­чай, при­го­то­вил­ся всплак­нуть, пы­та­ясь раз­жа­ло­бить дя­день­ку. Вдруг, все-та­ки, что-то не­хо­ро­шее в его по­ве­де­нии оты­щет этот, - ко­то­рый в шля­пе. А три дня на­зад, вспом­нил Лёш­ка, хо­ло­дея, вдруг кто-ни­будь ви­дел, как он под­нял чу­жой, упав­ший на ас­фальт ма­лень­кий ку­со­чек хле­ба - яв­ный до­ве­сок, не­за­мет­но для хо­зяи­на упав­ший на тро­ту­ар. Лё­ша, счи­тая до­ве­сок сво­ей за­кон­ной до­бы­чей, слег­ка об­тёр его о ру­кав паль­то, су­нул в рот, и, бы­ст­ро раз­же­вав, - про­гло­тил. Этот не­дав­ний, при­пом­нив­ший­ся ему факт дея­ния, по­хо­же­го на пре­сту­п­ле­ние, на­пу­гал его воз­мож­ны­ми по­след­ст­вия­ми. Ку­со­чек был со­всем не­боль­шой - это точ­но. Яв­ный до­ве­сок. Он был в тот мо­мент ни­чей, но был чу­жой! Взя­тое чу­жое - уже во­ров­ст­во! Сколь­ко раз ма­ма ему го­во­ри­ла это, пре­ду­пре­ж­дая воз­ни­каю­щую в гла­зах сы­на за­висть при ви­де чье­го-ли­бо дос­тат­ка. Лёш­ка рас­стро­ил­ся, и по его ще­кам по­тек­ли слё­зы рас­кая­ния, а с язы­ка го­то­вы бы­ли со­рвать­ся сло­ва при­зна­ния.
   - Иди сю­да! - ус­лы­шал он вдруг спо­кой­ный го­лос муж­чи­ны, ко­то­рый, уже без шля­пы и паль­то, но в бе­лом ха­ла­те си­дел на сту­ле на се­ре­ди­не ком­на­ты, спи­ной к ок­ну.
   Ха­лат, на­де­тый на муж­чи­ну, ус­по­ко­ил Лёш­ку, и слё­зы его сра­зу пе­ре­ста­ли течь, слов­но был пе­ре­крыт кра­ник, ре­гу­ли­рую­щий мощ­ность их по­то­ка. Муж­чи­на за­жал бёд­ра Лё­ши свои­ми ко­лен­ка­ми, и за­ста­вил его от­крыть рот, а сам на­да­вил на язык руч­кой лож­ки, по­дан­ной Ли­дой. Док­тор яв­но хо­тел дос­тать лож­кой до Лёш­ки­но­го же­луд­ка, по­то­му что он так глу­бо­ко за­гнал её в Лёш­ки­ну глот­ку, что то­го ед­ва не вы­рва­ло. Но Лё­ша был го­ло­ден, и это спас­ло ха­лат док­то­ра от воз­мож­ных не­при­ят­но­стей.
   - Так, друг мой, - ска­зал док­тор, - до­ма бу­дешь си­деть до кон­ца ка­ран­ти­на, по­ка я те­бе не раз­ре­шу по­се­щать дет­ский сад. По со­се­дям не шляй­ся, и с ре­бя­та­ми не об­щай­ся. У твое­го при­яте­ля диф­те­рия, а ты с ним был це­лый день в кон­так­те. -
   В чем был Лёш­ка с Ки­мом, он так и не по­нял. В ка­ком-то, кон­так­те! Од­на­ко, то об­стоя­тель­ст­во, что в дет­ский сад хо­дить нель­зя, - его рас­строи­ло, так как до­ма днём де­лать бы­ло аб­со­лют­но не­че­го. Взгру­ст­ну­ла и тёт­ка, ко­гда уз­на­ла, что са­мой ей шко­лу по­се­щать при­дёт­ся. По­сле ухо­да док­то­ра, рас­стро­ен­ная этим об­стоя­тель­ст­вом, юная тёт­ка на­гра­ди­ла Лёш­ку лёг­ким под­за­тыль­ни­ком, ко­то­рым бы­ла ком­пен­си­ро­ва­на её за­висть к сво­ему пле­мян­ни­ку. Её под­за­тыль­ник Лёш­ка при­нял безо вся­ких обид. Ко­неч­но, Ли­да стар­ше Лёш­ки и силь­ней, но за­то дев­чо­нок на вой­ну не бе­рут - это он знал точ­но, и всё от­то­го, что они плак­сы. Свои, пу­щен­ные на вся­кий слу­чай слё­зы, он не рас­смат­ри­вал как при­знак ка­кой-то сла­бо­сти. Ско­рее, они бы­ли так­ти­че­ской улов­кой в мо­мент гро­зя­щей ему опас­но­сти, и не бо­лее то­го. Лё­ша Ли­ду лю­бил, и от­но­сил­ся к ней, ско­рее, как к стар­шей се­ст­ре, чем как к тёт­ке. Ме­ж­ду ни­ми бы­ла раз­ни­ца в де­сять лет. Ме­ж­ду ма­мой и Ли­дой - столь­ко же. Вы­рос­ший в ис­клю­чи­тель­но жен­ском об­ще­ст­ве, он дол­гое вре­мя пред­став­лял се­бе до­маш­ние взаи­мо­от­но­ше­ния толь­ко как при­ори­тет жен­ской точ­ки зре­ния во всех спор­ных, и обыч­ных жи­тей­ских во­про­сах. Во вре­мя от­сут­ст­вия до­ма ма­мы, он был все­це­ло под­чи­нен Ли­де, для ко­то­рой был, по всей ве­ро­ят­но­сти, не все­гда же­лан­ным "до­ве­ском". Да­же в ба­ню она его во­ди­ла с со­бой поч­ти до са­мой сво­ей смер­ти, по­сле­до­вав­шей че­рез шесть лет по­сле опи­сы­вае­мых со­бы­тий. Лёш­ка был на­столь­ко мал и тще­ду­шен, что и в де­сять лет он вы­гля­дел не бо­лее чем шес­ти - се­ми­лет­ним.
   По­ка Лё­ша от­си­жи­вал по­ло­жен­ные ему ка­ран­тин­ные дни, осень стрях­ну­ла по­след­ние ли­стья с го­род­ских де­ревь­ев. По про­хлад­ным ут­рам, по­сле ноч­ных за­мо­роз­ков, мел­кие лу­жи­цы съё­жи­ва­лись под узор­ча­ты­ми стёк­лыш­ка­ми тон­ко­го лед­ка, а ноз­д­ри ще­ко­та­ла ве­тер­ком тя­нув­шая с Вол­ги па­ху­чая реч­ная све­жесть. Сан­да­лии, в ко­то­рых Лё­ша хо­дил все ле­то в дет­ский сад, про­ху­ди­лись окон­ча­тель­но, и для осе­ни не го­ди­лись. Се­го­дня он шел в дет­са­дов­ское "при­сут­ст­вие" в на­ряд­ных, ало­го цве­та, но­вых, как со­сед­ка ска­за­ла, сафь­я­но­вых ба­рет­ках. Же­ст­кая ко­жа­ная не­об­но­шен­ная по­дош­ва звон­ко вы­сту­ки­ва­ла по плит­ня­ку тро­туа­ров, ра­дуя Лё­шу чёт­ко­стью из­да­вае­мо­го ею зву­ка. Не­де­лю на­зад, ма­ма на тол­куч­ке про­да­ла своё шер­стя­ное пла­тье, и тут же ку­пи­ла сы­ну ба­рет­ки, по це­не сво­его пла­тья. "Це­ны ку­са­ют­ся"! - ска­за­ла ма­ма, вер­нув­шись до­мой. Лёш­ка ужас­нул­ся, и, ве­че­ром ло­жась в по­стель, пы­тал­ся на те­ле ма­те­ри рас­смот­реть сле­ды уку­сов. Ма­ма, уз­нав при­чи­ну его лю­бо­пыт­ст­ва, ус­та­ло рас­смея­лась: "Спи, ду­ра­чок! - ска­за­ла она, - мне се­го­дня уда­лось от них убе­жать". Лё­ша, с тех пор ещё не­ко­то­рое вре­мя пред­став­лял се­бе це­ны чем-то вро­де ку­са­чих со­бак.
   Сдан­ный в груп­пу, он, фор­ся, хо­дил по за­лу, де­мон­ст­ри­руя сво­им ро­вес­ни­кам скрип ко­жи ба­ре­ток, и яр­кий цвет их ла­ко­во­го по­кры­тия. За­ви­ст­ли­вые гла­за его при­яте­лей под­стё­ги­ва­ли его хва­ст­ли­вое же­ла­ние лиш­ний раз по­кра­со­вать­ся пе­ред ни­ми. По­сле зав­тра­ка, со­сто­яв­ше­го из пло­хо раз­ва­рен­ной су­хой кар­тош­ки, чая с хле­бом и лож­ки рыбь­е­го жи­ра, дик­та­тор­ской ру­кой уса­той тол­стой вос­пи­та­тель­ни­цы вли­вае­мо­го в рас­кры­тые рты гри­мас­ни­чаю­щих ре­бя­ти­шек, - де­ти бы­ли вы­пу­ще­ны на про­гул­ку в свой сад. Сад, ого­ро­жен­ный дос­та­точ­но вы­со­ким до­ща­тым за­бо­ром, имел две не­боль­шие ал­лей­ки. Вдоль за­бо­ра рос­ли кус­ты жас­ми­на и бар­ба­ри­са, а ме­ж­ду кус­та­ми и де­ревь­я­ми на­хо­ди­лось не­сколь­ко кро­хот­ных по­ля­нок, за­рос­ших тра­вой, на ко­то­рой све­ти­лись жел­то-оран­же­вы­ми пят­на­ми ку­чи ещё не уб­ран­ных ли­сть­ев. Де­ти раз­бе­жа­лись по са­ду, ища се­бе за­ба­ву: кто в сбо­ре бу­ке­тов из опав­ших ли­сть­ев, кто в иг­рах, кто, про­сто, - в со­зер­ца­тель­ном ни­че­го­не­де­ла­нии. К по­след­ним, от­но­сил­ся в этот день и Лё­ша, за­брав­ший­ся в са­мый даль­ний угол са­да, где под за­бо­ром у не­го бы­ло сло­же­но в тай­ни­ке це­лое бо­гат­ст­во: па­ра реб­ри­стых фла­ко­нов из-под ду­хов, круг­лое зер­каль­це, и не­сколь­ко гильз от на­га­на, ко­то­рые он вы­ме­нял у при­яте­ля за пер­ла­мут­ром по­кры­тый че­ре­нок от фрук­то­во­го но­жа. Вы­ка­пы­вая из-под ли­сть­ев своё бо­гат­ст­во, Лё­ша на­шел не­сколь­ко ост­ро­ко­неч­ных с од­но­го кон­ца бу­рых ку­ко­лок. Их он за­пих­нул в пус­той спи­чеч­ный ко­ро­бок, пред­по­ло­жив в этих ку­кол­ках на­ли­чие оп­ре­де­лён­ной ме­но­вой цен­но­сти, да­ле­ко не все­гда по­нят­ной взрос­лым лю­дям. За за­бо­ром что-то за­шур­ша­ло, и в щель ме­ж­ду дос­ка­ми про­су­нул­ся тон­кий пру­тик, ко­то­рый уко­лол Лёш­ку в шею. Он под­нял го­ло­ву. В ще­ли он уви­дел чей-то круг­лый глаз, ок­ру­жен­ный бе­лы­ми рес­ни­ца­ми, ко­то­рый, смеш­но ми­гая и дер­га­ясь, пы­тал­ся обо­зреть про­стран­ст­во во­круг Лё­ши. На­ко­нец, ни­же гла­за поя­ви­лась бле­стя­щая мо­нет­ка.
   - Ви­дал? - спро­сил за за­бо­ром Нек­то.
   Лё­ша, за­во­ро­же­но гля­дя на неё, мол­ча кив­нул го­ло­вой. Глаз скрыл­ся. За дос­ка­ми за­бо­ра по­слы­ша­лась воз­ня, стук ело­зя­щих по дос­кам бо­ти­нок, и спус­тя ми­ну­ту поя­ви­лась бе­ло­бры­сая го­ло­ва маль­чиш­ки лет один­на­дца­ти-две­на­дца­ти. Он сел на за­бор вер­хом, при­сталь­но раз­гля­ды­вая Лёш­ку и ок­ру­жаю­щую его ме­ст­ность. Взрос­лых ря­дом ни­ко­го не бы­ло, и маль­чиш­ка спрыг­нул с за­бо­ра в сад. При­сев ря­дом с Лёш­кой на кор­точ­ки, он при­нял­ся вни­ма­тель­но раз­гля­ды­вать его ба­рет­ки.
   - Ни­че­го!- оце­нил он Лё­ши­ну обувь.
   - Сафь­я­но­вые! - слов­но на­би­вая им це­ну, по­хва­стал Лё­ша, для на­гляд­но­сти, от­ста­вив но­гу в сто­ро­ну.
   - Угу! - под­твер­дил маль­чиш­ка за­дум­чи­во, и вновь дос­тал из кар­ма­на бле­стя­щую мо­нет­ку, ко­то­рую при­нял­ся под­бра­сы­вать на сво­ей ла­до­ни пе­ред са­мым но­сом Лё­ши.
   - За од­ну та­кую, мож­но пять пар та­ких ту­фель ку­пить, - ска­зал он, не­бреж­но кив­нув на всё ещё от­став­лен­ную но­гу Лёш­ки.
   Лёш­ка с гру­стью со­глас­но кив­нул го­ло­вой. Та­кой бле­стя­щей мо­нет­ки, он ни у ма­мы, ни у Ли­ды ни­ко­гда в ру­ках не ви­дел.
   - Хо­чешь, по­да­рю?! - За­жа­той в паль­цах мо­не­той маль­чиш­ка по­кру­тил пе­ред но­сом Лёш­ки, ко­то­рый от вол­не­ния ед­ва не по­перх­нул­ся слю­ной, и уже с го­тов­но­стью про­тя­нул к мо­не­те свою дро­жа­щую от воз­бу­ж­де­ния ру­ку. Ру­ка па­ца­на с мо­не­той спря­та­лась за спи­ну.
   - Зна­ешь, ка­кая она до­ро­гая? - спро­сил он важ­но. - Та­ких, ни­где боль­ше нет. -
   Лёш­ка чуть не пла­кал с до­са­ды. Он по­нял, что маль­чиш­ка не со­би­ра­ет­ся да­рить ему мо­не­ту.
   -Дай по­смот­реть! - по­про­сил он вла­дель­ца за­ме­ча­тель­ной де­неж­ки.
   - Хит­рый ка­кой! Те­бе дай, а ты сра­зу убе­жишь от ме­ня, - со­мне­ва­ясь в Лёш­ки­ной че­ст­но­сти, пред­по­ло­жил тот.
   -Че­ст­ное сло­во, не убе­гу! - ис­крен­не оби­дел­ся Лёш­ка, и на кон­чи­ке его но­са по­вис­ла ка­п­ля ни­от­ку­да взяв­шей­ся вла­ги.
   Ру­ка маль­чиш­ки не­ре­ши­тель­но про­тя­ну­лась к Лёш­ке, но тут же уб­ра­лась вновь за спи­ну. Ли­цо Лёш­ки окон­ча­тель­но вы­тя­ну­лось от рас­строй­ства. Оце­нив его со­стоя­ние, па­цан, на­ко­нец, об­ре­чён­но и вме­сте с тем ре­ши­тель­но мах­нув ру­кой, ска­зал: "Лад­но! Дам я те­бе её по­дер­жать, но что­бы ты не убе­жал с ней от ме­ня, сни­май по­ка свои бо­тин­ки, а я их по­дер­жу". Лёш­ка с го­тов­но­стью усел­ся в ку­чу опав­шей ли­ст­вы, и при­нял­ся стя­ги­вать свои бо­тин­ки, пу­та­ясь от вол­не­ния в их шну­ров­ке. Маль­чиш­ка тер­пе­ли­во ждал, по­свер­ки­вая за­жа­той паль­ца­ми мо­нет­кой. На­ко­нец, об­мен был за­вер­шен, и си­дя­щий в ку­че ли­ст­вы Лё­ша ли­зал гла­за­ми бле­стя­щий пя­так, обе сто­ро­ны ко­то­ро­го не­од­но­крат­ной чи­ст­кой бы­ли поч­ти на­чис­то стёр­ты. Он под­нял го­ло­ву, пы­та­ясь спро­сить вла­дель­ца мо­нет­ки, от­че­го она та­кая тон­кая, но уви­дел, что тот уже под­тя­ги­ва­ет­ся ру­ка­ми на верх за­бо­ра. Бо­ти­нок в ру­ках маль­чиш­ки не бы­ло. По­чу­яв не­лад­ное, Лёш­ка встал.
   - А где ба­рет­ки? - спро­сил он дро­жа­щим го­ло­сом.
   Маль­чиш­ка, уже вска­раб­кав­ший­ся на са­мый верх за­бо­ра, по­зво­лил се­бе ра­душ­но улыб­нуть­ся, об­на­жив щер­ба­тые ред­кие зу­бы.
   - Вон там, под за­бо­ром я их по­ло­жил. - Он мах­нул как-то не­оп­ре­де­лён­но вдоль за­бо­ра, в про­ти­во­по­лож­ную от Лёш­ки сто­ро­ну.
   - Де­неж­ку я те­бе да­рю! - ве­ли­ко­душ­но до­ба­вил он, и спрыг­нул по дру­гую сто­ро­ну за­бо­ра.
   Тё­п­лая мо­нет­ка, за­жа­тая в Лёш­ки­ном ку­ла­ке, по­ка ещё боль­ше вол­но­ва­ла его, чем вне­зап­ное ис­чез­но­ве­ние кра­си­вых бо­ти­нок. Он не ви­дел, как маль­чиш­ка пе­ре­бро­сил их че­рез за­бор, пре­ж­де чем сам за­лез на не­го, по­это­му, ос­тав­лен­ные где-то бо­тин­ки, он рас­це­нил как обыч­ное ко­вар­ст­во не очень по­ни­мае­мых им стар­ших ре­бят, ко­то­рые не­од­но­крат­но, от­но­си­тель­но без­злоб­но под­шу­чи­ва­ли над ним, и его до­вер­чи­во­стью. По­ло­жив мо­не­ту в кар­ман, он по­шел в на­прав­ле­нии, ука­зан­ном ему маль­чиш­кой. Обу­ви он не на­шел. Сквозь чул­ки он чув­ст­во­вал хо­лод влаж­ной зем­ли, и его но­ги бы­ст­ро за­мёрз­ли. В по­ис­ках бо­ти­нок Лёш­ка рыл­ся в сме­тён­ных вет­ром к за­бо­ру су­хих ли­сть­ях и злил­ся, не на­хо­дя их. Окон­ча­тель­но за­мёрз­нув, он вер­нул­ся к то­му мес­ту, где сни­мал бо­тин­ки, и сно­ва сел в ку­чу ли­сть­ев, под­жав под се­бя но­ги. Он по­нял, что его гру­бо об­ма­ну­ли, но не хо­тел ве­рить в это. Из но­са обиль­но бе­жа­ли со­п­ли, ко­то­рые он раз­ма­зы­вал ла­дош­ка­ми по ли­цу, пе­ре­ме­ши­вая их со сле­за­ми и гря­зью. Под­бе­жа­ли две де­воч­ки из его груп­пы. Мол­ча ус­та­вив­шись на Лёш­ки­ны бо­сые но­ги, они не­ко­то­рое вре­мя не­до­умен­но пе­ре­гля­ды­ва­лись, ни о чем не ре­ша­ясь спро­сить его. На­ко­нец, как по ко­ман­де раз­вер­нув­шись, они ум­ча­лись к груп­пе ре­бят, око­ло ко­то­рых на ска­мей­ке си­де­ла вос­пи­та­тель­ни­ца, груз­ной коп­ной, воз­вы­шаю­щей­ся над ко­паю­щей­ся в пес­ке ме­люз­гой. Лё­ша ви­дел, как де­воч­ки под­бе­жа­ли к ней, и, по­ка­зы­вая в его сто­ро­ну ру­ка­ми, что-то на­пе­ре­бой объ­яс­ня­ли, ви­ди­мо, ни­че­го не по­ни­маю­щей Марь­ван­не. Ре­бят­ня, толь­ко что си­дев­шая у её ног, со­рва­лась с мес­та, и, гром­ко гал­дя, по­нес­лась гурь­бой в Лёш­ки­ну сто­ро­ну, ко­гда она, на­ко­нец, груз­но под­ня­лась со ска­мьи, и впе­ре­вал­ку за­ша­га­ла вслед за бе­гу­щи­ми ре­бя­та­ми. Под­бе­жав­шие к Лё­ше за­пы­хав­шие­ся де­ти, мол­ча, ок­ру­жи­ли его, с не­до­уме­ни­ем раз­гля­ды­вая бо­сые но­ги не­дав­не­го вла­дель­ца кра­си­вых ба­ре­ток. Шмы­гаю­щие но­сы, и ко­вы­ряю­щие в них паль­цы, до­ка­зы­ва­ли не­ор­ди­нар­ность за­дан­ной им за­да­чи. На­ко­нец, де­ти рас­сту­пи­лись, и над Лё­шей ска­лой на­вис­ла Марь­ван­на, на ли­це ко­то­рой чи­та­лись тос­ка и стра­да­ние, слов­но от зуб­ной бо­ли.
   - Лё­шень­ка, где твои бо­тин­ки? - ба­сом про­гу­де­ла она и гус­то по­крас­не­ла при этом. Она из­да­ле­ка ви­де­ла си­дя­ще­го на за­бо­ре, а по­том воз­ле Лё­ши ка­ко­го-то па­ца­на, но зна­че­ния это­му не при­да­ла. Те­перь же, осоз­нав ка­та­ст­ро­фич­ность соз­дав­ше­го­ся по­ло­же­ния, она при­шла в страш­ное вол­не­ние. Лёш­ка умол­чал о по­лу­чен­ной им в ви­де ком­пен­са­ции за обувь мо­нет­ки. Шмы­гая но­сом, он ска­зал ей, что бо­тин­ки взял маль­чик, что­бы их по­смот­реть. Яв­ная ложь, про­из­не­сен­ная им, сму­ти­ла его, и он сам гус­то по­крас­нел. Ма­ма го­во­ри­ла, что врать не­хо­ро­шо, вспом­нил он, но тут же, не­сколь­ко ус­по­ко­ил се­бя тем, что сви­де­те­лем его лжи яв­ля­ет­ся толь­ко он сам.
   - Он их где-то под за­бо­ром бро­сил, - не ве­ря в ска­зан­ное, все-та­ки до­ба­вил он.
   Вряд ли Марь­ван­на по­ве­ри­ла в ска­зан­ное, но, про­явив ини­циа­ти­ву ру­ко­во­ди­те­ля, она не­мед­лен­но да­ла рас­по­ря­же­ние ре­бя­там прой­тись вдоль за­бо­ра и по­ис­кать Лё­ши­ны бо­тин­ки. Са­ма она под­хва­ти­ла его на ру­ки и, ту­го ко­лы­ха­ясь всем сво­им ог­ром­ным те­лом, по­нес­ла его в кор­пус дет­ско­го са­да. В спаль­не он был раз­дет и уло­жен в по­стель, ку­да вско­ре бы­ла су­ну­та к его но­гам го­ря­чая грел­ка. При­шед­шие с про­гул­ки ре­бя­та все вре­мя за­бе­га­ли в спаль­ню к Лё­ше, при­но­ся ему то об­на­де­жи­ваю­щие со­об­ще­ния о яко­бы ви­ден­ных кем-то его бо­тин­ках в вы­греб­ной яме, то о том, что кто-то ви­дел по­хо­же­го по Лёш­ки­но­му опи­са­нию маль­чиш­ку за во­ро­та­ми дет­ско­го са­да, и уже, мол, по­сла­но за ми­ли­цио­не­ром. Лёш­ка от всех этих раз­го­во­ров не­имо­вер­но стра­дал. Он уже не ве­рил в воз­врат сво­их ба­ре­ток, и, по­че­му-то, да­же ми­ли­цио­нер, во все­мо­гу­ще­ст­во ко­то­ро­го он свя­то ве­рил, се­го­дня не вы­звал в нём обыч­ной ве­ры в его спо­соб­но­сти най­ти бо­тин­ки. Он жи­во пред­ста­вил се­бе, что ма­ме нуж­но бу­дет сно­ва ид­ти на так на­зы­вае­мую "тол­куч­ку", где це­ны ужас­но "ку­са­ют­ся". Бы­ло очень жал­ко ма­му, и Лё­ша, вко­нец рас­стро­ен­ный, опять рас­пла­кал­ся, спря­тав го­ло­ву под одея­ло, что­бы ни­кто не ви­дел его слёз. По­сле обе­да, ко­гда вся груп­па спа­ла, он ус­лы­шал шо­рох оде­ж­ды око­ло сво­ей кро­ва­ти, и ти­хий стук че­го-то по­став­лен­но­го око­ло неё на пол. При­под­няв край одея­ла, он уви­дел стоя­щие на по­лу чьи-то ста­рые бо­тин­ки, до­воль­но боль­шо­го раз­ме­ра, с по­лу­стёр­ты­ми но­са­ми. Ху­до­ща­вую ру­ку с се­реб­ря­ным ко­леч­ком на паль­це он уз­нал - это бы­ла тё­тя Ва­ля, ра­бо­тав­шая убор­щи­цей в дет­ском са­ди­ке. Лёш­ка сно­ва за­пла­кал, а тё­ти Ва­ли­на ру­ка гла­ди­ла его тор­чав­шую из-под одея­ла ма­куш­ку, при­гла­жи­вая на ней взъе­ро­шен­ные вих­ры.
   Ли­да при­шла за Лёш­кой на два ча­са рань­ше обыч­но­го, сра­зу по­сле полд­ни­ка. Его она за­бра­ла мол­ча, хму­ро по­гля­дев на но­ги пле­мян­ни­ка, обу­тые в раз­но­шен­ные, очень боль­шие для не­го бо­тин­ки. Всю до­ро­гу до до­ма они мол­ча­ли. Не бы­ло ут­рен­ней лёг­ко­сти. Лёш­ка шел, во­ло­ча тя­же­лые бо­тин­ки на сво­их но­гах, ко­то­рые но­ро­ви­ли вы­вер­нуть­ся но­са­ми внутрь, це­п­ляя но­га об но­гу. Он час­то спо­ты­кал­ся, а Ли­да сер­ди­то дёр­га­ла его за ру­ку, за­став­ляя де­лать ко­рот­кие пе­ре­беж­ки за вле­ку­щей его ру­кой. До­ма Ли­да раз­де­ла Лёш­ку, а са­ма, не раз­де­ва­ясь, по­до­шла к ок­ну и, по­вер­нув­шись к Лёш­ке спи­ной, за­пла­ка­ла. Две змеи­стые тём­ные до­рож­ки её кос дро­жа­ли на ло­пат­ках и под­пры­ги­ва­ли вме­сте с тря­су­щи­ми­ся пле­ча­ми. Усев­шись в уг­лу ком­на­ты на стул, Лёш­ка ис­под­ло­бья на­блю­дал за пла­чу­щей тёт­кой, не рис­куя, впро­чем, по­дой­ти и при­лас­кать­ся к ней. Он знал слу­чаи, ко­гда ре­ак­ция на это мог­ла быть со­вер­шен­но не та­кой, ка­кой он ждал. Мож­но бы­ло нар­вать­ся и на за­тре­щи­ну, от­пу­щен­ную всерд­цах тё­туш­кой. Для по­ряд­ка - от не­че­го де­лать и от ис­пы­ты­вае­мо­го всё ещё чув­ст­ва ви­ны, - он па­ру раз всплак­нул, но эти слё­зы не при­нес­ли ему об­лег­че­ния.
   Ма­ма при­шла с ра­бо­ты как обыч­но - око­ло се­ми ча­сов ве­че­ра. Раз­де­ва­ясь, она вни­ма­тель­но по­смот­ре­ла на ли­ца сы­на и сво­ей се­ст­ры, на ко­то­рых все ещё со­хра­ня­лись сле­ды не до кон­ца оп­ла­кан­но­го не­сча­стья.
   - Что слу­чи­лось? - Взгляд её об­ра­тил­ся к сто­лу, на ко­то­ром, как пра­ви­ло, со­хра­ня­лась в не­при­кос­но­вен­но­сти ад­ре­со­ван­ная ей поч­та. Стол был пуст. Две по­хо­рон­ки на му­жа она уже по­лу­чи­ла - не хва­та­ло толь­ко треть­ей, но на этот раз, ка­жет­ся, "не­лёг­кая" про­нес­ла.
   - Ли­да, я спра­ши­ваю те­бя, что слу­чи­лось? - уже на­стой­чи­вее и стро­же по­вто­ри­ла она свой во­прос.
   - У не­го спро­си! - от­ве­ти­ла, кив­нув го­ло­вой в Лёш­ки­ну сто­ро­ну, Ли­да, и сно­ва ото­шла к ок­ну.
   Лёш­ка стру­сил и, встав со сту­ла, на­пря­жен­но гля­дел се­бе под но­ги, бо­ясь под­нять на ма­му гла­за.
   - По­смот­ри на ме­ня! - тре­бо­ва­тель­но про­зву­чал над ним го­лос ма­те­ри.
   Он под­нял ли­цо и ус­та­вил­ся на мать круг­лы­ми и от стра­ха поч­ти обес­цве­тив­ши­ми­ся гла­за­ми. Его ли­цо бы­ло бе­лым, и ско­рее на­по­ми­на­ло мас­ку, чем ли­цо жи­во­го ре­бен­ка. Его вид мать на­пу­гал.
   - В чём де­ло? Что ты мол­чишь? От­ве­чай, не­год­ник!
   Паль­цы ма­те­ри вце­пи­лись в Лёш­ки­ны пле­чи. Ру­ки её встря­хи­ва­ли его тще­душ­ное те­ло так, что го­ло­ва Лё­ши бес­силь­но мо­та­лась, слов­но у тря­поч­ной кук­лы. От стра­ха Лёш­ка опи­сал­ся, и те­перь тё­п­лая струй­ка бе­жа­ла по его чул­кам, а тём­ное пят­но ста­ло про­сту­пать на ко­рот­ких, до ко­лен шта­нах, дер­жа­щих­ся на лям­ках. Он сно­ва опус­тил го­ло­ву, не смея гля­нуть в ли­цо пе­ре­пу­ган­ной ма­те­ри. Ма­ма при­се­ла пе­ред ним на кор­точ­ки, пы­та­ясь за­гля­нуть в его ли­цо, и толь­ко тут об­на­ру­жи­ла сы­но­вью оп­лош­ность.
   - Что ты та­кое на­тво­рил? - на­ко­нец, спро­си­ла она бо­лее спо­кой­ным го­ло­сом.
   По-преж­не­му, не под­ни­мая на неё глаз, Лёш­ка под­нес к её ли­цу сжа­тый ку­лак и мед­лен­но раз­жал паль­цы. Бле­стя­щий, с по­лу­стёр­тым изо­бра­же­ни­ем гер­ба мед­ный пя­так ле­жал на рас­кры­той ла­до­ни сы­на.
   - Вот! - про­из­нес он ти­хо.
   - Что, вот?- не по­ня­ла ма­ма.
   - Пя­та­чок! - ти­хо по­яс­нил Лёш­ка, и вдруг по­крас­нел, ма­ли­но­во све­тясь уша­ми.
   - Ви­жу! Ну и что с то­го?
   Ма­ма те­перь уже поч­ти спо­кой­но ожи­да­ла даль­ней­ших по­яс­не­ний сы­на. Гла­за Лё­ши ста­ли на­пол­нять­ся озер­ца­ми слёз, го­то­вы­ми про­рвать пло­тин­ку рес­ниц.
   - Даль­ше-то что, Лё­ша?
   Паль­цы ма­ми­ной ру­ки мед­лен­но под­ни­ма­ли его го­ло­ву за под­бо­ро­док.
   - Маль­чик за­брал бо­тин­ки, - вдруг су­до­рож­но всхлип­нув, ска­зал Лё­ша, - а вот это от-да-а-ал!
   По­след­нее сло­во он про­ре­вел в го­лос, за­ли­ва­ясь вдруг хлы­нув­ши­ми по­то­ком слё­за­ми. Ма­ма се­ла на пол, и ут­кну­лась ли­цом в ко­ле­ни. Лёш­ка, сде­лав шаг впе­ред, при­жал­ся к ней, об­хва­тив её шею ру­ка­ми, и за­стыл, за­рыв­шись сво­им мок­рым ли­цом в тё­п­лые ма­ми­ны во­ло­сы. Ли­да про­дол­жа­ла сто­ять, от­вер­нув­шись ли­цом к ок­ну. Она ба­ра­ба­ни­ла ног­тя­ми по по­до­кон­ни­ку, вре­мя от вре­ме­ни воз­му­щён­но дёр­гая пле­чом. Вме­сто то­го что­бы лить вме­сте с этим не­год­ни­ком слё­зы, она бы взду­ла его как сле­ду­ет. Се­ст­ра про­да­ла от­лич­ное шер­стя­ное пла­тье, на ко­то­рое под­рос­шая Ли­да так рас­счи­ты­ва­ла. Са­мой ей то­же ско­ро не­че­го бу­дет на­деть. Лёш­ка, опять без обу­ви... Сколь­ко же это мо­жет про­дол­жать­ся? Ли­да со­гну­тым паль­цем сер­ди­то вы­тер­ла не­воль­но на­бе­жав­шую сле­зу, и от­сут­ст­вую­щим взгля­дом ус­та­ви­лась на ули­цу. За её спи­ной стар­шая се­ст­ра сна­ча­ла что-то ти­хо и ус­по­каи­ваю­ще бор­мо­та­ла в Лёш­ки­ну шею, ще­ко­ча её свои­ми рас­пу­шив­ши­ми­ся во­ло­са­ми, а по­том, по­вер­нув сы­на спи­ной к Ли­де, ме­ня­ла ему чул­ки и шта­ны. В по­тем­нев­шем от на­сту­пив­ших улич­ных су­ме­рек стек­ле, слов­но в зер­ка­ле, Ли­да ви­де­ла ху­дую до ко­ст­ля­во­сти Лёш­ки­ну зад­ни­цу, по ко­то­рой с та­ким удо­воль­ст­ви­ем она бы на­ве­си­ла хо­ро­ших шлеп­ков. По­лу­ча­сом поз­же всё в до­ме ус­по­кои­лось, и Лёш­ка в бла­го­дар­ность за так лег­ко раз­ре­шив­шее­ся свое го­ре был го­тов ещё креп­че лю­бить и ма­му, и Ли­ду. Хо­ро­шо, что Ли­ди­ных мыс­лей ему не су­ж­де­но бы­ло в тот мо­мент уз­нать. Толь­ко че­ты­ре го­да спус­тя Ли­да, сме­ясь как-то за сто­лом над оче­ред­ной Лёш­ки­ной про­дел­кой, вспом­ни­ла тот слу­чай с крас­ны­ми ба­рет­ка­ми.
   - Не мой ты сын, Лёш­ка, а то б я то­гда те­бе так зад­ни­цу от­по­ли­ро­ва­ла, что бы­ла б она по­хо­жа на зад ма­ка­ки.
   - Не то­ро­пись! Ро­ди сна­ча­ла, а то­гда и по­ли­руй, сколь­ко хо­чешь!- ос­та­но­ви­ла ма­ма мсти­тель­ные вос­по­ми­на­ния сво­ей се­ст­ры.
   Впро­чем, и та и дру­гая де­ли­ли Лёш­кин зад без вся­кой зло­сти.
   Всю осень, и, да­же весь де­кабрь Лё­ша про­хо­дил в тех ста­рых чу­жих бо­тин­ках, в ко­то­рых к хо­ло­дам бы­ло об­на­ру­же­но да­же кое-ка­кое пре­иму­ще­ст­во, так как их раз­ме­ры по­зво­ля­ли оде­вать на его но­ги по не­сколь­ку пар нос­ков, от­че­го но­ги не мерз­ли, но по­ход­ка при­об­ре­ла ус­той­чи­вую склон­ность к ко­со­ла­по­сти. В дет­са­дов­ские ка­ран­ти­ны, слу­чав­шие­ся в тот год с за­вид­ной ре­гу­ляр­но­стью, Лё­шу ма­ма до­ма уже не ос­тав­ля­ла, а бра­ла с со­бою в гос­пи­таль, где ра­бо­та­ла фи­зио­те­ра­пев­ти­че­ской се­ст­рой при от­де­ле­нии ор­то­пе­дии и трав­ма­то­ло­гии. В гос­пи­та­ле он бы­ст­ро ос­во­ил­ся, и по­сле об­хо­да вра­чей не­ред­ко за­про­сто за­хо­дил в па­ла­ты к ра­не­ным, раз­вле­кая их сво­ей на­ив­ной до­вер­чи­во­стью ко все­му ска­зан­но­му, и соб­ст­вен­ны­ми, ли­шен­ны­ми на­ме­рен­ных не­до­мол­вок взрос­лых, от­кро­вен­ны­ми рас­ска­за­ми о се­бе, ма­ме, Ли­де, о дет­са­дов­ских со­бы­ти­ях, и сво­их при­яте­лях по гос­ти­нич­но­му об­ще­жи­тию. Он на­ко­рот­ке был зна­ком со мно­ги­ми из ра­не­ных, ле­жав­ши­ми в ты­ло­вом гос­пи­та­ле ино­гда по не­сколь­ку ме­ся­цев. С не­ко­то­ры­ми из них он охот­но иг­рал в кар­ты, но, толь­ко до пер­во­го за­ме­чен­но­го им в их иг­ре жуль­ни­че­ст­ва. За­ме­тив его, он вска­ки­вал с кро­ва­ти сво­его парт­нё­ра и швы­рял кар­ты в об­щую ку­чу, крас­нея от пра­вед­но­го гне­ва.
   - С жи­ла­ми боль­ше не иг­раю! - за­яв­лял он, вы­бе­гая из па­ла­ты, от­че­го сму­щён­ный со­пер­ник час­то те­рял­ся, и уже вдо­гон­ку ему про­сил про­ще­ния за свое плу­тов­ст­во.
   Он ред­ко ко­му по­втор­но до­ве­рял, по­это­му, иг­раю­щие с ним в кар­ты ра­не­ные, в слу­чае воз­ник­но­ве­ния спо­ра, как пра­ви­ло, ус­ту­па­ли ему. Впро­чем, по­дач­ка­ми та­ко­го ро­да он мог и пре­неб­речь, и да­же оби­деть­ся, при вы­яв­лен­ном по­твор­ст­ве ему со сто­ро­ны взрос­лых, что де­мон­ст­ри­ро­ва­ло, с его точ­ки зре­ния, не впол­не серь­ёз­ное к не­му от­но­ше­ние.
   - К те­бе, Лё­ша, на хро­мой ко­зе не подъ­е­хать: так не­хо­ро­шо, и этак не­лад­но! - не раз го­во­ри­ли ему его со­пер­ни­ки по кар­точ­ной иг­ре.
   На­счет хро­мой ко­зы - Лё­ша не по­нял, но про­пус­тить мог толь­ко не­за­ме­чен­ный им по­дыг­рыш, пред­по­чи­тая про­иг­рать, чем вос­поль­зо­вать­ся чьим бы то ни бы­ло по­твор­ст­вом ему "как ма­лень­ко­му". Не­ко­то­рые ле­жа­чие боль­ные, же­лая при­влечь Лё­шу к се­бе, де­ла­ли ему из бу­ма­ги ко­раб­ли­ки, пи­лот­ки, са­мо­лё­ты, и так да­лее - кто что умел. Ня­неч­ки бра­ни­лись, но Лё­шу не тро­га­ли, и он сам, по окон­ча­нии иг­ры под­би­рал ско­пив­ший­ся сор с по­лу. Вра­чи и сё­ст­ры де­ла­ли вид, что его не за­ме­ча­ют, ко­гда не­ча­ян­но за­стиг­ну­тый кем-ни­будь из них, он ны­рял под пер­вую по­пав­шую­ся кро­вать, где и пе­ре­жи­дал не­ча­ян­но воз­ник­шую опас­ность быть об­на­ру­жен­ным. Все в па­ла­те смея­лись, и хва­ли­ли его за со­об­ра­зи­тель­ность.
   - Ты пап­ке на фронт пи­шешь? - как-то спро­сил его все­гда хму­рый, на­по­ло­ви­ну скры­тый под се­рым гип­сом по­жи­лой ра­не­ный, ко­то­ро­го Лёш­ка по­че­му-то по­баи­вал­ся. Он ле­жал в са­мом уг­лу ог­ром­ной па­ла­ты, ни­ко­гда с Лё­шей не иг­рал, и толь­ко чи­тал книж­ки или что-то пи­сал, по­ло­жив на фа­нер­ный лист бу­ма­гу.
   - Я пи­сать не умею, - до­вер­чи­во ус­та­вив­шись на не­го, ти­хо ска­зал Лё­ша. Счи­тая се­бя уже боль­шим, он стес­нял­ся сво­ей без­гра­мот­но­сти.
   - А нау­чить­ся хо­чешь?
   Пус­той во­прос. Ко­неч­но, он хо­тел нау­чить­ся пи­сать.
   - То­гда при­са­жи­вай­ся!
   Дядь­ка при­гла­шаю­ще хлоп­нул по кро­ва­ти око­ло се­бя ла­до­нью, и, по­тя­нув­шись за из­го­ло­вье, вы­нул от­ту­да фа­нер­ку, при­жа­тую по­душ­кой к спин­ке кро­ва­ти. С тум­боч­ки он взял чис­тую тет­радь и ка­ран­даш.
   -Учить бу­к­вы бу­дем!- по­яс­нил он ворч­ли­во.
