Белоус Олег : другие произведения.

Когда на Земле стало тесно

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.51*22  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мастерградцы узнают, что они не единственные "попаданцы" из 21 века в конец семнадцатого. На севере Американского континента возникает колоссального размера государство других попаданцев, основанное индейцами навахо, нетерпимых и агрессивных, настроенных на месть белым за страдания предков. Мир должен измениться, так, как этого желает Мастерград или его заокеанские оппоненты. Продолжение "Попаданцы в стране царя Петра" (4 том) Полная версия: https://www.litres.ru/oleg-belous-17810940/kogda-na-zemle-stalo-tesno/

Глава 1

  Капитан Томас Харди, командовавший флагманом британского флота в злосчастной битве в Английском канале (проливе Ла-Манш) почтительно поклонился сидящему в изящном кожаном кресле Первому Лорду Адмиралтейства. Не отводя твердого взгляда упрямых серых глаз от лица вельможи, горделиво выпрямился и стал ждать пока вельможа изволить заговорить. Несколько секунд тот мрачно рассматривал офицера, в лучах закатного солнца кровавыми точками горели бриллианты, которыми был обшит роскошный придворный мундир. Прикрытые кружевным обшлагом пальцы одного из высших чиновников Британии машинально пригладили тонкие щегольские усики. Наконец разлепив сложенные в жесткую складку губы, он желчно поинтересовался:
  
  - Ну и что еще вы можете мне рассказать кроме того, что франки вместе с moskovit чертовски ловко надрали вам задницу? И где черт возьми пока еще, - он голосом выделил слова 'пока еще', - адмирал Рук?
  
  Первый Лорд начинал морскую службу капитаном фрегата в Вест-Индии и при случае не чурался выражаться совершенно не куртуазно.
  
  - Он погиб, сэр, - почтительно произнес капитан и провел ладонью по сизообритому лицу.
  
  Вельможа несколько мгновений осмысливал сказанное. Приличествующее случаю время немного помолчали. Потом криво усмехнулся:
  
  - Ну что-же старый пьяница спас свою шею от знакомства с веревкой палача... Как это случилось?
  
  - Ядро ударило его в грудь, сэр.
  
  Несколько мгновений со все возрастающей яростью Лорд смотрел в обветренное, все еще хранящее тропический загар лицо моряка. Вскочив с кресла, прошелся по кабинету к окну и назад к столу. Расставив короткие ноги, остановился напротив капитана, быстро завертел за спиной пальцами и поглядел снизу вверх на надоедливого посетителя:
  
  - Гром и молния! Кто ответит за поражение? Берега королевства остались без защиты Royal Navy! Капитан, вы хоть знаете во сколько казне обошлось его строительство? Да там одного железа столько, сколько вся Британия производит за целый год! Королева и Парламент желают знать, кто виноват в потере паровых судов и всех броненосцев!
  
  - Без поражений не бывает побед, - покачал головой капитан, - зато теперь мы знаем, как бороться с Mastergrad. Их орудия почти бессильны против брони, реальную опасность представляют только летающие корабли, особенно большой.
  
  Лорд нахмурился и капризно изогнул губы.
  
  - Sirrah (братец), не слишком ли большую цену мы заплатили за это?
  
  От панибратского обращения щеки капитана покраснели, но ответил все так же твердо:
  
  - Бой показал, что мы должны спрятать орудия за щитами от снарядов, - капитан достал из-за обшлага камзола свиток. Попросив взглядом разрешения и получив его, развернул бумагу на столе. Вельможа немного поколебался, затем склонился над изображением. Капитан ткнул жестким пальцем в рисунок, - Вот - две закрытые со всех сторон башни для размещения орудий, смещаем их ближе к центру корпуса. Паровых машин поставить вдвое... втрое больше, обеспечить скорость как у кораблей Mastergrad! Мачты долой, оставить только воронье гнездо (наблюдательный пост в виде открытой бочки, закреплённой над марсовой площадкой фок-мачты парусного судна, где размещался человек). Набор корпуса - железный, как и броня. Двойной борт, пространство между бортами заполнить углем. Все подчинить живучести и огневой мощи! И самое главное, придумать способы защиты от летающих судов.
  
