Аннотация: Я писала этот рассказ на творческий конкурс для поступления в литературный институт. Он был оценен достаточно высоко, но в итоге я пошла учиться на психолога. Однако, рассказ о потерянной девочке из плохой компании остался...
Кровь с дождём.
Я думала, что познала многие оттенки чувств. Я думала, жизнь не может стать ещё более странной. Я думала... уже не важно, о чём. Важно лишь одно: в этой жизни всё возможно.
Сколько себя помню, я всегда была одна. Мои родители были очень занятыми людьми, вечно работали, и на моё воспитание у них почти не оставалось времени. Мама работала весь день, папа -- всю ночь. Днём он почти всё время спал. Когда я просила внимания, он вечно говорил: "Солнышко, я очень устал, давай попозже, ладно?" Но, когда наступали выходные, папа всегда пил вместе с коллегами по работе. Мама на выходных занималась домашним хозяйством. Я чувствовала себя лишней в их жизни.
Когда я пошла в школу, жизнь не стала лучше. У меня были приятели, но так и не появилось друзей. Я бегала с толпой мальчишек и вела себя как они. Росла странным ребёнком, замкнутым и угрюмым. Когда я поднимала руку, учителя не замечали меня, вечно спрашивая других учеников. Взрослые вообще почти не обращали на меня внимания, словно я была невидимкой. Мне было очень трудно видеть, как другие мамы ласкают своих детей. Мне отчаянно не хватало внимания и заботы. Тех крох, что уделяли мне родители на выходных, было слишком мало, и мне всё время казалось, что я просто заставила их обратить на меня внимание. Я спрашивала себя, заметят ли они, если я умру. Но я нашла выход, освоив компьютер. Он не мог меня игнорировать. Я могла общаться с героями игр и реальными людьми. Через интернет я заводила знакомства и наконец почувствовала, что небезразлична хоть кому-то. Но мне по-прежнему было мало, и я чувствовала себя одинокой, отдаляясь от реальных людей из моей повседневной жизни с каждым днём.
Я полюбила гулять по ночам. Разные криминальные личности игнорировали меня, как и все вокруг, хотя я была всего лишь маленьким ребёнком. И вдруг прозвучал вопрос: "Девочка, что ты здесь делаешь?"
Я застыла, удивлённая тем, что кто-то обратился ко мне. Это был парень лет семнадцати, высокий, тощий, даже скорее костлявый. На нём была мешковатая тёмная куртка и потёртые тёмные же брюки. Чёрные волосы были гладко уложены, а на лице жили только глаза. Сначала я испугалась его, но потом удивилась, ведь он был первым за долгий срок, кто заметил меня. "Гуляю, - ответила я. - А что здесь делаешь ты?" "Тоже гуляю. Пройдёшь со мной?" И я согласилась. Мы гуляли под искусственным светом фонарей и разговаривали. Немногочисленные прохожие не замечали нас, словно мы были парой бестелесных призраков, существующих лишь друг для друга. С того дня мы стали иногда гулять вместе. Парень представился Дэном. Не знаю, было это сокращение, кличка или реальное имя. Впрочем, это даже не имеет значения.
Через полгода нашего общения Дэн предложил мне пойти с ним в место, где меня "оценят". К тому времени я доверяла ему безоговорочно и согласилась. Мне было четырнадцать лет.
Дэн привёл меня в большое и мрачное здание. Там нас уже ждал человек в чёрной рясе. "Учитель, - произнёс Дэн, поклонившись. - Эта юная девушка хочет присоединиться к нам. Я говорил вам о ней". "Она на самом деле девушка? - поинтересовался мужчина, не скрывая иронии. - Ну надо же, какая редкость". У него был сильный голос, от одного звука которого хотелось покорно трепетать в ожидании приказа.
С того момента моя жизнь состояла только из трёх цветов -- чёрного, красного и серого. На следующий же вечер я стала членом загадочного ордена. С меня взяли клятву, скреплённую кровью. В то время я боялась крови -- она казалась мне чем-то высшим, мистическим. Если кровь смешать с водой, создавалось пугающее ощущение, что она течёт слишком легко. С тех пор, как я попала в орден, из моих вен вылилось много этой субстанции густого винного цвета. Я приходила в дом ордена каждый вечер, вдыхала ароматный дым многочисленных свечей, участвовала в спиритических сеансах и развивала свой дар... оказывается я и подобные мне умели влиять на сознание других людей. Нам была дана власть. И сильнее всех был наш Учитель. Мы все были лишь его послушными марионетками. Тому, кто попадал в орден, уже не могла прийти в голову мысль уйти. Учитель называл меня жестокой -- я стала такой. Назвал молчаливой -- и я соответствовала этому образу. Он лепил из нас что хотел, и никто не мог сопротивляться его силе. Он говорил, что мы -- избранные, учил, как пользоваться нашим даром, как влиять на простых людей. Я обманывала учителей, и они ставили мне высшие оценки. Родители же совсем перестали меня замечать, и однажды я просто ушла в орден навсегда. Я не вернулась ни в школу, ни домой. Теперь в этом мрачном здании протекала вся моя жизнь. Орден стал и школой, и домом. Да, мне было там плохо, но, во всяком случае, на меня обращали внимание.