   Лё­ша на­хму­рил­ся, осоз­нав всю серь­ёз­ность по­став­лен­ной пе­ред ним за­да­чи. Сей­час он бы­ст­рень­ко вы­учит все бу­к­вы, а ве­че­ром - на­пи­шет па­пе пись­мо. Та­кой ва­ри­ант его впол­не уст­раи­вал. Дядь­ка на­пи­сал пе­чат­ную бу­к­ву "А" и за­ста­вил Лё­шу на­пи­сать та­кую же и на­звать её. Лё­ша жи­во на­звал бу­к­ву, но на­пи­сать её так кра­си­во, как это сде­лал его учи­тель - он не смог. Бу­к­ва по­че­му-то вы­ле­за­ла за ог­ра­ни­чи­ваю­щие строч­ки, в ко­то­рых на­до бы­ло её раз­мес­тить, и вы­гля­де­ла ка­кой-то за­лих­ват­ски рас­хля­бан­ной.
   - Не го­рюй - я сна­ча­ла ху­же те­бя пи­сал. По­про­буй ещё раз, сле­дую­щая бу­к­ва у те­бя долж­на по­лу­чить­ся луч­ше, - ска­зал Лё­шин учи­тель.
   Лё­ша це­лых две строч­ки ца­ра­пал ка­ран­да­шом бу­ма­гу, пре­ж­де чем су­мел бо­лее или ме­нее снос­но на­пи­сать бу­к­ву "А". Вы­су­ну­тый язык ело­зил по гу­бам, по­вто­ряя дви­же­ния не­по­слуш­но­го ка­ран­да­ша. За­тем, на­сту­пи­ла оче­редь вто­рой бу­к­вы "П", ко­то­рая хо­тя и вы­пи­сы­ва­лась мно­го лег­че, но то­же по­тре­бо­ва­ла от не­го при­лич­ных уси­лий.
   - Лё­ша, иди сю­да! - по­звал его из дру­го­го кон­ца па­ла­ты чей-то го­лос.
   - Не ме­шай­те па­ца­ну! Он за­нят де­лом!
   При­под­няв­ший­ся в по­сте­ли на лок­те со­сед обу­чаю­ще­го Лё­шу дядь­ки сер­ди­то по­гро­зил даль­не­му кон­цу па­ла­ты ку­ла­ком, от­ку­да раз­дал­ся друж­ный смех: "Лёш­ка-то наш де­ло­вой! Уже и за­нят! Не враз те­перь по­дой­дёшь к не­му!.."
   - Эй, ти­ше вы там! Ишь, раз­гал­де­лись! Учит­ся Лёш­ка!
   По­сле этих слов в па­ла­те во­ца­ри­лась поч­ти пол­ная ти­ши­на, от­че­го Лё­ша, осоз­нав­ший свою зна­чи­мость, ещё усерд­ней за­ело­зил ка­ран­да­шом по лис­ту бу­ма­ги. Не­ко­то­рые слож­но­сти воз­ник­ли у не­го при сло­же­нии двух букв, но со­вме­ст­ны­ми уси­лия­ми со сво­им доб­ро­воль­ным учи­те­лем, - и это он пре­одо­лел. Ча­са не про­шло, и пер­вое в жиз­ни сло­во "Па­па" - Лёш­кой бы­ло на­пи­са­но. На этом, за­ня­тие бы­ло пре­рва­но, так как Лё­ше не тер­пе­лось про­де­мон­ст­ри­ро­вать ма­ме свои ус­пе­хи. Он оп­ро­ме­тью бро­сил­ся вон из па­ла­ты, и по­бе­жал в ма­мин ка­би­нет хва­стать свои­ми дос­ти­же­ния­ми. Ко­ря­во, но са­мо­стоя­тель­но, на обо­рот­ной сто­ро­не ка­ко­го-то блан­ка он на­пи­сал вы­учен­ное сло­во, по­ка ма­ма за­ни­ма­лась кем-то из ра­не­ных. На­ко­нец, она поя­ви­лась из-за шир­мы, и уви­де­ла сво­его сы­на, с за­га­доч­ным ви­дом по­до­дви­гаю­ще­го ей бланк, на ко­то­ром бы­ло на­пи­сан­ное им сло­во.
   - Мо­ло­дец! - по­хва­ли­ла ма­ма. - Учись даль­ше - по­мо­гать мне бу­дешь!
   В чем бу­дет вы­ра­жать­ся по­мощь ма­ме, он не по­нял, но ра­дость, от­то­го, что ус­пе­хи его при­зна­ны, до­пол­ни­ла ка­п­лей то, что на­зы­ва­ет­ся са­мо­мне­ни­ем, от­сут­ст­ви­ем ко­то­ро­го Лё­ша и так не стра­дал, но сей­час оно дос­тиг­ло со­стоя­ния хва­ст­ли­вой гор­до­сти.
   - Я пись­мо па­пе се­го­дня на­пи­шу, - по­обе­щал он ма­ме со­вер­шен­но не­об­ду­ман­но.
   - Мно­го слов дву­мя бу­к­ва­ми не на­пи­шешь! - ох­ла­ди­ла ма­ма его пыл. - Дру­гие бу­к­вы на­до учить.
   - А мно­го на­до учить?
   - Да уж по­ря­доч­но! Пят­на­дцать раз по столь­ко, и еще раз - пол­столь­ко! - за­га­доч­но по­яс­ни­ла она.
   - Мно­го­ва­то, - ре­шил он, уже не тем ал­лю­ром воз­вра­ща­ясь в па­ла­ту к сво­ему учи­те­лю.
   Про­шло не ме­нее трёх не­дель, пре­ж­де чем бы­ло на­пи­са­но им пер­вое в его жиз­ни пись­мо от­цу. Ог­ром­ны­ми ко­ря­вы­ми пе­чат­ны­ми бу­к­ва­ми он на­пи­сал три ко­рот­кие фра­зы и сде­лал свою под­пись. В этом пись­ме на­шлось ме­сто и ошиб­кам, но всё им бы­ло вы­пол­не­но са­мо­стоя­тель­но, кро­ме ад­ре­са, ко­то­рый над­пи­са­ла ма­ма. С это­го мо­мен­та, Лё­ша вез­де хо­дил за­драв го­ло­ву, чи­тая все вы­вес­ки, все пла­ка­ты, все на­пи­сан­ные пе­чат­ны­ми бу­к­ва­ми объ­яв­ле­ния. К но­во­му - 1944 го­ду, азы гра­мо­ты он по­стиг, но дет­ских книг для тре­ни­ров­ки чте­ния - у не­го не бы­ло ни од­ной. Вы­ру­чил Ким со сво­ей ма­мой, ко­то­рые, уз­нав о его ус­пе­хах в ос­вое­нии гра­мо­ты, к Но­во­му го­ду по­да­ри­ли так по­нра­вив­шую­ся ему кни­гу "Сказ­ки дя­дюш­ки Ри­му­са", ко­то­рая и по сей день на­хо­дит­ся у не­го в до­ме, слу­жа уже треть­ему по­ко­ле­нию но­вых её вла­дель­цев.
   Пись­мо, на­пи­сан­ное Лё­шей, уш­ло к па­пе на фронт, а Лё­ша всем и ка­ж­до­му, по не­сколь­ку раз на день со­об­щал, что вот, мол, "по слу­чаю", па­пень­ке пись­мо на­пи­сал, и при этом от ве­ли­кой за­стен­чи­во­сти ко­вы­рял в но­су, до­жи­да­ясь сто­рон­не­го одоб­ре­ния. Вре­мя под­хо­ди­ло к но­во­год­не­му празд­ни­ку. На­чаль­ник от­де­ле­ния, в ко­то­ром Лё­ша про­во­дил всё своё сво­бод­ное вре­мя, как-то вы­ло­вил оголь­ца в ко­ри­до­ре, и, при­дер­жав его за пле­чо, спро­сил: "Ра­не­ным, Лё­ша, хо­чешь по­мочь?"
   Ещё бы не хо­теть!? Лё­ша был го­тов вы­пол­нить лю­бое по­ру­че­ние, лю­бое при­ка­за­ние, что­бы ге­рои­че­ски, и, ни­как ина­че, вы­пол­нить его.
   - Зна­ешь, Лё­ша, ско­ро ведь Но­вый год, а по­дар­ков ра­не­ным не­ко­му да­рить!
   Лё­ша по­ряд­ком струх­нул. Де­ло в том, что до­ма у не­го да­же иг­ру­шек пу­те­вых не бы­ло - всё ос­та­лось в Ле­нин­гра­де. Что он мо­жет по­да­рить ра­не­ным?
   - А у ме­ня у са­мо­го ни­че­го нет! - ти­хо ска­зал он на­чаль­ни­ку от­де­ле­ния, и по­крас­нел.
   На­чаль­ник, для че­го-то силь­но ущип­нул се­бя за пе­ре­но­си­цу, и по­смот­рел на Лёш­ки­ны но­ги, обу­тые в не­су­раз­но боль­шие об­трё­пан­ные бо­тин­ки.
   - Ты, Лё­ша, не по­нял ме­ня, - ска­зал он гру­ст­но, - по­дар­ки для ра­не­ных есть, но им хо­чет­ся, что­бы кто-то им их да­рил, ска­жем, - ты. Что­бы спля­сал у них в па­ла­тах, - празд­ник ведь! Мо­жет, сти­хи ка­кие-ни­будь зна­ешь или ещё что-ни­будь рас­ска­жешь. Смо­жешь?
   Лёш­ка при­оса­нил­ся, и тут же в ко­ри­до­ре по­сы­па­лись из не­го сти­хи Си­мо­но­ва, ко­то­рые еже­ве­чер­не вслух учи­ла Ли­да - боль­шая его по­клон­ни­ца. Она все­гда пе­ре­пи­сы­ва­ла их из чу­жих тет­ра­дей в свою, а за­тем, уло­жив тет­радь на по­до­кон­ник, и за­жав уши ла­до­ня­ми, она при­ни­ма­лась с под­вы­ва­ни­ем, раз за ра­зом по­вто­рять их. Лё­ша не очень по­ни­мал, за­чем Ли­да тра­тит вре­мя на мно­го­крат­ный их по­втор, ес­ли он сам за­по­ми­нал их со вто­ро­го, ре­же - с третье­го раза. Са­мы­ми лю­би­мы­ми Ли­ди­ны­ми сти­хо­тво­ре­ния­ми бы­ли "Ты пом­нишь, Алё­ша, до­ро­ги Смо­лен­щи­ны", и "Ты­ло­вой гос­пи­таль".
   - Ти­ше ты, ти­ше! - ос­та­но­вил ра­зо­шед­ше­го­ся Лёш­ку док­тор. - Зна­чит, до­го­во­ри­лись?
   Лёш­ка со­глас­но кив­нул го­ло­вой: "До­го­во­ри­лись, ко­неч­но!"
   - Толь­ко, Лё­ша, ни­ко­му ни сло­ва - во­ен­ная тай­на! - за­го­вор­щиц­ки под­миг­нул док­тор. - Кро­ме ма­мы, ра­зу­ме­ет­ся. А спля­сать смо­жешь?
   Лё­ша чуть не оби­дел­ся по­хо­же­му на со­мне­ние во­про­су. Со­всем не­дав­но, пе­ред но­ябрь­ски­ми празд­ни­ка­ми, он в дет­ском са­ди­ке ли­хо пля­сал го­па­ка, прав­да, в од­них чул­ках, а тут - ка­кие-то со­мне­ния.
   - Ну, Лё­ша, на те­бя вся на­де­ж­да! - На­чаль­ник от­де­ле­ния про­тя­нул ему ру­ку и, как взрос­ло­му, по­жал уз­кую Лёш­ки­ну ла­дош­ку.
   Лёш­ка был горд и сча­ст­лив.
   Ве­че­ром три­дца­то­го де­каб­ря ма­ма при­шла с ра­бо­ты с боль­шим па­ке­том в ру­ках. Она ра­до­ст­но улы­ба­лась. Дав­но та­кой ма­му не ви­дел Лё­ша. Ма­ма раз­де­лась и, по­ло­жив па­кет на стол, по­до­зва­ла его и Ли­ду к се­бе по­бли­же.
   - Ну-ка за­гля­нем, что тут у нас есть?
   Лё­ши­на ма­куш­ка про­свер­ли­ла под Ли­ди­ной ру­кой от­вер­стие для сво­ей го­ло­вы, и они оба за­тих­ли над на­ме­рен­но мед­лен­но раз­во­ра­чи­вае­мым ма­мой па­ке­том. Свер­ху ле­жа­ло что-то бле­стя­щее, яр­ко-ма­ли­но­во­го цве­та. Это что-то - ма­ма вы­ло­жи­ла на стол и ска­за­ла, что это Лё­шин кос­тюм для вы­сту­п­ле­ния пе­ред ра­не­ны­ми.
   - Тут ша­ро­ва­ры, ру­баш­ка и ка­зац­кая шап­ка. Это не на­сов­сем те­бе да­ли - толь­ко для вы­сту­п­ле­ния.
   Лёш­ки­но ли­цо вы­тя­ну­лось, но ма­ма от­влек­ла его вни­ма­ние от кос­тю­ма.
   - Да­вай по­смот­рим, - пред­ло­жи­ла она, - вдруг ещё что-ни­будь най­дём?
   В глу­би­не, на­роч­но не до кон­ца раз­вер­ну­то­го па­ке­та, ма­ла­хи­то­вой зе­ле­нью мяг­ко пе­ре­ли­вал­ся свер­ну­тый кон­вер­том от­рез креп­де­ши­на.
   - Это те­бе, Ли­да, по­да­рок от Де­да Мо­ро­за к Но­во­му го­ду!
   Ли­да ос­то­рож­но вы­та­щи­ла свёр­ток. Рас­пус­тив его до по­лу и на­бро­сив на­ис­ко­сок че­рез пле­чо, она во­про­шаю­ще гля­ну­ла в ли­цо стар­шей се­ст­ры. Ли­цо Ли­ды све­ти­лось от сча­стья.
   - Как, Га­ля, - хо­ро­шо?
   - Очень те­бе идёт! Твой цвет! - по­хва­ли­ла стар­шая се­ст­ра, и ста­ла шут­ли­во от­би­вать­ся от объ­я­тий Ли­ды.
   - Ну-ка по­смот­рим, что там у нас ещё есть? За­гля­ни-ка, Алё­ша!
   Лё­ша су­нул нос в па­кет, и на дне его уви­дел па­ру но­вых ва­ле­нок се­ро­го цве­та.
   - Дос­та­вай их, и при­мерь, - не­тер­пе­ли­во ско­ман­до­ва­ла ма­ма.
   Лё­ша вы­удил из па­ке­та ва­лен­ки и, сев на пол, тут же на­тя­нул их на но­ги.
   - Чуть ве­ли­ко­ва­ты, но с нос­ка­ми в са­мый раз, - под­ве­ла ма­ма итог по­дар­кам.
   Са­ма она ос­та­лась без по­дар­ка, но бы­ла удов­ле­тво­ре­на сча­сть­ем млад­шей се­ст­ры, дав­но вы­рос­шей из сво­его един­ст­вен­но­го пла­тья.
   Во­об­ще, в этот раз Дед Мо­роз рас­щед­рил­ся. Не­де­лю на­зад, ко­гда Лёш­ка, по при­чи­не со­плей и под­няв­шей­ся тем­пе­ра­ту­ры был ос­тав­лен до­ма, ут­ром в их дверь по­сту­ча­ли, и Лё­ша, по­дой­дя к две­ри, от­крыл её. На по­ро­ге сто­ял муж­чи­на с меш­ком на пле­че. Он спро­сил у Лёш­ки его фа­ми­лию, ко­то­рую Лё­ша и на­звал.
   - Ма­ма твоя в гос­пи­та­ле ра­бо­та­ет?
   - Да, - от­ве­тил Лё­ша, - ее Га­ли­ной Ни­ко­ла­ев­ной звать, - уточ­нил он.
   - Зна­чит, Дед Мо­роз ад­ре­сом не ошиб­ся. При­ни­май! - Прой­дя в ком­на­ту, муж­чи­на снял с пле­ча ме­шок и по­ста­вил его на пол в уг­лу ком­на­ты. - Это вам!
   - А вы кто? - спро­сил ос­то­рож­ный Лёш­ка. Вдруг ошиб­ся ад­ре­сом че­ло­век.
   - По­сыль­ный я - от Де­да Мо­ро­за, сы­нок. Ку­шай­те на здо­ро­вье!
   С тем он и ушел, не на­звав се­бя. В меш­ке бы­ла кар­тош­ка, ко­то­рая их сей­час очень вы­ру­ча­ла. Сы­ты­ми они поч­ти не бы­ва­ли. И вдруг, - та­кое бо­гат­ст­во! Ма­ма дол­го пы­та­лась вы­яс­нить в гос­пи­та­ле, кто был этим Де­дом Мо­ро­зом, но это так и ос­та­лось тай­ной для них.
   На­сту­пи­ла оче­редь при­мер­ки кос­тю­ма для но­во­год­не­го пред­став­ле­ния. Ма­ма по­да­ва­ла Лё­ше по оче­ре­ди алые ша­ро­ва­ры, та­ко­го же цве­та ру­баш­ку, и смеш­ную шап­ку с длин­ным, сви­саю­щим на­бок кол­па­ком. Он на­дел всё это на се­бя, и в зер­ка­ле с удив­ле­ни­ем уви­дел ка­ко­го-то не­зна­ко­мо­го маль­чиш­ку в чуд­ной оде­ж­де. Он рас­те­рял­ся.
   - Очень хо­ро­шо, - по­хва­ли­ла ма­ма, - на­стоя­щий ка­зак!
   На ка­за­ка Лё­ша был со­гла­сен. Жал­ко толь­ко, что нет саб­ли и са­пог. За­прав­лен­ные в ва­лен­ки ша­ро­ва­ры ши­ро­ки­ми склад­ка­ми на­ви­са­ли у ко­лен, что при­да­ва­ло его и так ма­лень­кой фи­гур­ке ка­кой-то кур­гу­зый вид. Ма­ма вы­пус­ти­ла ша­ро­ва­ры по­верх ва­ле­нок, ко­то­рые верх­ним сре­зом го­ля­шек упи­ра­лись под ко­ле­ня­ми в зад­нюю по­верх­ность бед­ра, не да­вая Лё­ше в них при­сесть, но от пред­ло­же­ния ма­мы чуть уко­ро­тить их - он ка­те­го­ри­че­ски от­ка­зал­ся, бо­ясь ис­пор­тить их це­ло­ст­ность.
   - Как хо­чешь! - ска­за­ла ма­ма. - Сам бу­дешь му­чить­ся!
   Лё­ша ос­тал­ся в этом во­про­се не­пре­кло­нен; о чём на сле­дую­щий день по­жа­лел. С вы­пу­щен­ны­ми по­верх ва­ле­нок ша­ро­ва­ра­ми - он вы­гля­дел на­мно­го луч­ше, но хо­дить в но­вых ва­лен­ках, у ко­то­рых по­дош­вы ещё не при­мя­лись, - бы­ло очень труд­но, и ма­ма раз­ре­ши­ла ему ве­чер по­хо­дить в них до­ма, что­бы об­мять по­дош­вы. Лё­ша за­бе­жал к Ки­му, что­бы по­хва­стать­ся ва­лен­ка­ми, и они не­мно­го по­чи­та­ли вме­сте "Ри­ки-ти­ки-та­ви" Ки­п­лин­га, а ма­ма Ки­ма по­хва­ли­ла Лё­шу за бы­ст­ро про­грес­си­рую­щую у не­го тех­ни­ку чте­ния. За пол­то­ра ме­ся­ца, ко­то­рые про­вел в боль­ни­це Ким, Лё­ша нау­чил­ся са­мо­стоя­тель­но, хо­тя, по­ка и мед­лен­но, чи­тать до­воль­но слож­ный текст. При­шла ма­ма, и уве­ла Лё­шу до­мой, не дав ему спол­на вку­сить ле­ст­ной для не­го по­хва­лы Ки­ма и его ма­мы. Ве­че­ром, спать его уло­жи­ли по­рань­ше, так как с ут­ра он дол­жен был ид­ти с ма­мой в гос­пи­таль, и к обе­ду ус­петь на ёл­ку в дет­ский сад. Ут­ром три­дцать пер­во­го де­каб­ря 1943 го­да, Лё­ша с ма­мой ра­но, - ещё в су­мер­ки, от­пра­ви­лись в гос­пи­таль. В ма­ми­ном ка­би­не­те он пе­ре­одел­ся в кос­тюм, и стал ждать вы­зо­ва для раз­да­чи по­дар­ков. Он вол­но­вал­ся от­то­го, что тол­ком до си пор не знал, ка­кие сти­хи нуж­но чи­тать ра­не­ным, и ка­кие пес­ни петь. Яс­но, что петь взрос­лым лю­дям дет­са­дов­скую "В ле­су ро­ди­лась ёлоч­ка" - он не бу­дет. Ему хо­те­лось спеть им что-ни­будь ге­рои­че­ское - про вой­ну, на­при­мер, но ма­ма ска­за­ла, что про вой­ну им петь не на­до - они от неё ус­та­ли.
   - Спой что-ни­будь ду­шев­ное, - ска­за­ла она, и Лё­ша ре­шил спеть им "Зем­лян­ку".
   Ма­ма одоб­ри­ла его вы­бор, но не без не­ко­то­ро­го со­мне­ния. Из сти­хо­тво­ре­ний, он счи­тал нуж­ным чи­тать Ли­ди­ны лю­би­мые Си­мо­нов­ские сти­хи. Это его уст­раи­ва­ло впол­не. Тан­це­вать же, без му­зы­ки ему не хо­те­лось во­все, и он за­ра­нее взгру­ст­нул. Ма­ма ку­да-то вы­шла, а вме­сто неё в ка­би­нет при­шла са­ни­тар­ка с боль­шой та­рел­кой пшен­ной ка­ши с мас­лом, и круж­кой ком­по­та. Она по­ста­ви­ла всё это пе­ред Лё­шей, и, по­да­вая ему вы­ну­тую из кар­ма­на ха­ла­та лож­ку, ска­за­ла: "Ку­шай, ар­тист!" - По­гла­ди­ла его по го­ло­ве, при­гла­жи­вая взъе­ро­шен­ные вих­ры. Пор­ция ка­ши яв­но бы­ла рас­счи­та­на на взрос­ло­го че­ло­ве­ка, но Лё­ша, по­за­быв про вся­кую ос­то­рож­ность, жи­во рас­пра­вил­ся с ней, за­пи­вая очень вкус­ную ка­шу ком­по­том. По­кон­чив с зав­тра­ком, он об­на­ру­жил, что жи­вот его страш­но вздул­ся, да­же ку­шак, ко­то­рым бы­ла пе­ре­хва­че­на ру­баш­ка, вы­пу­щен­ная по­верх ша­ро­вар, вре­зал­ся в жи­вот и ме­шал ды­шать. Вер­нув­шая­ся в ка­би­нет ма­ма не­мно­го рас­пус­ти­ла ку­шак, и ды­шать ста­ло лег­че.
   -Сей­час ра­не­ные по­зав­тра­ка­ют, и ты пой­дёшь к ним, - ска­за­ла она улы­ба­ясь. - Не тру­сишь?
   - Вот ещё! Че­го тру­сить-то?! Лё­ша воз­му­щен­но дёр­нул пле­чом, от­ме­тая все ма­ми­ны со­мне­ния в сво­ей храб­ро­сти. Од­на­ко, ко­гда ми­нут че­рез пят­на­дцать при­гла­шен­ный на вы­ход за­гля­нув­шим в ма­мин ка­би­нет док­то­ром Лёш­ка вы­шел в ко­ри­дор, - он струх­нул. Ко­ри­дор был за­бит ра­не­ны­ми, док­то­ра­ми, са­ни­тар­ка­ми и сё­ст­ра­ми, стол­пив­ши­ми­ся у вхо­да в са­мую боль­шую па­ла­ту, где на­хо­ди­лись пре­иму­ще­ст­вен­но ле­жа­чие боль­ные. По­яв­ле­ние Лё­ши в ко­ри­до­ре бы­ло встре­че­но ве­се­лы­ми под­бад­ри­ваю­щи­ми ре­п­ли­ка­ми, и сме­хом. Ли­цо Лё­ши вспых­ну­ло, и он весь на­пряг­ся. Он был серь­ё­зен, и смех не­сколь­ко оза­да­чил его, и, да­же, чем-то оби­дел. Не­гну­щие­ся круг­лые по­дош­вы круп­но­ва­тых ва­ле­нок де­ла­ли его по­ход­ку не­ров­ной, и ка­кой-то де­ре­вян­ной. Ни на ко­го не гля­дя, он про­шел ме­ж­ду рас­сту­пав­ши­ми­ся, даю­щи­ми ему до­ро­гу ра­не­ны­ми, за­де­вая ино­гда их кос­ты­ли и от­то­пы­рен­ные в сто­ро­ну ру­ки на за­гип­со­ван­ных под­став­ках, ук­ре­п­лен­ных на та­ких же гип­со­вых поя­сах. Зна­ко­мые ра­не­ные, уже в две­рях па­ла­ты по­хло­пы­ва­ли обод­ряю­ще его по пле­чу, про­ся вы­дать что-ни­будь эта­кое, но что кон­крет­но они хо­те­ли, - ни­кто не го­во­рил. Веч­но с эти­ми взрос­лы­ми что-то не так; хо­тят, - не зная са­ми че­го! В па­ла­те ле­жа­ли все свои, и это его сра­зу ус­по­кои­ло. У вхо­да в па­ла­ту, спи­ной к не­му сто­ял на­чаль­ник от­де­ле­ния, ко­то­рый за­кан­чи­вал свою речь, и все ему за­хло­па­ли.
   - Ну вот, - под­во­дя итог ска­зан­но­му, про­из­нес он, - а сей­час мы при­сту­пим к раз­да­че по­дар­ков, а Лё­ша нам что-ни­будь рас­ска­жет и спо­ёт. Ес­ли по­про­сим, - мо­жет, и спля­шет. Док­тор по­ло­жил ру­ку на Лёш­ки­но пле­чо и, слег­ка под­тал­ки­вая, - по­ста­вил его пе­ред со­бой.
   Лё­ша об­вел гла­за­ми па­ла­ту с ле­жа­щи­ми в кро­ва­тях зна­ко­мы­ми ему ра­не­ны­ми, ли­ца ко­то­рых, как-то ра­до­ст­но, - не со­всем обыч­но бы­ли свет­лы и при­вет­ли­вы. На всех по­до­кон­ни­ках стоя­ли бан­ки, из ко­то­рых тор­ча­ли вет­ки ело­во­го лап­ни­ка, от­че­го, в па­ла­те не так тя­же­ло пах­ло сме­сью ле­карств и пло­хо мы­то­го че­ло­ве­че­ско­го те­ла.
   - Я сна­ча­ла сти­хи про­чи­таю, - не очень гром­ко, в на­сту­пив­шей вдруг пол­ной ти­ши­не, ска­зал Лё­ша.
   Чей-то оди­но­кий го­лос вы­крик­нул обод­ряю­ще: "Ва­ляй!"
   Ус­та­вив­шись не­под­виж­ным взгля­дом в ок­но, на­хо­див­шее­ся пря­мо на­про­тив не­го, Лё­ша от­чет­ли­во и звон­ко про­из­нес: "Кон­стан­тин Си­мо­нов, - "Ты­ло­вой гос­пи­таль". В пол­ной ти­ши­не па­ла­ты и ко­ри­до­ра, за сво­ей спи­ной он пе­ре­стал слы­шать да­же шо­ро­хи.
   - Всё ле­то кровь не со­хла на ру­ках,
   С ут­ра ру­би­ли, ре­за­ли, сши­ва­ли,
   Не сняв са­пог, на ку­цых тю­фя­ках
   Дре­ма­ли два ча­са, и то ед­ва ли...
   Ско­сив гла­за в пра­вый угол па­ла­ты, ту­да, где ле­жал его учи­тель дя­дя Пе­тя, Лё­ша уви­дел его се­дой ёжик во­лос над ла­до­нью, при­крыв­шей гла­за. Паль­цы дру­гой ру­ки, бе­лея кос­тяш­ка­ми в сус­та­вах, ком­ка­ли одея­ло, и мед­лен­но тя­ну­ли его на се­бя. Упи­ра­ясь лок­тя­ми в ле­жа­щий под мат­ра­сом де­ре­вян­ный щит, ото­рвав го­ло­ву и пле­чи от по­душ­ки, со­сед дя­ди Пе­ти, на­пря­жен­но вы­та­ра­щив­шись, смот­рел на Лё­шу, дер­гая на ху­дой жи­ли­стой шее вы­пи­раю­щим ка­ды­ком. Плу­то­ва­тый в кар­точ­ной иг­ре Алёш­кин тёз­ка, на­пря­жен­но ос­ка­лив­шись, ус­та­вил­ся на свои, ле­жа­щие по­верх одея­ла кос­ти­стые ку­ла­ки, а его со­сед, без­звуч­но ше­ве­ля гу­ба­ми, вы­смат­ри­вал что-то на по­тол­ке ши­ро­ко рас­кры­ты­ми чёр­ны­ми гла­за­ми.
   За­кон­чив чте­ние сти­хо­тво­ре­ния, Алёш­ка за­мер, вслу­ши­ва­ясь в став­шую вдруг зве­ня­щей ти­ши­ну па­ла­ты. Кто-то не­гром­ко каш­ля­нул, и вдруг об­ва­лом за его спи­ной раз­да­лись звон­кие хлоп­ки, и кри­ки "Бра­во!" Все ле­жав­шие в кро­ва­тях ра­не­ные то­же хло­па­ли и кри­ча­ли "Бра­во!", "Мо­ло­дец!" Лёш­ка не ожи­дал та­кой ре­ак­ции и сму­тил­ся, но не­на­дол­го.
   - Я ещё знаю! - вдруг гром­ко ска­зал он, и все сра­зу за­мол­ча­ли.
   - Си­мо­нов, - объ­я­вил Лё­ша. - "Ты пом­нишь, Алё­ша, до­ро­ги Смо­лен­щи­ны"... Го­лос его не­ожи­дан­но "сел", на­вер­ное, от вол­не­ния. В но­су за­щи­па­ло - вер­ный при­знак близ­ких слёз, и Лё­ша шмыг­нул но­сом. Он очень лю­бил это сти­хо­тво­ре­ние, не­по­нят­но по­че­му вы­зы­вав­шее в нём жа­лость к са­мо­му се­бе. Не все сло­ва в этом сти­хо­тво­ре­нии бы­ли ему по­нят­ны, но об­ра­ще­ние, с ко­то­ро­го на­чи­на­лось оно, он по­че­му-то ад­ре­со­вал се­бе, и эти гру­ст­ные сти­хи не­из­мен­но вы­зы­ва­ли у не­го слё­зы, тем бо­лее объ­яс­ни­мые, что да­же Ли­да, ко­гда их чи­та­ла, вы­ти­ра­ла свои слё­зы, не очень стес­ня­ясь при­сут­ст­вия Лё­ши. Се­го­дня ему бы­ло ещё жаль­че се­бя, чем обыч­но, и он бо­ял­ся по-на­стоя­ще­му рас­пла­кать­ся. Од­на­ко, за­стыв­шие ли­ца на­пря­жен­но гля­дя­щих на не­го гос­пи­таль­ных при­яте­лей - при­обод­ри­ли его. Шмыг­нув для по­ряд­ка ещё раз но­сом, он на­чал:
   - Ты пом­нишь, Алё­ша, до­ро­ги Смо­лен­щи­ны,
   Как шли бес­ко­неч­ные, злые до­ж­ди,
   Как крин­ки не­сли нам ус­та­лые жен­щи­ны,
   При­жав, как де­тей, от до­ж­дя их к гру­ди...
   Под­вы­ва­тель­ное под­ра­жа­ние Ли­ди­ной дек­ла­ма­ции Алё­ша по­че­му-то ос­та­вил, чи­тая сти­хи про­сто, слов­но с кем-то де­лил­ся свои­ми вос­по­ми­на­ния­ми. Он ста­рал­ся не смот­реть боль­ше на ли­ца ле­жа­щих пе­ред ним лю­дей, а упёр­ся взгля­дом в пе­ре­кре­стье окон­ной ра­мы, об­ра­щая к ней сло­ва сти­хо­тво­ре­ния, а са­мое глав­ное, те сло­ва, ко­то­рые ему бы­ли не­по­нят­ны. Он вспом­нил Ли­ди­ны ин­то­на­ции толь­ко то­гда, ко­гда на­чал чи­тать:
   "Мы вас по­до­ж­дём!" - го­во­ри­ли нам па­жи­ти.
   "Мы вас по­до­ж­дём!" - го­во­ри­ли ле­са.
   Ты зна­ешь, Алё­ша, но­ча­ми мне ка­жет­ся,
   Что сле­дом за мной их идут го­ло­са.
   Ув­ле­чен­ный чте­ни­ем, он, со­вер­шен­но не­осоз­нан­но про­из­но­ся:
   ...На на­ших гла­зах уми­ра­ют то­ва­ри­щи,
   По-рус­ски ру­ба­ху рва­нув на гру­ди.
   - рва­нул вдруг свою крас­ную ру­ба­ху на сво­ей то­щей гру­ди, и сра­зу ис­пу­ган­но об­вёл гла­за­ми смот­ря­щих на не­го ра­не­ных. Ему сде­ла­лось не­обы­чай­но стыд­но за этот жест, ко­то­рый, как он по­ни­мал, пе­ред эти­ми людь­ми был сме­шон, и не­уме­стен. Лёш­ка на мгно­ве­ние за­мол­чал, гля­дя на тех, пе­ред кем он спа­яс­ни­чал, но уви­дел толь­ко серь­ёз­ные и гру­ст­ные ли­ца, на ко­то­рых да­же те­ни улыб­ки не мельк­ну­ло. Он про­дол­жил дек­ла­ма­цию, но чуть сму­щен­нее и глу­ше. Сно­ва, по окон­ча­нии чте­ния сти­хов бы­ли ап­ло­дис­мен­ты, льстив­шие его са­мо­лю­бию. Он да­же от­ме­тил, что не­ко­то­рые взрос­лые вы­ти­ра­ли ук­рад­кой слё­зы, ко­то­рые его сму­ти­ли, за­став­ляя от­во­дить от них взгляд. Ап­ло­дис­мен­ты стих­ли, и он за­вер­тел го­ло­вой, ожи­дая под­сказ­ки - что же де­лать даль­ше? Ря­дом с ним кто-то по­ста­вил та­бу­рет, на ко­то­рый сел один из ра­не­ных, дер­жав­ший в ру­ках ба­ян. Он сел бо­ком, вы­ста­вив пра­вую не­гну­щую­ся но­гу в сто­ро­ну, буд­то же­лая ко­му-то сде­лать под­нож­ку.
   - Спо­ём, Лё­ша? - спро­сил бая­нист.
   Лё­ша по­жал пле­ча­ми: "Спо­ём!" От на­чаль­ной ско­ван­но­сти у не­го не ос­та­лось и сле­да. В па­ла­те сно­ва на­сту­пи­ла пол­ная ти­ши­на, толь­ко кто-то за его спи­ной всё смор­кал­ся и по­каш­ли­вал.
   - Петь-то что бу­дешь?
   Пе­сен­ный ре­пер­ту­ар Лё­ши был не очень ве­лик, и он за­ра­нее был го­тов петь толь­ко те пес­ни, ко­то­рые, по его мне­нию, бы­ли при­лич­ны в этой бое­вой ком­па­нии ве­те­ра­нов.
   - Да­вай­те я спою "Гу­лял по Ура­лу Ча­па­ев-ге­рой", - пред­ло­жил толь­ко что вы­учен­ную пес­ню Лё­ша.
   - С удо­воль­ст­ви­ем! - от­ве­тил бая­нист и заи­грал всту­п­ле­ние.
   Лё­ша, ни­ко­гда не пев­ший под ак­ком­па­не­мент, на­чал бы­ло петь со­вер­шен­но не­в­по­пад, но тут же сбил­ся, и за­мол­чал. Бая­нист, по Лё­ши­но­му мне­нию, иг­рал что-то со­всем не про Ча­пае­ва. Бая­нист пред­ло­жил ему слу­шать му­зы­ку и смот­реть на не­го.
   - Ко­гда кив­ну, - то­гда на­чи­най петь! Идёт?
   - Идёт!
   Сно­ва заи­грал ба­ян, а Лё­ша на­пря­жен­но смот­рел на бая­ни­ста, ожи­дая его кив­ка го­ло­вой. На­ко­нец бая­нист кив­нул, и Лё­ша за­пел вы­со­ким дис­кан­том про лю­би­мо­го им Ча­пае­ва-ге­роя. По­том он пел про крас­ных ка­ва­ле­ри­стов, и "Бьёт­ся в тес­ной пе­чур­ке огонь". По­след­няя пес­ня очень по­нра­ви­лась ра­не­ным, и Лё­ша ещё два­ж­ды под­ряд по­вто­рял её. Под ко­нец про­грам­мы ему пред­ло­же­но бы­ло спля­сать го­пак, на ис­пол­не­ние ко­то­ро­го у не­го бы­ли все ос­но­ва­ния, так как кос­тюм его к это­му обя­зы­вал. Бая­нист заи­грал, а Лё­ша при­нял­ся вы­пля­сы­вать впри­сяд­ку, на­ив­но по­ла­гая, что толь­ко из это­го ко­лен­ца и со­сто­ит та­нец с та­ким стран­ным на­зва­ни­ем. Круг­лые по­дош­вы ва­ле­нок и вы­со­кие го­ляш­ки, упи­раю­щие­ся в бёд­ра над ко­лен­ка­ми при при­се­да­нии, ли­ша­ли его ус­той­чи­во­сти, и он стал час­то па­дать на пол. Сто­ял сплош­ной хо­хот. Азарт­ный Алёш­ка по­те­рял чув­ст­во кон­тро­ля над со­бой, и, вска­ки­вая по­сле ка­ж­до­го па­де­ния на но­ги, апел­ли­ро­вал к зри­те­лям, об­ви­няя в сво­ей не­ус­той­чи­во­сти по­дош­вы ва­ле­нок. Все смея­лись, и хло­па­ли ему до тех пор, по­ка он окон­ча­тель­но не вы­дох­ся. Ра­не­ные, вра­чи, сё­ст­ры и са­ни­тар­ки - все про­дол­жа­ли сме­ять­ся, вы­ти­ра­ли слё­зы, хло­па­ли Лё­шу по пле­чу, ос­ту­жая его азарт и раз­го­рев­шее­ся са­мо­лю­бие, трав­ми­ро­ван­ное не­под­кон­троль­ны­ми ему ва­лен­ка­ми. По­том, он хо­дил по па­ла­те, раз­да­вая ра­не­ным по­дар­ки. Пы­та­ясь у их по­сте­лей реа­би­ли­ти­ро­вать се­бя как тан­цо­ра, он сно­ва и сно­ва па­дал и под­ни­мал­ся, по­ка из сво­его уг­ла не по­дал го­лос его учи­тель дя­дя Пе­тя.
   - Му­жи­ки, уй­ми­тесь, на­ко­нец - дай­те ре­бён­ку от­дых!
   До­мой Лё­ша воз­вра­щал­ся с ма­мой, и боль­шим па­ке­том по­дар­ков в ру­ке. По до­ро­ге ма­ма рас­ска­за­ла ему, что и ва­лен­ки то­же ему по­да­ри­ли в гос­пи­та­ле, уз­нав, что у не­го обу­ви нет. В дет­ский сад он по­пал уже в раз­гар празд­ни­ка, на ко­то­ром ещё ус­пел по­пля­сать и спеть. Дет­са­дов­ский по­да­рок, как и гос­пи­таль­ный, Лё­ша не тро­гал до при­хо­да за ним Ли­ды, и воз­вра­ще­ния ма­мы с ра­бо­ты. Сре­ди кон­фет "По­мад­ка", па­ры яб­лок, гор­сти оре­хов фун­ду­ка и пе­че­нья, по­лу­чен­ных им в ка­че­ст­ве по­дар­ка в гос­пи­та­ле, бы­ло не­сколь­ко кар­тон­ных ёлоч­ных иг­ру­шек (ге­ро­ев "Квар­те­та" Кры­ло­ва), ко­то­рые со­хра­ни­лись в его се­мье в ка­че­ст­ве ре­ли­к­вии и по сию по­ру.
   На­до ли го­во­рить, что по­сле но­во­год­не­го кон­цер­та, на ко­то­ром со­ли­ро­вал Лё­ша, он в гос­пи­та­ле чув­ст­во­вал се­бя как до­ма, пе­ре­став бо­ять­ся док­то­ров, за­ста­вав­ших его в па­ла­те у сво­их при­яте­лей. Од­на­ж­ды, ко­гда Лё­ша в оче­ред­ной раз был в гос­пи­та­ле, на­чаль­ник гос­пи­та­ля от­ло­вил его в па­ла­те, и за ру­ку по­вел к се­бе в ка­би­нет на пер­вый этаж. По пу­ти, он за­гля­нул в фи­зио­те­ра­пев­ти­че­ский ка­би­нет к его ма­ме, и при­гла­сил её прой­ти вме­сте с ним. Втро­ём они во­шли в ка­би­нет на­чаль­ни­ка гос­пи­та­ля, где за­ста­ли по­жи­ло­го муж­чи­ну, сто­яв­ше­го спи­ной к ним и смот­рев­ше­го в ок­но. Ко­гда все во­шли, этот че­ло­век снял с се­бя паль­то, под ко­то­рым ока­зал­ся ха­лат. Он пред­ло­жил Лё­ши­ной ма­ме раз­деть сы­на, а сам, по­дой­дя к умы­валь­ни­ку, дол­го мыл ру­ки. Раз­де­то­го до­го­ла Лё­шу он по­ста­вил на стул и дол­го слу­шал его че­рез де­ре­вян­ный сте­то­скоп, по­том, уло­жив на ку­шет­ку, мял его жи­вот, ще­кот­но ла­зал Лёш­ке в под­мыш­ки, от­че­го тот ёжил­ся и до­воль­но бы­ст­ро стал по­кры­вать­ся "гу­си­ной ко­жей". Ска­зав под ко­нец Лёш­ке, что при на­ли­чии кос­тей мя­со к ним ко­гда-ни­будь долж­но при­лип­нуть, - он дал ему одеть­ся. Ма­ме он ска­зал: "У ва­ше­го сы­на по­ка кро­ме дис­тро­фии ни­че­го опас­но­го нет, но при та­ком со­стоя­нии пи­та­ния, с ним лю­бая хворь бы­ст­ро спра­вит­ся! Кор­мёж­ка, ми­лая, и жи­ры. На пер­вый слу­чай, - тот же ры­бий жир".