  Наследственная элита Британии, корни значительной части которой уходили к началу нашей эры, не держалась за страну, не даром англичане говорят this country (эта страна). В отношении Родины они обычно проявляют сдержанность, называя ее подчеркнуто нейтрально и отстраненно. Государства приходят и уходят, а цель элиты: Владычество над миром остается. Если для этого придется 'слить' Англию, то так тому и быть. На этот случай есть план 'Б'. Главное выиграть схватку, которую они, пока еще есть ресурсы, колонии для размещения производств и золото, не считали проигранной. Несколько мгновений в кабинете стояла полная тишина, потом Первый Лорд Адмиралтейства негромко спросил:
  
  - У вас есть еще предложения?
  
  - Да, сэр!
  
  - Хорошо, подадите их моему секретарю, - Лорд махнул рукой с ухоженными пальцами давая знать, что посетитель свободен, блеснуло множество колец.
  
  В знак согласия капитан молча склонил голову и повернулся к двери.
  
  - Напомните, капитан, как вас зовут, - остановил посетителя вельможа. Тот повернулся назад:
  
  - Томас Харди, сэр!
  
  - Я запомню...
  
  Первый Лорд Адмиралтейства откинулся в кресле и сложил пальцы перед грудью домиком, на массивном столе из красного дерева, сплошь украшенном резьбой с изображением вписанных в круг геральдических роз остался лежать чертеж. Через несколько мгновений неприметная дверь в кабинете открылась и оттуда появилось двое роскошно одетых людей, совокупно имеющих влияние в Британии едва ли не больше, чем сама королева Анна Стюарт: Лорд-казначей и лорд-председатель его Величества Почтеннейшего Тайного Совета.
  
  - Прошу, - хозяин кабинета гостеприимно указал на кресла.
  
   Когда высокие гости уселись, Лорд-Казначей, тряхнув огромным париком, склонился над чертежом.
  
  - В предложениях этого капитана есть смысл? Или мы опять выбросим деньги на ветер как при постройки броненосцев? Джентльмены, казна пуста и весомых поступлений в ближайшее время не предвидится! -Несколько секунд он молча рассматривал рисунок, потом губы вельможи искривились в саркастической усмешке.
  
  - Вы, как всегда, Лорд-казначей заботитесь только о наполнении казны, - желчным голосом произнес первый среди моряков королевства, потом положив руки на стол продолжил, - Пока еще нет полной ясности по ходу боя, но судя по имеющимся сведениям, броненосцы показали себя замечательно а деревянные линкоры неотвратимо устарели, так что раскошеливаться придется.
  
  - А что по предложениям этого Томаса... кажется Харди?
  
  - Они кажутся вполне разумными, но необходимо рассмотреть их подробнее, после этого и примем решение.
  
  - Полагаете его стоит забрать с собой в заокеанские колонии?
  
  Первый лорд откинулся назад, руки вновь сложились в домик перед грудью.
  
  - Нам предстоит еще много работы, чтобы наверстать разрыв в технике, валлиец имеет опыт войны с русскими варварами и исчадиями Mastergrad, он не глуп и может быть полезен...
  
  По сравнению с Францией и Испанией, Англия невелика, но как написал один придворный поэт, кораблями она обнимает мир, да так что у мира только косточки трещат. Полтора века, со славных времен Дрейка, Кавендиша и гибели Непобедимой Армады, Англия неуклонно двигалась к господству на морях, закаляя флот в непрерывных битвах с испанцами, португальцами, французами, голландцами, датчанами... И вот наступили времена, когда завоеванное трудами, кровью, грабежом и банальным пиратством морское могущество оказалось под угрозой. Англичане с давних пор славились как хорошо сознающие собственные интересы и выгоды и умеющие идти к цели несмотря ни на что. Случались и неудачи, как с той же Францией два с половиной века назад, но успехов все же было намного больше. Англия еще за несколько лет до начала войны за испанское наследство считалась первой морской державой, что приносило господство на океанах и богатства. Никто из собравшихся в кабинете, не хотел и думать об отступлении. Драться до конца, желательно врагов!
  