Наша сила росла, если мы находились в состоянии стресса. И Учитель знал, как обеспечить нам такое состояние. Нас истязали, бросали в тёмные клетки на пару дней, сажали в бочки с насекомыми или крысами. Мы участвовали в странных ритуалах. Я привыкла к страху и боли. Но некоторые не выдерживали -- сходили с ума. По мере того, как росла моя сила, меня становилось всё труднее чем-то напугать, я стала бесстрашной, я не боялась больше ни боли, ни крови. Тогда Учитель нашёл другой метод. Он заставил меня влюбиться в одного из старших адептов. Да, он мог даже это, и ему хватило силы воздействовать на другого носителя дара. А парень, которому Учитель "подарил" меня, просто играл со мной. Он был довольно жесток. Однажды днём мы с ним гуляли по набережной и заметили мальчика лет пяти или семи. Он стоял на краю моста, приподнявшись на перилах и глядя на воду. Его родителей не было рядом, за ним никто не смотрел... я вспомнила себя.
-Это не носитель дара, - сказал мой... возлюбленный. - Давай убьём его.
-Зачем? - спросила я, не желая причинять боли тому, кто был похож на меня -- ребёнок был в опасности на мосту, а родителей не было видно...
Мой спутник просто пожал плечами, и... я почувствовала, что он начал давить на сознание малыша.
-Давай поиграем? Я попытаюсь его убить, ты -- спасти?
-Не надо! Пожалуйста!
Но этот ненормальный только рассмеялся и усилил давление. Я попыталась помешать, заранее зная, что проиграю -- старший адепт был сильнее. Бедный ребёнок схватился за голову. Через пять минут жестокой борьбы он перевалился через перила и упал. Если бы мы стояли ближе, я могла бы попробовать добежать и остановить его, но мы были далеко, и я ничего не смогла сделать. Я бы хотела возненавидеть адепта, но Учитель заставил меня его любить, и я даже не могла его осуждать. Ведь он был избранным, для которого обычные люди -- всего лишь игрушки. Так я оправдала его перед собой и продолжила слепо и глупо любить, но теперь я как никогда мечтала о силе, чтобы избавиться от навязанного мне чувства и в ответ навязать свою волю адептам, Учителю, всем!
Со временем я выходила в город всё реже и реже, а мой мучитель продолжал проверять прочность наложенных Учителем пут. И они оказались очень крепкими. Я хотела возненавидеть адепта, а продолжала любить... продолжала подчиняться приказам. Я получала болезненное удовольствие, когда он был рядом, словно стала наркоманкой. Он мог бить меня, унижать при свидетелях, насиловать -- мне было всё равно, пока он был рядом. Самое трудное начиналось, когда он избегал меня, чтобы посмотреть, как я отреагирую. Я ненавидела свою слабость. Я билась в клетке собственного сознания, в клетке наложенных Учителем ограничений и запретов, в клетке своей неправильной привязанности к мужчине, для которого я была всего лишь очередной подаренной Учителем игрушкой. Да, я становилась сильнее, училась слышать мысли и воздействовать на людей, но я по-прежнему была слишком слаба, чтобы разбить свою клетку. Я сидела на узкой кровати в своей маленькой келье и пыталась не плакать, чувствуя приближение своего мучителя и уже предугадывая, что он будет делать со мной на этот раз. Я знала, что сейчас он войдёт, и опять я буду смотреть на него влюблёнными глазами, не в силах ничего предпринять. А Учитель говорил, что так всем будет лучше. А я всё чаще видела в смерти единственный путь к спасению. Но Учитель отнял у меня решимость прервать свою жизнь.
Ещё ужаснее было, когда мой... хозяин давал поиграть со мной своим друзьям. И я не могла отказать ему, делала всё, что они говорили. И его самодовольная улыбка была моей единственной и самой желанной наградой. Когда он уходил, я начинала вновь осознавать своё положение, но не плакала -- смирилась. Я покорно шла навстречу каждый раз, когда он шёл ко мне, захотев поиграть. Я смирилась, и моя сила перестала расти. И тогда Учитель сказал, что пришла пора последней инициации, после которой я сама стану старшим адептом. Возможно, это освободило бы меня от рабства, но я не радовалась -- слишком велик был страх, что я не пройду инициацию или что всё останется по-прежнему, и новый статус ничего не изменит.
Одним дождливым вечером я, Учитель и несколько старших адептов отправились в лес, к месту инициации на старом и давно заброшенном кладбище. Кое-где ещё можно было различить в дождливой мгле полуразрушенные памятники. Кто-то из адептов завязал мне рот; потом меня подвели к стоящему между могилами столбу и привязали. Холодные капли вместо слёз текли по щекам, жёсткая верёвка сжимала руки. Без лишних слов Учитель приблизился ко мне, и запястий коснулось лезвие ножа. Сначала он вскрыл мне вены на правой руке, потом -- на левой. Я почувствовала, как по рукам вниз течёт горячая кровь, смешиваясь с дождём, ощутила её запах и отрешённо подумала: "Он хочет убить меня?" О смерти я давно мечтала...
Зрение затуманивалось, я уже почти ничего не видела, не слышала шелеста капель и только чувствовала, как по телу бежит кровь с дождём. Я приготовилась умереть и услышала тихое: "Не бойся". Чьё-то тёплое дыхание согрело левую щёку. С трудом я разлепила намокшие ресницы. Тёмная стремительная фигура метнулась к одному из крайних адептов и пронзила его сердце кинжалом. Потом она метнула оружие в горло другому. Остальные во главе с Учителем бросились бежать. Странная тень пренебрегла ими. Она вытащила кинжал из трупа и направилась ко мне. Влажная земля под первым трупом быстро темнела, покрываясь кровью. Женщина, а это оказалась женщина, но очень странная, посмотрела мне в глаза, прошептала: "Не бойся". Её голос был едва различим для меня сквозь шорох дождя. Блестящее кровью лезвие перерезало мои путы, и я упала на руки своей нежданной спасительнице. Она обняла меня бережно, нежно... как мама, когда я ещё была совсем маленькой. Я почувствовала её тепло, а потом мир исчез. Наверное, я умерла.