   Лё­шу пе­ре­дер­ну­ло: "Ме­ня в дет­ском са­ду ка­ж­дый день по­ят им!"
   - Ма­ло по­ят! Он у вас, го­лу­буш­ка, сей­час рас­тёт, и рас­тёт за счёт сво­их внут­рен­них ре­зер­вов, а их у не­го уже нет. По­то­ро­пи­тесь по­мочь ему!
   С тем он и ушел. Про­во­див его, в ка­би­нет вер­нул­ся на­чаль­ник гос­пи­та­ля, и по те­ле­фо­ну вы­звал к се­бе ко­го-то из сво­их по­мощ­ни­ков. До­мой Лё­ша шел в со­стоя­нии близ­ком к па­ни­ке. Шед­шая ря­дом с ним ма­ма бы­ла, на­про­тив, в весь­ма не­пло­хом на­строе­нии. В боль­шой сум­ке она не­сла ог­ром­ную бу­тыль с рыбь­им жи­ром, ко­то­рый для Лё­ши ей вы­да­ли в гос­пи­та­ле. С это­го дня на­ча­лась жизнь Лё­ши, пол­ная еже­днев­ных стра­да­ний от пре­сле­до­вав­ше­го его всю­ду за­па­ха рыбь­е­го жи­ра. В его до­ме все про­пах­ло рыбь­им жи­ром. Хлеб ему раз­ре­ша­ли есть толь­ко с ним, по­зво­ляя, раз­ве что, гус­то при­са­ли­вать пах­ну­щий ры­бой ку­сок. В до­пол­не­ние к дет­са­дов­ской нор­ме, два­ж­ды в день: ут­ром и ве­че­ром - ма­ма пои­ла его жи­ром из сто­ло­вой лож­ки, при­ме­няя, под­час, си­лу к не­дос­та­точ­но, с её точ­ки зре­ния, це­ня­ще­му це­ли­тель­ные свой­ст­ва па­ху­чей га­до­сти сы­ну. Те­перь и по­лу­чен­ная в дар кар­тош­ка ста­ла жа­рить­ся на рыбь­ем жи­ре, что при­ве­ло Лё­шу в окон­ча­тель­ное уны­ние, по­то­му что он жа­ре­ную кар­тош­ку очень лю­бил, но не с рыбь­им же жи­ром! От­ли­ча­ясь про­сто­ду­ши­ем и дет­ской, впол­не ес­те­ст­вен­ной в его воз­рас­те не­по­сред­ст­вен­но­стью, он жи­во­пи­сал на сво­ем ли­це при при­бли­же­нии к его рту лож­ки с рыбь­им жи­ром всю гам­му гад­ли­во­сти, ис­пы­ты­вае­мой им от это­го про­дук­та. Ма­ма, ви­дя гри­ма­сы его ли­ца, за­ра­нее сви­ре­пе­ла, и не­ред­ко, при­звав на по­мощь Ли­ду, на­силь­но вли­ва­ла в рот сво­его бес­тол­ко­во­го ча­да жир­ную мер­зость. Од­на­ж­ды, Лё­ша по­де­лил­ся свои­ми про­бле­ма­ми с Ки­мом, с ко­то­рым про­дол­жал об­щать­ся. Ким, по всей ве­ро­ят­но­сти, уже имел опыт об­ще­ния с тех­ни­кой на­силь­ст­вен­но­го ле­че­ния, по­то­му что, хит­ро улыб­нув­шись, сра­зу же пред­ло­жил Лёш­ке ис­про­бо­вать контр­ме­ры про­тив ма­ми­но­го ко­вар­ст­ва. Суть его ме­то­да бы­ла про­ста, как проб­ка. Нуж­но бы­ло в те­че­ние не­сколь­ких дней дать ма­ме по­нять, что ры­бий жир от­ны­не, не толь­ко не про­ти­вен Лёш­ке, но, на­обо­рот, пред­став­ля­ет­ся для не­го чем-то вро­де ла­ком­ст­ва. При этих сло­вах Ки­ма, ли­цо Лёш­ки ста­ло по­хо­же на мор­ду ло­ша­ди объ­ев­шей­ся ли­мо­нов.
   - Что ты кри­вишь­ся? - спро­сил Ким. - Я же го­во­рю - "как буд­то", те­бе это нра­вит­ся. Мо­жешь ведь па­ру дней по­стра­дать, но с улыб­кой? Ина­че, твоя ма­ма всё рав­но воль­ет его в те­бя, сколь­ко бы ты ни со­про­тив­лял­ся.
   Ло­ги­ка в сло­вах Ки­ма бы­ла, и с та­ки­ми до­во­да­ми Лё­ша не мог не со­гла­сить­ся. Сколь­ко бы он ни со­про­тив­лял­ся, ры­бий жир в не­го все рав­но вли­вал­ся, слов­но он был не че­ло­век, а пус­тая по­су­ди­на. Он пе­чаль­но кив­нул го­ло­вой.
   - Ну, так вот,- про­дол­жил Ким,- при­хо­дит твоя ма­ма до­мой, а ты ей с по­ро­га и ска­жи: дай-ка мне, ма­ма, па­ру ло­же­чек рыбь­е­го жи­ра, а то что-то ме­ня на вкус­нень­кое по­тя­ну­ло.
   - Две-то за­чем? - опе­шил Лёш­ка.- Я и од­ну-то про­гло­тить не мо­гу.
   - Ду­рак! - ко­рот­ко кон­ста­ти­ро­вал на­ли­чие ум­ст­вен­ных спо­соб­но­стей сво­его при­яте­ля Ким, во­шед­ший в роль на­став­ни­ка. - Мо­жет быть, те­бе ра­зо­чек и при­дет­ся вы­пить па­ру ло­жек, но, - не боль­ше. Ры­бий жир на ули­це не ва­ля­ет­ся, и так про­сто его не ку­пишь. Боль­ше по­ло­жен­но­го, ма­ма да­вать те­бе не бу­дет, но че­рез два-три дня ста­нет те­бе до­ве­рять, не про­ве­ряя, пьёшь ты его, или нет. Са­мое глав­ное, нау­чись не да­вить­ся, ко­гда бу­дешь пить его на гла­зах ма­мы. Пей и улы­бай­ся, да еще и лож­ку об­ли­жи, и не за­будь по­про­сить до­бав­ки.
   Ли­цо Лё­ши скри­ви­лось.
   - А даль­ше?
   - Что, даль­ше? Даль­ше она те­бя вско­ре про­ве­рять пе­ре­ста­нет, а ты, сли­вай его по­нем­нож­ку ку­да-ни­будь, но толь­ко по­нем­нож­ку, - не бо­лее двух ло­жек в день.
   План при­яте­ля Лё­ша одоб­рил, но очень бо­ял­ся, что в прак­ти­че­ском его осу­ще­ст­в­ле­нии не смо­жет сдер­жать гри­ма­су омер­зе­ния на сво­ем ли­це, и это сра­зу за­ме­тит ма­ма, что не по­зво­лит ей с пол­ным до­ве­ри­ем от­но­сить­ся к де­мон­ст­ри­руе­мой им ни с то­го ни с се­го воз­ник­шей вдруг люб­ви к рыбь­е­му жи­ру. Од­на­ко дру­го­го под­хо­дя­ще­го пла­на у не­го не бы­ло, и он ре­шил ри­ск­нуть.
   В ок­но он уви­дел под­хо­див­шую к до­му ма­му и, по­дой­дя к сто­лу с лож­кой в ру­ке, при­дви­нул к се­бе бу­тыль с рыбь­им жи­ром. В окон­ном от­ра­же­нии он за­ме­тил, что Ли­да, толь­ко что го­то­вив­шая уро­ки, по­доз­ри­тель­но ус­та­ви­лась взгля­дом в его спи­ну. Лё­ша, на­кло­нив тя­же­лую бу­тыль, ак­ку­рат­но на­лил в сто­ло­вую лож­ку ры­бий жир. За­тем, за­жму­рив­шись, с ви­ди­мым удо­воль­ст­ви­ем, он на гла­зах изум­лен­ной тёт­ки про­гло­тил со­дер­жи­мое лож­ки, и, да­же об­ли­зал её с двух сто­рон, прав­да, от­вер­нув­шись к ней спи­ной, что­бы она не ви­де­ла его по­пы­ток по­да­вить под­сту­пив­шую тош­но­ту. Кап­нув­шие на стол па­ру ка­пель жи­ра, он ак­ку­рат­но слиз­нул с кле­ён­ки, удач­но скрыв гри­ма­су от­вра­ще­ния на сво­ём ли­це. За две­рью по­слы­ша­лись ша­ги ма­те­ри, ко­то­рую Лёш­ка встре­тил на по­ро­ге с лож­кой в ру­ке, де­мон­ст­ра­тив­но вновь об­ли­зы­вая её. Тут он яв­но пе­ре­иг­ры­вал: и Тов­сто­но­гов, и Мей­ер­хольд дав­но бы рас­ку­си­ли Лёш­ки­ну иг­ру, и вку­пе со Ста­ни­слав­ским, ка­ж­дый бы из них в от­дель­но­сти ска­зал ему зна­ме­ни­тое "Не ве­рю!". Но, ни Ли­да, ни ма­ма Лё­ши, в дра­ма­тур­гии ис­ку­ше­ны не бы­ли. Его де­бют ли­це­дея на­шел бла­го­дар­ных зри­те­лей. Уви­дев в ру­ках сы­на лож­ку, ма­ма при­ня­ла это как на­мек на ожи­да­ние ужи­на, и за­то­ро­пи­лась.
   - Сей­час по­став­лю ра­зо­гре­вать­ся ужин, а мы с то­бой, сы­нок, за­пра­вим­ся по­ка рыбь­им жи­ром. Я на­де­юсь, се­го­дня ты не бу­дешь ка­приз­ни­чать?
   - Не бу­ду!- охот­но ото­звал­ся Лёш­ка, и че­ст­ны­ми гла­за­ми ус­та­вил­ся в ма­ми­но ли­цо.
   - Он толь­ко что сам вы­пил ры­бий жир! - под­черк­нув сло­во "сам", с не­до­уме­ни­ем в го­ло­се ска­за­ла Ли­да. - Да­же лож­ку об­ли­зал!
   Ма­ма, с не мень­шим не­до­уме­ни­ем, чем Ли­да, ус­та­ви­лась на сы­на.
   - А что слу­чи­лось, сы­нок? - спро­си­ла она с не­до­ве­ри­ем в го­ло­се.
   - Ни­че­го не слу­чи­лось, ма­ма, про­сто мне стал нра­вить­ся сам ры­бий жир, но вот жа­рен­ная на нём кар­тош­ка - пах­нет про­тив­но. Хо­чешь, я бу­ду сра­зу по пять ло­жек вы­пи­вать рыбь­е­го жи­ра, но толь­ко не де­лай на нём ни­че­го боль­ше!
   И Ли­да, и са­ма ма­ма бы­ли бы са­ми со­всем не про­тив то­го, что­бы пре­кра­тить из­де­ва­тель­ст­во над соб­ст­вен­ны­ми же­луд­ка­ми, но, дви­жи­мые ско­рее чув­ст­вом со­ли­дар­но­сти с Лёш­кой, чем сво­им же­ла­ни­ем, они, да­вясь, ели то же, что пред­ла­га­ли ему. Ком­про­мисс, к все­об­ще­му удо­воль­ст­вию, был дос­тиг­нут. Пред­ло­же­ние Лёш­ки от­но­си­тель­но пя­ти ло­жек рыбь­е­го жи­ра, - ма­ма про­пус­ти­ла ми­мо ушей. Две лож­ки до­ма, и од­на в дет­ском са­ди­ке - впол­не дос­та­точ­но, что­бы и сы­но­вье здо­ро­вье под­дер­жать, и на бо­лее дли­тель­ный срок рас­тя­нуть имею­щий­ся за­пас рыбь­е­го жи­ра. Ждать оче­ред­ной бла­го­да­ти от гос­пи­таль­но­го на­чаль­ст­ва не при­хо­ди­лось - вре­мя во­ен­ное, мож­но бы­ло и под три­бу­нал за­гре­меть. Спа­си­бо и на том, что бы­ло сде­ла­но для их се­мьи! Ма­ма, на вся­кий слу­чай, за­брав из рук сы­на лож­ку, по­ню­ха­ла её. Без со­мне­ния, она бы­ла в упот­реб­ле­нии, да и Ли­да врать не бу­дет - с че­го бы ей об­ма­ны­вать се­ст­ру? В на­стен­ное зер­ка­ло Лё­ша уви­дел, как Ли­да, скор­чив не­до­умен­ную гри­ма­су и по­жав пле­ча­ми, про­де­мон­ст­ри­ро­ва­ла се­ст­ре не­по­ни­ма­ние про­изо­шед­ших с ним пе­ре­мен. Ма­ми­ны пле­чи то­же не­по­ни­маю­ще под­прыг­ну­ли, и Лё­ша, не ис­ку­шая судь­бу, пе­ре­стал пя­лить­ся в зер­ка­ло. По­сле ужи­на, он по­бе­жал к Ки­му де­лить­ся про­из­ве­ден­ным на ма­му и Ли­ду впе­чат­ле­ни­ем. Ким был в вос­тор­ге, и, воз­бу­ж­ден­но шеп­ча в са­мое ухо Лё­ши, раз­ви­вал идею круп­но­мас­штаб­ных ак­ций де­зин­фор­ма­ции ро­ди­те­лей. По этой час­ти, у не­го са­мо­го бы­ли боль­шие про­бле­мы, воз­ник­шие с мо­мен­та вы­пис­ки из боль­ни­цы. Его ма­ма, из-за шу­ма при­му­са не мог­ла слы­шать, о чем шеп­чут­ся де­ти, но её по­доз­ри­тель­ные взгля­ды, об­ра­щён­ные в угол, где си­де­ли с ви­дом за­го­вор­щи­ков ре­бя­та, крас­но­ре­чи­во под­твер­жда­ли, что сы­но­вью хит­рость она уже по­стиг­ла, и склон­на в даль­ней­шем уси­лить за ним кон­троль. Она до­воль­но бла­го­склон­но от­но­си­лась к друж­бе сво­его сы­на с за­бав­ным ма­лень­ким маль­чиш­кой, жи­ву­щим на од­ном с ни­ми эта­же. Вы­пи­сан­ный из боль­ни­цы сын ещё ме­сяц дол­жен был на­хо­дить­ся до­ма один, из-за воз­ник­ше­го у не­го сер­деч­но­го ос­лож­не­ния по­сле пе­ре­не­сён­ной диф­те­рии. По ка­кой-то при­чи­не, в это вре­мя и Лё­ша час­то ос­та­вал­ся до­ма, воз­мож­но, из-за оче­ред­но­го дет­са­дов­ско­го ка­ран­ти­на. В свя­зи с этим, боль­шую часть вре­ме­ни де­ти про­во­ди­ли вме­сте. Лё­ша, ос­во­ив­ший азы чте­ния и чи­тав­ший по скла­дам дет­ские книж­ки, ко­то­рые всё ещё хра­ни­лись в до­ме Ки­ма, всё ча­ще от­да­вал пред­поч­те­ние чте­нию, чем иг­рам, на­до­ев­шим ему од­но­об­ра­зи­ем. Сын её, про­явив та­лант и тер­пе­ние учи­те­ля, по­мо­гал Лё­ше, и это ус­по­каи­ва­ло её. Де­ти де­лом за­ни­ма­ют­ся, не ша­лят - что ещё нуж­но? По­шеп­тав­шись, де­ти рас­про­ща­лись, и Лё­ша убе­жал до­мой.
   На­до ска­зать, что Лё­шин об­ман удал­ся толь­ко на­по­ло­ви­ну. Дня че­рез три пуб­лич­ные де­мон­ст­ра­ции эн­ту­зи­аз­ма в де­ле по­гло­ще­ния рыбь­е­го жи­ра, на­ко­нец-то, по­зво­ли­ли ма­ме и Ли­де до­ве­рить его ве­чер­нее упот­реб­ле­ние по Лё­ши­но­му ус­мот­ре­нию, не оп­ре­де­ляя точ­но­го вре­ме­ни по­гло­ще­ния сна­до­бья со слиш­ком на­вяз­чи­вым за­па­хом. Не­тер­пе­ние сво­его сы­на, при ви­де "ла­ком­ст­ва", не спо­соб­но­го ус­то­ять пе­ред со­блаз­ном про­гло­тить его по­рань­ше, - мать по­ни­ма­ла, и про­ща­ла ему про­яв­ляе­мую не­сдер­жан­ность. Всё на­ча­лось с то­го, что, явив­шись с ра­бо­ты, на чет­вер­тый день про­во­ди­мой Лё­шей ак­ции об­ма­на ма­мы, она на­шла на сто­ле из­ма­зан­ную в рыбь­ем жи­ре лож­ку, а, це­луя сы­на, ощу­ти­ла мас­ля­ни­стые его гу­бы, от ко­то­рых не­сло ей са­мой про­тив­ным рыбь­им жи­ром. На укор ма­те­ри за не­свое­вре­мен­ное по­гло­ще­ние "ры­бёш­ки", как те­перь лас­ко­во на­зы­вал ры­бий жир её сын, Лё­ша, гля­дя в её ли­цо са­мы­ми че­ст­ны­ми гла­за­ми, по­ка­ял­ся в сво­ей не­сдер­жан­но­сти пе­ред ис­ку­ше­ни­ем от­ве­дать лиш­нюю пор­цию столь лю­би­мо­го им про­дук­та.
   - Да и ку­шать хо­те­лось! - ска­зал он ма­ме, до­ка­зы­вая, что это яви­лось ре­шаю­щим в оп­ре­де­ле­нии вре­ме­ни приё­ма ве­чер­ней пор­ции сна­до­бья.
   Ма­ма по­ве­ри­ла ему. От ве­чер­ней пыт­ки Лё­ша, та­ким об­ра­зом, из­ба­вил­ся. Ху­же об­стоя­ло де­ло по ут­рам, ко­гда до­ма бы­ла и ма­ма, то­ро­пив­шая его в дет­ский сад, и Ли­да, го­то­вив­шая­ся в шко­лу. Они обе под­го­ня­ли Лё­шу, ко­то­ро­му до­ве­ря­ли те­перь пить ры­бий жир са­мо­стоя­тель­но, что, од­на­ко, не улуч­ша­ло его вку­со­вых ка­честв. Эту пор­цию он вы­пи­вал без­ро­пот­но, но улав­ли­вая мо­мент, ко­гда сви­де­те­лей его гри­мас не бы­ло ря­дом, или его не раз­гля­ды­ва­ли в упор. Его же­ла­ние пе­ре­не­сти на ве­чер уд­во­ен­ную пор­цию "ры­бёш­ки" дол­го не учи­ты­ва­лось, но ар­гу­мен­том за при­ня­тие это­го ва­ри­ан­та слу­жи­ло ут­рен­нее "спаи­ва­ние" рыбь­е­го жи­ра в дет­ском са­ду, что в кон­це кон­цов бы­ло при­ня­то ма­мой во вни­ма­ние, тем бо­лее что сын, по­ка он ждет её с ра­бо­ты, мо­жет час­тич­но уто­лить свой го­лод. Для его удоб­ст­ва, часть рыбь­е­го жи­ра те­перь от­ли­ва­лась в не­боль­шую бу­ты­лоч­ку, из ко­то­рой он лег­че на­ли­вал­ся в лож­ку, и од­но­вре­мен­но, лег­че кон­тро­ли­ро­вал­ся его рас­ход. Но сча­стье, как из­вест­но, веч­ным быть не мо­жет. Из дет­ско­го са­да Лё­ша те­перь ча­ще все­го воз­вра­щал­ся один, а ино­гда, один же и шел в не­го ут­ром, бла­го, до­ро­га бы­ла не­дол­гой. Вер­нув­шись до­мой, он пер­вым де­лом на­ли­вал в лож­ку ры­бий жир, от­прав­ляя его в кры­си­ную но­ру, ко­то­рая бы­ла в са­мом уг­лу ком­на­ты, сра­зу за нож­кой сто­ла. Ту­да же от­прав­ля­лась те­перь и вто­рая лож­ка. Де­лал он это вре­ме­на­ми не со­всем ак­ку­рат­но, так что пят­на жи­ра во­круг но­ры мог­ли те­перь сви­де­тель­ст­во­вать о его кри­ми­наль­ных на­клон­но­стях. Плу­тов­ст­во его, в кон­це кон­цов, бы­ло рас­кры­то. В оче­ред­ной раз моя пол, Ли­да за­ин­те­ре­со­ва­лась жир­ным пят­ном во­круг кры­си­ной но­ры, в ко­то­рую ре­гу­ляр­но за­тал­ки­ва­ла ку­соч­ки би­то­го стек­ла. Из са­мой но­ры тош­но­твор­но не­сло тух­лой ры­бой, слов­но кры­сы своё под­рас­таю­щее по­ко­ле­ние то­же пои­ли рыбь­им жи­ром, пре­ду­пре­ж­дая раз­ви­тие у не­го ра­хи­та. Маз­нув по по­лу ря­дом с но­рой паль­цем, Ли­да по­ню­ха­ла его и, смор­щив нос, при­шла к умо­зак­лю­че­нию, что в вос­пи­та­нии пле­мян­ни­ка был до­пу­щен яв­ный про­бел, ко­то­рый мо­жет быть ли­к­ви­ди­ро­ван толь­ко на­ли­чи­ем хо­ро­шей дран­ки. Ко­вар­но скрыв от пле­мян­ни­ка сде­лан­ное ею от­кры­тие, по­сле ужи­на Ли­да спо­кой­но и об­стоя­тель­но рас­ска­за­ла ма­ме о про­цес­се скарм­ли­ва­ния кры­сам рыбь­е­го жи­ра. Лё­ша по­хо­ло­дел от стра­ха. Ли­цо ма­мы ста­ло по­кры­вать­ся баг­ро­вы­ми пят­на­ми, что не пред­ве­ща­ло ни­че­го хо­ро­ше­го. Ма­ма мет­ну­ла взгляд на двух­со­тграм­мо­вый фла­кон с рыбь­им жи­ром, стоя­щий на тум­боч­ке ря­дом с та­ким же фла­ко­ном с жид­ким мы­лом "Са­нит", ко­то­рым, вре­мя от вре­ме­ни мы­ла го­ло­ву сы­на, пре­дот­вра­щая та­ким спо­со­бом воз­мож­ность воз­ник­но­ве­ния у не­го вши­во­сти, ино­гда от­ме­чае­мой в дет­ском са­ду. Уро­вень имев­ше­го­ся в бу­ты­лоч­ке жи­ра, яв­но по­ка­зы­вал, что им поль­зо­ва­лись, и, да­же с из­бы­точ­ным усер­ди­ем, что ещё вче­ра ма­му ра­до­ва­ло. Сей­час её тряс­ло от не­го­до­ва­ния. Ма­лень­кий не­го­дяй на­гло врал уже це­лый ме­сяц, гля­дя ка­ж­дый раз в её ли­цо ши­ро­ко рас­кры­ты­ми че­ст­ны­ми гла­за­ми, и да­же ни ра­зу не по­крас­нел. Что из не­го даль­ше по­лу­чит­ся? В её го­ло­ве бы­ст­ро рас­кру­чи­ва­лась в ло­ги­че­скую цепь па­губ­ная, со­зрев­шая в при­выч­ку страсть сы­на ко лжи: ма­лень­кая ложь - боль­шая ложь, боль­шая ложь - пре­сту­п­ле­ние. Что из та­ко­го стер­ве­ца мо­жет вы­рас­ти в бу­ду­щем, ма­ма боя­лась да­же пред­по­ло­жить. Не му­чая се­бя даль­ней­ши­ми рас­су­ж­де­ния­ми, она сгреб­ла сы­на за шкир­ку, и во­ло­ком по­та­щи­ла к кро­ва­ти, на ко­то­рую и ки­ну­ла его ли­цом вниз; бью­ще­го­ся в её ру­ках и во­пя­ще­го о по­ща­де. Сдер­ги­вая с из­ви­ваю­ще­го­ся Лёш­ки шта­ны, она по­лу­чи­ла ца­ра­пи­ну от его ног­тей, су­до­рож­но це­п­ляв­ших­ся за спол­зав­шие ку­да-то вниз тру­сы, и окон­ча­тель­но по­те­ря­ла го­ло­ву.
   - Ре­мень! - не сво­им го­ло­сом крик­ну­ла она Ли­де. - Не­мед­лен­но по­дай мне ре­мень!
   Го­тов­ность Ли­ды ис­пол­нить ма­мин при­каз - Лёш­ку ос­кор­би­ла, и ра­зо­зли­ла. Он ещё ак­тив­нее стал вы­ры­вать­ся из ма­те­рин­ских рук, ца­ра­па­ясь и виз­жа, слов­но его ре­за­ли. Ма­ма дра­ла его слов­но "Си­до­ро­ву ко­зу", уже ма­ло со­об­ра­жая, что она де­ла­ет с сы­ном. Толь­ко вы­рван­ный, на­ко­нец, Ли­дой из её рук ре­мень, ос­та­но­вил эк­зе­ку­цию, но, бу­ду­чи всё ещё в ма­ло­вме­няе­мом со­стоя­нии, она под­та­щи­ла сы­на к тум­боч­ке, схва­ти­ла пер­вый по­пав­ший­ся фла­кон с жел­той жид­ко­стью и дро­жа­щи­ми ру­ка­ми ста­ла на­пол­нять ею лож­ку. Ис­тош­ный Лёш­кин вопль: "Мы­ло!" - она ос­та­но­ви­ла при­ка­зом: "Пей, - а то, убью!" Вы­та­ра­щив­шись на мать ша­лы­ми, аб­со­лют­но бес­смыс­лен­ны­ми гла­за­ми, Лёш­ка ши­ро­ко от­крыл рот и су­до­рож­но про­гло­тил вли­тую в не­го жид­кость. Его тут же вы­рва­ло. На гла­зах вдруг пе­ре­пу­гав­шей­ся ма­те­ри сын, раз за ра­зом на­чал из­вер­гать из се­бя пе­ня­щие­ся рвот­ные мас­сы, с ед­ким за­па­хом ин­сек­ти­ци­да. На­ча­лась па­ни­ка. В Лёш­ку вли­ва­лось ог­ром­ное ко­ли­че­ст­во во­ды, ко­то­рую он тут же из­вер­гал об­рат­но в ви­де все той же пе­ни­стой рво­ты. Че­рез па­ру ча­сов рво­та утих­ла. Осу­нув­шее­ся, и по­жел­тев­шее ли­цо сы­на - при­ве­ло мать в от­чая­ние. Она каз­ни­ла се­бя за про­яв­лен­ную к не­му жес­то­кость, и пла­ка­ла, си­дя у его по­сте­ли. Вва­лив­шие­ся Лёш­ки­ны гла­за с крас­ны­ми про­жил­ка­ми на мут­ных скле­рах, без­у­ча­ст­но гля­де­ли в по­то­лок. В этот мо­мент, Лё­ше не жал­ко бы­ло ма­му, и он ду­мал, что хо­ро­шо бы вот сей­час; взять, и уме­реть, что­бы она зна­ла, как му­чить его, - Лёш­ку. С эти­ми мыс­ля­ми он и ус­нул.
   Ут­ром, ма­ма бы­ла с ним пре­ду­пре­ди­тель­на и лас­ко­ва. Она спра­ши­ва­ла его о са­мо­чув­ст­вии, и по­обе­ща­ла ве­че­ром при­нес­ти с со­бой кон­фет. Лё­ша хму­ро оде­вал­ся, не под­ни­мая на мать глаз. Си­ние по­ло­сы на то­щих бёд­рах и яго­ди­цах сы­на - сму­ща­ли её, и на­пол­ня­ли ду­шу рас­ка­янь­ем, с не­яс­но по­ка фор­ми­рую­щей­ся оби­дой, объ­ек­том ко­то­рой, как это ни стран­но, был её "за­вое­вав­ший­ся" суп­руг, ко­то­рый да­же по­сле тя­же­ло­го ра­не­ния до­мой в от­пуск не при­был, хо­тя, как ей ка­за­лось, имел на это пол­ное пра­во. Две по­хо­рон­ки на не­го она при­об­щи­ла к сво­ему до­маш­не­му ар­хи­ву, но ей, а са­мое глав­ное, её сы­ну ну­жен был в до­ме муж­чи­на, а от сво­его "во­яки", да­же пись­ма бы­ли ред­ко­стью.
   Ав­то­ма­ти­че­ски вы­пол­няя обыч­ный ут­рен­ний ри­ту­ал сбо­ров сы­на в дет­ский сад и свои соб­ст­вен­ные сбо­ры на ра­бо­ту, она, по при­выч­ке, по­до­шла к тум­боч­ке, и взя­ла с пол­ки бу­тыл­ку с рыбь­им жи­ром. За сво­ей спи­ной она ус­лы­ша­ла ка­кие-то ут­роб­ные зву­ки, и, ко­гда обер­ну­лась, уви­де­ла, что Лё­ша, за­жи­мая ла­дош­кой рот и пе­ре­гнув­шись по­по­лам, пы­та­ет­ся по­да­вить рво­ту, ко­то­рая час­ты­ми при­сту­па­ми на­ка­ты­ва­ла на не­го. Мать от­ста­ви­ла бу­тыл­ку в сто­ро­ну и при­се­ла пе­ред сы­ном на кор­точ­ки.
   - В чем де­ло, Лё­ша? - спро­си­ла она его.
   - Я боль­ше не бу­ду пить ры­бий жир! - гля­дя ей в гла­за, зая­вил он. - Ни­ко­гда! - до­ба­вил он твер­до.
   Она, ре­шив до ве­че­ра ос­та­вить этот во­прос от­кры­тым, бы­ст­ро за­кон­чи­ла сбо­ры, и ста­ла то­ро­пить Лё­шу на вы­ход, но тот сто­ял по­се­ре­ди­не ком­на­ты - как вко­пан­ный.
   - В чем де­ло, Лё­ша? - с лег­ким раз­дра­же­ни­ем в го­ло­се, вновь спро­си­ла она его.
   - Уне­си это! - Лё­ша ско­сил гла­за в сто­ро­ну тум­боч­ки, и мать за­ме­ти­ла уп­ря­мо под­жа­тую ниж­нюю гу­бу сы­на.
   Ма­ма мол­ча за­вер­ну­ла в га­зе­ту бу­тыл­ку с рыбь­им жи­ром, и су­ну­ла её в сум­ку.
   - По­шли!
   Пе­ре­да­вая его вос­пи­та­тель­ни­це в дет­ском са­ду, она по­про­си­ла не пы­тать­ся по­ить Лё­шу рыбь­им жи­ром, и на этом бы­ла по­став­ле­на точ­ка. Боль­ше ни­ко­гда в их до­ме раз­го­во­ра о рыбь­ем жи­ре не ве­лось.
   В мар­те по­те­п­ле­ло как-то сра­зу, - в од­ну ночь. Вме­сто ут­рен­не­го за­мо­роз­ка с же­ст­ко хру­стя­щим лед­ком, тро­туа­ры влаж­но чав­ка­ли снеж­ной ка­ши­цей, а по их кра­ям се­реб­ри­сты­ми струй­ка­ми по­бе­жа­ли то­нень­кие ру­чей­ки, вы­та­чи­ваю­щие в ле­дя­ной кор­ке из­ви­ли­стые бо­розд­ки. Воз­бу­ж­дён­ные от­те­пе­лью во­ро­бьи, ве­се­лым друж­ным чи­ри­кань­ем ра­до­ва­ли спе­ша­щих про­хо­жих, обе­щая им сол­неч­ное те­п­ло, и но­вые хо­зяй­ст­вен­ные за­бо­ты. Днев­ной, ра­зо­гре­тый солн­цем воз­дух оса­дил ос­тат­ки сне­га, вы­чер­нил его, и, кое-где, - под­су­шил ас­фальт. Гор­ка во дво­ре дет­ско­го са­да, соз­дан­ная ру­ка­ми де­тей и вос­пи­та­те­лей, то­же по­тем­не­ла, и в один день осе­ла, мас­ля­ни­сто бле­стя влаж­ным, и уже не та­ким скольз­ким льдом. В на­бух­шем вла­гой по­рис­том сне­гу де­ти, иг­рав­шие в са­ду, из­ряд­но вы­мок­ли, и уже на сле­дую­щий день, крик­ли­вое их во­ин­ст­во по­ре­де­ло, ос­та­вив наи­ме­нее стой­кую их часть по до­мам, с жид­ки­ми со­п­ля­ми и тем­пе­ра­ту­рой.
   При­бли­жа­лось Лё­ши­но пя­ти­ле­тие. За зи­му он ещё боль­ше по­ху­дел, и не­сколь­ко вы­тя­нул­ся. По­это­му, вся его оде­ж­да бы­ла ему ко­рот­ка. Из ру­ка­вов паль­то тор­ча­ли за­пя­стья и часть пред­пле­чий, по­кры­тых цып­ка­ми с ше­лу­ша­щей­ся ко­жей. Сно­ва Лё­ша стал но­сить бо­тин­ки, по­да­рен­ные убор­щи­цей дет­ско­го са­да тё­тей Ва­лей ещё про­шлой осе­нью. Их ран­ты слег­ка ра­зо­шлись, раз­зя­вив ос­ка­лен­ную гвоз­ди­ка­ми "щу­чью пасть". По ве­че­рам, ма­ма, как за­прав­ский са­пож­ник, са­ди­лась под лам­пой с мо­лот­ком и взя­той взай­мы у со­се­дей са­пож­ной ла­пой. Ворч­ли­во по­ру­ги­вая свою не­склад­ную судь­бу, она сту­ча­ла этим мо­лот­ком раз по гвоз­дю, два - по паль­цам. Её уме­ния яв­но не хва­та­ло на доб­рот­ную по­чин­ку обу­ви сво­его сы­на, от по­дошв ко­то­рой ос­та­лись две пла­сти­ны ко­жи бу­маж­ной тол­щи­ны, с вот-вот го­то­вой поя­вить­ся из-под неё кар­тон­ной про­клад­кой. На­ко­нец, она не вы­дер­жа­ла, и снес­ла на тол­куч­ку Лё­ши­ны ва­лен­ки, ко­то­рые про­да­ла за пол­це­ны, но ку­пи­ла вза­мен их уже но­шен­ные, но всё ещё креп­кие, и при­лич­но вы­гля­дев­шие бо­тин­ки, бо­лее со­от­вет­ст­во­вав­шие сы­нов­ним но­гам по раз­ме­ру. За зи­му Лё­ша уже снос­но вы­учил­ся чи­тать, и те­перь поч­ти всё сво­бод­ное вре­мя про­во­дил за кни­гой, чи­тая всё под­ряд, - без раз­бо­ру. Из-за мел­ко­го шриф­та, до­воль­но дол­го чи­тае­мые им "Де­ти под­зе­ме­лья" бы­ли, по­жа­луй, един­ст­вен­ной кни­гой с дет­ской те­ма­ти­кой на сле­дую­щие пять лет. Пи­сал он по-преж­не­му ко­ря­во, и пе­чат­ны­ми бу­к­ва­ми. Пись­ма его к от­цу от­ли­ча­лись спар­тан­ской ла­пи­дар­но­стью, и чёт­ко­стью из­ло­же­ния, с обя­за­тель­ным по­же­ла­ни­ем в кон­це их, - бить фа­ши­стов, ко­то­рых он пред­став­лял как пла­кат­ных урод­цев с под­ня­ты­ми вверх ру­ка­ми. Ка­кой па­па, про­чи­тав по­доб­ное по­же­ла­ние, не пуль­нет лиш­ний раз в фа­ши­ста? Лё­ша те­перь поч­ти по­сто­ян­но воз­вра­щал­ся из дет­ско­го са­да са­мо­стоя­тель­но, час­то сво­ра­чи­вая с обыч­но­го мар­шру­та в сто­ро­ну гос­пи­та­ля, где до окон­ча­ния ма­мой ра­бо­ты, лю­бил про­во­дить вре­мя с ра­не­ны­ми. Мно­гие из тех, ко­го он знал, уже бы­ли вы­пи­са­ны, и поя­ви­лись дру­гие, с ко­то­ры­ми он то­же за­вел друж­бу. Од­на­ж­ды, он вме­сте с без­дель­ни­чаю­щим Ки­мом за­брел днём во двор гос­пи­та­ля, где не­ко­то­рое вре­мя они сло­ня­лись, не зная, чем за­нять свой до­суг. В уг­лу дво­ра они на­шли при­сло­нен­ную к стен­ке ка­кую-то ме­тал­ли­че­скую шту­ко­ви­ну, на ко­то­рой, бли­же к од­но­му её кон­цу был при­де­лан круг­лый ба­ра­бан, при­кры­тый, с од­ной сто­ро­ны ме­тал­ли­че­ской сет­кой. С дру­гой сто­ро­ны из это­го ба­ра­ба­на тор­ча­ла руч­ка, по­хо­жая на руч­ку мя­со­руб­ки, но го­раз­до круп­нее её. Шту­ко­ви­на бы­ла до­воль­но тя­же­лой. Ким, как бо­лее силь­ный, взял­ся удер­жи­вать её в вер­ти­каль­ном по­ло­же­нии, а Лёш­ка на­чал вра­щать очень ту­го по­на­ча­лу под­даю­щую­ся руч­ку. В ба­ра­ба­не шту­ко­ви­ны сна­ча­ла ба­си­сто за­ны­ло, но вра­щае­мая руч­ка, не­ожи­дан­но ста­ла по­дат­ли­вей, ско­рость её вра­ще­ния уве­ли­чи­лась, а из ба­ра­ба­на с на­рас­таю­щей вы­со­той зву­ка по­нес­ся жут­кий вой си­ре­ны воз­душ­ной тре­во­ги. В зда­нии гос­пи­та­ля ста­ли рас­па­хи­вать­ся ок­на, но маль­чиш­ки не слы­ша­ли за во­ем си­ре­ны: ни кри­ков, об­ра­щен­ных к ним, ни да­же соб­ст­вен­ных го­ло­сов. Лёш­ка уже во­всю рас­кру­тил ма­хо­вик си­ре­ны, и упи­вал­ся соз­дан­ным им шу­мом. Вне­зап­но, Ким, уви­дев­ший пер­вым бе­гу­ще­го к ним ка­ко­го-то во­ен­но­го, от­толк­нул к стен­ке си­ре­ну, и рва­нул к вы­хо­ду из дво­ра. Лёш­ка не­сколь­ко за­меш­кал­ся. Не сра­зу за­ме­тив при­чи­ну ис­пу­га Ки­ма, он ту­по ус­та­вил­ся на всё ещё ут­роб­но вою­щую си­ре­ну, руч­ка ко­то­рой про­дол­жа­ла вра­щать­ся са­ма по се­бе, и пы­тал­ся вник­нуть в ме­ха­низм воз­ник­но­ве­ния в этой шту­ко­ви­не зву­ка. Из за­дум­чи­во­сти его вы­ве­ла чья-то ру­ка, боль­но скру­тив­шая ухо. Скло­нив го­ло­ву на­бок, Лё­ша, вле­ко­мый чу­жой ру­кой, при­встал на цы­поч­ки сле­дом за уще­мив­ши­ми его ухо паль­ца­ми, пы­тав­ши­ми­ся ото­рвать его от зем­ли. Кра­ем гла­за, он уви­дел чи­ще­ные до бле­ска са­по­ги, га­ли­фе, а вы­ше, - чью-то ру­ку, пы­таю­щую­ся рас­стег­нуть ши­ро­кий офи­цер­ский ре­мень на гим­на­стер­ке. Лёш­ка за­кру­тил го­ло­вой, пы­та­ясь вы­рвать своё го­ря­щее ухо из цеп­ких паль­цев то­го, кто, су­дя по все­му, воз­на­ме­рил­ся, в до­пол­не­ние ко все­му, ещё и вы­драть его рем­нем. Кри­чать и звать на по­мощь - ему бы­ло стыд­но, по­то­му что он уже ус­пел за­ме­тить тор­ча­щие в ок­нах ли­ца ра­не­ных, мол­ча на­блю­дав­ших за его борь­бой с ка­ким-то не­из­вест­ным ему во­ен­ным. Пот­ное ухо Лё­ши по­сте­пен­но ус­коль­за­ло из паль­цев на­пав­ше­го на не­го, и тот, бы­ст­ро от­пус­тив уже к то­му вре­ме­ни оне­мев­ший скольз­кий объ­ект, об­хва­тил Лё­шу сза­ди, не­ос­то­рож­но от­то­пы­рив боль­шой па­лец пря­мо пе­ред но­сом маль­чиш­ки. Со­блазн был ве­лик. Лёш­ка тяп­нул со всей си­лой от­чая­ния этот па­лец, и, на мгно­ве­ние по­чув­ст­во­вав сво­бо­ду, рва­нул со дво­ра пря­мо к за­бо­ру, в ко­то­ром бы­ла уз­кая щель, как раз год­ная для его те­ла, но не спо­соб­ная про­пус­тить те­ло бо­лее мощ­но­го его пре­сле­до­ва­те­ля. До­ма он су­нул под кран отёк­шее фио­ле­то­вое ухо, ко­то­рое го­ре­ло, слов­но на­тёр­тое пер­цем. Вер­нув­шая­ся с ра­бо­ты ма­ма вни­ма­тель­но по­гля­де­ла на сы­на, и за­да­ла, по его мне­нию, са­мый ду­рац­кий во­прос, ко­то­рый толь­ко мог­ла вы­ду­мать: "Ты ни­че­го не хо­чешь мне рас­ска­зать, Алё­ша?" Сын, мол­ча, по­жал пле­ча­ми. Ска­зать ма­ме ему бы­ло не­че­го. Что тут ска­жешь? Ма­ма боль­ше во­про­сов не за­да­ва­ла, но весь ве­чер ду­лась на сы­на и де­ла­ла вид, что его не за­ме­ча­ет.