  - Сэр, - обратился Первый Лорд к Лорду-председателю его Величества Почтеннейшего Тайного Совета, - Когда вы уплываете в колонии?
  
  - Завтра в ливерпульском порту меня ждет бриг 'Dragon'.
  
  - Сэр, а как продвигаются наши дела с захватившими наши колонии в Америке краснокожими?
  
  - Пока никак, но я не теряю надежды, такие разные пришельцы из будущего не могут не начать враждовать и тогда краснокожим понадобятся союзники.
  
  - А стоит ли вести с ними переговоры? - с горячностью в голосе произнес Лорд-казначей и бросил неприязненный взгляд на высокого и худого старика с огромным белоснежным париком на голове: Лорда-председателя его Величества Почтеннейшего Тайного Совета. История взаимной неприязни двух высших сановников королевства была долгой и истоки ее, по слухам, таились в их молодости, когда они конкурировали за сердце одной и той же юной красавицы. В результате она погибла что на долгие десятилетия сделала Лордов врагами, - О краснокожих ходят самые чудовищные слухи! Говорят, что они даже людей едят, особенно христианских младенцев!
  
  - Чушь! Меньше слушайте болтовню простонародья! - неожиданно громким голосом произнес обычно спокойный Лорд-председатель его Величества Почтеннейшего Тайного Совета. Видимо даже его железные нервы не выдержали проверки последними поражениями, - К тому же у нас нет другого выбора. Если мы не найдем сильных союзников, то и про нас скажут: погиб ты народ Хамоса!
  
  - Не знал, что вы такой знаток библии... - колко произнес Лорд-казначей, - поэтому вам поручили связаться с главой папистов?
  
  - Джентльмены, не стоит сорится! - с нажимом произнес Первый Лорд Адмиралтейства, - все мы в одной лодке и если не хотим исчезнуть как народ Хамоса, - Он слегка наклонил голову в сторону Лорда-председателя его Величества Почтеннейшего Тайного Совета, - как справедливо сказал сэр Ридели, должны придерживаться разработанного нами плана и если для этого необходимо пойти в услужение к самому дьяволу, я сделаю это, разрази меня гром!!!
  
  Лорд-казначей пожевал сухими и тонкими губами и нехотя буркнул:
  
  - Согласен...
  
  
***
  На перекрестке, откуда совсем недалеко до порта Золотой Рог, автомобиль подъехал к дощатому тротуару и остановился. Распахнув дверь, Александр выбрался наружу и протянул руку тревожно глядящей на него жене. Она ответила благодарным взглядом и, опершись на локоть, последовала за мужем. Сегодня, 1 июля 1706 года по Владивостоку молнией разнеслись вести, что прибыла очередная экспедиция из далекого Петрограда. Публика: молодые, старые, парочками под руку шествуют по тротуарам. Люди разодеты в льняные и шерстяные одежды производства местных мануфактур: ткацкой и швейных, лишь половина одета на казачий манер, остальные в легкие порты и разноцветные рубашки по попаданской моде. Лица все больше русские, лишь изредка в толпе мелькнет раскосое лицо. Разрешение на пребывание на русском Дальнем востоке Губернатор: генерал Орлов, давал крайне неохотно и то это большей частью были корейцы, им доверяли больше, чем китайцам. После сокрушительного поражения цинской державы и покупки корейцами русского оружия, они освободились от зависимости от Китая и поддерживали оживленные торговые связи с Россией и Мастерградом. Александр захлопнул дверь, взяв раскрасневшуюся жену под ручку, чинно направился по дороге к морю.
  