Я умерла. И я родилась снова. Сначала я была орлицей, парящей среди облаков. С младенчества родители заботились обо мне и кормили сырым мясом. Однажды я сумела взлететь сама и почувствовала ветер в крыльях, потом научилась убивать. Мне очень нравился вкус свежего сырого мяса, я с наслаждением рвала добычу клювом. Я нашла себе пару, самца, с которым вывела первых птенцов. Всю жизнь мы летали крыло к крылу, гордо глядя на этот мир с высоты. Потом настала моя очередь делиться мясом со своими птенцами, оберегать и заботиться о них. И это тоже было чудесно. Я была сильной и свободной, никто не был мне страшен, и я не знала, что такое неволя, пока однажды не попалась в силки людей. В неволе я закончила свои дни, не познав больше счастья быть свободной.
Но у меня была и другая жизнь. Я родилась волчицей, беспечным щенком играла с братьями и сёстрами. Из шести нас выжило только двое. В свою первую зиму я присоединилась к большой стае, и мне нравилось с ними. Мне нравилось загонять добычу вместе с товарищами, преследовать бегущих зайцев и оленей, ловя запахи леса, чувствовать вкус крови на языке. В свободное время мы играли друг с другом и с щенками. Естественно, я тоже стала матерью, поскольку мне повезло родиться сильной волчицей. Я вылизывала своих щенков, заботилась о них, следила, чтобы они не слишком много дрались. Но потом они выросли и сами стали сильными волками. Я выносила и родила следующий помёт. Щенки, охота и стая наполняли мою жизнь смыслом, наши песни и запахи леса украшали её, но однажды пришли люди и устроили облаву... Мы побежали кто куда. С трудом мне удалось убежать, но потом я много ночей бродила по лесу и звала, звала свою стаю, и не могла поверить, что осталась одна... Потом я, конечно, прибилась к другой стае, но это была другая стая и другая территория...
В следующей жизни я стала львицей. Вместе со своими сёстрами я охотилась, играла и растила котят, вместе с ними обсуждала нашего ленивого самца. Я с удовольствием нянчила не только своих, но и чужих львят, любила отдыхать с подругами в тени редких деревьев саванны.
Потом были ещё жизни, но во всех я была сильной, смелой и... свободной. Я знала наслаждение и знала боль, знала счастье и горе. Но я всегда оставалась собой -- первозданной, дикой и гордой.
И вот -- новая жизнь. Запахи... они оглушили меня. Я лежала на чём-то холодном -- наверное, на земле. Почему-то очень громко шелестели деревья...
Я открыла глаза. В неожиданно ярком свете неполной луны выделялись силуэты полуразрушенных памятников. Один запах внезапно привлёк моё внимание. Я принюхалась и повернула голову. Она сидела рядом, та женщина, что спасла меня. Я почти инстинктивно поползла к ней. Она одним движением оказалась рядом и обняла, запустив сильные пальцы мне в волосы. И тихо попросила: "Расскажи". И я рассказывала ей о всех жизнях, о том, что знала и видела в них, и я была счастлива, пока не вспомнила свою жизнь человека. Я рассказала ей всё -- как меня игнорировали родители, учителя -- весь мир, кроме тех, кто обладал таким же странным даром, что и я. Но мои собратья по дару мучили меня, и я не могла сказать, что лучше -- полное равнодушие или такое "внимание". Когда я закончила исповедь, решила в свою очередь задать вопрос, но услышала ответ раньше, чем успела это сделать. "Я почуяла твою кровь", - сказала женщина. Потом она отстранилась и протянула мне ножны с клинком. "Ты убьёшь быстро. И милосердно. Я верю в тебя", - сказала она. Я приняла оружие и поднялась. Я плохо помнила, как меня вели на это кладбище, но я чувствовала запах людей и запах города. И я пошла назад, в орден.
Я давно научилась скрываться от людских глаз. Я нашла этот тёмный, мрачный дом, только теперь он не казался мне зловещим. Я знала пароль и легко прошла внутрь, игнорируя окружающих меня людей в чёрном. В нос ударил запах свечей, людей и крови. И среди этой мешанины я пыталась найти лишь одного человека. Я вспомнила, что когда-то могла читать мысли, но оказалось, что дар теперь работает немного иначе. Я пошла по тому пути, который проделывала сотни раз, и дошла до двери моего мучителя. Она была закрыта. Я приникла к дверной щели и принюхалась. Я помнила, как должен пахнуть человек. Я обнажила висящий на поясе кинжал и вонзила его в дерево, вырезая замок. Не знаю, из чего была сделана дверь, но моё оружие резало её.
Он спал на широкой кровати, которую мне хотелось искромсать вместе с её владельцем. Точнее, он спал до того, как я вошла. Когда я открыла дверь, он проснулся, присел на постели и теперь смотрел на меня полубезумными глазами, в которых плескались недоверие и страх. Я улыбнулась. Спокойно подошла к кровати, залезла на неё и подползла к нему вплотную, так, чтобы чувствовать его дыхание. Он пах запахом добычи, в его запахе был страх. Я тихо спросила: "Скажи, ты знаешь, каково это, быть игрушкой?" Он молчал, и только зрачок расширился ещё сильнее. Я хотела отомстить ему, хотела причинить боль, хоть немного сравнимую с той, что причинил мне он, но в памяти всплыли слова: "Я верю в тебя". Слова, которых мне никто и никогда не говорил. Неужели я сумею обмануть доверие той, что впервые сказала их мне? И я придвинулась ещё ближе к своей жертве, чуть приблизила его голову к себе одной рукой, намёком на поцелуй коснулась его губ своими. Второй рукой, сжимавшей кинжал, я пронзила ему спинной мозг, ударив сзади в шею. Потом я бережно опустила тело на кровать и слизнула свежую кровь с острия, вновь почувствовав этот пленительный вкус и ощутив сладкий запах смерти. Я уже привыкла к тому, что чья-то смерть необходима для моей жизни и жизней тех, кто мне дорог, и для меня убийство стало приятной повседневностью. Немного подышав кровью, я тихо вышла, прикрыв искалеченную дверь.
