Чтобы стать сетевым автором, мало сказать "я пишу, следовательно, существую". Ведь в этой фразе ударение так или иначе ставится на "пишу" - по аналогии с декартовским "я мыслю". Но в деле самиздата куда важнее местоимение "я". В этом "я" все и дело, ибо сетевой автор, садясь за свою первую нетленку, уже заранее знает, что она будет опубликована (выложена на сайт), и что ее будут вынуждены прочесть все его друзья по интернету, кои и есть, собственно, читатели.
То есть для того, чтобы стать сетевым автором, необходимо и достаточно самосознания себя как автора. Откуда же оно берется, это самосознание?
Читатель, который упоен чтением классиков литературы, ничего в этих произведениях не меняя, не стараясь как-то проявить в нем себя, как-то истрактовать, поглощен чтением, то есть Достоевским, Гоголем, Толстым. Он забывает себя, следя за повествованием, думает только о той вещи, которую читает. Он тем менее сознает себя, чем больше вещь ему нравится. Он, пожалуй, может и трактовать произведение, пересказывать, но никогда не привносить в него что-то свое.
Чтобы появилось желание написать собственное произведение, нужно что-то еще кроме пассивного чтения. Это "что-то" - вожделение. Человек хочет, чтобы великое произведение, например, "Война и мир" стало его собственным. Пусть даже не сама "Война и мир" - а ее симулакр, заменитель, копия под другим названием - но непременно нечто столь же великое и эпохальное.
Действительно, как только читатель испытывает желание присвоить себе чужое произведение, он обязательно осознает себя как потенциального писателя. Как бы ни был читатель очарован созерцанием читаемого им произведения, в тот миг, когда он осознает себя потенциальным писателем, он тотчас же приходит в себя, садится за компьютер и открывает Word.
Внезапно он замечает, что он не только не Достоевский и не Толстой, но даже и не граф Хвостов. И литература предстает перед ним как Gegen-stand, как недоступная для него реальность, становится очевидным, что Толстой - не он, а он - не Толстой. От осознания этого возникает психологический шок, который может привести (и приводил многих авторов!) к сумасшествию.
Но с появлением Интернета опасность сойти с ума практически сведена к нулю. У Нетолстого открылась потрясающая возможность не будучи Толстым, сделать видимость, что он - Толстой, что его читают и почитают не менее незабвенного Льва Николаевича. Таких как он, Нетолстых, много, а особенно много их в Интернете. Это скопище братьев по самосознанию. И в то же время, это та самая аудитория, которая создает видимость аудитории настоящей, поскольку заинтересованная в том, чтобы читали ее, она читает других. Принцип ты- мне, я - тебе, здесь несколько компенсирует связь "писатель - внешний мир". Настолько, настолько ты - внешний другим авторам мир, настолько другие авторы внешний мир по отношению к тебе. Причем внутри тебя могут создаваться твои собственные "внешние миры" - клоны, которые первыми пишут комментарии к твоим произведениям под разными именами (никами).
Стало быть, в основе сетевой литературы лежит безумное по своей сути желание стать Толстыми и Достоевскими, но ставшее разумным и технически достижимым ввиду открывшихся виртуальных возможностей. Каждый может представить себя если не в роли самих Достоевского и Толстого, то хотя бы в роли персонажа Достоевского Степана Трофимовича, имя которого "многими тогдашними торопившимися людьми произносилось чуть ли не наряду с именами Чаадаева, Белинского, Грановского и только что начинавшего тогда за границей Герцена".