   Два дня он бо­ял­ся по­яв­лять­ся в гос­пи­та­ле, а на тре­тий, - не вы­дер­жав, все-та­ки явил­ся к сво­им при­яте­лям. С его по­яв­ле­ни­ем, па­ла­та взо­рва­лась друж­ным хо­хо­том, а за­шед­ший на воз­ник­ший шум в па­ла­ту на­чаль­ник от­де­ле­ния, по­тре­пав Лё­шу по го­ло­ве, и сдер­жи­вая смех, серь­ез­но ска­зал ему, что два дня на­зад ка­кой-то маль­чиш­ка чуть не от­ку­сил ко­мен­дан­ту гос­пи­та­ля па­лец. Не зна­ет ли Лё­ша, кто этот не­год­ный маль­чиш­ка? Лё­ша по­крас­нел, и, не­ко­то­рое вре­мя, со­пя, - мол­чал, го­то­вясь всплак­нуть. На­ко­нец, он не вы­дер­жал, и в пол­ной ти­ши­не па­ла­ты соз­нал­ся в со­вер­шен­ном пре­сту­п­ле­нии. Док­тор лас­ко­во по­гла­дил его вих­ры, и вы­шел из па­ла­ты, ку­да не­сколь­ки­ми ми­ну­та­ми позд­нее вер­нул­ся в со­про­во­ж­де­нии вы­со­ко­го во­ен­но­го, на пле­чи ко­то­ро­го был на­бро­шен ха­лат, а боль­шой па­лец ле­вой ру­ки во­ен­но­го был за­бин­то­ван. Лё­ша, со­об­ра­зив, что пе­ред ним тот са­мый во­ен­ный, ко­то­ро­го он уку­сил, ос­но­ва­тель­но струх­нул. Этот во­ен­ный, и на­чаль­ник от­де­ле­ния, стоя в две­рях, от­ре­за­ли ему пу­ти от­сту­п­ле­ния, и он сто­ял пе­ред ни­ми, чув­ст­вуя спи­ной мол­ча­ли­вое осу­ж­де­ние сво­их при­яте­лей.
   - Про­сти­те ме­ня, - я боль­ше не бу­ду! - вы­да­вил на­ко­нец он из се­бя, ус­та­вясь в зер­каль­ный гля­нец са­пог стоя­ще­го пе­ред ним ко­мен­дан­та.
   - Че­го не бу­дешь-то?- про­гу­дел ему в ма­куш­ку бас ко­мен­дан­та.
   - Ку­сать­ся не бу­ду!
   Раз­дав­ший­ся в па­ла­те хо­хот окон­ча­тель­но его скон­фу­зил. Смея­лись все: и ра­не­ные, и на­чаль­ник от­де­ле­ния, и гром­че всех бу­хал над его го­ло­вой хо­хот ко­мен­дан­та, ко­то­рый да­же за жи­вот схва­тил­ся, и на пряж­ке его рем­ня пры­гал за­бин­то­ван­ный па­лец.
  -- ВОЗ­ВРА­ЩЕ­НИЕ
   Че­рез ме­сяц, Лё­ши­на се­мья ста­ла го­то­вить­ся к воз­вра­ще­нию в Ле­нин­град. Эва­ко­лист ма­мой был по­те­рян, вер­нее, ук­ра­ден у неё вме­сте с кар­точ­ка­ми, ко­гда они ещё про­би­ра­лись из Ле­нин­гра­да в Горь­кий. Соб­ст­вен­но­го жи­лья они, в ре­зуль­та­те это­го, - ли­ши­лись, и те­перь на­дея­лись толь­ко на тёт­ки­ну се­ми­мет­ро­вую ком­на­ту, да на вос­ста­нов­ле­ние их са­мих в со­мни­тель­ных жи­лищ­ных пра­вах. Мать за­вер­бо­ва­лась на пря­диль­но-ни­точ­ный ком­би­нат им. С.М. Ки­ро­ва, и те­перь до­оформ­ля­ла ка­кие-то до­ку­мен­ты в гос­пи­та­ле. Лё­ша по­след­ний раз на­вес­тил сво­их гос­пи­таль­ных при­яте­лей, по­жал им всем на про­ща­нье ру­ки, и по­же­лал ско­рей­ше­го вы­здо­ров­ле­ния. Осо­бен­но тё­п­лым бы­ло его про­ща­ние с дя­дей Пе­тей - его пер­вым учи­те­лем, ко­то­рый всё ещё ле­жал в гос­пи­та­ле, но уже без гип­са. Он си­дел на по­сте­ли, све­сив с кро­ва­ти но­ги, и Лё­ша, впер­вые уви­дев его но­ги, был по­ра­жен их ху­до­бой - ко­жа и кос­ти, - поч­ти без мышц. Ему Лё­ша по­да­рил на про­ща­нье по­здра­ви­тель­ную от­крыт­ку к уже про­шед­ше­му пер­во­маю, под­пи­сан­ную им са­мим. С Ки­мом, не­за­дол­го до это­го они по­ссо­ри­лись, но, со­хра­няя при­ли­чия, Лё­ша на­вес­тил и его. Ма­ма Ки­ма пои­ла Лё­шу ча­ем с оладь­я­ми, и гру­ст­ны­ми гла­за­ми смот­ре­ла на за­ра­нее за­ску­чав­ше­го сы­на. Про­сти­лись те­п­ло. Их то­же ожи­да­ла до­ро­га в Ле­нин­град, но до­ма у них по­сле бом­беж­ки не ос­та­лось, и они не зна­ли, ку­да им в ре­зуль­та­те ехать. На сле­дую­щее ут­ро из гос­пи­та­ля при­сла­ли гру­зо­вик, в ко­то­рый шо­фёр по­гру­зил узел с бель­ём, и па­ру че­мо­да­нов. Все они усе­лись в ма­ши­ну, и по­след­ний раз по­еха­ли по ули­цам Горь­ко­го к во­кза­лу. Их эше­лон, со­сто­яв­ший из те­п­лу­шек, сто­ял на пу­тях, где-то на во­кзаль­ном от­ши­бе. Ма­ма бе­га­ла к на­чаль­ни­ку эше­ло­на, по­ка­зы­ва­ла ему свои бу­ма­ги, и, на­ко­нец, они ста­ли гру­зить­ся в один из то­вар­ных ва­го­нов, рас­пах­ну­тый про­ём ко­то­ро­го был пе­ре­го­ро­жен ши­ро­кой тол­стой дос­кой. Шо­фёр, по­про­щав­шись с ни­ми, ушел, и толь­ко тут Лё­ша вдруг вспом­нил, что имен­но этот че­ло­век при­нёс пе­ред Но­вым го­дом в их дом ме­шок кар­тош­ки, о чём он и ска­зал ма­ме. Ма­ма по­бе­жа­ла за ним сле­дом, но бы­ст­ро вер­ну­лась, вы­ти­рая плат­ком гла­за. Ма­ши­на с шо­фё­ром уже уш­ла. В ва­го­не они ока­за­лись пер­вы­ми, и по­это­му, мог­ли вы­би­рать се­бе ме­сто по вку­су. Оба кон­ца ва­го­на со­стоя­ли из сплош­ных двухъ­я­рус­ных нар, по ко­то­рым Лёш­ке, по­ка ни­ко­го кро­ме них в ва­го­не не бы­ло, бы­ло ин­те­рес­но пол­зать, вы­би­рая се­бе наи­бо­лее, с его точ­ки зре­ния, ин­те­рес­ное ме­сто. Он уже при­ла­дил­ся у ма­лень­ко­го за­ре­ше­чен­но­го око­шеч­ка, ко­то­рое, вдо­ба­вок ко все­му, бы­ло ещё оп­ле­те­но ко­лю­чей про­во­ло­кой. Ма­ма, бо­ясь, что Лё­шу в до­ро­ге про­ду­ет, хо­те­ла быть от окош­ка по­даль­ше, но Ли­да то­же ста­ла уго­ва­ри­вать свою се­ст­ру со­гла­сить­ся с Лё­шей, - и та сда­лась. В цен­тре ва­го­на стоя­ла чу­гун­ная печ­ка, око­ло ко­то­рой был ящик, на­пол­нен­ный уг­лем.
   - А где тут туа­лет? - по­ин­те­ре­со­вал­ся, вви­ду воз­ник­шей ост­рой не­об­хо­ди­мо­сти, Лё­ша.
   Ма­ма рас­те­рян­но об­ве­ла пус­той ва­гон гла­за­ми, и ни­че­го, кро­ме ба­ка, с со­от­вет­ст­вую­щим за­па­хом, стоя­ще­го у од­ной из от­кры­тых две­рей, - не на­шла. Она пе­ре­гля­ну­лась с Ли­дой, и до Лё­ши до­нес­ся воз­му­щен­ный Ли­дин ше­пот: "Толь­ко му­жи­ков сю­да ещё не хва­та­ет в со­се­ди!"
   Лё­шу, по­ка что, уве­ли в во­кзаль­ный туа­лет. За­тем, Ли­да схо­ди­ла с боль­шим би­до­ном за во­дой, по­сле че­го, всё их се­мей­ст­во ста­ло ждать. По­сте­пен­но ва­гон на­чал за­пол­нять­ся пас­са­жи­ра­ми, со­став се­мей ко­то­рых ма­ло чем от­ли­чал­ся от их соб­ст­вен­ной се­мьи. Од­ним из пер­вых поя­вил­ся по­жи­лой муж­чи­на в ста­ром ват­ни­ке и кир­зо­вых стоп­тан­ных са­по­гах. Не вле­зая в ва­гон, он за­гля­нул внутрь его и, по­до­звав к две­рям Ли­ду, по­про­сил её по­ло­жить его сня­тую с пле­ча ко­том­ку на пер­вый этаж нар, где-ни­будь с краю. Сам он ушел и вер­нул­ся че­рез час, дер­жа в ру­ках где-то ото­рван­ное си­де­нье от стуль­ча­ка, ка­кие-то ста­рые тряп­ки и мо­ток раз­ных по тол­щи­не ве­ре­вок. За­ки­нув всё это в ва­гон, он ос­та­но­вил­ся око­ло не­го и за­ку­рил. За­кон­чив ку­рить, за­брал­ся в ва­гон, ко­то­рый был уже поч­ти за­пол­нен пас­са­жи­ра­ми, на­блю­дав­ши­ми с лю­бо­пыт­ст­вом за его дей­ст­вия­ми. Он был един­ст­вен­ным муж­чи­ной на весь ва­гон, что сим­па­тии к не­му у пас­са­жи­ров жен­ско­го по­ла яв­но не при­бав­ля­ло, в свя­зи с от­кры­то­стью об­зо­ра туа­ле­та со всех сто­рон. Спрыг­нув сно­ва на на­сыпь, муж­чи­на вы­брал па­ру сред­не­го раз­ме­ра бу­лыж­ни­ков, ко­то­рые по­ло­жил на пол ва­го­на, а сам сно­ва за­брал­ся в не­го.
   - Слу­шай­те, гра­ж­да­нин, - по­да­ла го­лос од­на из жен­щин с про­ти­во­по­лож­ных Лё­ши­ным нар, - вы не мог­ли бы пе­рей­ти в дру­гой ва­гон?
   - Нет! - ска­зал, как от­ре­зал он. - Вез­де едут лю­ди, а не ско­ты. Чем смо­гу вам по­мочь - по­мо­гу! В ос­таль­ном, - при­вы­кай­те тер­петь, как вся Рос­сия тер­пит!
   Дос­тав из кар­ма­на не­сколь­ко по­гну­тых гвоз­дей, он на по­лу вы­пра­вил их кам­нем, а по­том при­бил эти гвоз­ди по обе­им сто­ро­нам две­рей с обе­их сто­рон ва­го­на, про­тя­нув при­не­сен­ную с со­бою ве­рев­ку крест-на­крест по­пе­рек ва­го­на, от две­ри к две­ри, на уров­не сво­их плеч. Тряп­ки, при­не­сен­ные им, он за­кре­пил про­во­ло­кой на на­тя­ну­тых ве­рев­ках у про­ти­во­по­лож­ных от­кры­тым две­рей. По­лу­чи­лось что-то по­хо­жее на туа­лет­ную ка­би­ну, что сра­зу оп­ре­де­ли­ло Лё­ши­ну сим­па­тию к это­му, ви­ди­мо, хо­ро­шо знаю­ще­му жизнь че­ло­ве­ку. Да­же Ли­да с ма­мой сра­зу ус­по­кои­лись. К обе­ду ва­го­ны эше­ло­на бы­ли за­би­ты до от­ка­за, и все жда­ли толь­ко от­прав­ле­ния. Вы­ска­зы­ва­лись пред­по­ло­же­ния, что тро­нут­ся они толь­ко но­чью, по­то­му что па­ро­воз ещё не за­гру­жен уг­лем и ещё что-то в этом же ро­де. Из­му­чен­ный по­сто­ян­ны­ми во­про­са­ми пас­са­жи­ров, на­чаль­ник эше­ло­на пе­ре­стал по­яв­лять­ся у ва­го­нов, и за­пер­ся у се­бя в те­п­луш­ке, за­дви­нув две­ри пе­ред но­сом оче­ред­ной де­пу­та­ции. Вре­мя от вре­ме­ни на со­сед­них пу­тях ос­та­нав­ли­ва­лись во­ин­ские эше­ло­ны. Лё­ша ви­дел на их плат­фор­мах на­кры­тую бре­зен­том тех­ни­ку и с по­пут­чи­ка­ми маль­чиш­ка­ми жи­во об­су­ж­дал, что же это за тех­ни­ка? Ино­гда для раз­ре­ше­ния воз­ник­ше­го спо­ра они об­ра­ща­лись к ча­со­вым, стоя­щим у плат­форм. Но все ча­со­вые от­мал­чи­ва­лись, ма­ло об­ра­щая вни­ма­ния на на­до­ед­ли­вых па­ца­нов. Во­ен­ные эше­ло­ны че­рез не­ко­то­рое вре­мя ухо­ди­ли, и им на сме­ну при­хо­ди­ли дру­гие: то с плат­фор­ма­ми, за­гру­жен­ны­ми стран­ны­ми ма­ши­на­ми с на­клон­ной пло­щад­кой над ни­ми, за­тя­ну­ты­ми бре­зен­том, то с те­п­луш­ка­ми, в ко­то­рых си­де­ли сол­да­ты. Ино­гда под­хо­дил эше­лон с на­глу­хо за­кры­ты­ми мол­ча­ли­вы­ми ва­го­на­ми, ох­ра­няе­мы­ми воо­ру­жен­ны­ми сол­да­та­ми. Лёш­ке на­дое­ло си­деть в ва­го­не, и он ус­нул. Сквозь сон он ус­лы­шал силь­ный тол­чок и лязг ва­гон­ных бу­фе­ров. Ему по­чу­ди­лось, слов­но ожи­ло ог­ром­ное сталь­ное чу­ди­ще. За­скре­же­тав­шее свои­ми сус­та­ва­ми, оно по­тя­ну­лось, - вы­хо­дя из сна, ещё раз, силь­но дёр­ну­лось: сна­ча­ла - на­зад, за­тем, че­рез мгно­ве­ние, - рыв­ком впе­рёд и, мяг­ко ко­лы­ха­ясь, оно, на­ко­нец, по­плы­ло, сна­ча­ла, ти­хо стук­нув под са­мым его ухом, слов­но к че­му-то при­ме­ря­ясь, и, вско­ре за­час­ти­ло дроб­ной до­рож­ной че­чёт­кой на сты­ках, тан­цуя ка­жу­щий­ся не­скон­чае­мым степ. Вре­ме­на­ми, в окош­ко за­но­си­ло за­пах ки­сло­ва­то­го па­ро­воз­но­го ды­ма, ко­то­рый на мно­гие го­ды для не­го стал ас­со­ции­ро­вать­ся толь­ко с даль­ней до­ро­гой, и по­лю­бил­ся ему. Ста­ло про­хлад­но, и кто-то за­дви­нул двер­ную створ­ку, гро­хот ко­то­рой окон­ча­тель­но раз­бу­дил Лё­шу. В ва­го­не бы­ло су­ме­реч­но. За­жжен­ная же­лез­но­до­рож­ная квад­рат­ная лам­па с про­во­лоч­ным пе­ре­кре­сть­ем на ней, туск­лым ро­зо­вым све­том ос­ве­ща­ла про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну ва­го­на, жел­ты­ми пят­на­ми вы­све­чи­вая толь­ко ли­ца си­дя­щих на верх­них на­рах лю­дей. Те­ла их спря­та­ла тем­но­та. Лё­ше стран­но бы­ло ви­деть ли­ца лю­дей, ли­шен­ные тел. Тём­ные точ­ки их глаз, при­кры­ва­ясь ве­ка­ми, вне­зап­но ис­че­за­ли, или, на­обо­рот, по­яв­ля­лась чёр­ная ды­ра - это че­ло­век зев­нул. Един­ст­вен­ный в их ва­го­не муж­чи­на, тот са­мый ста­рик, за­ку­рил. Лё­ша на­блю­дал, как из тем­но­ты воз­ни­ка­ла его ру­ка, слов­но ви­ся­щая в воз­ду­хе. Она под­плы­ва­ла к ли­цу ста­ри­ка, вспы­хи­ва­ла ма­ли­но­вым огонь­ком при оче­ред­ной за­тяж­ке и опус­ка­лась на на­ры, а ли­цо ста­ри­ка вдруг рас­тво­ря­лось в об­лач­ке се­ро­го ды­ма и, - ис­че­за­ло со­всем. Спус­тя не­сколь­ко се­кунд, оно мед­лен­но вы­плы­ва­ло из ды­ма всё та­ким же ро­зо­вым пят­ном. В за­ре­ше­чен­ное окош­ко Лё­ша гля­дел в су­ме­реч­ную те­мень, где ино­гда жел­то­ва­то све­ти­лись окош­ки ред­ких, и, ка­за­лось, со­всем за­бро­шен­ных убо­гих де­ре­вень. За­пах еды, иду­щий с рас­по­ло­жен­ных под ни­ми нар, вы­вел Лё­шу из со­зер­ца­тель­но­го оце­пе­не­ния, и он, све­сив со сво­их нар го­ло­ву, за­гля­нул под них, уви­дев бе­лею­щие плат­ки на го­ло­вах двух жен­щин и де­воч­ки, в су­ме­реч­ной тем­но­те шур­ша­щих бу­ма­гой и хру­стя­щих чем-то, по его мне­нию, вкус­ным. Ма­ма дёр­ну­ла Лё­шу за ру­ку и ска­за­ла ше­по­том в са­мое его ухо, что под­гля­ды­вать за ку­шаю­щи­ми людь­ми не­хо­ро­шо.
   - Сей­час ос­во­бо­дит­ся ме­сто на печ­ке, и мы ра­зо­гре­ем ка­шу, - ска­за­ла она, и у Лё­ши за­ур­ча­ло в жи­во­те в от­вет на её сло­ва, а рот на­пол­нил­ся ки­слой слю­ной. Очень за­хо­те­лось есть, и он при­нял­ся рев­ни­во сле­дить за жен­щи­ной, ко­то­рая на­кло­ни­лась над чу­гун­ной печ­кой, ожи­дая, ко­гда ра­зо­гре­ет­ся со­дер­жи­мое ка­ст­рюль­ки, по­став­лен­ной на неё. Уж очень дол­го она ко­па­лась у той ка­ст­рюль­ки, всё вре­мя по­ме­ши­вая в ней лож­кой, скре­же­щу­щие зву­ки ко­то­рой вы­зы­ва­ли у не­го во рту ос­ко­ми­ну. Про­тя­ну­тая сни­зу, пе­ред его но­сом вдруг за­мая­чи­ла ру­ка, паль­цы ко­то­рой дер­жа­ли воз­бу­ж­даю­ще пах­ну­щий ку­сок хле­ба, на ко­то­рый был по­ло­жен тон­кий лом­тик са­ла. Лё­ша пе­ре­гнул­ся че­рез край нар и встре­тил­ся гла­за­ми с жен­щи­ной, дер­жав­шей ла­ком­ст­во пе­ред его но­сом. Де­воч­ка то­же смот­ре­ла на не­го, фар­фо­ро­во бле­стя не­под­виж­ны­ми бел­ка­ми глаз.
   - Это мне? - роб­ко спро­сил жен­щи­ну Лё­ша и, не вы­дер­жав, сглот­нул на­бе­жав­шую в рот слю­ну.
   -Те­бе, те­бе,- ска­за­ла жен­щи­на, а де­воч­ка кив­ну­ла в под­твер­жде­ние ма­ми­ных слов го­ло­вой.
   Сза­ди, за шта­ни­ну Ли­да дёр­ну­ла Лёш­ку, осу­ж­дая его за бес­пар­дон­ность. По­бла­го­да­рив, Лё­ша взял в ру­ку пред­ло­жен­ный ку­сок хле­ба с са­лом, сел и стал тут же ло­мать его, что­бы по­де­лить­ся с ма­мой и Ли­дой. Ли­да де­мон­ст­ра­тив­но от­вер­ну­лась, а ма­ма, осу­ж­даю­ще по­ка­чав го­ло­вой, от­ве­ла его ру­ку.
   - Ку­шай сам!
   Лё­ша бы­ст­ро упра­вил­ся с кус­ком и уже спо­кой­нее стал ожи­дать ужи­на. Ча­са че­рез пол­то­ра эше­лон ос­та­но­вил­ся на ка­ком-то по­лу­стан­ке, где и до­ж­дал­ся се­ро­го пас­мур­но­го ут­ра, ту­ман­ной сы­ро­стью за­пол­зав­ше­го в ва­го­ны. Из туск­лой мглы, за по­ло­сой при­до­рож­но­го кус­тар­ни­ка Лёш­ка, встав­ший по ну­ж­де, сон­ны­ми, ещё сли­паю­щи­ми­ся гла­за­ми раз­гля­дел тём­ные, кры­тые дран­кой кры­ши не­сколь­ких до­мов, над ко­то­ры­ми воз­вы­ша­лись при­би­тые к шес­там скво­реч­ни­ки. Бы­ло ти­хо. Галь­ка на же­лез­но­до­рож­ной на­сы­пи влаж­но тем­не­ла, смо­чен­ная то ли до­ж­дем, то ли - вы­пав­шей обиль­ной ро­сой. Ря­дом с Лё­шей, об­ло­ко­тив­шись на дос­ку, за­го­ра­жи­ваю­щую двер­ной про­ём, сто­ял ста­рик, кру­тив­ший в ко­рич­не­вых ко­ря­вых паль­цах са­мо­крут­ку. Он за­ку­рил. Горь­кий дым се­рой струй­кой вы­ры­вал­ся из за­рос­ших во­ло­са­ми ноз­д­рей ста­ри­ка, и Лё­ша с по­вы­шен­ным вни­ма­ни­ем смот­рел на свин­цо­во-се­ро­го цве­та нос ста­ри­ка, на струй­ки ды­ма, пу­таю­щие­ся в се­дых с жел­тиз­ной его усах. Ста­рик влаж­но за­каш­лял­ся и сплю­нул на на­сыпь. За их спи­ной, с дру­гой сто­ро­ны со­ста­ва, про­гро­хо­тал эше­лон, и сно­ва всё стих­ло. Ста­рик ещё не­мно­го по­сто­ял, а за­тем вы­шел из ва­го­на, спус­тив­шись по ме­тал­ли­че­ско­му стре­ме­ни, бол­таю­ще­му­ся на двер­ном по­ло­зе, и за­ша­гал, скри­пя галь­кой, в го­ло­ву эше­ло­на. Лё­ша ос­тал­ся сто­ять, ожи­дая его воз­вра­ще­ния. В рас­свет­ной ти­ши­не по­слы­ша­лись пер­вые пти­чьи го­ло­са, но он не об­ра­тил на них вни­ма­ния. Его за­ин­те­ре­со­ва­ло ку­ка­ре­ка­нье, до­нес­шее­ся из­да­ле­ка, со сто­ро­ны де­рев­ни, а за­тем гус­тое мы­ча­нье. За свои без ма­ло­го пять лет он ещё ни ра­зу не ви­дел ни мы­ча­щих при нём ко­ров, ни пе­ту­хов, де­ру­щих при нём глот­ку, хо­тя, по го­дич­ной дав­но­сти вос­по­ми­на­ни­ям о его крат­кой жиз­ни в де­рев­не на Вет­лу­ге - эти зву­ки ему бы­ли зна­ко­мы. Его за­ин­три­го­ва­ли жи­вот­ные, ко­то­рые мо­гут из­да­вать столь стран­ные зву­ки. За спи­ной про­сту­чал ко­ле­са­ми на сты­ках оче­ред­ной эше­лон, об­дав вол­ной сме­шан­но­го с ды­мом влаж­но­го воз­ду­ха Лёш­кин за­ты­лок. Ему хо­те­лось вый­ти на на­сыпь, но он бо­ял­ся, что не смо­жет за­лезть об­рат­но в ва­гон, ес­ли по­езд тро­нет­ся. Из ту­ма­на вы­плы­ла фи­гу­ра ста­ри­ка, ко­то­рый ос­та­но­вил­ся ря­дом с их ва­го­ном и, по­вер­нув­шись к Лё­ше спи­ной, по­мо­чил­ся пря­мо на рель­сы. За­стег­нув ши­рин­ку, он по­до­шел к Лё­ше, и пред­ло­жил: "Ес­ли хо­чешь по не­от­лож­ным де­лам, да­вай я те­бя спу­щу ко мне вниз. Всё луч­ше, чем на па­ра­шу хо­дить",- до­ба­вил он. Уви­дев со­мне­ние в гла­зах маль­чи­ка, ста­рик ус­мех­нул­ся: "По­том об­рат­но под­са­жу". Лё­ша не знал, что та­кое "па­ра­ша" и, как все­гда, от­ло­жил вы­яс­не­ние дан­но­го во­про­са на по­том. В пред­ло­же­нии ста­ри­ка бы­ла оп­ре­де­лён­ная ло­ги­ка, и он, со­гла­сив­шись, по­лез вниз, пря­мо в ру­ки ста­ри­ка, при­няв­ше­го его. Лё­ша был стес­ни­тель­ным че­ло­ве­ком и ещё на­ка­ну­не, ис­пы­ты­вая му­чи­тель­ный стыд от­то­го, что дол­жен был при всех, вот так за­про­сто, рас­стег­нуть шта­ны и де­лать свои де­ла, тре­бо­вал от ма­мы и Ли­ды за­го­ро­дить его от глаз по­пут­чи­ков, осо­бен­но от дев­чо­нок, ко­то­рых в ва­го­не по­че­му-то бы­ло боль­шин­ст­во.
   По­ка Лё­ша за­прав­лял свою ру­баш­ку в шта­ны и, пу­та­ясь в лям­ках, за­сте­ги­вал­ся, ста­рик ос­мат­ри­вал ва­гон с ка­кой-то за­дум­чи­во­стью и, на­ко­нец, со вздо­хом, как бы са­мо­му се­бе ска­зал не­по­нят­ное: "Ва­гон­зак".
   - Что это та­кое? - спро­сил его Лё­ша.
   Ста­рик по­мор­щил­ся: "Так, сы­нок, - ско­тов во­зить! Не бе­ри в го­ло­ву."
   Его от­вет не очень вра­зу­мил Лё­шу, и он ре­шил, что, прие­хав в Ле­нин­град, обя­за­тель­но спро­сит у ма­мы про этот са­мый ва­гон. На все слу­чаи жиз­ни ма­ма слу­жи­ла ему хо­дя­чей эн­цик­ло­пе­ди­ей, в ко­то­рой он чер­пал свои, в даль­ней­шем ока­зав­шие­ся да­ле­ко не безу­преч­ны­ми зна­ния. На ка­зав­шие­ся ей опас­ны­ми во­про­сы сы­на она от­ве­ча­ла не­ред­ко та­ким об­ра­зом, что да­же Эзоп, слу­чись он ря­дом, был бы обес­ку­ра­жен сло­во­блу­ди­ем сво­ей не­ча­ян­ной по­сле­до­ва­тель­ни­цы. Но Эзо­пу бы­ло да­ле­ко до тех вре­мен, в ко­то­рые жи­ли Лёш­ка со сво­ей ма­мой. Уже зна­чи­тель­но по­свет­ле­ло, и он уви­дел, что от ва­го­нов в близ­ле­жа­щие кус­ты пе­ре­бе­га­ют лю­ди, пре­иму­ще­ст­вен­но жен­щи­ны, ко­то­рые, воз­вра­ща­ясь к ним об­рат­но, на хо­ду одер­ги­ва­ют пла­тья, при­во­дя се­бя в по­ря­док. Ста­рик под­са­дил Лё­шу в ва­гон, а сам еще не­ко­то­рое вре­мя сто­ял на на­сы­пи, вновь скру­тив для се­бя са­мо­крут­ку. Лё­ша раз­бу­дил ма­му с Ли­дой и по­со­ве­то­вал им по­сле­до­вать при­ме­ру пас­са­жи­ров из дру­гих ва­го­нов, что они и сде­ла­ли. Ва­гон про­снул­ся. Кто-то по­бе­жал в го­ло­ву эше­ло­на ис­кать ко­лон­ку с во­дой, кто-то пря­мо на на­сыпь с дру­гой сто­ро­ны ва­го­на оп­ро­ки­нул ту са­мую, с не­по­нят­ным Лё­ше на­зва­ни­ем "па­ра­ша", ба­дью. Кто-то ря­дом с на­сы­пью раз­вел кос­те­рок из тон­ких кус­тар­ни­ко­вых ве­ток и при­ла­дил над ним чай­ник. Бо­лее опас­ли­вые, - сно­ва рас­то­пи­ли чу­гун­ную печ­ку, стоя­щую в ва­го­не. Ми­мо них всё так же про­но­си­лись эше­ло­ны, иду­щие боль­шей ча­стью в од­ну сто­ро­ну - ту­да, ку­да дол­жен был от­пра­вить­ся и их эше­лон. На­ко­нец па­ро­воз дал ко­рот­кий гу­док, под­няв­ший с за­кры­то­го кус­та­ми по­ля ог­ром­ную стаю гра­чей. От го­ло­вы со­ста­ва до са­мо­го его по­след­не­го ва­го­на вол­ной про­ка­тил­ся пе­ре­звон и лязг бу­фе­ров, за­ста­вив­ший всё ещё на­хо­див­ших­ся на на­сы­пи лю­дей друж­но бро­сить­ся к сво­им ва­го­нам. Ещё один ры­вок со­ста­ва, и он мед­лен­но по­ка­тил­ся в гря­ду­щую Лёш­ки­ну не­из­вест­ность.
   Эта по­езд­ка, за­вер­шив­шая­ся на шес­тые су­тки, за­пом­ни­лась Лё­ше сво­им од­но­об­ра­зи­ем, а под ко­нец, и ощу­ти­мым го­ло­дом, ко­то­рый ис­пы­ты­ва­ло и боль­шин­ст­во его по­пут­чи­ков, рас­счи­ты­вав­ших на бо­лее ко­рот­кое пу­те­ше­ст­вие. Бо­лее или ме­нее снос­но они пи­та­лись пер­вые че­ты­ре дня, а за­тем пе­ре­шли на ре­жим, уже смут­но на­по­ми­нав­ший ему на­стоя­щий го­лод пер­вых дней жиз­ни в Горь­ком, где они ока­за­лись без кар­то­чек, и со­всем без де­нег, да ещё и с ут­ра­чен­ны­ми до­ку­мен­та­ми. Лёш­ка не ныл, не про­сил у ма­мы еды, но его ужас­но му­ти­ло от го­ло­да, ко­гда нос улав­ли­вал раз­дра­жаю­щие обо­ня­ние за­па­хи еды. Ут­ром, на пя­тые су­тки их пу­те­ше­ст­вия, ко­гда па­ро­воз, от­це­пив­шись от со­ста­ва, ушел на за­прав­ку во­дой, Лё­ша с Ли­дой вы­шли из ва­го­на и на не­боль­шой по­лян­ке ста­ли есть мо­ло­дой, ещё не вы­зрев­ший кле­вер. Вре­ме­на­ми по­па­дал­ся кон­ский ща­вель и за­я­чья ка­пус­та - все шло в ход. Лё­ша по­жад­ни­чал. На­ча­лись ре­зи в жи­во­те, и ско­ро его вы­рва­ло. Он ещё раз по­про­бо­вал есть ка­зав­шую­ся ему съе­доб­ной тра­ву, но Ли­да его ос­та­но­ви­ла. Всё рав­но, ко­гда они под­бе­жа­ли к ва­го­ну, его вы­рва­ло сно­ва. Сто­яв­ший у ва­го­на ста­рик уви­дел вы­вер­ну­тое на на­сыпь со­дер­жи­мое Лёш­ки­но­го же­луд­ка. Он ос­та­но­вил за пле­чо со­би­рав­ше­го­ся влезть в ва­гон Лё­шу и, по­шу­ро­вав ру­кой в кар­ма­не те­ло­грей­ки, вы­нул от­ту­да ку­сок хле­ба и па­ру ку­соч­ков кус­ко­во­го са­ха­ра, ко­то­рые и от­дал ему. Лё­ша, пом­ня осу­ж­де­ние Ли­ды и ма­мы за взя­тый чу­жой ку­сок, по­да­рен­ный ему, сде­лал сла­бую по­пыт­ку изо­бра­зить бла­го­род­ный от­каз, на ста­ри­ка не по­дей­ст­во­вав­ший.
   - Ло­пай, сы­нок! Че­го в от­каз ид­ти? Жить-то на­до! - И он под­са­дил Лё­шу в ва­гон, а сам, по­вер­нув­шись к не­му спи­ной, при­нял­ся кру­тить оче­ред­ную са­мо­крут­ку.
   Эта не­муд­ря­щая ло­ги­ка ста­ро­го, ви­ди­мо, мно­го ис­пы­тав­ше­го че­ло­ве­ка "Жить-то на­до!" - про­ще про­сто­го объ­яс­ни­ла Лё­ше ус­ло­вия вы­жи­ва­ния, и он ис­поль­зо­вал её: не про­ся, но и не от­ка­зы­ва­ясь, ещё раз, че­ты­ре ме­ся­ца спус­тя, по­ра­зив мать без­апел­ля­ци­он­но­стью сво­его рас­су­ж­де­ния.
   В при­клад­би­щен­ской церк­ви на Ох­тин­ском клад­би­ще, ку­да для об­ря­да кре­ще­ния его при­ве­ли ма­ма и её тет­ка Ан­фи­са, Лё­ша ждал сво­ей оче­ре­ди очень дол­го. На спе­ци­аль­ных коз­лах пе­ред вхо­дом в храм стоя­ли гро­бы с ещё не от­пе­ты­ми по­кой­ни­ка­ми. Их бы­ло мно­го. Ожи­дая, ко­гда его по­зо­вут, Лё­ша бес­цель­но сло­нял­ся тут же. Не­сколь­ко ни­ще­нок про­си­ли по­дая­ния, вы­стро­ив­шись по обе сто­ро­ны про­хо­да от во­рот клад­би­ща до вхо­да в храм. В те по­ры по­дая­ние да­ва­лось ча­ще чем-ни­будь съе­ст­ным, а не день­га­ми, по­это­му у ка­ж­дой ни­щен­ки че­рез пле­чо ви­се­ла су­ма, в ко­то­рую и скла­ды­ва­лись по­дан­ные им кус­ки. На­вер­ное, его при­вез­ли слиш­ком ра­но, а брен­ные ос­тан­ки по­то­ро­пив­ших­ся на сви­да­ние к Бо­гу тре­бо­ва­ли к се­бе боль­ше­го вни­ма­ния и поч­те­ния с бы­ст­рей­шим окон­ча­тель­ным упо­кое­ни­ем, чем те, ко­то­рые ждать мо­гут. Он про­го­ло­дал­ся. Пя­ти­лет­ний ре­бе­нок пло­хо кон­тро­ли­ру­ет воз­ник­ший у не­го ин­те­рес, и вы­ра­же­ние ли­ца, долж­ное быть мас­кой ли­це­дея, скры­ваю­щей всё, да­же чув­ст­во го­ло­да, для де­тей не ха­рак­тер­но. На тот мо­мент ма­мы ря­дом не слу­чи­лось, и не­ко­му бы­ло пре­по­дать ему урок эти­ки. Лё­ша с от­кро­ве­ни­ем го­лод­но­го щен­ка раз­гля­ды­вал ли­цо ста­рой ни­щен­ки, что не­вда­ле­ке от не­го же­ва­ла толь­ко что по­дан­ный ей ку­сок хле­ба. Бе­лая, с вос­ко­вой жел­тиз­ной дряб­лая ко­жа её ли­ца, с мно­же­ст­вом глу­бо­ких скла­док на нём, хо­ди­ла хо­ду­ном на вы­пи­раю­щих ску­лах и под­бо­род­ке, вме­сте с ниж­ней гу­бой, стран­но за­па­дав­шей ед­ва не до её крюч­ко­ва­то­го но­са. Без­зу­бы­ми дес­на­ми она ка­та­ла во рту сухую кор­ку и, ка­за­лось, не за­ме­ча­ла ни­ко­го во­круг. Но, не­ожи­дан­но, за­пус­тив ру­ку в глу­бо­кую су­му, ви­ся­щую у неё че­рез пле­чо, она вы­ну­ла от­ту­да про­сфо­ру, дер­жа её в крюч­ко­ва­тых паль­цах, а за­тем, мол­ча, про­тя­ну­ла её Лё­ше, не ус­пев­ше­му от­вес­ти от её ли­ца глаз. Не ожи­дав­ший ни­че­го по­доб­но­го, Лё­ша ма­ши­наль­но взял про­тя­ну­тую ему про­сфо­ру и по­бла­го­да­рил ни­щен­ку.
   - Спа­си те­бя Гос­подь! - про­шам­ка­ла она и пе­ре­кре­сти­ла Лё­шу.
   Пре­сная про­сфо­ра бы­ла до жу­ти чер­ст­ва, но Лё­ша бы­ст­ро упра­вил­ся с нею, что ни­чуть его го­ло­да не уто­ли­ло. Сно­ва ру­ка ста­ру­хи ныр­ну­ла в су­му и дос­та­ла не­сколь­ко су­ха­рей, ко­то­рые с те­ми же сло­ва­ми она по­да­ла ему. Стран­ную, на тот мо­мент не очень по­ня­тую ему фра­зу ус­лы­шал от неё Лё­ша: "По­да­вая, за­будь о да­ре­нии, при­ни­мая, - пом­ни о нем!"
   Вы­шед­шие за Лё­шей из церк­ви ма­ма и её тёт­ка за­ста­ли маль­чи­ка ок­ру­жен­ным кре­стя­щи­ми его ни­щен­ка­ми и жую­щим кус­ки хле­ба. Ма­ма бы­ла ужас­но сму­ще­на, но её ожи­дал еще один сюр­приз, вновь пре­под­не­сён­ный ей сы­ном. В мо­мент кре­ще­ния, Лёш­ка, при­час­тив­ший­ся "кро­вью Гос­под­ней", по­дан­ной ему свя­щен­ни­ком в глу­бо­кой лож­ке, по­про­сил "до­бав­ки". Кре­стив­ший его свя­щен­ник, мяг­ко улыб­нув­шись, ещё раз при­час­тил ра­зо­хо­тив­шее­ся ча­до Гос­под­не. Ма­ми­на те­туш­ка бы­ла до край­но­сти воз­му­ще­на этим ко­щун­ст­вом, но вско­ре про­сти­ла его.
   По­ка же Лё­ша с бла­го­дар­но­стью же­вал хлеб, от­дан­ный ему ста­ри­ком, от че­ст­но­го де­ле­жа ко­то­ро­го и ма­ма, и Ли­да от­ка­за­лись. Два ку­соч­ка са­ха­ра он все-та­ки есть не стал, ос­та­вив их на обе­ден­ный чай, из ко­то­ро­го, соб­ст­вен­но, и со­сто­ял сам обед. Они бы­ли рас­тво­ре­ны в жид­кой чай­ной за­вар­ке, вы­пи­той ими все­ми вме­сте.