Учителя в доме не оказалось. И только это его спасло. Я вышла обратно в ночь. Асфальт был слегка влажным. На улице витал лёгкий аромат дождя, очистивший мой разум от воспоминаний об удушающем дыме свечей и свежей крови. Итак, я убила человека. Он это заслужил, наверное. И всё равно мне было немного неприятно, как будто, убив, я сама приблизилась к нему. Как хорошо, что моя спасительница попросила меня быть милосердной. Только сейчас я поняла, что месть всего лишь приблизила бы меня к тем, кого я наконец-то могла ненавидеть. Да, я была свободна. Свободна от клятв, от чувств, ограничений. Как орлица в высоком небе...
Я шла по городу, сопоставляя карту запахов с видом тех мест, где была раньше. Я думала. Я не могла понять, что же произошло со мной. Вряд ли это была та самая инициация, которую планировал Учитель.
Что-то в окружающем пейзаже привлекло моё внимание. Я огляделась и сначала не смогла понять, куда попала. Место казалось знакомым. Не сразу, но я поняла, что когда-то жила здесь. Да, вот тот двор, где я качалась на качелях. Их уже сломали... Вон та улочка вдоль дома, где я столкнулась с Дэном. Я уверенно пошла к своему подъезду. Подъехала машина, насторожив своим шумом и ослепив светом фар. Послышались тяжёлые мужские шаги. Я всё ещё помнила, как стать невидимой для не обладающего даром человека и спокойно стояла, пытаясь разглядеть его. Он подошёл ближе. Открыл дверь нужного мне подъезда. Я спокойно вошла за ним. Он не заметил. Он пошёл к лифтам, а я решила подняться пешком. Я бежала очень быстро, но почти бесшумно, как бегают настоящие хищники. Бегут так, чтобы не вспугнуть добычу.
У двери моей квартиры стоял всё тот же мужчина, звеня связкой ключей. "Отец с матерью переехали?" - удивилась я. Я спокойно вошла за мужчиной в квартиру. Он по-прежнему не замечал меня. И только теперь я осознала -- это был мой отец! Но как он постарел! Ошеломлённая, я стояла посреди коридора, и мужчина чуть на наткнулся на меня. Я поспешно отступила к стене и принюхалась, закрывая глаза. Я помнила, как пахнут мужчины и как пахнут женщины. В нашей квартире было много запахов. Дерево и свежий лак -- новая мебель? Одеколон и запах мужчины -- отец. Из спальни тонкий запах женщины, с кухни, куда направился отец, веет целым букетом ароматов разной еды. Но что за запах доносится из моей комнаты вместе с запахом свежей мебели? Я осторожно прошла в комнату, где когда-то жила. Да, новая, непривычная мебель, другие занавески на окнах, на полу появился ковёр. В этой комнате очень много игрушек... как у меня, когда я была совсем маленькой. Да, теперь я вспоминаю, как меня любили, когда я была совсем-совсем маленькой, и как ко мне охладели родительские чувства со временем. Из угла веет запахом человека. Я иду туда и склоняюсь над кроватью. В ней спит девочка лет трёх. Она совсем не такая, как я. Надеюсь, моего дара в ней тоже нет. Какое-то время я завороженно рассматриваю сестру. Сестра -- такое незнакомое и приятное мне слово. Не выдерживая, я касаюсь рукой её мягких волос. Она улыбается во сне. Но нужна ли ей такая сестра, как я?
По коридору идёт отец. Я отхожу от кровати сестры и стою в углу, как безмолвный призрак. Может, так и есть? Может, я просто привидение, неупокоенный дух несчастной девушки, погибшей на безымянном кладбище? Нет. Слишком хорошо я чувствую себя и окружающий мир, слишком тонко различаю запахи и звуки, я ощущаю, как бьётся горячее живое сердце.