  Если закрыть глаза, кажется, будто вокруг раскинулся Петроград. В воздухе такой-же йодистый запах моря, смоляной аромат печных труб смешивается с вонью лошадиного навоза. Вдали грохочут по деревянной мостовой колеса пролетки, заполошно кричат рассекающие над морем небо чайки. Порывы ветра доносят шум и суету близкой гавани. Но стоит открыть глаза и морок развеивается. Здесь, в раскинувшемся на берегу Золотого Рога Владивостоке: восточных воротах в Россию, все иное.
  Дорога убегает вниз, к порту. Вдоль широких, строили исходя из возможности двухрядного движения в каждую сторону и покрытых досками улиц - высокие, двух-трехэтажные дома из лиственниц, построенные без единого гвоздя. Городская верхушка: купцы, промышленники, чиновники и казачья старшина предпочитали селится поближе к морю, где свежий ветер облегчал летнюю жару. Новенькие фасады зданий все еще источают смолу и в жаркий день кажется, что идешь по тайге. Вдоль дощатых тротуаров - столбы фонарей, в отличие от Петрограда освещавшегося электричеством, они все еще масляные, зато по верху тянется пока еще негустая сеть телефонных проводов. Электроэнергию городу давала протекавшая совсем недалеко от городских стен Первая речка. В жару она мелела так, что курица легко перейдет, но перегородившая ее плотина создавала даже летом бурный поток, крутивший мельничные жернова и дававший электроэнергию, почти всю уходившую на нужды нарождающейся промышленности города.
  
  Нет, ничего похожего на суетную столицу Российской Империи Петра Первого, ну разве что портом....
  На досках пристани вповалку лежат белоснежные горы тюков, мешков и бочек, бунты пиленного леса. В гавани кораблей все еще немного, в основном русские, но среди них была прибавка. Гордо развевались бело-сине-красные флаги с золотым двуглавым орлом посередине на мачтах прибывших утром двух новых клиперов в сопровождении парового корвета из далекого Петрограда. Им предстоит остаться на Дальнем Востоке до следующего лета и заняться перевозкой колонистов в далекую Северную Америку. Русской Аляске и Калифорнии быть, и никто их в будущем даже не подумает продавать. Солидно попыхивая дымком, движутся длинные 'руки' паровых портовых кранов, подхватив крюком поднимали и переносили на берег оббитые железом контейнеры. Рядом трудолюбивыми муравьями снуют с корабля на пристань и обратно грузчики, тяжело нагруженные подводы вперемешку с грузовыми машинами арендованными у мастерградцев или московского производства - паровые собранные из поставляемых Мастерградом комплектов, отъезжают в сторону, на их место немедленно встают новые, пустые. Чайки, то с криком взлетали ввысь в безоблачное и глубокое тихоокеанское небо, то падали почти до темно-синей поверхности залива Золотой Рог. Рядом с русскими стягами бьются, трепещут флаги над диковинных обводов кораблями бывшего вассального китайцам государства Чосон. Купцы привезли дары Кореи, чтобы потом, нагрузившись железными изделиями, оружием и дарами дальневосточной земли вернуться домой.
  
  Узнав наместника Мастерграда, встречные раскланивались и шли дальше. Нравы в городе царили самые патриархальные, экая невидаль встретить Петелина, тут и сам генерал Орлов хаживал вот так запросто!
  
  Проходившая мимо купчиха Васильева, относилась к категории безвозрастных женщин, которым равно можно дать и тридцать и сорок лет и отличалась решительным и стервозным характером. С возрастом, прирастая весом, болячками и семейными хлопотами такие становятся и вовсе кошмарными отродьями, приобретая ядовитый язык без костей. При этом считают себя образцами нравственности, на этом основании имеющими право выискивать малейшую 'соринку' в глазу у соседки. В молодости будущая купчиха не отличалась привлекательностью, но благодаря богатому отцу и большому приданому сумела выгодно выйти замуж за супруга, на десять лет старше, которого держала в ежовых рукавицах. По лицу женщины скользнула любезная улыбка. О подтянутом мастерградце по городу ходили удивительные и героические легенды: что тот страшно отомстил убившему первую жену врагу, что сам воин преизрядный и приятелем приходится самому Государю! Это делало его весьма привлекательным в глазах лучшей половины владивостокцев.
  
  - Здравствуй батюшка, - громким пронзительным голосом произнесла купчиха и торопливо склонила голову, Петелин с Катериной остановились, - бог в помощь, господин подполковник, на корабли заморские пришел полюбоваться?
  