   По­шли шес­тые су­тки их пу­те­ше­ст­вия. Ран­ним ут­ром со­став ос­та­но­вил­ся. Раз­гру­жа­лись вда­ли от во­кза­ла. Сре­ди дру­гих то­вар­ных со­ста­вов дол­го шли, пе­ре­ша­ги­вая че­рез же­лез­но­до­рож­ные пу­ти, та­ща на се­бе уз­лы и че­мо­да­ны, час­то ос­та­нав­ли­ва­ясь для от­ды­ха, по­ка не вы­шли к трам­вай­ной ос­та­нов­ке. Из ок­на трам­вай­но­го ва­го­на он смот­рел на про­плы­ваю­щие ми­мо них до­ма. У не­ко­то­рых из них ос­та­лись толь­ко ос­то­вы стен, с пус­ты­ми глаз­ни­ца­ми тём­ных окон­ных про­ёмов. Про­хо­жих на ули­це бы­ло ма­ло. По­след­ний пе­ре­ход от трам­вай­ной ос­та­нов­ки они де­ла­ли по Су­во­ров­ско­му про­спек­ту. Дош­ли до ог­ром­но­го, с об­ру­шив­шим­ся фрон­то­ном зда­ния, с пус­ты­ми про­ёма­ми окон и мас­сой би­то­го кир­пи­ча, ле­жа­ще­го пря­мо на тро­туа­ре вдоль все­го фа­са­да. Свер­ну­ли на ули­цу по про­ти­во­по­лож­ной от раз­би­то­го зда­ния сто­ро­не, и Лё­ша, за­драв го­ло­ву, про­чи­тал, под но­ме­ром до­ма, око­ло ко­то­ро­го они ос­та­но­ви­лись: "Ули­ца Крас­ной кон­ни­цы".
   - Вот мы и при­шли! - ска­за­ла ма­ма и по­че­му-то за­пла­ка­ла. По­том, вы­те­рев плат­ком слё­зы, она, под­хва­тив оба че­мо­да­на, про­шла че­рез длин­ную под­во­рот­ню в ма­лень­кий и глу­бо­кий дво­рик, ко­то­рый то­же пе­ре­сек­ла и про­шла че­рез ещё од­ну под­во­рот­ню во вто­рой, ещё мень­ший двор, где и ос­та­но­ви­лась. Опус­тив на ас­фальт че­мо­да­ны, ма­ма по­ка­за­ла Лё­ше на не­обык­но­вен­но уз­кое ок­но на вто­ром эта­же, ря­дом с ле­ст­нич­ным ок­ном.
   - Тут мы по­ка и бу­дем жить!
   Они под­ня­лись по уз­кой ле­ст­ни­це на вто­рой этаж, и ос­та­но­ви­лись на пло­щад­ке вы­ло­же­нной жел­то- ко­рич­не­вым ка­фе­лем. Сбо­ку от две­ри на ме­тал­ли­че­ской про­во­ло­ке ви­се­ла фа­ян­со­вая руч­ка, за ко­то­рую ма­ма по­тя­ну­ла два­ж­ды. За две­рью по­слы­шал­ся над­трес­ну­тый звон ко­ло­коль­чи­ка, стук две­ри и шар­каю­щие ша­ги. Щёлк­нул за­мок, и дверь при­от­кры­лась на ши­ри­ну на­тя­нув­шей­ся це­поч­ки. Раз­дал­ся ка­кой-то за­по­лош­ный воз­глас, дверь на се­кун­ду при­кры­лась, звяк­ну­ла сбро­шен­ная це­поч­ка, и в про­еме на­стежь рас­пах­ну­той две­ри по­ка­за­лась улы­баю­щая­ся ма­лень­кая по­жи­лая жен­щи­на с во­ло­са­той бо­ро­дав­кой на под­бо­род­ке, сра­зу бро­сив­шая­ся об­ни­мать ма­му и Ли­ду, смеш­но по­сто­ян­но при­го­ва­ри­вая: "Ах­ти ме­ня, Гос­по­ди! Прие­ха­ли! Да, как же вы так? Что ж не из­вес­ти­ли-то? Ах­ти ме­ня!"- Она за­суе­ти­лась, чмок­ну­ла в ще­ку сму­тив­ше­го­ся Лёш­ку, ко­то­ро­го по­че­му-то на­зва­ла тут же Ми­тень­кой. Лё­ша не об­ра­тил вни­ма­ния на ого­вор­ку ма­ми­ной тёт­ки, на­звав­шей его Ми­тень­кой. И то­гда, и позд­нее, и в лю­бом его воз­рас­те, всю его жизнь Лё­шу, а за­тем Алек­сея на­зы­ва­ли раз­ные лю­ди как угод­но, но ча­ще не так, как его на­зва­ли при ро­ж­де­нии. Тёт­ка Ан­фи­са, так зва­ли ма­ми­ну тё­тю (кем она при­хо­дит­ся Алё­ше, он так и не вы­яс­нил), про­шла в квар­ти­ру, под­хва­тив один из че­мо­да­нов, ко­то­рый тут же в при­хо­жей и по­ста­ви­ла на пол. Тут же, при вхо­де, и ма­ма с Ли­дой ос­та­ви­ли вто­рой че­мо­дан и узел, и все про­шли в ком­на­ту, две­рью вы­хо­див­шей в эту при­хо­жую. Встре­тив­шая их ма­ми­на тё­туш­ка Ан­фи­са (Фи­са, по-Лёш­ки­но­му) тут же уш­ла на кух­ню го­то­вить обед, а Лё­ша при­нял­ся об­сле­до­вать ком­на­ту, где им пред­стоя­ло ка­кое-то вре­мя жить. Об­сле­до­вать, соб­ст­вен­но, бы­ло не­че­го, и всё об­сле­до­ва­ние за­кон­чи­лось ме­нее чем че­рез ми­ну­ту, - ед­ва на­чав­шись. Сле­ва от вхо­да сто­ял уз­кий пла­тя­ной шкаф, с вде­лан­ным в его един­ст­вен­ную створ­ку зер­ка­лом. За­тем, вдоль стен­ки: стул, стол с за­дви­ну­тым под не­го си­день­ем вто­ро­го сту­ла, опять стул вдоль сте­ны и бу­фет, на ду­бо­вых створ­ках ко­то­ро­го вы­пук­лой резь­бой бы­ли ис­пол­не­ны во­ро­ха ди­чи и эк­зо­ти­че­ских фрук­тов. В тор­це ком­на­ты уз­кое, в по­ло­ви­ну обыч­но­го, ок­но, в уг­лу швей­ная ма­шин­ка, вдоль сте­ны кро­вать, а спра­ва от вход­ной две­ри из­раз­цо­вая печ­ка. Всё! Про­ход от две­ри до ок­на с тру­дом по­зво­лял раз­ми­нуть­ся двум взрос­лым лю­дям, и то, толь­ко бо­ком. Дочь тё­ти Фи­сы, стар­ше Лё­ши на пять лет, бы­ла вы­ве­зе­на из Ле­нин­гра­да пе­ред са­мой бло­ка­дой и сей­час на­хо­ди­лась где-то в Си­би­ри в дет­ском до­ме, и сро­ков её воз­вра­ще­ния от­ту­да тёт­ка по­ка не зна­ла. Алё­ша об­ра­тил вни­ма­ние на то, что все мед­ные руч­ки как вход­ной две­ри, так и две­ри ком­нат­ной, так же как и печ­ной двер­цы, бы­ли на­драе­ны до сле­пя­ще­го бле­ска. Иг­ру­шек в ком­на­те Лё­ша не на­шел. За­гля­нул да­же под кро­вать, но ни­че­го, кро­ме ноч­но­го горш­ка, там не бы­ло.
   - Сядь, Лё­ша, по­си­ди, - ус­та­ло ска­за­ла ма­ма.
   Не­мно­го по­го­дя, она пу­та­но объ­яс­ни­ла Лё­ше, кем ему до­во­дит­ся двою­род­ная её соб­ст­вен­ная тёт­ка. Он так ни­че­го тол­ком и не по­нял: то ли баб­кой, то ли, опять же тёт­кой. На вся­кий слу­чай для се­бя ре­шил звать её тё­тей Фи­сой. По­сле сыт­но­го обе­да, на ко­то­рый тёт­ка по­тра­ти­ла ед­ва ли не по­ло­ви­ну сво­их скуд­ных за­па­сов про­ви­зии, жи­вот Лё­ши раз­дул­ся как ба­ра­бан, и ма­ма ска­за­ла, что он по­хож на объ­ев­ше­го­ся та­ра­ка­на. Ес­ли так вы­гля­дит пе­ре­ев­ший та­ра­кан, то Лё­ша ему не за­ви­ду­ет. Кир­пи­чом в же­луд­ке ле­жа­ла толь­ко что съе­ден­ная ка­ша, и ды­шать бы­ло тя­же­ло. Ма­ма вы­про­во­ди­ла его на ули­цу.
   - Иди, по­гу­ляй во дво­ре, да смот­ри, ни­ку­да за во­ро­та не хо­ди!
   Он вы­шел в ма­лень­кий пус­той и чис­тый дво­рик, по­сло­нял­ся в нём из уг­ла в угол и спус­тя не­ко­то­рое вре­мя че­рез ар­ку про­шел во вто­рой двор. Там та же пус­то­та. Во дво­ре ни од­но­го свер­ст­ни­ка. Ос­то­рож­но, с ог­ляд­кой, че­рез ар­ку вы­шел на ули­цу, то­же ожив­лён­но­стью не от­ли­чав­шую­ся. Чуть ли не на­про­тив их до­ма бы­ли раз­ва­ли­ны то­го са­мо­го ог­ром­но­го зда­ния, ко­то­рое бы­ло уг­ло­вым, и вы­хо­ди­ло сво­им ло­ма­ным под пря­мым уг­лом фа­са­дом на Су­во­ров­ский про­спект и ули­цу Крас­ной кон­ни­цы. Лё­ша по­ла­зал по раз­ва­ли­нам и, не об­на­ру­жив ни­че­го для се­бя по­лез­но­го, вновь вер­нул­ся во двор до­ма, где по-преж­не­му бы­ло пус­тын­но и не­обык­но­вен­но скуч­но.
   Ут­ром сле­дую­ще­го дня он по­вто­рил по­ход к раз­ру­шен­но­му зда­нию и, стоя на его раз­ва­ли­нах, на­блю­дал, как по пус­тын­ной в этот ут­рен­ний час про­ез­жей час­ти Су­во­ров­ско­го про­спек­та про­шли три жен­ские ко­ман­ды, оде­тые в во­ен­ную фор­му. Они шли, дер­жась за ве­рев­ки, опоя­сы­ваю­щие ог­ром­ные се­рые те­ла аэ­ро­ста­тов. По­жа­луй, это бы­ло са­мым за­по­ми­наю­щим­ся из то­го, что он уви­дел за всё то вре­мя, что про­жил в тёт­ки­ном до­ме. Скуч­ные пус­тые дво­ри­ки их до­ма, с уны­лы­ми сле­пы­ми ок­на­ми квар­тир, их стёк­ла, пе­ре­черк­ну­тые на­кле­ен­ны­ми на них бу­маж­ны­ми по­лос­ка­ми, и ог­лу­шаю­щая ти­ши­на. Они как бы пре­ду­пре­ж­да­ли Лёш­ку о том, что жизнь его здесь вряд ли бу­дет ожив­ле­на не­ожи­дан­ны­ми от­кры­тия­ми и ин­те­рес­ны­ми зна­ком­ст­ва­ми. Так оно, в об­щем-то, и бы­ло. В дет­ский сад он боль­ше ни­ко­гда не хо­дил. Всю пер­вую по­ло­ви­ну дня он, как пра­ви­ло, про­си­жи­вал за­пер­тым в квар­ти­ре, по це­лым дням ви­дя толь­ко оди­но­кую, ста­рую, не­раз­го­вор­чи­вую со­сед­ку, про­во­див­шую вре­мя на кух­не, где она или бес­цель­но чис­ти­ла и без то­го свер­каю­щую ста­рин­ную мед­ную по­су­ду, или, при­сло­нив­шись лбом к окон­но­му стек­лу, смот­ре­ла не­ви­дя­щим взгля­дом в дво­ро­вую пус­то­ту. Тё­тя Фи­са как-то ве­че­ром ска­за­ла Лё­ше, что у со­сед­ки в бло­ка­ду умер муж, а от сы­на с фрон­та уже боль­ше го­да нет из­вес­тий.
   - Со дня смер­ти му­жа так вот и сто­ит це­лы­ми дня­ми у ок­на, - ска­за­ла тё­тя Фи­са.
   Од­на­ж­ды Лё­ша по­тре­во­жил ста­рую жен­щи­ну, до это­го не про­ро­нив­шую с ним ни сло­ва. Он по­до­шел к ней сбо­ку и, же­лая об­ра­тить её вни­ма­ние на се­бя, до­тро­нув­шись до её ру­ки, по­здо­ро­вал­ся, не ожи­дая, впро­чем, от неё от­вет­ной ре­ак­ции. В от­вет ста­ру­ха го­ло­вы так и не по­вер­ну­ла, но по­здо­ро­ва­лась ка­ким-то глу­хим и туск­лым го­ло­сом.
   - Что те­бе нуж­но, маль­чик? - спро­си­ла она.
   Он стру­сил, но от­сту­пать ему бы­ло не­ку­да, да и позд­но. Он ни­ко­гда не встре­чал лю­дей, от­ка­зы­ваю­щих­ся от раз­го­во­ра с ним, ес­ли он к ним об­ра­щал­ся, а те­перь он го­во­рить дол­жен с че­ло­ве­ком, ко­то­рый да­же не смот­рит в его сто­ро­ну. Это для не­го бы­ло вно­ве.
   - Ска­жи­те, по­жа­луй­ста, - об­ра­тил­ся он к ней как мож­но веж­ли­вей, по­вто­ряя ин­то­на­ции сво­ей ма­те­ри при об­ра­ще­нии к ко­му-ни­будь, - у вас не най­дет­ся до­ма ка­кой-ни­будь книж­ки? Мне не­че­го чи­тать, а до­ма од­но­му скуч­но!
   Впер­вые ста­рая жен­щи­на по­вер­ну­ла к не­му своё ли­цо, туск­лы­ми гла­за­ми гля­нув на не­го. Ог­ля­дев Лёш­ку с ног до го­ло­вы, она, не ска­зав ни сло­ва, вы­шла из кух­ни, и про­шла в свою ком­на­ту в свою ком­на­ту, от­ку­да вер­ну­лась че­рез па­ру ми­нут со стоп­кой книг в ру­ках. По­ло­жив кни­ги на край пли­ты, за­сте­лен­ной кле­ён­кой, ста­ру­ха мол­ча от­вер­ну­лась ли­цом к ок­ну, за­стыв в преж­ней по­зе. Всю не­боль­шую стоп­ку книг Лё­ша от­нес в при­хо­жую, вы­ло­жив её на стоя­щий там ста­рый сун­дук. Дет­ских книг сре­ди них не ока­за­лось, но об­на­ру­жен­ная кни­га с рас­ска­за­ми Че­хо­ва и то­мик Тур­ге­не­ва его поч­ти удов­ле­тво­ри­ли, пре­иму­ще­ст­вен­но раз­ме­ра­ми сво­их рас­ска­зов. Вер­нув­шая­ся до­мой Ли­да за­ста­ла его до­ма, чи­таю­щим од­ну из них. По­жав пле­ча­ми, она по­ин­те­ре­со­ва­лась, ко­гда он на­ме­рен пой­ти гу­лять? К её удив­ле­нию, Лё­ша от про­гул­ки от­ка­зал­ся и до при­хо­да ма­мы ни­ку­да на ули­цу не вы­хо­дил. По­жа­луй, с это­го мо­мен­та Лё­ша стал чи­тать ре­гу­ляр­но, но со­всем не дет­скую ли­те­ра­ту­ру, до ко­то­рой он до­ра­стет толь­ко к де­ся­ти - один­на­дца­ти го­дам.
   То­му, что Лё­ша не слиш­ком охот­но вы­хо­дил на про­гул­ки, бы­ла ещё од­на, и весь­ма вес­кая при­чи­на, а имен­но; от­сут­ст­вие у не­го оде­ж­ды со­от­вет­ст­вую­щей его рос­ту. Из сво­ей ста­рой оде­ж­ды он по­сте­пен­но вы­рас­тал, но сме­ны ей ожи­дать ему бы­ло не­от­ку­да. Зар­пла­та ма­мы бы­ла столь ми­зер­на, что её ед­ва хва­та­ло на еду, от­цов­ский же ат­те­стат, по­хо­же, за­те­рял­ся в во­ен­ных ве­дом­ст­вах во вре­мя пе­ре­ез­да их се­мьи из Горь­ко­го в Ле­нин­град, или он от­сут­ст­во­вал ещё по ка­кой дру­гой при­чи­не, по ка­кой, - ма­ма не зна­ла. Факт ос­та­ёт­ся фак­том; Лё­шу, вско­ре по­сле их при­ез­да к тё­те Ан­фи­се одеть бы­ло не во что. Вы­ход из соз­дав­ше­го­ся по­ло­же­ния под­ска­зал го­лос кон­дук­тор­ши трам­вая, в ко­то­ром ма­ма с Лё­шей еха­ли в один из дней. Трам­вай­ная тёт­ка пред­ло­жи­ла ма­ме, дав что-то вро­де со­ве­та, взять свою де­воч­ку (Лёш­ку) на ру­ки, а са­мой сесть на его ме­сто. Ос­корб­лён­ный в луч­ших чув­ст­вах Лёш­ка, на весь ва­гон зая­вил, что он не де­воч­ка, а маль­чик, чем рас­сме­шил по­пут­чи­ков. "Со­всем не по­хож на маль­чи­ка",- зая­ви­ла кон­дук­тор­ша, и этим сво­им за­яв­ле­ни­ем она от­кры­ла до­ро­гу к стра­да­ни­ям Лё­ши. ЛЁ­ША СТАЛ ДЕ­ВОЧ­КОЙ! Не оболь­щай­тесь, - это бы­ло вре­мен­ное яв­ле­ние пе­ре­во­пло­ще­ния, и по уве­ре­ни­ям ма­мы и тё­ти Фи­сы, бы­ло оно сде­ла­но как бы по­на­рош­ку. Дочь тё­ти Фи­сы, - Ри­та, пя­тью го­да­ми стар­ше Лё­ши, всё ещё на­хо­ди­лась в это вре­мя в эва­куа­ции, где-то на даль­нем вос­то­ке. Она вер­ну­лась в свой дом толь­ко в 1946 го­ду, а по­ка, все её ве­щи: пла­тья, зим­нее и осен­нее паль­то, и весь ос­таль­ной дев­чо­но­чий при­кид, - всё это на­хо­ди­лось в до­ме её ма­те­ри, и не мог­ло быть вос­тре­бо­ва­но, на­вер­ное, из­ряд­но под­рос­шей к это­му вре­ме­ни Ри­той. Вот эти-то на­ря­ды и ста­ли Лё­ши­ной по­все­днев­ной оде­ж­дой на всё то вре­мя, по­ка Лё­ша, ма­ма и Ли­да жи­ли у тёт­ки, на ули­це "Крас­ной кон­ни­цы". Слёз, по по­во­ду сво­ей оде­ж­ды, в эти ме­ся­цы Лё­ша про­лил не ма­ло, но, в кон­це кон­цов, он вы­ну­ж­ден был ус­ту­пить пре­вос­хо­дя­щим си­лам сво­ей се­мьи, со­стоя­щей ис­клю­чи­тель­но из жен­щин. Его, пусть край­не вет­хая, но муж­ская, как он счи­тал, оде­ж­да вы­да­ва­лась толь­ко то­гда, ко­гда он с ма­мой вы­ну­ж­ден был вы­хо­дить за пре­де­лы ули­цы, на ко­то­рой они жи­ли, да и то - не все­гда. С пе­ре­ез­дом на ули­цу Хал­ту­ри­на, Ри­ти­ны пла­тья пе­ре­ши­ва­лись, по­сте­пен­но пре­вра­ща­ясь в его ру­баш­ки са­мых за­мы­сло­ва­тых фа­со­нов, не тре­бую­щих, прав­да, ядо­ви­тых ком­мен­та­ри­ев по по­во­ду ро­до­вой их при­над­леж­но­сти. Осен­нее Ри­ти­но паль­то с ог­ром­ным, быв­шим ко­гда-то мод­ным, во­рот­ни­ком, де­мон­ст­ри­рую­щим от­нюдь не муж­ской фа­сон, Лё­ша но­сил ещё три го­да, Доль­ше же все­го он но­сил её зим­нее паль­то с ры­жим ис­тёр­шим­ся во­рот­ни­ком, по­хо­же, из лись­е­го хво­ста, ви­ди­мо, ко­гда-то ку­п­лен­ным Ри­те, что на­зы­ва­ет­ся, "на вы­рост". Лё­ша но­сил его лет до де­ся­ти, да­же то­гда, ко­гда ру­ки его вы­ле­за­ли из ру­ка­вов ед­ва не до се­ре­ди­ны пред­пле­чий, а пу­го­ви­цы на паль­то, что­бы его мож­но бы­ло за­стег­нуть, пе­ре­ши­ва­лись ма­мой на са­мый край уже ед­ва за­па­хи­вае­мо­го бор­та. Един­ст­вен­но по­лез­ной ве­щью, к со­жа­ле­нию, яв­ляю­щей­ся при­над­леж­но­стью жен­ско­го туа­ле­та, не­воз­мож­но­го для от­кры­то­го поль­зо­ва­ния им, о чём со­жа­лел Лё­ша, бы­ла муф­та из му­то­на - и, то­же Ри­ти­на. В ней, в лю­бые хо­ло­да, ру­ки со­вер­шен­но не мёрз­ли, и в муф­те мож­но бы­ло мно­го че­го спря­тать, что то­же не­ма­ло­важ­но. В зим­ние ве­че­ра, на пло­хо ос­ве­щае­мой нев­ской на­бе­реж­ной, Лё­ша не­ред­ко по­яв­лял­ся с муф­той, в ко­то­рой пря­тал свои ру­ки. Днём он не по­зво­лял се­бе рис­ко­вать сво­ей "ре­пу­та­ци­ей", и хо­дил в бай­ко­вых ру­ка­вич­ках, сжи­мая в них паль­цы в ку­лак, что­бы не так силь­но мёрз­ли.
   Вер­нём­ся, од­на­ко, в 1944 год, к то­му мо­мен­ту, ко­то­рый пре­рва­ла моя не­ча­ян­ная ре­тар­да­ция.
   Вы­хо­дя на ули­цу, со стро­гим на­ка­зом ма­мы или Ли­ды, ни­ку­да со дво­ра не вы­хо­дить, Лё­ша еще на по­ро­ге квар­ти­ры знал, что дан­но­го толь­ко что обе­ща­ния - он не вы­пол­нит. Он ша­тал­ся по со­сед­ним ули­цам, Тав­ри­че­ско­му са­ду, ока­зав­ше­му­ся со­всем не­да­ле­ко от их до­ма, и, воз­вра­ща­ясь до­мой, ре­гу­ляр­но по­лу­чал от ма­те­ри взбуч­ку за на­ру­ше­ние дан­но­го обе­ща­ния. Од­но­го он по­нять не мог, за­чем от не­го тре­бо­вать то, что для не­го не име­ет смыс­ла и ин­те­ре­са? До­ма ма­ма еже­днев­но об­су­ж­да­ла с тёт­кой и Ли­дой ка­кие-то про­бле­мы с жиль­ём, ше­ле­сте­ла ка­ки­ми-то бу­ма­га­ми, ко­то­рых вско­ре у неё на­брал­ся це­лый во­рох, и на­зы­ва­ла их все до­ку­мен­та­ми. Ино­гда, она пла­ка­ла бес­силь­ны­ми сле­за­ми от­чая­ния. На­ко­нец, уже осе­нью, од­на­ж­ды, она вер­ну­лась до­мой ожив­лён­ной, ес­ли не ска­зать, да­же, ве­сё­лой.
   - Ну-ка бы­ст­ро, - ско­ман­до­ва­ла она Ли­де и Лё­ше, - со­би­рай­тесь и по­еха­ли!
   Втро­ём они вы­шли из до­му, и, то­ро­пясь, на­пра­ви­лись к трам­вай­ной ос­та­нов­ке. По до­ро­ге ма­ма сбив­чи­во объ­яс­ни­ла Ли­де, что толь­ко что по­лу­чи­ла ор­дер на ком­на­ту, и сей­час они едут её за­ни­мать, по­ка не поя­ви­лись но­вые пре­тен­ден­ты на неё. Прие­ха­ли в центр, к Мар­со­ву по­лю, и, сой­дя с трам­вая, так же то­ро­пясь, по­шли по ули­це Хал­ту­ри­на в сто­ро­ну Зим­не­го двор­ца. Ули­ца по­нра­ви­лась Лё­ше свои­ми, пусть и с об­лу­пив­шей­ся шту­ка­тур­кой, фа­са­да­ми до­мов, на ко­то­рых ещё бы­ла вид­на кое-где из­на­чаль­но су­ще­ст­во­вав­шая леп­ни­на, да, и раз­би­тых бом­беж­кой фа­са­дов до­мов, по­ка они шли, вид­но не бы­ло. По­нра­ви­лись ему и чу­гун­ные ре­шет­ки не­ко­то­рых до­мов, и бли­зость Не­вы, и Мар­со­во по­ле. Наи­боль­шее же впе­чат­ле­ние на не­го про­из­ве­ло ко­ли­че­ст­во де­тей од­но­го с ним воз­рас­та, или чуть стар­ше, то и де­ло по­па­дав­ших­ся им на­встре­чу. По­до­шли к до­му, не­вда­ле­ке от ко­то­ро­го, бли­же к Зим­не­му двор­цу, вид­нел­ся гор­ба­тый мос­тик, пе­ре­бро­шен­ный че­рез Зим­нюю ка­нав­ку. За­зе­вав­ше­го­ся Лё­шу ма­ма дёр­ну­ла за ру­ку, и они во­шли под ар­ку до­ма, а прой­дя её, по­па­ли в дос­та­точ­но боль­шой двор, за­став­лен­ный шта­бе­ля­ми дров. Во дво­ре бы­ло до­воль­но мно­го ре­бят раз­но­го воз­рас­та, и не­ко­то­рые из них ус­та­ви­лись на Лё­шу и ма­му с Ли­дой, весь­ма не­уве­рен­но ис­кав­ших гла­за­ми таб­лич­ки у подъ­ез­дов с но­ме­ра­ми квар­тир. На­ко­нец, нуж­ный им подъ­езд был най­ден. Под­няв­шись на вто­рой этаж, они ос­та­но­ви­лись пе­ред об­шар­пан­ной две­рью нуж­ной им квар­ти­ры. Ма­ма на­жа­ла кноп­ку звон­ка, и, поч­ти сра­зу дверь им от­кры­ла сред­них лет жен­щи­на, без во­про­сов про­пус­тив­шая их в кро­хот­ную при­хо­жую. На ли­шен­ной две­ри кух­не, вы­хо­дя­щей пус­тую­щим двер­ным про­ёмом в при­хо­жую, бы­ло не­сколь­ко жен­щин, и к ним ма­ма об­ра­ти­лась с во­про­сом о сво­бод­ной ком­на­те. Она по­ка­за­ла им свой ор­дер, и жен­щи­ны гурь­бой по­ве­ли при­быв­шую но­вую се­мью по­ка­зы­вать ком­на­ту. Из при­хо­жей в глу­би­ну квар­ти­ры вёл уз­кий ко­ри­дор, ши­ри­ной чуть бо­лее мет­ра, ко­то­рый по­сле пер­вой же ком­на­ты, вы­хо­дя­щей две­рью в эту часть ко­ри­до­ра, рез­ко, ус­ту­пом рас­ши­рял­ся поч­ти вдвое. За этим ус­ту­пом и бы­ла ин­те­ре­сую­щая его се­мью ком­на­та. Од­на из жен­щин схо­ди­ла в свою ком­на­ту, от­ку­да вер­ну­лась с клю­чом в ру­ке, ко­то­рым и от­кры­ла дверь нуж­ной им ком­на­ты. Лёш­ка уви­дел боль­шую квад­рат­ную ком­на­ту, с дву­мя пыль­ны­ми ок­на­ми, и стёк­ла в них в них бы­ли всё ещё кре­сто­об­раз­но за­клее­ны по­лос­ка­ми бу­ма­ги. Спра­ва от вхо­да стоя­ла круг­лая печь, а в цен­тре ком­на­ты, не­ле­по взды­бив­шись на двух нож­ках, гор­ба­тил­ся стол, по­кры­тый тол­стым сло­ем пы­ли. Двух дру­гих его но­жек не бы­ло во­все.
   - Са­мая боль­шая ком­на­та в квар­ти­ре, - ска­за­ла жен­щи­на, при­нес­шая ключ от ком­на­ты, и, вздох­нув, до­ба­ви­ла - с со­рок вто­ро­го го­да пус­ту­ет.
   По­сле это­го, она вы­шла, и че­рез па­ру ми­нут вер­ну­лась, не­ся в ру­ке вед­ро с тряп­кой, ме­тёл­ку и со­вок. Ма­ма вы­ста­ви­ла Лёш­ку на ули­цу по­гу­лять во дво­ре, а са­ма с Ли­дой при­ня­лась за убор­ку ком­на­ты и мы­тьё окон. Лё­ша вы­шел во двор и по­шел по его за­ко­ул­кам, об­ра­зо­ван­ным мно­же­ст­вом дро­вя­ных по­лен­ниц, в по­ис­ках по­лез­ных, с его точ­ки зре­ния, зна­комств. Пер­вый двор ни­че­го осо­бо­го со­бой не пред­став­лял, но, ко­гда он, прой­дя ар­ку, раз­де­ляв­шую дом на­двое, вы­шел во вто­рой двор, ко­то­рый, ещё бо­лее чем пер­вый, был за­став­лен шта­бе­ля­ми дров, он на­шел то, что ис­кал. Куч­ка ре­бят его воз­рас­та и не­мно­гим его стар­ше, об­ра­зо­ва­ла свои­ми те­ла­ми круг, в цен­тре ко­то­ро­го двое маль­чи­шек кру­ти­ли руч­ку ка­кой-то ма­шин­ки, от ко­то­рой шли два про­вод­ка. За­ин­те­ре­со­вав­шись про­ис­хо­дя­щим, Лё­ша ос­та­но­вил­ся за спи­на­ми об­ра­зо­вав­ших круг ре­бят. Он уви­дел, как один из маль­чи­ков, тот, что по­стар­ше, кру­тил руч­ку этой ма­шин­ки, а вто­рой в это вре­мя под­во­дил друг к дру­гу кон­цы про­вод­ков, и ме­ж­ду ни­ми с трес­ком про­ска­ки­ва­ли ис­кры.
   - Что это?- не вы­дер­жав ис­ку­ше­ний лю­бо­пыт­ст­вом, спро­сил Алё­ша.
   Все друж­но обер­ну­лись к не­му ли­ца­ми. Дер­жав­ший про­вод­ки маль­чиш­ка, с за­мур­зан­ным ли­цом, го­дом-дву­мя стар­ше Лё­ши, при­щу­рив­шись, ух­мыль­нул­ся, и, про­тя­ги­вая Лёш­ке ого­лен­ные про­во­да, "лю­без­но" по­про­сил по­дер­жать их в ру­ках. Лёш­ка рас­та­ял от ока­зан­но­го ему до­ве­рия и взял оба про­вод­ка в свои ру­ки. Вто­рой маль­чик кру­та­нул руч­ку ма­шин­ки, и паль­цы Лёш­ки вдруг прон­зи­ла ост­рая боль. От­бро­сив про­вод­ки, он под­прыг­нул, и ус­та­вил­ся вы­та­ра­щен­ны­ми гла­за­ми в смею­щее­ся ли­цо толь­ко что ка­зав­ше­го­ся ему хо­ро­шим маль­чи­ка, а тот, по­ка­зы­вая на Лё­шу паль­цем, уже из­де­ва­тель­ски пел: "Об­ма­ну­ли ду­ра­ка на че­ты­ре ку­ла­ка"...
   До­кон­чить пес­ню он не ус­пел. Обоз­лён­ный об­ма­ном и бо­лью Лёш­ка на­ле­тел на не­го, мо­ло­тя в не­ис­тов­ст­ве ку­ла­ка­ми ку­да по­па­ло. Маль­чиш­ки сра­зу рас­ши­ри­ли круг, же­лая по­лу­чить мак­си­мум удо­воль­ст­вия от воз­ник­шей по­та­сов­ки. Лёш­кин обид­чик ни­как не мог из­лов­чить­ся, что­бы как сле­ду­ет дви­нуть на­пав­ше­го на не­го за­мо­ры­ша, драв­ше­го­ся аб­со­лют­но не по пра­ви­лам. Это не да­ва­ло про­тив­ни­ку воз­мож­но­сти ос­мот­реть­ся, и об­стоя­тель­но, не слиш­ком то­ро­пясь, на­ко­вы­рять Лёш­ки­ну со­пат­ку. Лёш­ка еще ма­хал ру­ка­ми, ко­гда на не­го на­ва­ли­лось сра­зу не­сколь­ко маль­чи­шек, пы­тав­ших­ся от­та­щить его от про­тив­ни­ка. Толь­ко те­перь Лёш­ка на­чал что-то со­об­ра­жать. Его бо­лее рос­лый со­пер­ник сто­ял пе­ред ним, за­кры­вая ли­цо гряз­ны­ми паль­ца­ми рук, а ме­ж­ду ни­ми ле­ни­вой струй­кой сте­ка­ла кровь. Лёш­ка всё ещё та­ра­щил­ся на сво­его про­тив­ни­ка, но ка­кой-то маль­чик лет де­ся­ти, плот­ный и уве­рен­ный в се­бе, со­лид­но ска­зал, как при­ка­зал: "Дра­ка до пер­вой кро­ви, так что боль­ше не ше­бар­шись".
   Чув­ст­во оби­ды всё ещё не по­ки­да­ло Лё­шу, но сей­час он на­чал со­об­ра­жать, что по­пыт­ка даль­ней­ших раз­бо­рок с обид­чи­ком мо­жет кон­чить­ся для не­го пло­хо. Тот, всё ещё шмы­гал но­сом, и раз­ма­зы­вал кровь по ли­цу, вы­ра­зи­тель­но, и до­воль­но гроз­но по­гля­ды­вая на Ле­шу. На­ча­лось зна­ком­ст­во, с вы­яс­не­ни­ем, что Лё­ша за пти­ца, и как по­пал в их дом. Ус­по­ко­ив­шись, он чис­то­сер­деч­но вы­ло­жил всю свою под­но­гот­ную, по­сле че­го, его по­зна­ко­ми­ли со все­ми ре­бя­та­ми, по-взрос­ло­му по­жав­ши­ми ему ру­ку. По­до­шел и его не­дав­ний про­тив­ник, ко­то­рый, по­жи­мая про­тя­ну­тую Лё­шей ру­ку, не за­был по­обе­щать: "Мы с то­бой ещё стык­нем­ся!"
   Че­ст­но го­во­ря, у Лё­ши не бы­ло же­ла­ния ещё раз драть­ся с этим маль­чиш­кой, так как он по­ни­мал, что се­го­дняш­няя его по­бе­да во­все не от­ра­жа­ет ис­тин­но­го со­от­но­ше­ния сил, и, по­это­му, мол­ча по­жал пле­ча­ми. Пе­ре­зна­ко­мив­шись со все­ми, он в об­щей ком­па­нии про­дол­жил де­лать для се­бя от­кры­тия в но­вом для се­бя ми­ре. Всей гурь­бой они ла­за­ли по под­ва­лам и чер­да­кам, на­ве­да­лись в за­бро­шен­ную пра­чеч­ную, с гул­ко зве­ня­щей ка­мен­ной пус­то­той, бы­ли в дро­вя­ном са­рае, где у ре­бят был уст­ро­ен штаб, и, на­ко­нец, за­лез­ли на кры­шу, где Лёш­ке бы­ло страш­но от чув­ст­ва впер­вые ощу­щае­мой им вы­со­ты. Ста­ра­ясь не по­ка­зать сво­его ис­пу­га, он сле­до­вал по конь­ку кры­ши за ре­бя­та­ми, боль­шин­ст­во ко­то­рых вы­ша­ги­ва­ли по гре­мя­щей жес­ти до­воль­но уве­рен­но. С конь­ка кры­ши, вы­хо­дя­ще­го на Не­ву фа­са­да вто­рой по­ло­ви­ны до­ма, он впер­вые уви­дел под со­бой ши­ро­кий нев­ский про­стор, с рас­се­кав­ши­ми его вод­ную по­верх­ность бук­си­ра­ми, с при­це­п­лен­ны­ми к ним бар­жа­ми. Он ви­дел сра­зу не­сколь­ко мос­тов, с ка­жу­щи­ми­ся на та­ком рас­стоя­нии ма­лень­ки­ми трам­вая­ми и ма­ши­на­ми. Лё­шу по­ра­зил и при­вёл в вос­торг тём­ный шпиль Пе­тро­пав­лов­ско­го со­бо­ра, ка­за­лось бы, це­п­ляю­щий сво­им ан­ге­лом низ­ко плы­ву­щие об­ла­ка. Ог­ром­ная шап­ка Исаа­ки­ев­ско­го со­бо­ра не­ожи­дан­ной бли­зо­стью сво­ей его уди­ви­ла, и вновь при­ве­ла в вос­торг. При воз­вра­ще­нии к чер­дач­но­му ок­ну, вы­пус­тив­ше­му ре­бят на кры­шу, Лё­шин вос­торг был по­га­шен са­мым не­ожи­дан­ным об­ра­зом. Его сца­пал двор­ник, при ви­де ко­то­ро­го, ре­бя­та слов­но го­рох по­ска­ка­ли по кры­ше, гре­мя её же­стью. Не об­ла­дая их лов­ко­стью, и всё ещё опа­са­ясь вы­со­ты, Лё­ша пе­ре­дви­гал­ся мед­лен­но, так, что его ре­ти­ра­да от уви­ден­но­го ря­дом двор­ни­ка, боль­ше на­по­ми­на­ла спо­кой­ное пла­но­мер­ное от­сту­п­ле­ние, чем бег­ст­во. Не стои­ло боль­шо­го тру­да вы­ло­вить его, что двор­ник и сде­лал с дос­та­точ­ной ре­ти­во­стью, во ис­пол­не­ние сво­его дол­га. На кры­ше, Лё­ша в его ру­ках вёл се­бя спо­кой­но, но, в мо­мент спус­ка че­рез слу­хо­вое ок­но на чер­дак, он су­мел ус­кольз­нуть от все­го на се­кун­ду за­меш­кав­ше­го­ся слу­жи­те­ля по­ряд­ка. Он уле­пё­ты­вал от двор­ни­ка по мяг­кой чер­дач­ной пы­ли к при­от­кры­той две­ри, ве­ду­щей на ле­ст­ни­цу, со ско­ро­стью вспуг­ну­то­го ли­сой зай­ца. Ед­ва не ку­ба­рем ска­тив­шись по ле­ст­ни­це во двор, он бро­сил­ся под ар­ку, что­бы че­рез неё вы­бе­жать на ули­цу, но тут по­пал в ру­ки ма­мы и раз­дра­жен­ной Ли­ды, дав­но уже ис­кав­ших его. Двор­ник был тут как тут. Он предъ­я­вил ма­ме Лё­ши пра­ва на её сы­на, и тре­бо­вал, что­бы этот "фу­лю­ган" был пре­про­во­ж­ден в от­де­ле­ние ми­ли­ции. Ма­ма в серд­цах от­ве­си­ла Лё­ше хо­ро­ший под­за­тыль­ник, и, по­обе­щав за сы­на хо­ро­шее его по­ве­де­ние в бу­ду­щем, удов­ле­тво­ри­ла этим обе­ща­ни­ем слу­жи­те­ля мет­лы и ло­па­ты. На сле­дую­щий день, уже к ве­че­ру, всё Лё­ши­но се­мей­ст­во пе­ре­бра­лось на но­вое ме­сто жи­тель­ст­ва. С ут­ра, ма­ма, на на­ня­той ею ма­ши­не пе­ре­вез­ла из сво­ей ста­рой, ещё до­во­ен­ной квар­ти­ры чу­дом со­хра­нив­ший­ся ог­ром­ный ду­бо­вый раз­бор­ный шкаф, ко­то­рый, все по­сле­дую­щие го­ды су­ще­ст­во­ва­ния в их до­ме ина­че как "Бра­ма­пут­ра" не на­зы­вал­ся. При­вез­ла она так­же па­ру стуль­ев, до­по­топ­ный ко­мод, и боль­шую кро­вать с мед­ны­ми ша­ра­ми на спин­ках. Всё это бы­ло в бес­по­ряд­ке сва­ле­но на по­лу, и они весь ве­чер со­би­ра­ли кро­вать и шкаф, ос­тав­лен­ный, из-за уте­ри ка­ких-то вин­тов, ещё на ме­сяц без две­рок и крыш­ки, сто­яв­ших до вре­ме­ни окон­ча­тель­ной сбор­ки шка­фа при­сло­нен­ны­ми к сте­не. В про­сте­нок ме­ж­ду ок­на­ми был по­став­лен ко­мод, на вы­дви­ну­тый сред­ний ящик ко­то­ро­го опи­ра­лась обез­но­жен­ная по­ло­ви­на ду­бо­во­го тя­же­ло­го сто­ла, от­че­го, тот сто­ял, слег­ка на­кре­нив­шись в сто­ро­ну ко­мо­да. До вре­ме­ни по­яв­ле­ния в их до­ме ста­ро­го, по­кры­то­го плю­шем ди­ва­на с ва­ли­ка­ми и по­душ­ка­ми, рас­ши­ты­ми "зо­ло­тым" шить­ем, Лё­ша спал в ящи­ке ог­ром­но­го шка­фа, что, в об­щем-то, ему нра­ви­лось. Со ста­рой квар­ти­ры их но­вы­ми жиль­ца­ми бы­ли от­да­ны аль­бо­мы с мар­ка­ми и фо­то­гра­фия­ми, и часть со­хра­нив­шей­ся биб­лио­те­ки, в ко­то­рой, как на­зло, ни од­ной дет­ской книж­ки не бы­ло. Лёш­ка за свои про­ка­зы пе­рио­ди­че­ски под­вер­гал­ся до­маш­не­му аре­сту и, что­бы не ску­чать, стал чи­тать всё, что хоть чем-то мог­ло его за­ин­те­ре­со­вать. В воз­вра­щен­ной час­ти биб­лио­те­ки ока­за­лось ста­рое, ве­ли­ко­леп­но из­дан­ное со­б­ра­ние со­чи­не­ний Н.В.Го­го­ля с за­ме­ча­тель­ны­ми ил­лю­ст­ра­ция­ми. Лё­шу осо­бен­но за­ин­те­ре­со­ва­ли ил­лю­ст­ра­ции к "Порт­ре­ту", "Вию" и "Страш­ной мес­ти", что, в свою оче­редь, по­бу­ди­ло его на­чать зна­ком­ст­во с Го­го­лем имен­но с этих про­из­ве­де­ний. Он дня­ми на­про­лет стал за­си­жи­вать­ся над кни­гой, за­час­тую, да­же от­ка­зы­вая се­бе в про­гул­ках с ком­па­ни­ей сво­их свер­ст­ни­ков. На­де­лен­ный жи­во­стью во­об­ра­же­ния, на­чи­тав­ший­ся страш­ных ис­то­рий, Лёш­ка, си­дев­ший у по­сте­пен­но тем­нею­ще­го ок­на до тех пор, по­ка был раз­ли­чим текст кни­ги в сла­бом све­те, иду­ще­го из окон с про­ти­во­по­лож­ной сто­ро­ны дво­ра, на­ко­нец, под­ни­мал го­ло­ву, и смот­рел в даль­ний, за­печ­ный угол - ту­да, где сгу­стив­шая­ся тень, ка­за­лось, ожи­ва­ла страш­ны­ми об­раз­ами го­го­лев­ских пер­со­на­жей. В тем­но­те даль­не­го кон­ца ком­на­ты шур­ша­ли кры­сы, что ещё боль­ше пу­га­ло его, и за­став­ля­ло в бе­ше­ном тем­пе ко­ло­тить­ся серд­це. Вы­клю­ча­тель на­хо­дил­ся у са­мой две­ри, но у не­го не хва­та­ло му­же­ст­ва по­дой­ти к не­му, что­бы од­ним его по­во­ро­том рас­се­ять жут­кую тьму ком­на­ты. Воз­вра­щав­шие­ся до­мой ма­ма или Ли­да, час­то за­ста­ва­ли его си­дя­щим на по­до­кон­ни­ке, с по­доб­ран­ны­ми под се­бя но­га­ми, и при­жа­тым к гру­ди, как для за­щи­ты, то­мом го­го­лев­ских по­вес­тей. Ма­ма не за­ме­ча­ла Лёш­ки­но­го стра­ха, а он, в свою оче­редь, не де­лил­ся с ней свои­ми пе­ре­жи­ва­ния­ми, так как ре­зон­но по­ла­гал, что при­ня­тое ею ре­ше­ние бу­дет од­но­знач­ным, и кни­ги он бу­дет ли­шен. Как это ни по­ка­жет­ся стран­ным, его по­сто­ян­но тя­ну­ло ещё и ещё раз пе­ре­чи­ты­вать наи­бо­лее страш­ные мес­та по­вес­тей, и имен­но в то вре­мя, ко­то­рое для это­го, бы­ло ме­нее все­го под­хо­дя­щим. Стран­ным маль­чи­ком он рос. Его пу­га­ла тем­но­та, но он упор­но, да­же ещё в толь­ко на­сту­пав­ших су­мер­ках, не вклю­чал ос­ве­ще­ние. Его, не ме­нее тем­но­ты, стра­ши­ло оди­но­че­ст­во, но ма­ма, всё ре­же, при воз­вра­ще­нии с ра­бо­ты, ви­де­ла сы­на иг­раю­щим на ули­це в ком­па­нии свер­ст­ни­ков. Ча­ще, он си­дел до­ма в пол­ной тем­но­те на низ­ком ши­ро­ком по­до­кон­ни­ке, встре­чая её при­ход ши­ро­ко от­кры­ты­ми от стра­ха гла­за­ми. Жизнь квар­ти­ры за сте­на­ми их ком­на­ты - для не­го не су­ще­ст­во­ва­ла. Шар­ка­нье со­сед­ских ног по ко­ри­до­ру, чьи-то раз­го­во­ры, и дру­гие зву­ки жиз­ни - бы­ли не из его ми­ра, и он им не при­да­вал ни­ка­ко­го зна­че­ния, так как за­щи­тить они его не мог­ли. Гра­ни­цы его стра­ха бы­ли, к то­му же, рас­ши­ре­ны не­ос­то­рож­ны­ми об­су­ж­де­ния­ми взрос­лых в его при­сут­ст­вии слу­ча­ев на­па­де­ния на де­тей крыс, ко­то­рых, бли­же к кон­цу вой­ны, в Ле­нин­гра­де рас­пло­ди­лось ви­ди­мо-не­ви­ди­мо, а так­же, о жут­ких их по­след­ст­ви­ях. Че­го-че­го, а крыс, как и в Горь­ком, в их но­вом жи­ли­ще хва­та­ло. На­глые, круп­ные жи­вот­ные с мерз­ки­ми го­лы­ми хво­ста­ми, не­од­но­крат­но, да­же в те­че­ние дня, вы­хо­ди­ли из сво­их нор, и сво­бод­но раз­гу­ли­ва­ли по ком­на­те, ни ма­ло не об­ра­щая вни­ма­ния на боя­ще­го­ся да­же по­ше­ве­лить­ся Лёш­ку. Да, что там Лёш­ку - они и ма­му его не боя­лись! Еже­ве­чер­не, ко­гда все ук­ла­ды­ва­лись спать, и га­си­ли в ком­на­те свет, спус­тя ми­ну­ту на­чи­на­лось ше­бар­ше­ние за печ­кой, или слы­ша­лись зву­ки об­гры­зае­мо­го плин­ту­са, в ко­то­ром кры­сы де­ла­ли но­вый ход в но­ру. Ма­ма, чер­ты­ха­ясь, от­кру­чи­ва­ла от кро­ва­ти мед­ные ша­ры, и по­оче­ред­но за­пус­ка­ла их за печ­ку, ори­ен­ти­ру­ясь на из­да­вае­мые кры­са­ми зву­ки. Ше­бар­ше­ние крыс на ми­ну­ту пре­кра­ща­лось, но, за­тем, во­зоб­нов­ля­лось с но­вой си­лой. Сла­ду с ни­ми не бы­ло. При­не­сен­ные в дом с ули­цы кош­ки, че­рез день сбе­га­ли. Страх Лёш­ки, по­дог­ре­тый со­от­вет­ст­вую­щим чте­ни­ем, и на­гло­стью крыс, дос­тиг куль­ми­на­ции вес­ной сле­дую­ще­го го­да, - в день празд­но­ва­ния дня По­бе­ды.