Отец стоит некоторое время, привыкая к темноте, потом подходит к кровати моей сестрёнки и долго смотрит на неё, но я различаю выражение его лица и глаз и понимаю, что он видит не её. Мне хочется позвать его, подойти, обнять. Но не слишком ли поздно? Ведь я даже не сразу его узнала. Я оставляю отца с сестрой и иду в спальню родителей, хочу увидеть мою мать. В коридоре горит свет. Контраст между освещённым коридором и тёмными комнатами мне не нравится. Я захожу в спальню и замираю у стены. Откуда-то тянет запахом цветов. Кажется, так должны пахнуть розы, но я не вижу вазы на прикроватных тумбочках и комоде. Осторожно я иду на запах, подхожу к дверце большого шкафа и отодвигаю её. Когда мои глаза окончательно привыкают к темноте, я вижу большую фотографию в красивой рамке, и перед ней серый платок, на котором лежат две чёрные розы и две красные. Цветы совсем свежие. А на портрете я с трудом узнаю себя. Здесь мне семь или восемь лет, я не могу точно вспомнить. Может, даже и девять. Родители похоронили меня, но продолжали обо мне помнить. Но тогда почему они не обращали на меня внимания столько лет? В комнату заходит отец, и я хочу спросить его об этом, но внезапно сама понимаю причину. Кто-то использовал дар для того, чтобы родители забыли меня. Кто-то сделал меня призраком в мире людей. Кто-то забрал у меня детство и саму жизнь. И я знала, кто мог это сделать. Мои кулаки сжались, ногти до боли вонзились в ладони. Рядом отец шумно укладывается спать. Я возвращаюсь в комнату сестры. Свет в коридоре уже выключен, поэтому нет контраста между темнотой и светом. Я подхожу к кровати и шепчу: "Я буду присматривать за тобой. Расти хорошей". Я хочу ещё раз дотронуться до неё, но почему-то не решаюсь этого сделать. В прихожей стало очень темно, но я сумела найти ключи. Я прислушалась. Кажется, отец уже уснул. Я вышла, не забыв закрыть дверь. В руке зажаты ключи от квартиры. С тоской вспоминаю, как выкинула такие ключи несколько лет назад, уходя в орден. Мама, папа, простите, что я ушла от вас. Если бы я знала... что бы изменилось? Я прекрасно понимала, как силён мой бывший наставник и его старшие адепты. И всё равно, простите, что ненавидела вас за ваше равнодушие столько лет. Я просто не знала. Я ненавидела, а вы любили. Простите...
Я медленно спускалась по лестнице, сжимая рукоять кинжала. Была ли я единственной, насильно отлучённой от родителей? Вряд ли. Только мне повезло чуть-чуть больше, чем другим. Месть местью, но я знала, что подобное не должно повториться больше ни с кем. И для этого мало просто убить Учителя -- нужно сделать это так, чтобы больше никому не пришло в голову заняться тем же самым. Но главным оставался вопрос: "Зачем?" Зачем ему всё это понадобилось? Ради чего я и другие были лишены самого важного -- родительской любви? Я не убью Учителя, пока не узнаю ответы.
Я вышла на улицу. Опять моросил лёгкий дождик. Отчего-то очень захотелось перерезать себе вены. Уснуть и снова проснуться в другом теле, чтобы вся эта жизнь оказалась всего лишь ночным кошмаром. Почему я не родилась орлом или волком? Для чего я -- человек? Или я уже не человек?
Я почуяла её, когда она была совсем близко. Моя спасительница подошла незаметно, и дождь заглушил шаги. Я обернулась, отстегнула ножны с кинжалом и молча протянула ей. Она приняла оружие, взглянула на небо и задумчиво проговорила:
-Должно быть, до полудня будет моросить.
Я не ответила, и через пару секунд она продолжила:
-Ты хочешь убить того, кого звала Учителем, но его сейчас нет в городе. Ты поговорила с родителями?
Я не стала спрашивать, откуда она знает, к кому я ходила. Я отрицательно покачала головой и произнесла:
-Учитель или его адепты зомбировали всех, кто окружал меня. Неужели они настолько сильны?
-Они просто заставили твой дар работать так, как нужно было им. Ты пойдёшь со мной? Тебе надо будет где-то жить, пока момент для убийства не будет идеальным.
-Мне больше ничего не остаётся.
-Ты -- разумный хищник, и выживешь где угодно. Но, если пойдёшь со мной, тебе лучше не возвращаться сюда, - она указала на дом.
-Почему?
-Когда меняешься сильно, пути назад нет. И лучше сразу сжечь все мосты. Пока изменения обратимы, и у тебя есть выбор -- пойти со мной или остаться с людьми. Если пойдёшь со мной, пути назад не будет.
-Я могу подумать? - тихо спросила я.
-Несколько месяцев у тебя есть. Быть такой, как я, сложно, но и человеком быть непросто. Особенно если ты -- не такая, как все, - я чувствовала, что для неё это не просто слова. Когда-то она сама изменилась, а теперь предлагала мне.
-А... кем я стану, если пойду с Вами?
-Ты знаешь ответ. Ты видела возможные варианты, - она снова протянула мне кинжал. - Это пригодится тебе. Думай. Через пару недель я вернусь.
И она, оставив мне оружие, исчезла в предрассветном мраке. А я... достала ключ и пошла обратно -- домой. Неслышно я открыла и закрыла дверь, прошла в комнату сестры и легла на ковёр. Я была мокрой, но мне было всё равно. Кажется, впервые за долгие годы я улыбалась, когда засыпала.
Наутро меня разбудил звук будильника. Невидимкой я наблюдала, как просыпается, позёвывая, сестра, как в комнату заходит мать. Мне так хотелось сбросить свою маскировку и показаться ей, но я ещё не приняла решение. Зачем восставать из мёртвых, чтобы снова уйти? Хотелось есть. Я подошла к зеркалу, наблюдая в отражении, как мама помогает сестре одеваться.