Такая психотерапия, облегчающая графоманское существование в мире, возможна только в Сети. Без Сети неоткуда взяться такому количеству самореализующихся и самосознающих себя в качестве гениев весьма посредственных авторов. Каждый из них - это пустота, жаждущая наполнить себя божественной мудростью и талантом. Эта пустота настолько глубока, насколько глубоко каждым автором была понята и принята та литература, которую он прочел и осознал, как не присущую себе. Эта пустота, вследствие включения механизмов вожделения, должна заполниться и заполняется, но не путем создания шедевров, а путем штамповки симулакров, которые в той первоначальной среде непритязательной сетевой литературы, с которой мы сейчас имеем дело, принимаются за потенциальные шедевры, ибо каждый сетевой автор - это молодой автор, подающий надежды и, несомненно, при определенных условиях могущий их реализовать. И пусть возраст автора давно за 50, пусть он уже был отвергнут в бумажных изданиях, в Интернете он свой среди своих, молодой среди молодых, начинающий среди начинающих. Причем слава его и в сети длится не более, чем положено самому "началу". Все по Достоевскому, по пути Степана Трофимовича: "Но деятельность Степана Трофимовича окончилась почти в ту же минуту, как и началась, - так сказать, от "вихря сошедшихся обстоятельств". И что же? Не только "вихря", но даже и "обстоятельств" совсем потом не оказалось, по крайней мере в этом случае". Виртуальных удачников в лучшем случае ждет виртуальный "вихрь", не говоря уже о виртуальных "обстоятельствах".
Итак, сетевая литература - это литература самосознающих себя в качестве писателей виртуальных лиц неопределенного возраста и пола. Более того, это литература, самосознающая себя именно как симулакр вне зависимости от личных амбиций каждого отдельно пишущего индивида, и как симулакр оправдывающая себя перед лицом критически к ней настроенной общественности. В этой роли она как бы не претендует на завоевание мирового культурного пространства, но мир, создаваемый ею, разумеется, можно назвать особым культурным пространством, раскрывающимся по своим собственным жаждущим собственного становления и развития законам. Как развертывающаяся реальность она отвоевывает себе место в культурном пространстве и занимает в современном мире определенное и отнюдь не периферийное место. Она отодвинула на задний план все самиздатовские сборники, составлявшие культурный феномен эпохи перестройки. Она переплюнула литературные объединения и студии своей оперативностью, мобильностью и ежедневным, пусть самодельным и самопальным, но всеобучем. Она низвергла авторитет поэтических журналов, опирающихся на десяток-другой имен, которые при современной конкуренции группировок по вкусам не вошли бы в первые строчки рейтингов ни при каких условиях. В лучшем случае они протянут еще десять лет и останутся в учебниках как остаточные явления "неподцензурной литературы" - самого уникального явления в русской литературе 20 века.
Некоторые прогрессивные издания ("Московский вестник", "ЛГ" и др.) создали форумы и сайты для того, чтобы заманить наиболее пассионарную часть сетевых завсегдатаев, и уже публикуют попавший в раскинутые сети материал.
Самосознание современного автора как равного всем классикам индивида и проистекающий из него феномен сетевой литературы отвергают бытовавшие традиционные пути создания и утверждения литературы, но в то же время создают некую новую социокультурную реальность, которая по темпам своего развития и охвату участников превосходит все имевшиеся ранее в истории человеческой цивилизации формы культуры. Алчущая пустота современной литературы, заполняемая одним только желанием самореализации сотен тысяч авторов, обнаруживает количественное и уже в некоторых случаях качественное движение, способное зарекомендовать себя не симулакром, а собственно феноменом. Совокупная деятельность "второсортных" авторов приносит в конечном счете отнюдь не второстепенные результаты. Подобное явление наблюдалось в 19-20 веке у многих журналов и коллективных сборников, причем чем более деиндивидуализировались, сливаясь в авторский коллектив, журналисты, тем отчетливее проступало лицо издания.
Сейчас о лице сетевой литературы говорить еще рано: процесс его образования незавершен. Даже до стадии вырубленного топором лица Собакевича сетевой литературе еще развиваться и развиваться. Самосознание авторов не перерастает непосредственно в самосознание сетевой литературы. Она не сказала еще себе "я мыслю" с ударением на "Я", она еще слишком зависима от социальных и общекультурных процессов, происходящих вне ее. Но вступив на литературную арену, она уже обрекла себя на развитие, которое повлечет за собой появление замкнутости и цельности. У нее достаточно энергии, основанной на слепой вере каждого автора в собственную причастность искусству, чтобы противостоять энтропии и не только стать равной себе, но и осознать себя в этом равенстве, придя к такому же логическому (и потому мифическому ) завершению, к какому пришел некогда Абсолютный дух истории, обнаруженный Гегелем.