   На­ка­ну­не днём, Лё­ша что-то на­тво­рил, за что ма­мой был на­ло­жен на не­го до­маш­ний арест, и дверь ком­на­ты бы­ла за­кры­та на ключ. Выс­шие ли вос­пи­та­тель­ные мо­ти­вы, или страх за судь­бу сы­на, ко­то­рый в стол­по­тво­ре­нии празд­но­вав­ше­го по­бе­ду го­ро­да мог по­те­рять­ся, но, что-то его ма­му за­ста­ви­ло имен­но в этот день впер­вые за­пе­реть сы­на в ком­на­те. Ли­да с ма­мой уш­ли со все­ми жиль­ца­ми на Двор­цо­вую пло­щадь, а от­ту­да на на­бе­реж­ную Не­вы, где ожи­дал­ся гран­ди­оз­ный са­лют. Ску­чая, Лёш­ка сна­ча­ла смот­рел в ок­но, на­блю­дая за празд­нич­но оде­ты­ми жиль­ца­ми до­ма, про­хо­дя­щи­ми ми­мо его окон до под­во­рот­ни, а уже от­ту­да, по­па­дая на ули­цу. Они шли боль­ши­ми ком­па­ния­ми, ожив­лен­но пе­ре­го­ва­ри­ва­ясь и сме­ясь, вы­зы­вая в нём смесь раз­дра­же­ния и оби­ды на ма­му. Мно­гие из них бы­ли, су­дя по все­му, на­ве­се­ле. Ре­бя­та, сбив­шись в стай­ки, оп­ре­де­ляе­мые воз­рас­тны­ми ка­те­го­рия­ми, сле­дом за взрос­лы­ми вы­бе­га­ли че­рез под­во­рот­ню на ули­цу. К ве­че­ру дом опус­тел, - слов­но вы­мер. Двор не све­тил­ся ни од­ним ок­ном. Обыч­но, про­ни­кав­ший в ок­на их ком­на­ты свет из чу­жих окон, хоть скуд­но, но ос­ве­щав­ших двор, се­го­дня не да­вал да­же ма­лень­кой то­ли­ки све­та тем­но­те дво­ро­во­го ко­лод­ца. В ком­на­те на­сту­пи­ла кро­меш­ная тьма. Пол под по­до­кон­ни­ком ед­ва се­рел. Обыч­но, до­воль­но свет­лое в это вре­мя го­да май­ское не­бо, бы­ло при­кры­то об­ла­ка­ми, и, по­это­му, дво­ро­вые су­мер­ки ста­ли ещё гу­ще. В тем­но­те ком­на­ты слы­ша­лась кры­си­ная воз­ня, мяг­кий пе­ре­стук их ла­пок по по­лу, и шо­ро­хи во­ро­ши­мой ими бу­ма­ги. Лё­ша уже дав­но си­дит на по­до­кон­ни­ке, и пя­лит­ся в стра­хе в чер­но­ту даль­не­го уг­ла, от­ку­да до­но­сит­ся писк, и ак­тив­ная кры­си­ная воз­ня. Он чут­ко вслу­ши­ва­ет­ся в её зву­ки. На­ко­нец, воз­ня крыс ста­ла слы­шать­ся где-то со­всем ря­дом с ним, поч­ти под са­мым по­до­кон­ни­ком, на ко­то­ром он дав­но си­дит, под­жав но­ги под се­бя. Он не вы­дер­жал, и во всю глот­ку за­виз­жал. Крик его за­вял в глу­хо­те пус­тых стен ком­на­ты, и ещё боль­ше на­пу­гал его са­мо­го. Крыс не бы­ло слыш­но лишь не­сколь­ко се­кунд. На крик его, они поч­ти не от­реа­ги­ро­ва­ли. Уже не пом­ня се­бя от ужа­са, он вы­су­нул­ся по по­яс в фор­точ­ку и ещё раз ис­тош­но за­во­пил: "Ма-а-а-ма-а-а!" Двор зве­ня­щим эхом ото­звал­ся на его вопль. Лёш­ка, не бу­ду­чи в со­стоя­нии пре­кра­тить крик, раз за ра­зом по­сы­лал его в пус­то­ту обез­лю­дев­ше­го ко­лод­ца. Те­перь, уже ни­ка­кая си­ла не смог­ла бы ото­рвать его от фор­точ­ки. Он па­ни­че­ски бо­ял­ся ог­ля­нуть­ся в тем­но­ту ком­на­ты, бо­ял­ся спус­тить но­ги на по­до­кон­ник. Сей­час они бол­та­лись в воз­ду­хе, а жи­вот Лёш­ки ви­сел ме­ж­ду двух рам, под­дер­жи­вая его рав­но­ве­сие. Он уже при­ла­жи­вал­ся вы­лез­ти из ок­на на­ру­жу, на кры­тый же­стью по­до­кон­ный скат, ко­гда сни­зу, со дво­ра раз­дал­ся спо­кой­ный го­лос двор­ни­ка, дя­ди Ва­ни, - за­кля­то­го Лёш­ки­но­го вра­га.
   - Чё орёшь-то?
   - Кры­сы! - взвыл опять ис­тош­но, Лёш­ка.
   - А мать?
   - Ма­ма уш­ла вме­сте с Ли­дой!
   - Ну, так вый­ди во двор!
   - Я не мо­гу! Я за­крыт! - Лёш­ка за­выл в го­лос.
   Сни­зу из тем­но­ты го­лос Дя­ди Ва­ни по­мя­нул Лё­ши­ну, и ещё чью-то мать, - Лёш­ка не рас­слы­шал, ка­кую. Не­ви­ди­мый им в тем­но­те дя­дя Ва­ня сво­им при­сут­ст­ви­ем ус­по­каи­вал его, но он бо­ял­ся, что тот мо­жет сей­час по­вер­нуть­ся и уй­ти. Лё­ша до­ба­вил в лег­кие воз­ду­ха, и ис­тош­но за­ве­ре­щал так, что у са­мо­го за­ло­жи­ло уши.
   - Не бла­жи, ты! - с ка­ким-то раз­думь­ем в го­ло­се про­из­нёс дя­дя Ва­ня из тем­но­ты. - Сей­час я те­бя вы­та­щу!
   По­слы­ша­лись его ша­ги, ко­то­рые вско­ре смолк­ли. Лёш­ка на не­сколь­ко се­кунд за­мол­чал, вслу­ши­ва­ясь в гул го­ло­сов, до­но­сив­ших­ся во двор с ули­цы, и вдруг, со­вер­шен­но не­ожи­дан­но для се­бя, за­во­пил сно­ва.
   - За­ткнись! - раз­дал­ся под са­мым ок­ном го­лос вер­нув­ше­го­ся двор­ни­ка.
   По сте­не что-то за­шур­ша­ло, стук­ну­ло о жесть по­до­кон­ни­ка, и по­слы­ша­лось крях­те­нье че­ло­ве­ка, под­ни­мав­ше­го­ся к не­му из тем­но­ты дво­ра. На­ко­нец, пе­ред ним за­мая­чи­ло свет­лым пят­ном ли­цо двор­ни­ка, а ру­ка дя­ди Ва­ни вце­пи­лась в во­рот­ник Лёш­ки­ной кур­точ­ки, и по­тя­ну­ла его к се­бе. Це­п­ля­ясь за края фор­точ­ки, Лё­ша мед­лен­но от­пус­кал паль­цы од­ной ру­ки, паль­ца­ми дру­гой, ища опо­ру на глад­кой по­верх­но­сти сте­ны. Он на­щу­пал, в кон­це кон­цов, за сво­ей спи­ной го­ло­ву дя­ди Ва­ни, и об­хва­тил её ру­кой. Лё­ша при­жал­ся к ней, за­крыв ли­цо двор­ни­ка сво­им жи­во­том. Тот что-то бур­чал в его жи­вот, и, на­ко­нец, они оба по­плы­ли ку­да-то вниз. Спус­тив­шись с маль­чиш­кой на зем­лю, двор­ник ед­ва су­мел раз­жать су­до­рож­но об­хва­тив­шие его го­ло­ву ру­ки. Он, от­ду­ва­ясь и каш­ляя, спле­вы­вал на зем­лю, и ма­тер­но по­ли­вал Лёш­ки­ну ма­му.
   - Иди, гу­ляй! - на­ко­нец, ска­зал двор­ник, и, крях­тя, по­та­щил длин­ную ле­ст­ни­цу в угол дво­ра.
   Лёш­ка по­бе­жал на ули­цу, где уви­дел тол­пы на­ро­да, спе­ша­ще­го к на­бе­реж­ной на ожи­дае­мый празд­нич­ный са­лют. В об­щем люд­ском по­то­ке его вы­не­сло на на­бе­реж­ную, за­пру­жен­ную на­ро­дом, где най­ти ко­го-ни­будь из зна­ко­мых бы­ло ма­ло­ве­ро­ят­но. Од­на­ко Лё­ша, про­свер­ли­вая сво­им ма­лень­ким те­лом плот­но стоя­щую люд­скую мас­су, про­бил­ся, на­ко­нец, к па­рад­но­му хо­ду сво­его до­ма, вы­хо­дя­ще­му на Двор­цо­вую на­бе­реж­ную, на­де­ясь здесь уви­деть сво­их при­яте­лей. Эта па­рад­ная, по­че­му-то все­гда бы­ла за­кры­та на ви­ся­чий за­мок. Ог­ром­ны­ми, мут­ны­ми от пы­ли по­лот­на­ми зер­каль­ных стё­кол две­рей, па­рад­ная сле­по смот­ре­ла се­ры­ми бель­ма­ми на Не­ву. С об­рат­ной сто­ро­ны, из соб­ст­вен­но па­рад­ной, стёк­ла её бы­ли при­кры­ты тол­сты­ми сталь­ны­ми лис­та­ми жа­лю­зи, с дву­мя про­ре­зя­ми в них, рас­по­ло­жен­ны­ми на уров­не глаз взрос­ло­го че­ло­ве­ка. Эти жа­лю­зи, как и са­ми две­ри, со сто­ро­ны при­хо­жей па­рад­ной бы­ли за­стег­ну­ты че­рез сталь­ную серь­гу на ви­ся­чий за­мок. Ста­ро­жи­лы до­ма, по­се­лив­шие­ся в нём, ес­те­ст­вен­но, не до ре­во­лю­ции, не пом­ни­ли, что­бы эти две­ри ко­гда-ли­бо от­кры­ва­лись, а ка­мин па­рад­ной, от­де­лан­ный бе­лым мра­мо­ром, ко­гда-ни­будь за­та­п­ли­вал­ся. Не­сколь­ко сту­пе­нек па­рад­ной, с ко­то­рой Лё­ша на­ме­ре­вал­ся че­рез го­ло­вы лю­дей смот­реть на са­лют, бы­ли уже за­ня­ты взрос­лы­ми, и он, кру­тясь ме­ж­ду тел, ввин­тил­ся, на­ко­нец, на край са­мой верх­ней сту­пе­ни ле­ст­ни­цы, где за­мер в ожи­да­нии зре­ли­ща. Вско­ре, под Пе­тро­пав­лов­ской кре­по­стью, вдоль всей её сте­ны про­бе­жа­ла мгно­вен­ная струй­ка ог­ня, дрог­нул в мощ­ном гро­хо­те воз­дух, и раз­дал­ся звон раз­би­тых стё­кол. Над Пе­тро­пав­лов­кой взмет­ну­лись сно­пы ра­кет, рас­сы­пав­шие­ся ши­ро­ки­ми вее­ра­ми над се­ре­ди­ной Не­вы, ос­ве­щая за­дран­ные в не­бо ли­ца. Тол­па, за­пру­див­шая всю на­бе­реж­ную, не­ис­то­во ора­ла при ка­ж­дом зал­пе. Эти кри­ки, звон стё­кол, вы­ле­тав­ших при пер­вых зал­пах из окон, вся эта ат­мо­сфе­ра все­об­ще­го вос­тор­га - за­хва­ти­ла и Лёш­ку, и он орал вме­сте со все­ми, и, на­вер­ное, гром­че всех.
   По окон­ча­нии са­лю­та от Пе­тро­пав­лов­ки ещё дол­го пус­ка­ли оди­ноч­ные ра­ке­ты, и он пя­лил­ся на них, как за­ча­ро­ван­ный, вме­сте с ты­ся­ча­ми та­ких же, как он, со­ску­чив­ших­ся по празд­ни­ку лю­дей. На­род по­тёк вдоль на­бе­реж­ной в сто­ро­ну Двор­цо­вой пло­ща­ди и к Ад­ми­рал­тей­ст­ву, где на­ме­ча­лось ноч­ное гу­ля­нье с тан­ца­ми под во­ен­ный ду­хо­вой ор­кестр. Ни­ко­му до Лёш­ки нет де­ла, и он че­рез про­ход­ные дво­ры со­сед­не­го до­ма вы­шел на ули­цу Хал­ту­ри­на, где ря­дом с ар­кой сво­его до­ма уви­дел ма­му, что-то воз­бу­ж­ден­но об­су­ж­дав­шую с двор­ни­ком дя­дей Ва­ней. Во­круг них стоя­ла це­лая тол­па ре­бят и взрос­лых, то­же о чём-то спо­ря­щих. Ни­че­го не по­ни­мая, он сза­ди по­до­шел к стоя­щей груп­пе ре­бят и стал слу­шать о том, что кто-то, ко­го-то, где-то за­крыл, и это­го ко­го-то, кто-то вы­тас­ки­вал из ок­на.
   - Ужас ка­кой-то! - вздох­ну­ла в ис­пу­ге ко­ст­ля­вая спи­на жен­щи­ны в тол­стой зе­лё­ной коф­те.
   - Мать са­ма ви­но­ва­та. Те­перь вот, - ре­бё­нок про­пал! - ус­лы­шал Лёш­ка мне­ние дру­го­го - ры­же­го жа­ке­та.
   В на­де­ж­де по­лу­чить то­ли­ку лю­бо­пыт­ной ин­фор­ма­ции, он по­дёр­гал тёт­ку за ру­кав.
   - Тё­тя, а кто про­пал?- спро­сил он.
   - От­стань, маль­чик! Без те­бя тош­но! Там ведь, на на­бе­реж­ной, и раз­да­вить ре­бён­ка за­про­сто мог­ли! - вы­ры­вая свой ру­кав из Лё­ши­ной ру­ки, вста­ви­ла она в об­щий раз­го­вор своё пред­по­ло­же­ние.
   Кто-то ох­нул, и вско­ре Лё­ша ус­лы­шал ма­мин го­лос, пре­ры­вае­мый су­до­рож­ны­ми всхли­пы­ва­ния­ми. Она об­ра­ща­лась к ре­бя­там, про­ся их по­ис­кать где-ни­будь Лёш­ку. Лё­ша, чуть бы­ло не рва­нул вме­сте со все­ми ис­кать се­бя, но, во­вре­мя оду­мал­ся. За­чем же ис­кать его, ес­ли он тут? С этим во­про­сом он и об­ра­тил­ся к сво­ей пла­чу­щей ма­ме. Под­ня­тая над его ма­куш­кой ма­ми­на ру­ка вдруг за­дер­жа­лась. Она спо­кой­но и мяг­ко об­хва­ти­ла Лёш­ки­ну шею, а тё­п­лая ка­п­ля упа­ла на его, за­про­ки­ну­тое на­встре­чу ма­ме ли­цо.
   Кру­гом об­лег­чён­но за­смея­лись, и толь­ко чей-то раз­дра­жен­ный го­лос, слов­но не­го­дую­щий на столь про­сто раз­ре­шив­шую­ся ро­ди­тель­скую тра­ге­дию, под­вел её итог при­го­во­ром: "Во­ро­на!" К ко­му это от­но­си­лось, Лё­ша так и не уз­нал. Взрос­лые час­то гре­шат не­спра­вед­ли­во­стью, ре­шил он. Ни­ко­гда боль­ше ма­ма не за­кры­ва­ла его в ком­на­те. В ви­де на­ка­за­ния, она всё ча­ще ста­ла поль­зо­вать­ся рем­нем, ви­ди­мо, счи­тая его луч­шим вос­пи­та­тель­ным сред­ст­вом, уко­ра­чи­ваю­щим сам его про­цесс, и по­зво­ляю­щим, не тра­тя из­лиш­ней ду­шев­ной энер­гии, чу­точ­ку взбод­рить сы­на, и его ум­ст­вен­ную дея­тель­ность. По­во­дов для ма­ми­но­го не­до­воль­ст­ва со­бой, он пре­дос­тав­лял бо­лее чем дос­та­точ­но, и чем стар­ше он ста­но­вил­ся - тем боль­ше. Сча­стье его, что о про­дел­ках сы­на ма­ма зна­ла ед­ва ли де­ся­тую часть со­вер­шае­мо­го им.
   С ле­та 1945 го­да ре­бя­та из до­ма, в ко­то­ром жил Лё­ша, по­ва­ди­лись ез­дить в при­го­ро­ды Ле­нин­гра­да, где в раз­ру­шен­ных око­пах и раз­би­тых блин­да­жах они ра­зы­ски­ва­ли не­об­на­ру­жен­ное тро­фей­ны­ми ко­ман­да­ми ору­жие. Вме­сте со все­ми, и Лё­ша при­ни­мал уча­стие в этих вы­лаз­ках, при­об­ре­тая на прак­ти­ке опыт об­ра­ще­ния с опас­ны­ми на­ход­ка­ми. В один из та­ких дней он впер­вые уви­дел смерть во всей её ужас­ной су­ти. В од­ном из при­го­ро­дов, все они бро­ди­ли вме­сте с ре­бя­та­ми с дру­гой ули­цы, об­сле­дуя об­ва­лив­шие­ся око­пы и блин­да­жи, раз­ры­вая их осы­пи, под ко­то­ры­ми уда­ва­лось най­ти да­же впол­не ис­прав­ное ору­жие, или бо­е­при­па­сы, ко­то­рые за­тем, ча­ще, тут же, и взры­ва­ли. Ва­жен был про­цесс. Лё­ша, стоя на ко­лен­ках, ув­ле­чён­но ко­пал боль­шим суч­ком об­ва­лив­ший­ся край око­па, ко­гда ус­лы­шал чей-то ис­тош­ный крик. Он под­нял го­ло­ву, и мет­рах в три­дца­ти от се­бя уви­дел сто­яв­ше­го маль­чиш­ку с ка­кой-то круг­лой шту­ко­ви­ной в ру­ках. Маль­чик был не из Лё­ши­но­го до­ма. Он бес­по­мощ­но ози­рал­ся по сто­ро­нам. Маль­чиш­ке бы­ло лет 8-9, и он впер­вые был в об­щей с ни­ми ком­па­нии. Лё­ша ви­дел, как от это­го па­ца­на уле­пё­ты­ва­ли толь­ко что быв­шие ря­дом с ним его то­ва­ри­щи. Не­ко­то­рые, спры­ги­ва­ли в бли­жай­шие око­пы, от­ку­да те­перь вы­гля­ды­ва­ли их вы­го­рев­шие на солн­це ма­куш­ки. Ни од­но­го че­ло­ве­ка в по­ле, во­круг оди­но­ко сто­яв­ше­го маль­чиш­ки, не бы­ло. Кто-то, ря­дом с Лёш­кой, крик­нул, что у па­ца­на в ру­ке "ли­мон­ка" без че­ки, - это и объ­яс­ни­ло по­ве­де­ние всей ком­па­нии. Рас­те­ряв­ший­ся маль­чик тре­вож­но ог­ля­ды­вал­ся по сто­ро­нам, слов­но ища ме­сто, ку­да бы бро­сить опас­ную на­ход­ку.
   - Брось в окоп, а сам па­дай! - гром­ко крик­нул кто-то.
   Маль­чик по­слуш­но сде­лал шаг в сто­ро­ну бли­жай­ше­го к не­му око­па, и без за­ма­ха, как бы, от­толк­нул от се­бя гра­на­ту, ко­то­рая, упав на по­ка­тый бру­ст­вер, по­ка­ти­лась об­рат­но, к упав­ше­му на ко­ле­ни маль­чиш­ке. Лёш­ка ви­дел, как все ма­куш­ки его при­яте­лей ныр­ну­ли за бру­ст­ве­ры, ви­дел се­рый пыль­ный куст, вы­рос­ший ря­дом с маль­чиш­кой, всё ещё сто­яв­шим на ко­ле­нях, и ус­лы­шал рез­кий, но не очень гром­кий звук взры­ва. Фон­тан­чик су­хой пы­ли, брыз­нув­ший ря­дом, за­ки­дал в его пра­вое ухо и во­ло­сы пе­сок, но Лёш­ки­ны гла­за, ус­та­вив­шие­ся в од­ну точ­ку, ви­де­ли, как у маль­чиш­ки в мо­мент взры­ва мот­ну­лась в сто­ро­ну го­ло­ва, от ко­то­рой что-то от­ле­те­ло, вме­сте с вен­чи­ком брызг, а те­ло маль­чи­ка мяг­ко по­вер­ну­лось на­бок, и упа­ло на зем­лю. Все вы­ско­чи­ли из сво­их ук­ры­тий, и по­бе­жа­ли к не­под­виж­но ле­жа­ще­му маль­чиш­ке. Лёш­ка вы­ка­раб­кал­ся из око­па, и то­же вме­сте со все­ми по­бе­жал к ле­жа­ще­му па­ца­ну. То, что он уви­дел, по­тряс­ло его, и дол­го по­том, мно­гие ме­ся­цы сни­лось ему в ноч­ных кош­ма­рах. Ниж­няя че­люсть маль­чиш­ки бы­ла за­вер­ну­та на кож­ном лос­ку­те под его ще­ку, при­жа­тую к зем­ле, а верх­няя че­люсть ска­ли­лась зу­ба­ми, вы­кра­шен­ны­ми кро­вью, из-под ко­то­рых све­ши­вал­ся ра­зо­дран­ный, ещё дёр­гаю­щий­ся язык. Вме­сто пра­во­го гла­за - зия­ла ды­ра, из ко­то­рой сте­ка­ла крас­но-се­рая мас­са. С дру­гой сто­ро­ны те­ла ле­жа­ще­го маль­чи­ка, из-под его шеи, в не­боль­шую ям­ку сте­ка­ла слег­ка па­ря­щая кровь, со­брав­шая­ся в уже по­ря­доч­ную лу­жи­цу. Ли­ца Лё­ши­ных при­яте­лей и ре­бят, с ко­то­ры­ми прие­хал по­гиб­ший маль­чик, бы­ли блед­ны­ми и ис­пу­ган­ны­ми. Не­ко­то­рое вре­мя все стоя­ли мол­ча, и в ка­ком-то оце­пе­не­нии. Вне­зап­но, кто-то крик­нул: "Атас!" - и все бро­си­лись вон с это­го мес­та. Лё­ша ус­пел за­ме­тить вда­ле­ке двух бе­гу­щих в их сто­ро­ну во­ен­ных, и вме­сте со все­ми по­бе­жал в сто­ро­ну стан­ции. Он уже хо­ро­шо знал, что иметь де­ло с сол­да­та­ми, за­ни­маю­щи­ми­ся раз­ми­ни­ро­ва­ни­ем быв­ших по­лей сра­же­ний, опас­но. Они лу­пи­ли рем­нем, не жа­лея ни рем­ня, ни зад­ни­цы по­пав­ше­го в их ру­ки па­ца­на.
   До ле­та сле­дую­ще­го го­да Лё­ша, и боль­шая часть дво­ро­вой ме­люз­ги, уча­стия в по­доб­но­го ро­да вы­лаз­ках боль­ше не при­ни­ма­ла. Мно­гие из них, в том чис­ле и Лё­ша, ув­лек­лись в это вре­мя ры­бал­кой. Пер­вое вре­мя она со­стоя­ла из лов­ли ко­люш­ки или, про­ще, каб­зды, ко­то­рую тас­ка­ли мел­ко­ячеи­стой ме­тал­ли­че­ской сет­кой, со­дран­ной с под­валь­ных окон сво­его или со­сед­них до­мов. При­не­сён­ную до­мой до­бы­чу Лё­ша сда­вал ма­ме. Мел­кая ры­беш­ка, дли­ной с его па­лец, то­пор­щи­лась ко­люч­ка­ми, ко­то­рые нуж­но бы­ло об­стри­гать нож­ни­ца­ми, а ма­ма по­том эту ры­бью ме­лочь про­кру­чи­ва­ла на мя­со­руб­ке и де­ла­ла из неё кот­ле­ты. Из­го­тов­лен­ное та­ким об­ра­зом блю­до пе­ст­ре­ло чер­ны­ми точ­ка­ми рыбь­их глаз, и этот факт Лё­шу уд­ру­чал. Ему хо­те­лось хоть как-то по­мочь ма­ме, зар­пла­ты ко­то­рой веч­но не хва­та­ло от по­луч­ки до по­луч­ки, и ей при­хо­ди­лось по­сто­ян­но, как она го­во­ри­ла, пе­ре­хва­ты­вать де­нег в долг до оче­ред­ной по­луч­ки. Оде­ж­да, и, осо­бен­но, обувь на сы­не "го­ре­ли", и ма­ма пре­бы­ва­ла в хро­ни­че­ском со­стоя­нии долж­ни­ка со слож­ны­ми взаи­мо­от­но­ше­ния­ми со свои­ми заи­мо­дав­ца­ми. От от­ца ни пи­сем, ни де­нег уже бо­лее по­лу­го­да не по­сту­па­ло, и она не зна­ла, жив ли он, или при­дёт­ся ждать оче­ред­ной по­хо­рон­ки, уже по­сле окон­ча­ния вой­ны. Под­хо­дил срок вы­пла­ты дол­га од­но­му из кре­ди­то­ров, и ма­ма бра­ла день­ги в долг у дру­го­го, что­бы по­крыть долг пре­ды­ду­щий. Что­бы как-то улуч­шить по­ло­же­ние бед­ст­вую­щей се­мьи, Ли­да бро­си­ла шко­лу по­сле де­вя­то­го клас­са и по­сту­пи­ла в тех­ни­кум, пе­ре­ехав жить к двою­род­ной оди­но­кой тет­ке, дочь ко­то­рой по­гиб­ла в бло­ка­ду. В сухую по­го­ду Лё­ша бе­гал по дво­ру в пле­тен­ных из тон­ко­го шну­ра та­поч­ках, что по­зво­ля­ло эко­но­мить на на­стоя­щей обу­ви. Од­на­ко и это по­мо­га­ло ма­ло, и их де­неж­ные де­ла ос­та­ва­лись край­не за­пу­тан­ны­ми и слож­ны­ми. Не­ко­то­рое вре­мя спус­тя Лё­ша об­за­вел­ся на­стоя­щей ры­бо­лов­ной сна­стью, и стал ры­ба­чить дон­ка­ми на Нев­ском спус­ке, ря­дом с Зим­ней ка­нав­кой. Взрос­лые ры­ба­ки спо­кой­но и впол­не серь­ёз­но от­не­слись к по­яв­ле­нию в их ком­па­нии се­ми­лет­не­го маль­чиш­ки. Его ру­га­ли, ес­ли за­бро­шен­ная им снасть пе­ре­хлё­сты­ва­ла чу­жую, и в слу­чае силь­но­го их спу­ты­ва­ния имен­но его снасть под­вер­га­лась об­ре­за­нию, что вы­зы­ва­ло у не­го воз­му­ще­ние не­спра­вед­ли­во­стью и да­же ино­гда ру­гань в ад­рес взрос­лых со­се­дей. Те не­ред­ко гро­зи­ли вы­гнать его со спус­ка, че­го, впро­чем, ни­ко­гда не де­ла­ли. Все пре­крас­но по­ни­ма­ли, что для это­го маль­чиш­ки, как и для боль­шин­ст­ва из них са­мих, ры­бал­ка бы­ла не толь­ко удо­воль­ст­ви­ем, но и сред­ст­вом су­ще­ст­во­ва­ния, по­это­му от­но­си­лись к не­му тер­пи­мо. Иной раз Лё­ше вез­ло, и он воз­вра­щал­ся до­мой с до­воль­но тя­же­лым ку­ка­ном, на ко­то­ром бол­та­лось до по­лу­то­ра де­сят­ков сред­не­го раз­ме­ра оку­ней и два - три де­сят­ка ер­шей, а это уже бы­ло со­лид­ным под­спорь­ем для их су­ще­ст­во­ва­ния. Мать да­же ста­ла от­пус­кать его на ноч­ные ры­бал­ки, хо­тя, и не без не­ко­то­ро­го для се­бя вол­не­ния. На дво­ро­вые раз­вле­че­ния ос­та­ва­лось зна­чи­тель­но мень­ше вре­ме­ни. Те­перь его по­сто­ян­но мож­но бы­ло ви­деть рою­щим­ся в под­ва­лах, где он, ко­вы­ряя вдоль стен ско­пив­ший­ся му­сор, из­вле­кал из не­го чер­вей и скла­ды­вал их в бан­ку. По ве­чер­ней тем­но­те он хо­дил на Мар­со­во по­ле, в Ми­хай­лов­ский или Алек­сан­д­ров­ский са­ды, где с фо­на­ри­ком в ру­ке ис­кал круп­ных чер­вей-вы­полз­ков, тай­но ле­лея в се­бе меч­ту; пой­мать на них ле­ща ли­бо уг­ря, из­ред­ка за­хо­дя­ще­го в Не­ву. По­ка что, он про­дол­жал до­бы­вать толь­ко оку­ней и ер­шей, но со вре­ме­нем его уло­вы ста­ли ве­со­мей, и это, не­со­мнен­но, по­мо­га­ло им с ма­мой дер­жать­ся на жи­тей­ском пла­ву. Сво­бод­ное вре­мя он про­дол­жал де­лить ме­ж­ду кни­га­ми и дво­ро­вы­ми раз­вле­че­ния­ми, да­ле­ко не в поль­зу по­след­них. Из­ред­ка он по­зво­лял се­бе по­иг­рать в фут­бол, но веч­ный страх ос­тать­ся без обу­ви к зи­ме ча­ще за­став­лял его из­да­ли на­блю­дать за тем, как иг­ра­ют дру­гие ре­бя­та или, на ху­дой ко­нец, за­ни­мать ме­сто в во­ро­тах, ку­да его ста­ви­ли лишь при край­ней ну­ж­де, вви­ду от­сут­ст­вия бо­лее тол­ко­во­го гол­ки­пе­ра. Ино­гда, он ухо­дил вме­сте с ре­бя­та­ми во вто­рой двор, ко­то­рый и ле­том ос­та­вал­ся за­став­лен­ным по­лен­ни­ца­ми дров, то­гда как пер­вый двор к ле­ту очи­ща­ли от дров, по­яв­ляв­ших­ся вновь позд­ней осе­нью, с на­ча­лом ото­пи­тель­но­го се­зо­на. Ре­бя­та име­ли свои из­люб­лен­ные угол­ки, где мож­но бы­ло си­деть спо­кой­но, не ожи­дая ок­ри­ков взрос­лых за на­ру­шае­мый ими по­ря­док ук­лад­ки по­лен­ниц. Боль­шин­ст­во ре­бят ку­ри­ли уже с се­ми­лет­не­го воз­рас­та. Про­бо­вал и Лёш­ка, но, од­на­ж­ды, чуть не по­пав­шись с по­лич­ным на гла­за ма­мы, и дав "че­ст­ное сло­во", что не ку­рит, он, дей­ст­ви­тель­но, по­том не при­тра­ги­вал­ся к та­ба­ку ещё пят­на­дцать лет. Та­бак ре­бя­та дос­та­ва­ли тут же ря­дом, под ок­на­ми, так на­зы­вае­мой кон­вой­ной час­ти, ко­то­рая вы­хо­ди­ла бо­ко­вой сте­ной ка­зар­мы на Зим­нюю ка­нав­ку. Не­ко­то­рые сол­да­ты, по­лу­чая та­бач­ное до­воль­ст­вие, са­ми не ку­ри­ли и вы­бра­сы­ва­ли пач­ки с ма­хор­кой в ок­на ка­зар­мы, не все­гда по­па­дая вы­бра­сы­вае­мой пач­кой в про­свет клет­ки ме­тал­ли­че­ской ре­шет­ки ок­на. Пач­ка та­ба­ка, та­ким об­ра­зом, па­да­ла не в во­ду ка­нав­ки, а на уз­кую, вы­мо­щен­ную плит­ня­ком до­рож­ку, иду­щую вдоль зда­ния, по ко­то­рой пе­ше­хо­ды не хо­дят. Ту­да-то и бе­га­ли ма­ло­лет­ки до­бы­вать та­бак и окур­ки, за ко­то­ры­ми их по­сы­ла­ли ре­бя­та воз­рас­том по­стар­ше. Глав­ное, нуж­но бы­ло ус­петь уне­сти та­бач­ную до­бы­чу до на­ча­ла убор­ки сол­да­том тер­ри­то­рии во­круг ка­зар­мы. Ку­ря­щие оголь­цы по-взрос­ло­му цы­ка­ли слю­ной сквозь щер­ба­тые зу­бы и в об­су­ж­де­нии ка­ких-ли­бо про­блем не­ред­ко упот­реб­ля­ли не­пе­чат­ные вы­ра­же­ния, но, ни в ко­ем слу­чае не в при­сут­ст­вии взрос­лых, что мог­ло при­вес­ти к ка­ра­тель­ным санк­ци­ям, и, да­же, к из­гна­нию всей ком­па­нии за пре­де­лы дво­ра, ко­то­рый, как-ни­как, был их бас­тио­ном. Час­то, за их спи­на­ми, но, не­сколь­ко на от­ши­бе, си­де­ла доч­ка жес­тян­щи­ка Шен­де­ро­ви­ча, жив­ше­го ле­том вме­сте с нею в сво­ей мас­тер­ской, уст­ро­ен­ной под ле­ст­ни­цей нев­ской па­рад­ной до­ма, в по­ме­ще­нии быв­шей двор­ниц­кой или швей­цар­ской. Ри­та, так зва­ли де­воч­ку, бы­ла тре­мя-че­тырь­мя го­да­ми стар­ше Лё­ши. Она все­гда мол­ча­ла, и поч­ти по­сто­ян­но улы­ба­лась, от­че­го на её за­мур­зан­ных ще­ках вид­не­лись ямоч­ки. Её по­лу­про­зрач­ные, ма­ла­хи­то­во-зе­лё­ные при све­те дня гла­за, слег­ка вы­тя­ну­тые к вис­кам, смот­ре­ли на всех без­дум­но, и поч­ти без лю­бо­пыт­ст­ва, от­че­го су­ро­вые в от­но­ше­нии дру­гих дев­чо­нок маль­чиш­ки ни­ко­гда не гна­ли Ри­ту от се­бя. Впро­чем, в свою ком­па­нию её то­же не при­гла­ша­ли, но она и без при­гла­ше­ния все­гда бы­ла там, где со­би­ра­лись маль­чиш­ки. Ни­че­го уди­ви­тель­но­го в этом нет - о сво­их пла­нах ре­бя­та при ней го­во­ри­ли, прак­ти­че­ски не стес­ня­ясь, а про­ще, не за­ме­чая её. Час­то её мож­но бы­ло ви­деть си­дя­щей на по­лен­ни­це дров с кус­ком ба­то­на в ру­ке или с ба­ран­ка­ми на шнур­ке, бол­таю­щи­ми­ся у неё на гру­ди. Как обыч­но, без­мя­теж­но улы­ба­ясь, она ку­са­ла ба­тон бе­лы­ми, иде­аль­но ров­ны­ми зу­ба­ми, ле­ни­во при­от­кры­вая пол­ные гу­бы. В мол­ча про­тя­ну­тую ей ру­ку, она так же мол­ча вкла­ды­ва­ла ку­сок бул­ки или ба­ран­ки, но ред­ко ко­гда слы­ша­ла сло­ва бла­го­дар­но­сти за это, хо­тя, и на неё не от­ве­ча­ла. По сво­им ма­лым де­лам Ри­та ни­ко­гда не от­лу­ча­лась да­ле­ко, а со­скаль­зы­ва­ла за­дом по дро­вя­ной по­лен­ни­це, и тут же за нею за­ди­ра­ла свой по­дол, бес­стыд­но жур­ча струй­кой за спи­ной на мгно­ве­ние за­мол­кав­ших маль­чи­шек. Те, в свою оче­редь, из­бе­гая глаз дру­гих дев­чо­нок, при ис­пол­не­нии по­доб­но­го ри­туа­ла, Ри­ты во­все не стес­ня­лись, но её, де­мон­ст­ри­руя от­мен­ное хан­же­ст­во, по­че­му-то счи­та­ли бес­сты­жей. Из "жес­тян­ки" - мас­тер­ской па­па­ши Шен­де­ро­ви­ча, на­хо­див­шей­ся над го­ло­ва­ми маль­чи­шек, на пер­вом эта­же ле­ст­нич­но­го эр­ке­ра, за низ­ким пыль­ным окон­цем, до обе­да слы­шит­ся звон мо­лот­ка по ме­тал­лу, ко­то­рый вдруг за­ти­хал, и в уз­кую фор­точ­ку окош­ка про­со­вы­ва­лась плешь, а за­тем и вся го­ло­ва с мор­щи­ни­стым ли­цом и клоч­ко­ва­той вью­щей­ся бо­ро­дой. Тон­кая ко­жа под гла­за­ми сви­са­ла длин­ны­ми по­лу­кружь­я­ми пер­га­мент­ных меш­ков, а ве­ки на­ви­са­ли склад­ка­ми на чуть при­кры­тые гру­ст­ные ка­рие гла­за, ко­то­рые ле­ни­во об­во­ди­ли взгля­дом всю ком­па­нию, и ос­та­нав­ли­ва­лись на до­че­ри.