Как сильно я изменилась с тех пор, как ушла из дома! Узнают ли меня родители? Я сама себя не узнавала. Волосы спутаны после сна на ковре. Щёки запали, заострились скулы. Такими вырастали большинство воспитанников ордена. Нас не очень хорошо кормили. Да и вообще, трудно поправиться, когда постоянно испытываешь стресс. Механически я взяла в руки расчёску, пытаясь привести голову в порядок. Потом мать стала искать её, и я осторожно положила расчёску на место. Голоса моей семьи доносились словно из другого мира. Пока мама расчёсывала сестру, я сходила на кухню и ограбила холодильник. В этой комнате ничего не изменилось со времён моего детства. Те же старые механические часы, долго передававшиеся из поколения в поколение, висели над дверью. Тот же стол и те же занавески, ворох искусственных цветов в стеклянной вазе. Когда я поела, в комнату вошла сонная мама и поставила на плиту воду под кашу быстрого приготовления. Моя сестрёнка заняла место за столом напротив окна, где раньше любила сидеть я, и начала ныть. Она не хотела идти в садик. Мама начала утешать и уговаривать её. Я невольно улыбнулась. К сестрёнке родители относились гораздо внимательнее, чем ко мне, видимо, боялись повторения той же истории. Меня обычно просто заставляли делать то, что надо. Сестра с мамой болтали, а я стояла у стены и размышляла, что будет, если я сброшу маскировку. Наверное, после естественного шока мама и папа обрадуются мне. А потом? Я очень плохо училась и перестала посещать школу в неполные четырнадцать. Сейчас мне почти восемнадцать, а я даже считаю плохо. У меня нет никаких документов. Что я буду делать?
Конечно, способ наверняка найдётся. Я смогу выучиться, получить работу. Но это будет лет в двадцать пять -- тридцать, не раньше, слишком велико моё отставание от сверстников. Можно обманывать преподавателей с помощью дара, чтобы ставили мне высокие баллы, но зачем?
Мама отвозила сестру в садик на машине. Я решила найти её и посмотреть, как она будет заниматься. Возможно, мне показалось, но её слова были чем-то большим, чем простым капризом.
Странно, но спать мне не хотелось, хотя вряд ли мне удалось отдохнуть больше трёх часов. Разумеется, я не могла угнаться за маминой машиной, но сестру отвезли в тот же садик, в который когда-то ходила я. Он был в нескольких кварталах от нашего дома. Я бежала, вдыхая утренний воздух, радуясь проглядывающему сквозь облака солнцу, лавируя между ранними прохожими. Я осматривалась, словно была здесь в первый раз, как провинциалка, впервые попавшая в город, с интересом вглядывалась в многочисленные окна высотных зданий и рассматривала рекламные вывески. Запахи машин, людей, булочек и кофе, запах древесины из мебельного магазина -- их было так много, что теперь они составляли отдельную вселенную. Я шла, вспоминая и сопоставляя воспоминания с тем, что ощущала сейчас. А вот и здание детского садика... какое маленькое. А ведь когда-то давно я считала его очень большим. Смешно вспоминать и интересно оценивать, как всё меняется, когда вырастаешь. В садике звучал детский гомон и строгие голоса воспитателей. Я скользила по этому миру беспечных детей и серьёзных взрослых, удивляясь и открывая заново простую человеческую жизнь. Дети играли, ругались, дрались, занимались. И я поняла, почему сестрёнке тут плохо. Не знаю, по какой причине, но другие дети постоянно дразнили её. Она была достаточно умной, чтобы ей завидовали, и слишком робкой, чтобы ответить. Её почему-то считали странной, хотя я не нашла у неё дара или иных отклонений. Наверное, такая травля -- естественный процесс, заложенный в людях генетически. Я не хотела, чтобы самое родное для меня существо всю жизнь было объектом гонений. Наконец-то с помощью дара я могла сделать хоть что-то хорошее -- помочь ей. Несколько дней мне придётся незаметно касаться её сознания, чтобы изменить ситуацию. Но потом всю жизнь окружающие будут только восхищаться её умом, и мало у кого повернётся язык сказать про неё плохое слово.
Во второй половине дня приехал отец и забрал сестру домой, а я пошла в город. Поела, зайдя на кухню одного ресторана. Мне было немного жаль поваров, но, в конце концов, в нашем мире многое делают машины, так что сильного ущерба я им не причинила. Потом я наблюдала за немногочисленными посетителями заведения, слушая их разговоры о чувствах и делах, о странных, понятных только им приколах. Я пыталась вспомнить, как это -- быть обычным человеком, но не могла. С самого детства надо мной проклятьем висел дар, обрекая на одиночество. Пальцы сами сжались, когда я вспомнила, кому обязана такой жизнью.
Через некоторое время я ещё раз обокрала поваров, стащив у них кусок мяса. Оно было сырым. Вечером я вернулась домой. Улеглась, свернувшись клубком на коврике в комнате сестры.
Я наблюдала за своей семьёй несколько дней, ежедневно выходила в город и, слушая людей, чувствовала, что не сумею стать такой же, как они. Я устала быть не такой, как все. Мне нужно было место, где я стала бы... обычной. Но такой же, как все, я была только в ордене. А люди загоняли себя в самодельные клетки из принципов и обязанностей, они становились заложниками своей жажды стабильности. Я вспоминала свою жизнь орлицы. Когда люди посадили меня в вольер, мне не нужно было заботиться о пропитании и безопасности птенцов, но эти "удобства" не стоили высокого полёта. Мне слишком понравились жизни вольных диких зверей, чтобы снова становиться человеком.
Я жила призраком, с тоской и нежностью наблюдая за сестрой и родителями, которые меняли цветы перед моим портретом каждые два дня. Мама приносила две красных розы, папа -- две чёрных.
Однажды вечером, когда я возвращалась домой, мимо меня прошёл Дэн. Я замерла и чудом осталась незамеченной одарённым. Он шёл вместе с мальчиком лет тринадцати с очень решительным и злым лицом. Сердце сжалось, пронзённое сотней острых игл. Мальчика вели на заклание -- в орден. Смутно вспомнилось, что на посвящении обязательно присутствует Учитель. Криво ухмыльнувшись, я коснулась рукояти кинжала.
Вечернее небо снова было затянуто облаками. Подходящая ночь, чтобы привести ещё одного наивного глупца с даром к присяге.
Я не пошла через парадный вход. Сбив кинжалом замок на решётке одного из окон первого этажа, я проникла в келью младшего адепта. Здесь ничего не изменилось за эти несколько дней. Те же мрачные стены, узкая кровать, запах свечей, людей и крови. Очень медленно я вышла из пустой комнаты и двинулась по коридору туда, откуда доносилось заунывное пение, когда-то казавшееся мне зловещим. Запах свечей немного давил на меня. Последний поворот, и я пришла в большой полутёмный зал. Коленопреклонённые фигуры в бесформенных тёмных одеждах стояли по периметру отмеченной свечами звезды. Вдоль стен бледными тенями застыли младшие адепты. В центре фигуры стоял тот самый мальчик со злым и решительным лицом и твёрдо повторял клятву, ту же, которую когда-то в другой жизни принесла и я. Учитель подошёл к пареньку с ритуальным ножом в руке, чтобы закрепить клятву болью и кровью. Мальчик бестрепетно протянул обнажённую левую руку запястьем вверх. Меня тошнило, и я почувствовала, что больше не могу смотреть на этот театр.
Выступив из тени, я подошла к Учителю. Мальчик сначала даже не повернул головы в мою сторону, считая всего лишь ещё одним участником ритуала, Учитель стоял ко мне спиной, а остальные не знали, как реагировать. Я подошла к Учителю и резким ударом сбила его с ног, перевернула на спину и впервые увидела его лицо. Он оказался синеглазым шатеном лет сорока или пятидесяти, лицо покрывала двухдневная щетина. Оно было обезображено заячьей губой, один глаз оказался несколько больше другого. Он едва слышно выругался, узнав меня.
-Для чего? - в бешенстве спросила я, обнажая кинжал. - Для чего всё это было? За что ты так с нами?
Он кривовато улыбнулся и произнёс:
-Если я отвечу, что ты сможешь понять, глупая девчонка?
-А ты попробуй. Объясни.
-Зачем? - спросил он.
Вопрос ввёл меня в ступор. Рука мужчины взметнулась, он хотел проткнуть меня ритуальным ножом, но не успел. Кто-то с силой откинул меня в сторону, и я упала в опасной близости от свечей. Адепты в страхе отступили к стенам, слишком испуганные, чтобы попытаться убежать или помочь своему Учителю. Мальчик растерял всю свою решительность и смотрел на меня полными страха глазами на побелевшем лице. Учитель по-прежнему лежал на полу. Руку с ножом прижала к полу женщина, спасшая меня во время инициации.
-Скажи, - говорила она тихо, но голос был слышен во всём зале, - а мне ты ответишь? Для чего ты обманывал этих детей?
И он ответил. Он говорил быстро, со злостью, словно зная, что ни я, ни она не позволим ему остаться в живых. Он говорил что-то о гонениях, которым подвергались его товарищи; о жестоком правительстве другой страны, на которое не было управы. Я понимала не всё, но общая картина была печальной: из нас просто хотели сделать орудия мести людям, не сделавшим ничего плохого лично нам. Для этого нас заставляли верить в свою избранность, убеждали в том, что мы имеем право распоряжаться жизнями других людей, лишённых дара, в нас воспитывали жестокость и ненависть к обычным людям. И всё ради того, чтобы мы без колебаний убивали тех, кого укажет Учитель. Он давал нам ровно столько силы, чтобы удерживать контроль. Мы были всего лишь марионетками в руках одержимого местью безумца. Я хотела высказать ему всё, что думаю. Что он отнял у меня и других детство ради далёкой нам цели, что он сволочь, каких мало, что он заслуживает самой жестокой смерти. Но та, что спасла меня, произнесла всего лишь одно слово:
-Порченый.
Это слово было приговором. Порченый. Недостойный жить. Неправильный экземпляр, подлежащий уничтожению. Бракованный человек...
Женщина занесла над Учителем руку и одним нечеловечески сильным ударом пробила ему грудную клетку, резким движением вырвала сердце и посмотрела умирающему в глаза. Потом она с презрением отшвырнула сердце порченого человека прочь, сбив несколько свечей. Пламя лизнуло паркет...
-Идём, - сказала она мне, поднимаясь.
Я послушно встала и пошла следом за ней, не обращая внимания на оживших и забегавших в панике людей, пытающихся потушить начинающийся пожар. Пахло кровью. Тяжёлые капли одна за одной падали с пальцев моей спасительницы. Мы шли по коридору, которым я пришла в этот зал. Из него тянуло свежестью и дождём. Я принюхалась.
-Там ливень, - подтвердила моё предположение эта странная женщина.
Мы дошли до кельи. Действительно, за окном хлестали упругие нити дождя. Моя спутница перепрыгнула через подоконник, оставив на нём кровавый след. Чуть наклонив голову, она смотрела на меня, а я смотрела на неё, на её окровавленную руку. По изящной кисти текла кровь с дождём, и с тонких пальцев быстро срывались тёмные капли.
-Идём, - снова позвала она, и я тоже перепрыгнула через подоконник.
Я мгновенно промокла насквозь, одежда облепила тело, холодная вода заставляла ёжиться и вжимать голову в плечи в поисках тепла. Мы пошли прочь от дома ордена. Что бы ни ждало меня впереди, я больше никогда не вернусь сюда. Я шла, обхватив себя руками и пытаясь согреться, шлёпая по лужам промокшими ногами, а вот моей спутнице в её странной одежде дождь не мешал. Казалось, она вообще идёт в каком-то другом мире, где нет этого холодного ливня и мрачной ночи, или они случаются настолько часто, что к ним привыкаешь.