   - Дол­го ты с эти­ми вах­ла­ка­ми кру­тить­ся бу­дешь? - раз­да­вал­ся его скри­пу­чий го­лос.- Шла бы ты к де­воч­кам иг­рать. А?
   Ли­цо Рит­ки ни­че­го не вы­ра­жа­ет, слов­но она не слы­шит слов от­ца. Гла­за Шен­де­ро­ви­ча за­дум­чи­во мор­га­ют, ус­та­вив­шись в Рит­ки­ну спи­ну.
   - Я со стен­кой раз­го­ва­ри­ваю?!
   По­хо­же, так оно и есть. Не до­ж­дав­шись от Рит­ки от­ве­та, Шен­де­ро­вич бор­мо­чет: "Суч­ка! Вся в мать!" - и го­ло­ва его ис­че­за­ет в фор­точ­ке.
   Че­рез па­ру ми­нут он вы­хо­дит из подъ­ез­да, и, не гля­дя в сто­ро­ну ре­бят, идет че­рез двор, в сто­ро­ну ули­цы Хал­ту­ри­на. "Сей­час на­жрёт­ся!" - ком­мен­ти­ру­ет кто-ли­бо из ре­бят ожи­дае­мые дей­ст­вия па­па­ши Шен­де­ро­ви­ча, и ог­ля­ды­ва­ет­ся на Ри­ту, но без­мя­теж­ное вы­ра­же­ние её ли­ца убе­ж­да­ет всех, в том чис­ле и Лёш­ку, что всё идет как на­до, - та­ко­ва жизнь!
   Че­рез па­ру ча­сов Шен­де­ро­вич ше­ст­ву­ет в об­рат­ном на­прав­ле­нии, не­ес­те­ст­вен­но ши­ро­ко рас­став­ляя при ходь­бе но­ги, и слег­ка ба­лан­си­руя те­лом и ру­ка­ми. У сту­пе­ней подъ­ез­да он ос­та­нав­ли­ва­ет­ся и, по­вер­нув­шись ли­цом к всё ещё си­дя­щей ком­па­нии, гроз­но смот­рит на свою дочь, но, за­тем ма­шет без­воль­но ру­кой и крюч­ко­ва­тым паль­цем ма­нит ко­го-ни­будь из ре­бят к се­бе. По­до­шед­ше­му к не­му па­ца­ну он вру­ча­ет вы­та­щен­ный из-за па­зу­хи ба­тон и про­сит пе­ре­дать его Ри­те. Сам он вне­зап­но сла­бе­ет, и, под­ни­ма­ясь по ле­ст­ни­це, па­ру раз ос­ту­па­ет­ся на её сту­пень­ках, но не па­да­ет, удер­жи­вая се­бя од­ной ру­кой за пе­ри­ла, дру­гой, при­дер­жи­вая за­сур­гу­чен­ное гор­лыш­ко тор­ча­щей из кар­ма­на че­куш­ки. Ри­та по­дан­ный ей ба­тон ло­ма­ет по­по­лам, по­ло­ви­ну от­да­ёт ре­бя­там, од­но­вре­мен­но смач­но впи­ва­ясь в свой ку­сок влаж­но бле­стя­щи­ми зу­ба­ми. Во­об­ще, как за­ме­тил Лё­ша, Ри­та бы­ла весь­ма свое­об­раз­ной де­воч­кой. В шко­лу она хо­ди­ла, и учи­лась, со слов её од­но­класс­ниц, не­пло­хо, но под­руг, ни в шко­ле, ни во дво­ре, она не име­ла. Отец, не ут­ру­ж­дая се­бя при­го­тов­ле­ни­ем го­ря­чей пи­щи, кор­мил её ис­клю­чи­тель­но всу­хо­мят­ку, до­бав­ляя к это­му од­но­об­раз­но­му ра­цио­ну раз­ве что бу­тыл­ку мо­ло­ка, ку­сок кол­ба­сы, и ещё ре­же, от­ва­рен­ную в мун­ди­ре кар­тош­ку. В раз­го­во­ре она при­ни­ма­ла уча­стие ред­ко, и бы­ла не­мно­го­слов­на. Од­но в ней при­сут­ст­во­ва­ло с не­из­мен­ным по­сто­ян­ст­вом: она час­то про­во­ди­ла вре­мя с деть­ми, воз­рас­том зна­чи­тель­но ус­ту­пав­ши­ми ей, на­хо­дя удо­воль­ст­вие в их опе­ке, не но­сив­шей, впро­чем, на­зой­ли­во­го ха­рак­те­ра. Всё ос­таль­ное вре­мя она бы­ла аб­со­лют­но не­за­мет­на, и ед­ва обо­зна­ча­ла своё при­сут­ст­вие ред­ким од­но­слож­ным от­ве­том в слу­чае ещё бо­лее ред­ко­го к ней об­ра­ще­ния ко­го-ни­будь из ре­бят. Но, ни один за­го­род­ный вы­езд дво­ро­вой ком­па­нии без неё не об­хо­дил­ся, хо­тя её ни­кто и ни­ко­гда с со­бой не звал. Её при­сут­ст­вие как бы са­мо со­бой под­ра­зу­ме­ва­лось.
   Про­шло два го­да от­но­си­тель­но без­за­бот­ной Лёш­ки­ной жиз­ни, и он был от­дан в шко­лу. Это­му пред­ше­ст­во­ва­ло по­яв­ле­ние в их до­ме от­ца, ко­то­ро­го он в ли­цо не знал. Од­на­ж­ды, ко­гда до­ма ни­ко­го не бы­ло, а Лё­ша чи­тал, по­ло­жив на по­до­кон­ник кни­гу, в дверь по­сту­ча­ли.
   - Вой­ди­те! - не обо­ра­чи­ва­ясь к две­ри, крик­нул он, так как до­чи­ты­вал очень за­хва­ты­ваю­щий эпи­зод, и лю­бая по­ме­ха в этот мо­мент его мог­ла раз­дра­жать.
   Дверь за его спи­ной щёлк­ну­ла зам­ком, и Лё­ша обер­нул­ся к во­шед­ше­му в ком­на­ту че­ло­ве­ку. В на­сту­паю­щих ком­нат­ных су­мер­ках он уви­дел ка­ко­го-то во­ен­но­го, стоя­ще­го у две­ри. Лё­ша по­до­шел к не­му, вклю­чил свет, и пред­ста­вил­ся, на­звав, из при­ли­чия, свою фа­ми­лию и имя. Ни­ка­ких по­доз­ре­ний от­но­си­тель­но лич­но­сти при­шед­ше­го у Лёш­ки на тот мо­мент не бы­ло. Ма­ма как-то ему ска­за­ла, что па­па на­шел се­бе дру­гую же­ну, "гос­пи­таль­ную", как вы­ра­зи­лась она не без до­ли сар­каз­ма, и те­перь, у не­го рас­тет сын в Горь­ком.
   - Мы ему не нуж­ны! - под­ве­ла она итог об­су­ж­де­нию их се­мей­ных про­блем.
   По су­ти де­ла, не знав­ший сво­его от­ца Лёш­ка был всё же уяз­влен в сво­ем са­мо­лю­бии, так как по­треб­ность по­хва­стать­ся во дво­ре сво­им вое­вав­шим от­цом бы­ла на­сущ­ней­шая. На­ли­чие от­ца в до­ме да­ва­ло из­вест­ное по­ло­же­ние в об­ще­ст­ве поч­ти по­го­лов­ной без­от­цов­щи­ны. Жи­вой отец был га­ран­том уве­рен­но­сти в сво­ем на­стоя­щем и бу­ду­щем, фак­то­ром, под­твер­ждаю­щим по­ня­тие "се­мья", це­ло­ст­ность ко­то­рой оп­ре­де­ля­ет­ся, как ми­ни­мум, дву­мя ро­ди­те­ля­ми. В серд­цах де­тей той по­ры ещё жи­ло на­цио­наль­ное тор­же­ст­во по­бе­ди­те­лей, оли­це­тво­ре­ни­ем ко­то­ро­го бы­ли жи­вые уча­ст­ни­ки вой­ны - её ге­рои. Ушед­ший из их се­мьи отец, по­ве­де­ние ко­то­ро­го ма­ма рас­смат­ри­ва­ла как пре­да­тель­ст­во, ни­ко­им об­ра­зом не по­зво­лял Лё­ше, в сре­де сво­их свер­ст­ни­ков во­всю раз­вер­нуть свою за­ви­раль­ную фан­та­зию, где ка­ж­дый та­кое плёл о под­ви­гах не при­шед­ших с вой­ны от­цов, что да­же дет­ская до­вер­чи­вость слу­ша­те­лей не раз да­ва­ла сбой, и де­ло кон­ча­лось дра­кой. Али­мен­ты на сы­на отец то­же слал не­ре­гу­ляр­но, но этот факт Лёш­ку не очень ин­те­ре­со­вал. Он слег­ка за­дер­жал­ся взгля­дом на во­шед­шем. У по­ро­га сто­ял су­хо­ща­вый офи­цер, на гим­на­стер­ке ко­то­ро­го бы­ло мно­го ме­да­лей и ор­де­нов, один из ко­то­рых Лёш­ка ни­ко­гда рань­ше не ви­дел ни у ко­го. Их-то Лё­ша в пер­вую оче­редь и рас­смот­рел. Спра­ва на гру­ди офи­це­ра рас­по­ла­га­лась длин­ная ко­лод­ка цвет­ных лен­то­чек, на­ши­вае­мых за ра­не­ние. Уз­кое ли­цо во­ен­но­го, с глу­бо­ки­ми про­доль­ны­ми мор­щи­на­ми, бы­ло пе­ре­черк­ну­то длин­ны­ми слег­ка ры­же­ва­ты­ми уса­ми. Как у Бу­ден­но­го, - по­ду­мал про се­бя Лёш­ка. Ему оп­ре­де­лен­но по­нра­вил­ся этот во­ен­ный, ко­то­рый всё ещё сто­ял у по­ро­га.
   - Вы к ко­му? - спро­сил его Лё­ша.
   - К вам, - ото­звал­ся тот хри­п­лым го­ло­сом и, про­каш­ляв­шись, до­ба­вил: - К те­бе с ма­мой!
   - Ма­ма ско­ро вер­нет­ся с ра­бо­ты, - ска­зал Лё­ша, - а я по­ка по­став­лю чай­ник. Про­хо­ди­те в ком­на­ту!
   Лё­ша вы­шел на кух­ню, и за­жег ке­ро­син­ку, на ко­то­рую по­ста­вил чай­ник. Вход­ная дверь от­кры­лась, и во­шла ма­ма.
   - Ма­ма, а у нас до­ма во­ен­ный ждёт те­бя! - об­ра­до­ва­но со­об­щил ей Лё­ша. - С уса­ми, - до­ба­вил он вос­хи­щён­но, - и ор­де­нов мно­го!
   - По­до­ж­ди ме­ня здесь! Я те­бя по­зо­ву, ко­гда бу­дет нуж­но! - ска­за­ла ма­ма и про­шла в ком­на­ту.
   Лёш­ка ос­тал­ся на кух­не, сго­рая от лю­бо­пыт­ст­ва. Ему не тер­пе­лось уз­нать, кто же он, - этот во­ен­ный, и ка­кое от­но­ше­ние он име­ет к их се­мье? Ми­нут че­рез два­дцать ма­ма по­зва­ла Лё­шу в ком­на­ту, где, на­зы­вая во­ен­но­го по име­ни и от­че­ст­ву, по­зна­ко­ми­ла с ним сво­его сы­на. По­сле ужи­на ма­ма от­пус­ти­ла Лё­шу гу­лять на ули­цу, стро­го на­ка­зав ни­ку­да со дво­ра не ухо­дить. Ко­неч­но, все ма­ми­ны на­ка­зы бы­ли поч­ти сра­зу за­бы­ты, и он мо­тал­ся вме­сте с при­яте­ля­ми по на­бе­реж­ной Не­вы до са­мой тем­но­ты. Он вер­нул­ся до­мой уже к но­чи и в две­рях схло­по­тал под­за­тыль­ник. Ма­ма бы­ла яв­но чем-то рас­строе­на. В ком­на­те Юрия Вя­че­сла­во­ви­ча уже не бы­ло.
   - А где Юрий Вя­че­сла­во­вич? - спро­сил Лё­ша.
   - К дру­гу по­шел, - от­ве­ти­ла ма­ма, и ста­ла со­би­рать со сто­ла для че­го-то вы­вер­ну­тые на не­го до­ку­мен­ты, пись­ма и фо­то­гра­фии, на од­ной из ко­то­рых Лё­ша уви­дел муж­чи­ну, чем-то очень по­хо­же­го на при­хо­див­ше­го к ним во­ен­но­го, толь­ко без усов и зна­чи­тель­но мо­ло­же. На фо­то­гра­фии муж­чи­на сто­ял ря­дом с ма­мой, об­хва­тив её за пле­чи, и на­кло­нив­шись к ней го­ло­вой.
   - Кто это? - спро­сил Лё­ша.
   - Зна­ко­мый. Иди, ло­жись спать! - до­ба­ви­ла сер­ди­то ма­ма. - Не­че­го пя­лить­ся!
   Оби­жен­ный Лё­ша стал ук­ла­ды­вать­ся спать, не на­ме­ре­ва­ясь боль­ше раз­го­ва­ри­вать с ма­те­рью, ко­то­рой, оче­вид­но, он по­про­сту на­до­ел.
   Солн­це, ут­ром не­на­дол­го за­гля­нув­шее в ок­но Лёш­ки­ной ком­на­ты, ще­ко­та­ло ро­зо­вым, про­све­чи­ваю­щим че­рез сомк­ну­тые ве­ки све­том его гла­за. Ма­мы до­ма дав­но уже нет, и во дво­ре ещё ти­хо. Лё­ша встал, и про­шел в тру­сах на кух­ню, где под кра­ном, смо­чив во­дой два паль­ца, про­тер ими ве­ки, счи­тая это ги­гие­ни­че­ское ме­ро­прия­тие рав­ным ут­рен­не­му дол­го­му по­лос­ка­нию со­се­дей под кра­ном. Всё рав­но на ули­це пыль за пять ми­нут урав­ня­ет всех - умыв­ших­ся и не мыв­ших­ся со­всем. Мо­чить всё ли­цо во­дой он не лю­бил, счи­тая, что ве­чер­не­го мы­тья ли­ца долж­но хва­тить на все сле­дую­щие су­тки. Ко­тё­нок, ко­то­ро­го Лё­ша не­дав­но при­нес в дом, пу­ши­стым ва­ли­ком рас­тя­нул­ся на ос­ве­щен­ном солн­цем по­до­кон­ни­ке, а пе­ред его но­сом пол­за­ла му­ха.
   - К-с-с-с! - ти­хо по­звал Лё­ша. Глаз ко­тён­ка при­от­крыл­ся, уви­дел му­ху, и мяг­кая лап­ка стук­ну­ла по уже ос­тав­лен­но­му му­хой по­до­кон­ни­ку. Ко­тё­нок встал на лап­ки и, вы­гнув­шись ду­гой, по­тя­нул­ся, сла­бо при этом мя­ук­нув.
   Лё­ша на­ме­ре­вал­ся по­иг­рать с ко­тён­ком, но в это вре­мя в дверь по­зво­ни­ли, и он по­бе­жал от­кры­вать её. За ней ока­зал­ся вче­раш­ний во­ен­ный Юрий Вя­че­сла­во­вич, ко­то­рый, вой­дя в при­хо­жую, спро­сил:
   - Ты что же не со­би­ра­ешь­ся? Гу­лять-то пой­дёшь?
   - Про­хо­ди­те! - Лёш­ка по­бе­жал впе­ре­ди гос­тя в ком­на­ту, где стал то­ро­п­ли­во на­тя­ги­вать на се­бя шта­ны, не­до­уме­вая по по­во­ду за­дан­но­го гос­тем во­про­са, - с че­го это он дол­жен был со­би­рать­ся ку­да-то? Раз­ве что ма­ма за­бы­ла вче­ра об этом ска­зать?
   Из подъ­ез­да вы­шли вдво­ём, дер­жась за ру­ку. Во­об­ще-то, Лё­ша не лю­бил хо­дить, дер­жась за ру­ку взрос­ло­го, но сей­час, ко­гда во дво­ре бы­ло дос­та­точ­но сви­де­те­лей, он на­ме­рен­но об­хва­тил паль­цы во­ен­но­го, на гру­ди ко­то­ро­го, кро­ме ор­де­нов и ме­да­лей, бы­ла це­лая ко­лод­ка на­ши­вок за ра­не­ния. При слу­чае он на­ме­ре­вал­ся при­хва­ст­нуть пе­ред при­яте­ля­ми, что это его па­па, со­вер­шен­но не по­доз­ре­вая о том, на­сколь­ко бли­зок к ис­ти­не он был бы в сво­ем хва­стов­ст­ве. Сей­час же, он рев­ни­вым взгля­дом сле­дил за ре­ак­ци­ей при­яте­лей на их по­яв­ле­ние из подъ­ез­да. Иг­ра во дво­ре вре­мен­но бы­ла при­ос­та­нов­ле­на, и Лё­ша со сво­им спут­ни­ком бы­ли эс­кор­ти­ро­ва­ны до во­рот стай­кой лю­бо­пыт­ных, один из ко­то­рых, не удер­жав­шись, за­бе­жал впе­рёд. Он, на­гло ус­та­вясь на грудь Лё­ши­но­го про­во­жа­то­го, ше­ве­лил гу­ба­ми, пе­ре­счи­ты­вая в уме на­шив­ки за ра­не­ния, ко­то­рые в ре­бячь­ей сре­де це­ни­лись ни­как не мень­ше ор­де­нов, и го­во­ри­ли раз­ве что о не­до­оцен­ке за­слуг то­го, у ко­го ме­да­лей и ор­де­нов бы­ло мень­ше, чем на­ши­вок за ра­не­ния. Лёш­ка для ре­бят сей­час был не в счёт. Ма­мин зна­ко­мый (так он ква­ли­фи­ци­ро­вал во­ен­но­го) был че­ло­век на ред­кость щед­рой ду­ши. Стои­ло Лё­ше про­де­мон­ст­ри­ро­вать свою за­ин­те­ре­со­ван­ность лот­ком мо­ро­жен­щи­цы, как тут же в его ру­ках ока­зы­ва­лось эс­ки­мо на па­лоч­ке. Стои­ло ему по­вер­нуть го­ло­ву в сто­ро­ну лот­ка с га­зи­ро­ван­ной во­дой - и, вот она, га­зи­ров­ка с двой­ной пор­ци­ей си­ро­па. Лё­ша бла­жен­ст­во­вал. Рас­ска­жешь та­кое во дво­ре - не по­ве­рят. Он да­же пи­рож­ное в этот день ел! Очень вкус­ное! Из "Нор­да"! В кон­це кон­цов, он был сра­жен окон­ча­тель­но щед­ро­стью ма­ми­но­го зна­ко­мо­го, ко­то­рый в ДЛТ ку­пил ему но­вые бо­тин­ки, и Лё­ша нёс их те­перь в пе­ре­вя­зан­ной те­сём­кой ко­роб­ке как не­кую дра­го­цен­ность, всё вре­мя, ко­ся на неё гла­зом, про­ве­ряя це­ло­ст­ность по­куп­ки. Жу­ли­ков на ули­це пол­но - "на хо­ду под­мёт­ки рвут", со­сед­ка-то, не зря так го­во­рит! К обе­ду они вер­ну­лись до­мой, где, к Лёш­ки­но­му удив­ле­нию, за­ста­ли ма­му, по­че­му-то ра­но вер­нув­шую­ся с ра­бо­ты. По­сле обе­да ма­ма с во­ен­ным ку­да-то уш­ла, от­ка­зав­шись взять Лё­шу с со­бой. Боль­ше ни в этот ве­чер, ни в сле­дую­щие дни ма­мин зна­ко­мый в до­ме у них не по­яв­лял­ся. Ве­че­ром то­го же дня, при­дя до­мой, он за­стал ма­му в ком­па­нии со­сед­ки, те­ти Ан­ны, си­дя­щи­ми за сто­лом друг про­тив дру­га. Пе­ред ни­ми стоя­ла по­ча­тая пол­лит­ров­ка и та­рел­ка с не­хит­рой за­кус­кой. Ма­ма о чем-то бес­тол­ко­во и сбив­чи­во го­во­ри­ла гру­ст­но смот­рев­шей на неё со­сед­ке. Ма­ма пья­нень­ко улы­ба­лась сквозь ещё не­про­сох­шие слё­зы. Лё­ша пья­ных не лю­бил, а свою мать впер­вые ви­дел вы­пив­шей. Он на­сто­ро­жил­ся, ни­че­го хо­ро­ше­го не ожи­дая от те­ряю­щей над со­бой кон­троль ма­те­ри. По­дой­дя к ма­те­ри сза­ди, он об­хва­тил её за шею и при­жал­ся го­ло­вой к её те­п­ло­му пле­чу. Он по­чув­ст­во­вал, что про­изош­ло что-то не­хо­ро­шее в его и ма­ми­ной жиз­ни, и ему ста­ло жал­ко ма­му. Мать об­хва­ти­ла сы­на за пле­чи и вдруг ско­ман­до­ва­ла тё­те Ан­не:
   - На­ли­вай, Ан­на! Ну его к чер­ту! - Со­сед­ка на­ли­ла вод­ку в стоп­ки, а ма­ма, ото­дви­нув от се­бя Лё­шу, не­ожи­дан­но спро­си­ла его: - Хо­чешь знать, кто это был?
   Лё­ша кив­нул го­ло­вой и опус­тил гла­за. Он уже до­га­дал­ся сам.
   - Не на­до, Га­ля! - по­про­си­ла со­сед­ка.
   - На­до! На­до! На­до! Пусть зна­ет! По­смот­ри на не­го! Весь в па­поч­ку. Та­ким же бу­дет! Эх, мать ва­шу так! На­ли­вай Ан­на!
   - Да, на­ли­то уже - пей, ес­ли хо­чет­ся!
   Мать зал­пом оп­ро­ки­ну­ла в се­бя стоп­ку и за­каш­ля­лась. По ли­цу её полз­ли злые слё­зы, а гла­за щу­ри­лись в пус­то­ту тём­но­го ок­на.
   - Твой отец, Лё­ша, это был! Он, су­кин сын! Ми­рить­ся прие­хал, а нет - так раз­во­дить­ся! Вот, ед­рит твою! Бу­ду я с дру­гой ба­бой его де­лить? Как бы ни так!
   Лё­ша ото­дви­нул­ся от ма­те­ри. Она ему не нра­ви­лась та­кой, и он ин­туи­тив­но чув­ст­во­вал опас­ность, ис­хо­див­шую от неё. По­след­нее вре­мя она бы­ла не­пред­ска­зуе­ма в сво­их по­ступ­ках, и сра­зу, по­сле её по­це­лу­ев, его не­ред­ко жда­ла за­тре­щи­на, а то и на­стоя­щая дран­ка по лю­бо­му, да­же са­мо­му пус­тя­ко­во­му по­во­ду. Он пе­ре­стал до­ве­рять её на­строе­нию, пред­по­чи­тая дер­жать­ся по­даль­ше от сво­ей не­урав­но­ве­шен­ной ро­ди­тель­ни­цы. Отец ему по­нра­вил­ся, но он ни­как не мог по­нять, по­че­му от не­го, - Лёш­ки, на­до бы­ло скры­вать факт от­цов­ст­ва. Ко­му от это­го бы­ло бы пло­хо? Мно­го поз­же он уз­нал, что ини­циа­ти­ва от­тор­же­ния его от от­ца при­над­ле­жа­ла ма­ме, ко­то­рая не мог­ла про­стить от­цов­ско­го "пре­да­тель­ст­ва" в от­но­ше­нии се­мьи. Фрон­то­вые или гос­пи­таль­ные под­ру­ги не бы­ли та­кой уж ред­ко­стью во вре­мя вой­ны, а о том, что ин­тим­ная бли­зость час­то кон­ча­ет­ся ро­ж­де­ни­ем ре­бён­ка, Лё­ша был уже дос­та­точ­но про­све­щён, и это его не шо­ки­ро­ва­ло. На­до ли бы­ло из-за это­го раз­во­дить­ся с от­цом? Этот во­прос дол­го ещё бес­по­ко­ил Лё­шу. Сле­дую­щая его встре­ча с от­цом со­стоя­лась толь­ко че­рез де­сять лет. Она про­шла спо­кой­но и не бы­ла отя­го­ще­на вы­яс­не­ни­ем взаи­мо­от­но­ше­ний и пе­ре­чис­ле­ни­ем обид, ко­то­ры­ми Лё­ши­на ма­ма всё ещё бы­ла пол­на и не за­бы­ла их до са­мой сво­ей смер­ти. По­ка же, Лё­ша оби­дел­ся и на мать, и на от­ца, ко­то­рые ра­зы­гра­ли его, слов­но ка­кую-ни­будь вещь. Но всё со вре­ме­нем за­бы­лось, так как Лё­ша по­шел в шко­лу, а там свои про­бле­мы, и свои пе­ре­жи­ва­ния.
  -- ШКО­ЛА
   На­ка­ну­не пер­во­го при­час­тия к школь­ной жиз­ни ма­ма сво­ди­ла Лё­шу в бли­жай­шую па­рик­махер­скую, где его обол­ва­ни­ли по клас­си­че­ской мо­де тех лет, ос­та­вив толь­ко чёл­ку, на­чи­наю­щую­ся чуть ли не от ма­куш­ки в ви­де кли­на во­лос, опус­каю­щих­ся сво­им ос­но­ва­ни­ем до се­ре­ди­ны лба. Лё­ша гля­нул в зер­ка­ло и смор­щил нос, со­стро­ив сво­ему от­ра­же­нию ро­жу. По­лу­чи­лось до­воль­но смеш­но, и он до­ба­вил на про­ща­нье вы­су­ну­тый язык и све­ден­ные к пе­ре­но­си­це гла­за. От­ра­же­ние от­ве­ти­ло ему тем же. За его спи­ной гром­ко фырк­ну­ла мо­ло­день­кая па­рик­махер­ша, встре­тив­шись с ко­то­рой гла­за­ми в зер­ка­ле, Лё­ша со­стро­ил гри­ма­су по­хле­ще пре­ды­ду­щей, от­че­го де­вуш­ка за­ра­зи­тель­но рас­смея­лась, а ма­ма за­гля­ну­ла в две­ри за­ла, не­до­уме­вая, что ве­сё­ло­го на­шла в её сы­не быв­шая толь­ко что серь­ёз­ной па­рик­махер­ша. Взгля­нув­шая на сы­на ма­ма ни­че­го смеш­но­го не уви­де­ла и по­влек­ла за ру­ку Лё­шу на ули­цу. Учить­ся в шко­ле Лё­ша ре­шил обя­за­тель­но толь­ко на "хо­ро­шо" и "от­лич­но", не­без­ос­но­ва­тель­но по­ла­гая, что тот ба­гаж зна­ний, ко­то­рый у не­го уже имел­ся, по­зво­лит ему в бли­жай­шем бу­ду­щем не вол­но­вать ма­му свои­ми от­мет­ка­ми. Он уже к пер­во­му клас­су про­чи­тал дос­та­точ­но мно­го из Ма­ми­на-Си­би­ря­ка, Л.Ан­д­рее­ва, Го­го­ля, Че­хо­ва и под ру­ко­во­дством сво­ей со­сед­ки Смир­но­вой Ин­ны ещё год на­зад вы­учил всю таб­ли­цу ум­но­же­ния. С про­стей­ши­ми же ариф­ме­ти­че­ски­ми дей­ст­вия­ми он был зна­ком с пя­ти лет. Та­ким об­ра­зом, про­блем в шко­ле он не ожи­дал. По­черк, прав­да, ко­то­рым он пи­сал, да­же он сам при­зна­вал не очень хо­ро­шим. За­бе­гая впе­рёд, мож­но ска­зать, что имен­но по­черк так ни­ко­гда и не бу­дет у не­го "при­лич­ным". Шко­ла, в ко­то­рую его за­пи­са­ли, на­хо­ди­лась на на­бе­реж­ной ре­ки Мой­ки, не­да­ле­ко от Пев­че­ско­го мос­та, от­ку­да от­кры­ва­ет­ся вид на Двор­цо­вую пло­щадь. Она на­хо­ди­лась в пя­ти-шес­ти до­мах от Ка­пел­лы, во дво­ре, за дет­ским до­мом, вы­хо­див­шим фа­са­дом на на­бе­реж­ную. Шко­ла бы­ла так на­зы­вае­мой на­чаль­ной, рас­счи­тан­ной на пя­ти­лет­нее об­ра­зо­ва­ние, и ско­рее оп­ре­де­ля­ла пре­дел об­ра­зо­ва­ния для ос­нов­ной мас­сы дет­до­мов­цев, мно­гие из ко­то­рых за вре­мя вой­ны ста­ли пе­ре­ро­ст­ка­ми, так и не за­кон­чив ни од­но­го клас­са. Сме­шан­ные, в боль­шин­ст­ве сво­ём из ве­ли­ко­воз­ра­ст­ных дет­до­мов­ских ре­бят, мно­гие из ко­то­рых про­шли в во­ен­ные го­ды все кру­ги жи­тей­ско­го ада, и так на­зы­вае­мых "до­маш­них" де­тей, клас­сы этой шко­лы бы­ли пре­крас­ной ил­лю­ст­ра­ци­ей к не­дав­но про­чи­тан­ным Лё­шей "Очер­кам бур­сы" По­мя­лов­ско­го, но это он по­нял не сра­зу - не с чем бы­ло срав­ни­вать. Зда­ние шко­лы бы­ло че­ты­рех­этаж­ным, с до­воль­но тём­ны­ми по­ме­ще­ния­ми клас­сов и ма­лень­ким спор­тив­ным за­лом. При­шед­ший в пер­вый раз в шко­лу вме­сте с ма­мой, Лё­ша за­стал во дво­ре тол­пу де­тей, и боль­шин­ст­во из них бы­ли с ро­ди­те­ля­ми. Тут же, во дво­ре шко­лы, от­дель­ны­ми групп­ка­ми куч­ко­ва­лись его бу­ду­щие то­ва­ри­щи из дет­ско­го до­ма, и сре­ди них он, к сво­ему удив­ле­нию, уви­дел ре­бят и од­но­го с ним воз­рас­та, и тех, ко­му по воз­рас­ту над­ле­жа­ло учить­ся, как ми­ни­мум в чет­вёр­том, а то и пя­том клас­се. Все они бы­ли оде­ты оди­на­ко­во: в се­рые ру­баш­ки с бе­лы­ми кос­тя­ны­ми пу­го­ви­ца­ми, и се­рые брю­ки. Уче­ни­ки стар­ших клас­сов уже про­шли в зда­ние шко­лы, и во дво­ре ос­та­лись толь­ко пер­во­класс­ни­ки, ожи­дав­шие раз­де­ле­ния их по клас­сам. На­ко­нец дверь шко­лы от­кры­лась, и от­ту­да вы­шло не­сколь­ко че­ло­век, оче­вид­но, учи­те­лей, в со­про­во­ж­де­нии хро­мо­го, за­рос­ше­го ще­ти­ной ста­ри­ка, дер­жав­ше­го в ру­ке боль­шой мед­ный ко­ло­коль­чик на длин­ной руч­ке. Ста­рик при­жал­ся к двер­но­му ко­ся­ку спи­ной, и, су­нув в кар­ман курт­ки ко­ло­коль­чик, стал кру­тить са­мо­крут­ку, ис­под­ло­бья по­гля­ды­вая во двор. Ди­рек­тор шко­лы, су­хой жел­то­ли­цый муж­чи­на с ог­ром­ной лы­си­ной, во­круг ко­то­рой вен­чи­ком све­ти­лись тон­кие пе­гие во­лос­ки, а на круп­ном но­су бле­сте­ли вы­пук­лы­ми стек­ла­ми круг­лые оч­ки, от­каш­ляв­шись, глу­хим го­ло­сом про­из­нес крат­кую по­здра­ви­тель­ную речь, боль­ше сво­ей то­наль­но­стью по­хо­жую на над­гроб­ную. По­сле это­го впе­рёд вы­шел за­вуч - то­же муж­чи­на. Он вни­ма­тель­но, но по-доб­ро­му ог­ля­дел за­мер­ших пе­ред ним ре­бят, че­му-то ус­мех­нул­ся, и стал за­чи­ты­вать спи­ски клас­сов, зна­ко­мя ка­ж­дый класс с вы­сту­пав­шей впе­ред оче­ред­ной класс­ной пре­по­да­ва­тель­ни­цей.
   За­вуч чи­тал длин­ный спи­сок де­тей, но Лё­ша сво­ей фа­ми­лии по­ка не слы­шал. Сфор­ми­ро­ван­ные клас­сы уже про­шли со свои­ми учи­те­ля­ми в шко­лу, а школь­ный сто­рож в не­тер­пе­нии рас­тер са­по­гом вто­рой оку­рок, ко­гда за­вуч, на­ко­нец, на­звал по­след­нюю учи­тель­ни­цу, - сто­яв­шую ря­дом с ним сред­не­го воз­рас­та чер­но­во­ло­сую жен­щи­ну, под круп­ным но­сом ко­то­рой верх­няя гу­ба тем­не­ла яв­ст­вен­но про­сту­пав­ши­ми уси­ка­ми.
   - Зна­комь­тесь, де­ти, это ваш класс­ный ру­ко­во­ди­тель Ре­век­ка Ра­фаи­лов­на. Она бу­дет вес­ти ваш пер­вый "Г" класс.
   Лёш­ка стал слу­шать вни­ма­тель­но, бо­ясь про­пус­тить свою фа­ми­лию и, как толь­ко ус­лы­шал её, по­про­щав­шись с ма­мой, про­брал­ся бли­же к две­рям шко­лы. Их класс был на­по­ло­ви­ну сфор­ми­ро­ван из дет­до­мов­цев, а на­по­ло­ви­ну, - из до­маш­них де­тей. Школь­ный сто­рож, ко­то­ро­му эта за­тя­нув­шая­ся про­це­ду­ра сор­ти­ров­ки де­тей уже из­ряд­но на­дое­ла, при­нял­ся с ос­тер­ве­не­ни­ем тря­сти ко­ло­коль­чи­ком над са­мым ухом Лё­ши, от­че­го он да­же при­сел, но тут же юрк­нул в дверь шко­лы ми­мо не очень по­нра­вив­ше­го­ся ему дядь­ки, от ко­то­ро­го силь­но не­сло пе­ре­га­ром. Учи­тель­ни­ца про­ве­ла гурь­бу ре­бят на тре­тий этаж, и за­ве­ла их в класс, ко­то­рый на пять лет дол­жен был стать для них вто­рым до­мом. Од­ним из пер­вых зай­дя в класс, где в три ря­да стоя­ли пар­ты, Лё­ша, к сво­ему удив­ле­нию, уви­дел уже си­дя­ще­го за од­ной из них, са­мой близ­кой к дос­ке, стри­жен­но­го под ноль пар­ня, с боль­ши­ми на­вы­ка­те гла­за­ми, ко­то­рые рас­смат­ри­ва­ли всех вхо­дя­щих в класс с ка­ким-то по­доз­ре­ни­ем, и, да­же ис­пу­гом. Па­рень этот яв­но не ту­да по­пал, так как на вид ему бы­ло не ме­нее пят­на­дца­ти лет, и у не­го уже от­чет­ли­во про­би­ва­лись уси­ки. На его жир­ном под­бо­род­ке тор­ча­ли ред­кие тём­ные во­лос­ки. Лё­ша по­бе­жал к ря­ду парт, сто­яв­ших вдоль окон, и за­нял ме­сто у са­мо­го по­до­кон­ни­ка, в цен­тре ко­лон­ки. Дет­до­мов­ские ре­бя­та рас­са­жи­ва­лись плот­ной ко­ло­ни­ей, за­ни­мая все зад­ние пар­ты, до­воль­но бес­це­ре­мон­но вы­ту­ри­вая с них "до­маш­них" де­тей. Рас­са­жи­ва­лись шум­но и не без кон­флик­тов, по­ка не раз­дал­ся вла­ст­ным го­ло­сом от­дан­ный при­каз: "Все за­мол­ча­ли!"
   К удив­ле­нию Лё­ши, учи­тель­ни­ца во­все не об­ра­ти­ла вни­ма­ния на при­сут­ст­вую­ще­го в клас­се ве­ли­ко­воз­ра­ст­но­го пар­ня, про­дол­жав­ше­го си­деть на пер­вой пар­те в оди­но­че­ст­ве. Вре­мя от вре­ме­ни он стран­но по­во­дил го­ло­вой, от од­но­го пле­ча до дру­го­го, и кор­чил при этом всем ли­цом ка­кие-то су­до­рож­ные гри­ма­сы. На­ча­лась пе­ре­клич­ка, и учи­тель­ни­ца два­ж­ды на­зва­ла Лё­ши­ну фа­ми­лию, пре­ж­де чем он по­нял, что это ка­са­ет­ся его лич­но. В этот мо­мент он был все­це­ло по­гло­щен раз­гля­ды­ва­ни­ем стран­но­го уче­ни­ка. Учи­тель­ни­ца бы­ла край­не не­до­воль­на то ли нев­ни­ма­ни­ем Лё­ши к пе­ре­клич­ке, то ли его по­вы­шен­ным ин­те­ре­сом к стран­но­му, по мне­нию Лё­ши, уче­ни­ку.
   - Встань!- при­ка­за­ла она. - И по­стой! Пусть те­бе бу­дет стыд­но!
   Лё­ше стыд­но не бы­ло, но вни­ма­ние клас­са, вдруг пе­ре­клю­чив­шее­ся на не­го, бы­ло ему не­при­ят­но. По­жа­луй, с это­го мо­мен­та на­чал­ся его кон­фликт сна­ча­ла с кон­крет­ной учи­тель­ни­цей, за­тем, со шко­лой в це­лом. Учи­тель­ни­цу он не­вз­лю­бил с са­мой пер­вой ми­ну­ты учё­бы и объ­я­вил ей вой­ну, в ко­то­рой не бы­ло мес­та ни но­там, ни ме­мо­ран­ду­мам. В этой не­скон­чае­мой вой­не за все го­ды его уче­бы во­об­ще не бы­ло мес­та ди­пло­ма­тии, и да­же по­пы­ток как с од­ной, так и с дру­гой сто­ро­ны по­нять друг дру­га. С од­ной сто­ро­ны бы­ла си­ла, с дру­гой - на­ме­рен­ная ду­раш­ли­вость и ку­раж из­гоя. Нель­зя ска­зать, что Лё­ше все­гда не вез­ло на учи­те­лей, не­ко­то­рые из ко­то­рых по не­из­вест­ной ему при­чи­не да­же вы­де­ля­ли его из об­щей мас­сы сво­их уче­ни­ков, вслед­ст­вие че­го он ста­но­вил­ся у них, по вы­ра­же­нию сво­их то­ва­ри­щей, "лю­бим­чи­ком". Встре­ча­лись ему учи­те­ля, ко­то­рых он ис­крен­не и бес­ко­ры­ст­но лю­бил, пе­ре­но­ся свою лю­бовь к ним на пре­по­да­вае­мые ими пред­ме­ты. Бы­ли и те из учи­те­лей, что при­гла­ша­ли его к се­бе до­мой, да­ва­ли ему свои кни­ги, пы­та­лись вник­нуть в при­чи­ны воз­ни­кав­ших у не­го кон­флик­тов с дру­ги­ми учи­те­ля­ми, иной раз, по соб­ст­вен­но­му по­чи­ну га­ся их в са­мом за­ро­ды­ше. С не­ко­то­ры­ми учи­те­ля­ми он со­хра­нил дру­же­ские от­но­ше­ния и по­сле окон­ча­ния шко­лы. Од­на­ко, ли­чи­на школь­но­го гае­ра, од­на­ж­ды на­де­тая им на се­бя, по­зво­ляв­шая го­во­рить и де­лать то, что дру­гим бы­ло не­дос­туп­но, за­став­ля­ла его со­вер­шать мас­су глу­по­стей, о ко­то­рых он по­том ис­крен­не со­жа­лел, но ни­ко­гда и ни­ко­му не при­зна­вал­ся в сво­их со­жа­ле­ни­ях. Од­но­го он ни­ко­гда не де­лал: не до­во­дил сво­его шу­тов­ст­ва и под­на­чек учи­те­лей до уни­зи­тель­но­го из­де­ва­тель­ст­ва, что в его шко­ле прак­ти­ко­ва­лось. Да­же сла­бо­ум­ный Ефим, при­влек­ший ещё в пер­вый день по­се­ще­ния шко­лы его не­здо­ро­вое вни­ма­ние, и ока­зав­ший­ся сы­ном Ре­век­ки Ра­фаи­лов­ны, был сво­бо­ден в даль­ней­шем от его че­рес­чур при­сталь­но­го, и не все­гда без­обид­но­го ин­те­ре­са, ко­то­рым гре­шил прак­ти­че­ски весь класс, за­час­тую сво­дя с Ефи­мом счё­ты за на­ка­за­ния и низ­кие оцен­ки, по­лу­чае­мые от его ма­те­ри. Лё­ша од­на­ж­ды был сви­де­те­лем её слез, ко­то­ры­ми она со­про­во­ж­да­ла чи­ст­ку оде­ж­ды сво­его сы­на, за­плё­ван­ной од­но­класс­ни­ка­ми. Сце­на оп­лё­вы­ва­ния без­за­щит­но­го, в об­щем-то, су­ще­ст­ва бы­ла для Лёш­ки омер­зи­тель­на, и он, не имея сил про­ти­во­сто­ять сво­им од­но­класс­ни­кам, по­те­ряв­шим в тол­пе ин­ди­ви­ду­аль­ность, вы­шел из клас­са в ко­ри­дор, где и про­сто­ял всю пе­ре­ме­ну и весь сле­дую­щий урок, за что был при­вле­чён учи­тель­ни­цей к от­ве­ту как наи­бо­лее ве­ро­ят­ный уча­ст­ник и ор­га­ни­за­тор кол­лек­тив­но­го пас­куд­ст­ва. До­но­си­тель­ст­во в шко­ле не прак­ти­ко­ва­лось, и до­ма он по­лу­чил не­за­слу­жен­ную им дран­ку, а учи­тель­ни­ца - со­рван­ный на сле­дую­щий день урок, так как до его на­ча­ла, Лё­ша, в от­ме­ст­ку ей, на­тёр па­ра­фи­ном класс­ную дос­ку, на ко­то­рой ста­ло не­воз­мож­но пи­сать ме­лом. Стран­ные фор­мы иной раз, при­об­ре­та­ло про­ти­во­стоя­ние Лёш­ки и Ре­век­ки Ра­фаи­лов­ны. От­вер­нув­шись спи­ной к клас­су, она что-то пи­шет на дос­ке, и в её зад впи­ва­ет­ся пуль­ка, пу­щен­ная из ро­гат­ки.
   - Вый­ди вон из клас­са! - по­во­ра­чи­ва­ясь ли­цом к Лё­ше, го­во­рит она ему, до­бав­ляя. - Став­лю те­бе еди­ни­цу!
   На сле­дую­щем уро­ке за её спи­ной раз­да­ет­ся рез­кий свист. Ре­зуль­тат тот же. Лёш­ка ни­ко­гда не оп­рав­ды­ва­ет­ся, хо­тя он так и не нау­чил­ся сви­стеть, ни ра­зу не из­дав ни еди­но­го зву­ка, кро­ме ши­пе­ния со слю­ня­ми, при по­пыт­ке ов­ла­деть этим ис­кус­ст­вом. Хо­дить в шко­лу ма­ма не мог­ла, и един­ст­вен­ным сред­ст­вом об­ще­ния её с учи­тель­ни­цей ста­ла пе­ре­пис­ка, а за­тем, с по­яв­ле­ни­ем в Лё­ши­ной квар­ти­ре те­ле­фо­на, ве­чер­ние звон­ки Ре­век­ки Ра­фаи­лов­ны в Лёш­кин дом с по­сле­дую­щей рас­пра­вой ма­те­ри над сы­ном. В шко­лу, где Лёш­ка про­во­дил ед­ва ли не по­ло­ви­ну вре­ме­ни на ле­ст­ни­це, ку­да его ре­гу­ляр­но вы­ту­ри­ва­ла учи­тель­ни­ца, он стал хо­дить с кни­га­ми, ув­ле­че­ние ко­то­ры­ми не про­па­да­ло. Ино­гда, он чи­тал их и на уро­ках, за что не­ред­ко ли­шал­ся то­го или ино­го то­ма. В ко­неч­ном ито­ге, ко­ли­че­ст­во дво­ек и еди­ниц в его днев­ни­ке ста­ло уг­ро­жаю­щим. А дран­ки сы­на, уст­раи­вае­мые до­ма ма­те­рью Лёш­ки, ста­ли но­сить ре­гу­ляр­ный ха­рак­тер, что од­на­ж­ды вы­ну­ди­ло со­сед­ку по квар­ти­ре пой­ти к не­му в шко­лу для вы­яс­не­ния при­чин пло­хой его ат­те­ста­ции. Раз­го­во­ра не со­стоя­лось - был гран­ди­оз­ный скан­дал, уст­ро­ен­ный со­сед­кой в ка­би­не­те ди­рек­то­ра шко­лы, и вре­мен­ное ос­лаб­ле­ние дав­ле­ния на Лё­шу со сто­ро­ны не­вз­лю­бив­шей его Ре­век­ки Ра­фаи­лов­ны. Но всё это бы­ло по­том, по про­ше­ст­вии двух чет­вер­тей. В пер­вый же день учё­бы Лёш­ка взял с со­бою в шко­лу зав­трак, па­ру бу­тер­бро­дов с тон­ки­ми, поч­ти про­зрач­ны­ми лом­ти­ка­ми де­ше­вой кол­ба­сы. На пер­вой же пе­ре­ме­не, ещё не ис­пы­ты­вая чув­ст­ва го­ло­да, но со­блаз­нен­ный её за­па­хом, он съел оба бу­тер­бро­да и от­пра­вил­ся ос­мат­ри­вать шко­лу. Вер­нув­шись в класс до звон­ка, он за­стал там па­ру пла­чу­щих маль­чи­шек, ко­то­рые, по­шу­ро­вав в пар­тах, не об­на­ру­жи­ли в них сво­их зав­тра­ков. Дет­до­мов­ские ре­бя­та, си­дя плот­ной куч­кой на трёх со­сед­них пар­тах, что-то впол­го­ло­са об­су­ж­да­ли, по­гля­ды­вая на ре­ву­щих па­ца­нов. В класс во­шла учи­тель­ни­ца, и все вновь рас­се­лись по сво­им мес­там. Оба оби­жен­ных вста­ли и по­жа­ло­ва­лись на про­па­жу сво­их зав­тра­ков. За­хло­па­ли крыш­ки парт - это вер­нув­шие­ся по­след­ни­ми с пе­ре­ме­ны ре­бя­та ста­ли про­ве­рять на­ли­чие сво­их зав­тра­ков. Не­мед­лен­но под­ня­лось ещё не­сколь­ко рук, и с мест по­сы­па­лись ана­ло­гич­ные жа­ло­бы. Воз­ник­ла ти­ши­на, в ко­то­рой от­чет­ли­во про­зву­чал с зад­ней пар­ты злой ше­пот: "Сек­со­ты сво­лоч­ные, по­го­ди­те! На пе­ре­ме­не своё по­лу­чи­те!"
   Ре­век­ка Ра­фаи­лов­на под­ня­ла го­ло­ву от жур­на­ла, в ко­то­ром она как буд­то ис­ка­ла раз­гад­ку свер­шив­шей­ся мер­зо­сти. Ли­цо её по­кры­ли бор­до­вые пят­на воз­му­ще­ния и гне­ва, ко­то­рый вы­да­вал дро­жа­щий го­лос.
   - Де­ти, кто взял чу­жие зав­тра­ки? Встань­те, по­жа­луй­ста!
   В от­вет раз­дал­ся тот же ше­пот, слыш­ный от­чёт­ли­во во всех уг­лах за­тих­ше­го клас­са: "Раз­бе­жа­лись!.. Жди!"
   Все друж­но обер­ну­лись на го­лос и встре­ти­лись с от­кро­вен­но на­смеш­ли­вы­ми и да­же вра­ж­деб­ны­ми гла­за­ми дет­до­мов­цев, сре­ди ко­то­рых вы­де­ля­лась рос­лая па­ра маль­чи­шек, ка­ж­до­му из ко­то­рых бы­ло лет по две­на­дцать.
   - Чё пя­ли­тесь? - спро­сил один из них, вы­пя­тив уг­ро­жаю­ще ост­рый под­бо­ро­док.
   Все от­вер­ну­лись, по­ни­мая, что даль­ней­шее рас­смат­ри­ва­ние во­ри­шек в упор, мо­жет кон­чить­ся не­при­ят­но­стя­ми.
   - Маль­чи­ки, но ведь это от­вра­ти­тель­но - это во­ров­ст­во! - по­пы­та­лась бы­ло на­ста­вить на путь ис­тин­ный сво­их но­вых по­до­печ­ных учи­тель­ни­ца.
   - Жрать хо­чет­ся - это не хо­ро­шо! А они до­маш­ние, их до­ма на­кор­мят! - уве­рен­но, и уже в пол­ный го­лос про­из­нес всё тот же го­лос с зад­ней пар­ты.
   Учи­тель­ни­ца не на­шлась, что ска­зать, и про­мол­ча­ла. Шея и уши Лёш­ки по­крас­не­ли. Без­за­стен­чи­вое во­ров­ст­во его воз­му­ти­ло, и он вско­чил со сво­его мес­та, со­всем за­быв о том, чем мо­жет за­кон­чить­ся для не­го столк­но­ве­ние с дет­до­мов­ца­ми, чув­ст­во­вав­ши­ми се­бя в шко­ле на сво­ей тер­ри­то­рии.
   - Во­ро­вать нель­зя - это не ва­ше! Нам ведь то­же ку­шать хо­чет­ся!
   Он го­во­рил, за­хле­бы­ва­ясь сло­ва­ми, сби­ва­ясь и об­ры­вая фра­зы, гля­дя пря­мо в ли­ца сво­их стар­ших по воз­рас­ту од­но­класс­ни­ков.
   - За­ткнись, а то в мор­ду по­лу­чишь! - спо­кой­но про­из­нес один из них, при­щу­рив­шись, гля­дя в ли­цо обоз­лён­но­го Лёш­ки.
   Ти­ши­на в клас­се за­сви­де­тель­ст­во­ва­ла его по­ра­же­ние. Да­же учи­тель­ни­ца слов­но оне­ме­ла. По­чув­ст­во­вав опас­ность, Лёш­ка сел на ме­сто, су­до­рож­но при­ки­ды­вая в уме, во что ему обой­дёт­ся его язык. На­де­ж­ды на кол­лек­тив­ный от­пор во­риш­кам он не имел ни­ка­кой. Не в сво­ем до­ме, где кол­лек­тив­ный дво­ро­вый пат­рио­тизм мог про­ти­во­сто­ять дру­го­му кол­лек­ти­ву - хищ­ни­ков. Лёш­ка струх­нул, но ви­да не по­дал. Со звон­ком, учи­тель­ни­ца бы­ст­ро по­ки­ну­ла класс, и сле­дом за ней вы­сы­па­ли в ко­ри­дор все ре­бя­та, кро­ме Лёш­ки и дет­до­мов­цев, один из ко­то­рых креп­ко дер­жал его за во­рот­ник ру­баш­ки. Лёш­ку вы­та­щи­ли из-за пар­ты и по­тя­ну­ли в угол клас­са, где его под­жи­дал не очень круп­ный, но жи­ли­стый маль­чиш­ка, с кос­ти­стым, об­тя­ну­тым се­рой ко­жей ли­цом. Лёш­ку под­толк­ну­ли к не­му, и он за­ме­тил, как ку­лак маль­чиш­ки вдруг вы­рос пря­мо пе­ред его но­сом, по­сле че­го что-то в нем хря­ст­ну­ло.
   Че­рез три-че­ты­ре го­да, кто-то в шко­ле, ви­ди­мо на­чи­тав­шись Ки­п­лин­га, про­звал Лёш­ку "Ри­ки-ти­ки", что оз­на­ча­ло от­нюдь не его бы­ст­рую ре­ак­цию, а аб­со­лют­ное пре­неб­ре­же­ние к бо­ли и жут­кую на­стыр­ность в дра­ке, в ко­то­рой он пол­но­стью те­рял от бе­шен­ст­ва го­ло­ву, вслед­ст­вие че­го драть­ся мог да­же с те­ми, кто зна­чи­тель­но пре­вос­хо­дил его си­лой. На­ткнув­шись на ко­ст­ля­вый ку­лак, Лёш­ка бе­ше­но за­мо­ло­тил ру­ка­ми ку­да по­па­ло. Он ус­пел за­ме­тить, что его про­тив­ник за­кры­ва­ет от его ку­ла­ков ли­цо ру­ка­ми, и уже не по­мыш­ля­ет о про­дол­же­нии дра­ки. Но чув­ст­во оби­ды и зло­сти за по­лу­чен­ный удар по ли­цу тре­бо­ва­ло аде­к­ват­ной от­ме­ст­ки, по­это­му, он од­ной ру­кой стал от­тас­ки­вать ру­ку маль­чиш­ки, при­жа­тую к его ли­цу, дру­гой по-преж­не­му мо­ло­тил его по го­ло­ве и шее, не да­вая то­му опом­нить­ся. Он поч­ти не чув­ст­во­вал, как сза­ди его то­же на­ча­ли мо­ло­тить по че­му по­па­ло. Лёш­ка виз­жал, ку­сал­ся, бил ру­ка­ми и пи­нал­ся но­га­ми да­же то­гда, ко­гда на нем бы­ла уже ку­ча-ма­ла, ко­то­рая, в об­щем-то, во мно­гом ему по­мог­ла, так как в об­щей свал­ке труд­но бы­ло на­нес­ти ему один-два хо­ро­ших уда­ра. На шум в класс за­шел за­вуч, ко­то­рый встря­хи­вал маль­чи­шек за шкир­ки, от­тас­ки­вая их от всё ещё вце­пив­ше­го­ся в ко­го-то Лёш­ки. Все, кро­ме Лёш­ки, убе­жа­ли из клас­са, а его за­вуч увел в учи­тель­скую, а от­ту­да в туа­лет, где за­ста­вил вы­мыть ли­цо и ру­ки. Гла­за Лёш­ки за­плы­ли, и рас­пух нос, из ко­то­ро­го сте­ка­ла тон­кая струй­ка кро­ви. Рас­пух­шие гу­бы пло­хо слу­ша­лись, и он, раз­го­ва­ри­вая с за­ву­чем, вме­сто "М" про­из­но­сил бу­к­ву "В", от­че­го у не­го по­лу­ча­лось сло­во "валь­чиш­ки" вме­сто "маль­чиш­ки". О при­чи­не воз­ник­шей дра­ки он за­ву­чу ни­че­го не ска­зал. Ска­зы­ва­лась "шко­ла" дво­ра. Во­рот ру­баш­ки был на­по­ло­ви­ну ра­зо­рван, и не хва­та­ло па­ры пу­го­виц. Са­ма же ру­ба­ха, из­ма­зав­шись по­ло­вой мас­ти­кой, из бе­лой - ста­ла ры­жей.
   - Раз­бе­ри­тесь, по­жа­луй­ста, Ре­век­ка Ра­фаи­лов­на, что здесь про­изош­ло, - ска­зал за­вуч, и в при­от­кры­тую дверь впус­тил в класс Лёш­ку, фи­зио­но­мия ко­то­ро­го, по его соб­ст­вен­но­му мне­нию, не тре­бо­ва­ла ни­ка­ких по­яс­не­ний.
   Урок уже на­чал­ся, и все си­де­ли на сво­их мес­тах. Стоя­ла гро­бо­вая ти­ши­на.
   - Так что же про­изош­ло? - по­вто­ри­ла учи­тель­ни­ца во­прос, за­дан­ный за­ву­чем.
   - Ни­че­го! - бурк­нул Лёш­ка и на­пра­вил­ся к сво­ему мес­ту.
   За­дан­ный ею во­прос он счи­тал не толь­ко пус­тым, но да­же под­лым. Кто-кто, но она-то зна­ла, что долж­но бы­ло про­изой­ти в клас­се по­сле её ухо­да. Те­перь вот спра­ши­ва­ет.
   - Вер­нись! - по­тре­бо­ва­ла она.
   Лёш­ка ос­та­но­вил­ся у сво­ей пар­ты, не изъ­яв­ляя, впро­чем, же­ла­ния вы­пол­нить ко­ман­ду.
   - Так кто же то­гда те­бя бил? - На этот раз она ина­че по­ста­ви­ла во­прос.
   Лёш­ка окон­ча­тель­но обоз­лил­ся.
   - Дед тых­то - вот кто! - Он стал про­тис­ки­вать­ся ми­мо со­се­да на своё ме­сто.
   - Зав­тра в шко­лу я жду те­бя с тво­ей ма­мой!
   - Жди­те! - от­ве­тил он с из­дёв­кой. - При­дёт!
   - Встань в угол!
   Лёш­ка опять вы­лез из-за пар­ты и про­шел в угол, в ко­то­ром на по­лу ещё але­ла раз­ма­зан­ная по дос­кам его кровь. Весь урок он так и про­сто­ял в уг­лу, не ис­пы­ты­вая ни ма­лей­ше­го рас­кая­ния, ни стра­ха пе­ред воз­мож­ной но­вой дра­кой.
   Пер­вый день учё­бы за­кон­чил­ся с про­зве­нев­шим в ко­ри­до­ре шко­лы звон­ком. Ре­бя­та гурь­бой вы­ска­ки­ва­ли из клас­са, а Лёш­ка на­пра­вил­ся к сво­ей пар­те, где нуж­но бы­ло ещё со­брать порт­фель. Он ждал про­дол­же­ния дра­ки, и был го­тов к ней, хо­тя по­ни­мал, что шан­сов у не­го про­тив этих ре­бят нет ни­ка­ких. Стар­ший из них сел вер­хом на стол пар­ты, пе­ре­го­ро­див Лёш­ке вы­ход. Лё­ша ждал, сжи­мая в ру­ке но­вый пе­нал. Маль­чиш­ка ус­мех­нул­ся.
   - Чё, ссышь?
   - Че­го мне ссать-то? - ус­та­вил­ся на не­го ис­под­ло­бья Лёш­ка.
   - Лад­но, ты мо­ло­ток, что про­мол­чал, и дра­ки не бо­ишь­ся. Мы твои зав­тра­ки жрать не бу­дем. Не бой­ся!
   - Я и не бо­юсь!
   - Да­вай, да­вай! "Не бо­юсь!" - Cмелый ка­кой на­шел­ся!
   Маль­чиш­ка за­сме­ял­ся, и спрыг­нул с пар­ты на пол. Ми­мо Лёш­ки по­тя­ну­лись гурь­бой дет­до­мов­ские ре­бя­та. На ли­цах не­ко­то­рых из них Лё­ша с удов­ле­тво­ре­ни­ем уви­дел сле­ды, сви­де­тель­ст­во­вав­шие о том, что он не был един­ст­вен­ной по­стра­дав­шей сто­ро­ной. Осо­бен­но в этом от­но­ше­нии ему по­нра­вил­ся тот са­мый, ко­ст­ля­вый маль­чиш­ка, с ко­то­ро­го всё и на­ча­лось. Си­няк во­круг его пра­во­го гла­за и вы­вер­ну­тые опух­шие гу­бы в чем-то урав­ня­ли их обо­их. Раз­ук­ра­шен­ный Лёш­ка явил­ся по­сле шко­лы во двор сво­его до­ма, вы­звав оп­ре­де­лён­ное ува­же­ние у свер­ст­ни­ков, и воз­бу­ж­ден­ное лю­бо­пыт­ст­во у ме­люз­ги. Да­же Ри­та впер­вые, по­жа­луй, про­де­мон­ст­ри­ро­ва­ла не­ко­то­рую за­ин­те­ре­со­ван­ность в со­хра­не­нии при­лич­но­го ви­да его фи­зио­но­мии. Сбе­гав до­мой, она че­рез па­ру ми­нут вер­ну­лась от­ту­да, при­не­ся с со­бой ба­ноч­ку ва­зе­ли­на и па­ке­тик с ка­ким-то се­рым по­рош­ком, в ко­то­рый она ма­ка­ла сма­зан­ный ва­зе­ли­ном па­лец. За­тем она этой сме­сью по­рош­ка и ва­зе­ли­на на­ти­ра­ла при­пух­шие Лёш­ки­ны ску­лы и пе­ре­но­си­цу, по­ка он не вы­рвал­ся из её за­бот­ли­вых рук. Уж боль­но на­по­ми­на­ло это вти­ра­ние, на об­ра­бот­ку ко­жи ли­ца на­ж­дач­ной бу­ма­гой. Рит­ка хи­хик­ну­ла, и унес­ла до­мой и ва­зе­лин, и стран­ный по­ро­шок. Как это ни стран­но, но уже че­рез два дня Лёш­ки­но ли­цо ма­ло на­по­ми­на­ло ли­цо по­стра­дав­ше­го, что да­ва­ло ему оп­ре­де­лён­ные пре­иму­ще­ст­ва пе­ред свои­ми не­дав­ни­ми про­тив­ни­ка­ми. Ес­ли во дво­ре всё про­ис­шед­шее бы­ло вос­при­ня­то от­но­си­тель­но спо­кой­но, то ма­ми­ны до­маш­ние раз­бор­ки, как все­гда, за­кон­чи­лись под­за­тыль­ни­ком и сло­вес­ной вы­во­лоч­кой, бла­го, что она по­ка ни­че­го не зна­ла о вы­зо­ве в шко­лу. Сколь­ко-то их бу­дет по­том - од­но­му Бо­гу из­вест­но.
   В шко­ле Лё­ше бы­ло не­ин­те­рес­но. Очень ско­ро вы­яс­ни­лось, что его зна­ния эле­мен­тар­ной ма­те­ма­ти­ки и уме­ние чи­тать, - ни­ко­го не ин­те­ре­су­ют. Вме­сте со все­ми, он дол­жен был за­но­во учить бу­к­вы и вы­во­дить в тет­ра­ди круж­ки и крю­чёч­ки, что на­зы­ва­лось чис­то­пи­са­ни­ем. Ему ни­как не уда­ва­лись пра­виль­ные на­жи­мы пе­ром, ко­то­рое, как на­зло, скреб­ло бу­ма­гу, раз­брыз­ги­вая чер­ни­ла, что, в кон­це кон­цов, соз­да­ва­ло не­имо­вер­ную грязь в тет­ра­ди, и вы­ше трой­ки по это­му пред­ме­ту Лё­ше ни­ко­гда не ста­ви­ли. С ариф­ме­ти­кой де­ло об­стоя­ло не луч­ше. Ещё ле­том, до шко­лы, он, ин­те­ре­са ра­ди, вме­сте с со­сед­кой по квар­ти­ре, де­воч­кой, пе­ре­шед­шей в чет­вер­тый класс, ре­шив­шей по­иг­рать в учи­тель­ни­цу, вы­учил таб­ли­цу ум­но­же­ния. Он знал все че­ты­ре ариф­ме­ти­че­ских дей­ст­вия и те­перь на уро­ках ма­те­ма­ти­ки от­кро­вен­но ску­чал, гля­дя на со­се­дей, ко­то­рые пе­ре­кла­ды­ва­ли па­лоч­ки, тре­ни­ру­ясь в эле­мен­тар­ном счё­те. Его уве­ре­ния, что он и так мо­жет счи­тать в уме, учи­тель­ни­ца в рас­чет не при­ни­ма­ла, так как это на­ру­ша­ло об­щий по­ря­док обу­че­ния. То, что у Лё­ши ни­ко­гда не бы­ло с со­бой этих са­мых зло­по­луч­ных па­ло­чек, её вы­во­ди­ло из се­бя, и де­ло кон­ча­лось вы­став­лен­ной в днев­ник двой­кой или еди­ни­цей, с со­от­вет­ст­вую­щей за­пи­сью крас­ны­ми чер­ни­ла­ми в днев­ни­ке, в кон­це ко­то­рой поч­ти все­гда бы­ло при­гла­ше­ние ма­те­ри Лё­ши по­се­тить шко­лу. Ма­ма в шко­лу хо­дить не мог­ла, а вновь по­се­тив­шая её по сво­ей ини­циа­ти­ве их со­сед­ка по квар­ти­ре вдрызг раз­ру­га­лась с учи­тель­ни­цей, что ещё боль­ше ос­лож­ни­ло Лёш­ки­ну жизнь. Пред­ло­же­ние про­явив­шей на­стыр­ность со­сед­ки пе­ре­вес­ти Лё­шу сра­зу во вто­рой класс бы­ло - от­верг­ну­то по при­чи­не от­сут­ст­вия у не­го на­вы­ков чис­то­пи­са­ния, что бы­ло, в об­щем-то, вер­но, но меч­та сде­лать из не­го кал­ли­гра­фа, так и ос­та­лась не­ис­пол­нен­ной. Он всю свою даль­ней­шую школь­ную жизнь ос­лож­нял не­имо­вер­но пло­хим, до не­ряш­ли­во­сти, по­чер­ком. Чуть луч­ше у не­го об­стоя­ло де­ло с ри­со­ва­ни­ем. Учи­тель ри­со­ва­ния Бе­не­дикт Кузь­мич был че­ло­ве­ком не­обык­но­вен­но не­урав­но­ве­шен­ным. Он по­зво­лял се­бе вы­да­чу за­тре­щин уче­ни­кам, ис­те­ри­че­ские кри­ки на уро­ках, а то и по­го­ню за кем-ли­бо из на­ру­ши­те­лей дис­ци­п­ли­ны, пры­гая за ним по пар­там. Это раз­вле­ка­ло де­тей, пре­вра­щав­ших уро­ки ри­со­ва­ния в шум­ные сра­же­ния с бы­ст­ро те­ряю­щим са­мо­об­ла­да­ние учи­те­лем. Не­сколь­ко лет спус­тя Лё­ша уз­нал, что Бе­не­дикт Кузь­мич пе­ре­нес во вре­мя вой­ны тя­же­лую кон­ту­зию, что, воз­мож­но, на­ло­жи­ло оп­ре­де­лён­ный от­пе­ча­ток на его ха­рак­тер. Во­об­ще, в этой шко­ле-пя­ти­лет­ке под­бор пре­по­да­ва­те­лей был до­воль­но слу­чай­ным. Про­фес­сио­на­лов в ней бы­ло раз, два - и об­чёл­ся. Учи­тель физ­куль­ту­ры - быв­ший флот­ский стар­ши­на с ис­ка­ле­чен­ной ле­вой ру­кой, кро­ме мар­ши­ро­ва­ния под его ко­ман­ду, при­се­да­ний, и пе­ре­ки­ды­ва­ния друг дру­гу ме­ди­цин­бо­ла, ни­ка­ких дру­гих за­ня­тий на уро­ке физ­куль­ту­ры при­ду­мать не мог. В ви­де на­ка­за­ния про­штра­фив­шим­ся уче­ни­кам он на­зна­чал хо­ж­де­ние по пе­ри­мет­ру за­ла так на­зы­вае­мым "гу­си­ным ша­гом". По­нят­но, что быв­шие уче­ни­ки этой шко­лы, имев­шие не­сча­стье в ней учить­ся, с "лю­бо­вью" вспо­ми­на­ют её. Ес­ли, ко­неч­но, вспо­ми­на­ют. Лёш­ка, в кон­це кон­цов, по­пал в раз­ряд стой­ких тро­еч­ни­ков, и вы­би­рать­ся из это­го раз­ря­да - да­же не со­би­рал­ся. Он бы­ст­ро при­вык к то­му, что по ариф­ме­ти­ке ему сни­жа­ли до ми­ни­му­ма оцен­ку за не­ров­но на­пи­сан­ные циф­ры, а скор­чен­ная на ли­це за­бав­ная гри­ма­са во­об­ще оце­ни­ва­лась: что на уро­ке ариф­ме­ти­ки, что на уро­ке рус­ско­го язы­ка, всё той же двой­кой или еди­ни­цей, ко­то­рые вы­став­ля­лись в днев­ник и класс­ный жур­нал, что не ме­ша­ло учи­те­лю, при пол­ном от­сут­ст­вии ло­ги­ки, в чет­вер­ти вы­став­лять трой­ку. Шко­лу Лё­ша не­на­ви­дел! Его пер­вая учи­тель­ни­ца, ви­ди­мо, пи­та­ла к не­му не луч­шие чув­ст­ва. Пер­вые три го­да пре­бы­ва­ния в шко­ле бы­ли для не­го пыт­кой, и ис­точ­ни­ком по­сто­ян­но воз­ни­кав­ших не­при­ят­но­стей.
   Мно­гие дет­до­мов­ские ре­бя­та поч­ти всю вой­ну на­хо­ди­лись в ок­ку­па­ции, ис­пы­та­ли го­лод, спа­са­ясь от ко­то­ро­го, они бы­ли вы­ну­ж­де­ны во­ро­вать. Ли­шен­ные ро­ди­тель­ской опе­ки, они объ­е­ди­ни­лись в со­об­ще­ст­ва, в ко­то­рых бы­ла своя ие­рар­хия, ос­но­ван­ная на куль­те си­лы. Вне пре­де­лов шко­лы, в сво­ем дет­ском до­ме, они бо­ро­лись ка­ж­дый за се­бя. Шко­ла объ­е­ди­ня­ла их в груп­пы, спо­соб­ные за­да­вать тон в клас­сах, под­чи­няя ос­таль­ную часть кол­лек­ти­ва, со­стоя­щую из так на­зы­вае­мых "до­маш­них" де­тей, бо­лее их са­мих склон­ных к ин­ди­ви­дуа­лиз­му, и, по­это­му, ма­ло спо­соб­ных к же­ст­ко­му от­по­ру тер­ро­ри­зи­ро­вав­шим их дет­до­мов­цам. Дра­ка пер­во­го школь­но­го дня, в ко­то­рой Лёш­ка был объ­ек­том на­па­де­ния, со­слу­жи­ла ему в даль­ней­шем не­плохую служ­бу. Его, в об­щем-то, боль­ше не тро­га­ли, а ес­ли дра­ки с его уча­сти­ем и слу­ча­лись, то пред­ме­том воз­ник­но­ве­ния их бы­ли обыч­ные маль­чи­ше­ские вы­яс­не­ния от­но­ше­ний, не тре­бо­вав­шие от не­го ка­ких-ли­бо уни­зи­тель­ных ус­ту­пок. Лёш­ка в дра­ках бы­вал бит, но его от­ча­ян­ная на­стыр­ность не­ред­ко сво­ди­ла на нет ощу­ще­ние по­бе­ды над ним.
   - Ху­же пи­яв­ки - этот па­ра­зит! - ска­зал как-то о нем де­вя­ти­лет­ний, до­воль­но круп­ный маль­чиш­ка, вы­ти­рая раз­би­тый в кровь нос. - Всю ведь ро­жу ему рас­ко­вы­рял, а он всё ле­зет.
   Лёш­ка, при­жа­тый в угол ре­бя­та­ми, пы­тал­ся вы­рвать­ся из их рук.
   - По­до­ж­ди, гад, ты у ме­ня всё рав­но по­лу­чишь! - орал он. В этот день Лёш­ка драл­ся с этим маль­чиш­кой че­ты­ре раза, на всех пе­ре­ме­нах под­ряд, по­ка, тот про­сто не сбе­жал до­мой сра­зу по­сле уро­ков. Ри­та опять об­ра­ба­ты­ва­ла Лёш­ки­но ли­цо ва­зе­ли­ном, сме­шан­ным с се­рым по­рош­ком. Ей, ви­ди­мо, нра­ви­лась роль се­ст­ры ми­ло­сер­дия, ис­пол­не­ние ко­то­рой да­ва­ло ей чув­ст­во сво­ей нуж­но­сти маль­чиш­кам, обыч­но не за­ме­чав­шим её при­сут­ст­вия. Из Лёш­ки­ной пар­ты дей­ст­ви­тель­но боль­ше ни­ко­гда не ис­че­за­ли зав­тра­ки, но сам он ино­гда де­лил­ся ими с дет­до­мов­ца­ми, ес­ли они его про­си­ли об этом. Се­го­дня эти прось­бы зву­ча­ли бы не­по­нят­но и за­бав­но. Ча­ще го­во­ри­ли "цек­ни", ино­гда, за­ме­няя это сло­во его си­но­ни­мом - "на­каль­ни". Мне ка­жет­ся, эти сло­ва уже умер­ли. От­ка­зать этим прось­бам он не мог, ни­ко­гда не умел, и все­гда де­лил­ся тем, что имел. Ча­ще все­го, он имел па­ру кус­ков хле­ба с хам­сой или киль­кой, рас­пла­стан­ной на них. Ино­гда, по до­ро­ге в шко­лу он рас­ста­вал­ся с зав­тра­ком око­ло во­ен­но-мор­ско­го ар­хи­ва, ко­то­рый вос­ста­нав­ли­ва­ли плен­ные нем­цы. Од­на­ж­ды, про­хо­дя­ще­го ми­мо них Лёш­ку по­ма­нил к се­бе по­жи­лой не­мец. Лёш­ка по­до­шел по­бли­же к нем­цу, не по­ни­мая, че­го то­му от не­го на­до, и по­ко­сил­ся на сол­да­та с вин­тов­кой, при­сло­нив­ше­го­ся к стен­ке эр­ми­таж­но­го пан­ду­са, и ле­ни­во на­блю­дав­ше­го за про­ис­хо­дя­щим. Не­мец ты­кал се­бе в грудь со­гну­тым гряз­ным паль­цем, и го­во­рил не­по­нят­ное сло­во "фа­тер", по­сле че­го, опять ты­ча се­бя паль­цем в грудь, при­се­дал, ла­до­нью по­ка­зы­вал что-то вро­де сту­пень­ки; на­чи­ная от мет­ра, или чуть вы­ше, и го­во­рил: "Драй кин­дер", - и сно­ва по­ка­зы­вал паль­цем на свою грудь. Лёш­ка не по­ни­мал, че­го хо­чет от не­го не­мец, и смот­рел на то­го в не­до­уме­нии. На­ко­нец, ви­ди­мо со­об­ра­зив что-то, не­мец дос­тал из кар­ма­на спе­цов­ки ре­зи­но­во­го сло­ни­ка с пи­щал­кой на жи­во­те и не­сколь­ко раз на­да­вил на не­го. Тот за­пи­щал. Не­мец од­ной ру­кой про­тя­нул Лёш­ке сло­ни­ка, а паль­ца­ми дру­гой вы­ра­зи­тель­но по­ка­зы­вал на свой от­кры­тый рот, всё вре­мя, по­вто­ряя: "Брот, брот! Ам-ам! Клеп дай!" Не­мец смот­рел на Лёш­ку сле­зя­щи­ми­ся гла­за­ми, в ко­то­рых бы­ли тос­ка и го­лод. Лёш­ка сму­тил­ся, и по­крас­нел. Он рас­крыл порт­фель и, вы­нув свой зав­трак, от­дал его нем­цу, от­во­дя от се­бя его ру­ку со сло­ни­ком. Сол­дат всё с тем же без­раз­ли­чи­ем на­блю­дал за про­ис­хо­дя­щим, но Лёш­ка чув­ст­во­вал се­бя не очень хо­ро­шо, слов­но со­вер­шил что-то пре­до­су­ди­тель­ное. Он до сих пор был убе­ж­дён в том, что не­мец и фа­шист, - это од­но и то же. Те­перь же, он не су­мел пе­ре­ло­мить в се­бе чув­ст­во жа­ло­сти к это­му по­жи­ло­му че­ло­ве­ку. Ему бы­ло стыд­но за то, что он явил­ся сви­де­те­лем уни­же­ния взрос­ло­го муж­чи­ны, вы­пра­ши­ваю­ще­го ку­сок хле­ба. Два дня он об­хо­дил сто­ро­ной зда­ние ар­хи­ва, но на тре­тий день пе­ред вы­хо­дом в шко­лу от­ре­зал до­ма ку­сок хле­ба, ко­то­рый су­нул в кар­ман паль­то. Тот не­мец слов­но ждал его. Он спус­тил­ся с ле­сов, и жал­кая, за­ис­ки­ваю­щая улыб­ка на об­рос­шем ще­ти­ной ли­це по­ка­зы­ва­ла, что Лёш­ку он уз­нал и ждал его. Лё­ша вы­нул из кар­ма­на ку­сок хле­ба и, не гля­дя в ли­цо что-то бла­го­дар­но го­во­рив­ше­го нем­ца, по­ло­жил его ему в рас­кры­тую ла­донь. Так и по­ве­лось с тех пор. По­ка длил­ся ре­монт зда­ния, Лёш­ка ре­гу­ляр­но но­сил кус­ки хле­ба это­му плен­но­му, в гла­за ко­то­ро­му ни­ко­гда не мог по­зво­лить се­бе взгля­нуть. Не­из­ме­няе­мая ру­ти­на пер­вых трёх лет обу­че­ния в шко­ле ни­че­го ему не да­ла: ни в пла­не об­ра­зо­ва­ния, ни в эмо­цио­наль­ном пла­не, ско­рее, ук­ре­пив его в же­ла­нии быст­рей по­ки­нуть сте­ны этой шко­лы, в ко­то­рой он так и не при­об­рел на­вы­ков глав­но­го - сис­тем­но­го обу­че­ния, что серь­ез­но от­ра­зи­лось на всех эта­пах его даль­ней­ше­го обу­че­ния, и не толь­ко в шко­ле, ко­то­рое он по­сти­гал за­час­тую, как в дра­ке, толь­ко це­ной во­ли и от­ча­ян­ной на­стыр­но­сти за­гнан­но­го си­лою об­стоя­тельств, в угол че­ло­ве­ка. В шко­ле и до­ма Лё­ша пред­став­лял­ся лю­дям, ок­ру­жав­шим его, дву­мя раз­ны­ми, пол­но­стью про­ти­во­по­лож­ны­ми друг дру­гу лич­но­стя­ми.
   До­маш­ний Лёш­ка был за­стен­чив, с мас­сой, как сей­час при­ня­то го­во­рить, ком­плек­сов, крас­нею­щий по лю­бо­му по­во­ду маль­чиш­ка, стес­няю­щий­ся да­же бес­плат­но­го про­ез­да в трам­вае, до­б­рый и от­зыв­чи­вый, лас­ко­вый, умею­щий со­пе­ре­жи­вать чу­жим не­при­ят­но­стям, вос­при­ни­мая их как свои. Школь­ный Лёш­ка, был, по мне­нию его пер­вой учи­тель­ни­цы, чем-то вро­де ис­ча­дия ада: груб и аг­рес­си­вен, не­по­слу­шен и нагл. Он так ни­ко­гда и не по­нял, чем, соб­ст­вен­но, он так на­со­лил шко­ле, за ка­кие та­кие гре­хи все го­ды обу­че­ния в той пер­вой шко­ле, на не­го, как на коз­ла от­пу­ще­ния, ве­ша­ли гре­хи все­го клас­са, ко­то­рый дей­ст­ви­тель­но был поч­ти не­управ­ля­ем. Сла­бым ме­стом Лёш­ки, в его про­ти­во­стоя­нии учи­те­лям этой шко­лы, бы­ло аб­со­лют­ное не­уме­ние и не­же­ла­ние врать, ес­ли от не­го тре­бо­ва­ли при­зна­ния в со­вер­шен­ном им про­ступ­ке. Бу­ду­чи спро­шен­ным, от­ка­зать­ся от сво­их про­де­лок он не мог, и все­гда при­зна­вал­ся, по­ни­мая при этом ме­ру до­маш­не­го ка­ра­тель­но­го воз­дей­ст­вия, сле­дую­ще­го за его при­зна­ни­ем. Од­на­ко это его от­нюдь не ос­во­бо­ж­да­ло от от­вет­ст­вен­но­сти за чу­жие шко­ды, ко­то­рые на не­го ве­ша­ли тем бо­лее охот­но, что он ни­ко­гда не по­зво­лял се­бе ссы­лок на ко­го бы то ни бы­ло, а про­сто от­мал­чи­вал­ся, что слу­жи­ло лиш­ним по­во­дом к его на­ка­за­нию. Ве­се­лая у не­го бы­ла жизнь!
   С трой­ка­ми за­кон­чив пер­вый класс, Лёш­ка по­про­сил ма­му пе­ре­вес­ти его в дру­гую, бли­же к до­му рас­по­ло­жен­ную шко­лу-де­ся­ти­лет­ку, но по­лу­чил от неё ни чем не обос­но­ван­ный от­каз, о ко­то­ром она в даль­ней­шем по­жа­ле­ла.
   Ле­то - по­ра но­вых впе­чат­ле­ний, а за ни­ми, школь­ные не­взго­ды за­бы­ва­ют­ся до­воль­но бы­ст­ро.
  
   Ле­нин­град 1947-1958 го­ды, Сейм­чан 1982 год, ст. Но­во­ла­за­рев­ская 2006 г
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"