-Постойте, - попросила я. - Я должна кое-что сделать.
С этими словами я свернула в сторону моего дома. Моя спутница, ничего не спросив, направилась следом. Я пошла быстрее, мечтая о тепле и сухости подъезда. Вот и дом... я быстро открыла дверь ключом и пропустила мою спасительницу. Кто она? Зачем помогла мне? Я обязательно узнаю это, но вряд ли что-то сможет повлиять на моё решение.
-Ты возвращаешься к людям? - тихо спросила она.
-Нет. Но я должна кое-что сделать, - ответила я и стала подниматься вверх по лестнице. - Каждые два дня они меняют цветы у моего портрета. Они чувствуют себя виноватыми, хотя виноват был только Учитель, отнявший нас друг у друга. Если я просто уйду... они не простят себя никогда.
-И что ты собираешься делать?
-Не знаю. Но что-то должно быть сделано.
Мы подошли к двери моей квартиры. Так странно. Только теперь, живя там как призрак, я сумела понять, что здесь был мой дом.
-Вам лучше остаться. Меня не заметят, - сказала я.
Моя спутница пожала плечами и ушла обратно на лестничную площадку.
Я прошла в квартиру. Несмотря на подъём по лестнице, с меня всё ещё лило ручьём. В детской папа и сестра во что-то играли. Я улыбнулась: теперь у неё всё будет хорошо. Осталось сделать так, чтобы и родителям было хорошо, но каким образом?
Словно во внезапном озарении, я открыла ящик стола сестры и достала оттуда лист бумаги. Сестрёнка любила рисовать, у неё было много таких листочков. "Мы называли её солнышком и не замечали, пока солнышко не закатилось", - так однажды мама сказала отцу. Я пишу размашисто и быстро, потом беру лист и иду к родителям в спальню, открываю полку, с которой веет запахом роз. Сегодня их как раз будут менять. Я оставляю записку рядом со своим портретом. Я заметила, что они никогда не называют сестру солнышком.
На листе я написала: "Я простила вас. И вы меня простите. Хорошо воспитайте сестрёнку. Ваше солнце". Снизу я пририсовала солнышко и трёх человечков -- маму, папу и ребёнка между ними. Они держались за руки. Такой детский, но такой многозначительный рисунок...
Тихо я ухожу из квартиры, оставляя ключи в прихожей. Кричу в комнату отцу: "дверь открыта!" - и иду на лестницу. Захожу за поворот, слышу его шаги, недоумевающее "Хм-м...".
Этажом ниже на лестничном пролёте меня ждёт моя новая... сестра? Молча она спускается вниз, и я иду за ней. Когда мы вышли из подъезда, дождь уже заканчивался. Такие ливни редко длятся долго. Мы идём прочь. Подозреваю, что не только прочь от моего бывшего дома, но и вообще из города.
-Ты могла бы остаться с ними. Почему ты решила измениться до конца? - спрашивает спутница.
-Я не хочу быть... одарённой. Лучше быть совсем другой, - я пытаюсь описать ситуацию так, как вижу её сама. - Меня давно нет, меня считают мёртвой. Зачем воскресать спустя столько лет, когда они счастливы втроём? Пусть живут так. Им будет легче... без меня.
Какое-то время мы молчим. Потом я осмеливаюсь спросить:
-Зачем Вы спасли меня тогда, во время инициации?
-А ты поступила бы по-другому? Я видела нескольких мужчин, пытающих юную девушку, почти ребёнка. Разве я должна была пройти мимо?
Я с болью подумала, что многие люди, возможно, так бы и сделали. И я была бы в их числе. Да, я поступила бы по-другому -- просто прошла мимо.
Я задумчиво смотрела, как в окнах зажигается и гаснет свет. Наконец, я решилась задать ещё один вопрос:
-Вы ведь тоже... изменились?
-Да. Я прошла сложный путь, чтобы обрести подобие свободы.
-Вас тоже заставили сделать это жизненные обстоятельства?
-Можно сказать и так. Предпосылок, как и у тебя, было много, но всё решила любовь.
-Вы расскажите мне?
-Это не стоит рассказа. Любовь ушла. А я осталась.
И снова мы замолчали. Я пыталась проникнуть в смысл этих коротких слов, за которыми, возможно, скрывалась трагедия жизни.
В молчании мы шли несколько часов, улица сменяла улицу, а я не решалась даже узнать о цели нашего путешествия. Вокруг становилось всё меньше людей, и уже не нужно было использовать дар, чтобы скрыться.
-Мы скоро придём, - сказала моя проводница.
-Куда?
-Домой. Тебе ещё будет больно. Обязательно будет. Меняться очень трудно, и жить потом тоже не легче. Но дождь смывает любую боль.
-Дождь?
-Однажды любимый сказал мне: дождь -- это слёзы, которыми небо омывает наши раны, оплакивая грехи.
-И смывая кровь, - добавила я, вспомнив, как с её пальцев стекали багровые капли.
-С кровью немного другая легенда. Ты со временем поймёшь, я верю.
Она не обманула меня. Она никогда не обманывала. Изменения действительно были очень тяжёлыми, мой мир рассыпался на куски и мучительно собирался снова. Иногда в пасмурные дни я забиралась на крыши домов и долго сидела там. Я плакала, выпуская всю накопившуюся за годы в ордене боль. Плакала, скорбя о потерянном детстве. Я плакала, а по щекам текли слёзы с дождём...