  Остановившийся Петелин с недоумением посмотрел в льстивые глаза вздорной бабы, - что ей от него надо?
  
  - Здравствуй и ты купчиха. В порту я по службе, а тебе какая нужда во мне? Надо что поди?
  Холодный взгляд женщины пренебрежительно скользнул по Катерине. Ладонь девушки в руке Петелина едва заметно дрогнула.
  
  - Люди сказывают что на неделе ты господин подполковник ассамблею проводишь? Лучших людей города собираешь, как бы и мне с супружником Иваном Борисовичем, приглашение получить? - льстиво произнесла купчиха, как ей казалось незаметно для мужчины бросив змеиный взгляд на его спутницу.
  
  - Хорошо, - Петелин направился дальше, по пути посмотрел на жену. Катерина явно нервничала, губы огорченно поджаты, еле заметные складки идут от расширенных от гнева ноздрей к уголкам губ.
  
   Александр наклонился к изящному ушку.
  
  - Случилось что Катюша?
  
  Девушка сглотнула невольный ком в горле.
  
  - Это змея со своими кумушками слова поносные про меня разносит. Думаешь всем по нраву что ты взял в жены бывшую ключницу? Безродная из рабынь прыгнула тебе в постель! А ты видел как смотрела на меня? Словно аспид! А тут прибежала, пригласи на ассамблею! Змея подколодная!
  
  Мужчина поджал губы, от гнева глаза потемнели:
  
  - Не слушай сплетни глупых куриц. Мать Владимира Святого, тоже из ключниц и ничего, стал властителем и крестителем Руси.
  
  - Нешто правда? - девушка искоса глянула на мужа и горестно поджала губы.
  
  - Правда, правда, дома тебе в книге покажу, если князю Святославу было не зазорно, то мне и тем более не зазорно взять такую красавицу как ты в жены!
  
  - Спасибо, - прошептала девушка, приглаживая непослушную седую прядь за ухом, - жаль что на улице нельзя вас поцеловать, вы такой славный!
  
  Петелин улыбнулся жене, пальцы ободряюще сжались на тонком девичьем запястье, он оглянулся вслед купчихе ...
  
  - Будет ей приглашение, - он повысил голос, - навсегда запомнит как про мою жену слухи распускать!
  Пройдя мимо здания, куда уходили толстые жгуты кабелей - телефонной станции, они вышли на пристань. Телефон был дорогим удовольствием, но жутко статусным. Если его нет в доме, то как ты можешь причислять себя к лучшим людям города? Первыми оценившие преимущество новинки городские кумушки проели плешь мужьям требованием, чтобы те провели в дом телефон.
  
  В порту, казалось, собрался весь Владивосток - прибытие очередного каравана из Петрограда - большое событие для сонного городка на окраине империи. И посмотреть и себя показать. Оставив супругу скучать на пристани, Петелин перебрался мимо отдавшего честь часового по узким сходням на корабль. На борту клипера 'Стремительный' капитан уже ждал старый знакомый.
  
  - Здравствуй Иван Петрович, здравствуй старый чертяка! - обнял старого моряка из мастреградцев Петелин, - как добрался. Как дела?
  
  - Дела, как юла...
  
  - Это как это?
  
  -То белая полоса, то черная, но в целом нормально!
  
  - Все шутишь?
  
  - Атож, вот мой рапорт, - протягивая тонкую папку Губернатору, подмигнул капитан и вслед за папкой протянул пакет, опечатанный знакомыми печатями администрации Мастерграда.
  
  - Это то, что я думаю? - вскинул изумленный взгляд на морщинистое лицо капитана Петелин, тот в ответ, улыбаясь, кивнул. Год тому назад, летом 1705 года, Александр отправил в Мастерград рапорт с описанием боя с паровым кораблем навахо, способным превратить сорокакилограммовым снарядом борт любого судна в решето и предложением о строительстве бронированных кораблей, способных закрепить превосходство попаданцев в океанах. Тогда рапорт затерялся в администрации города и вот наконец ответ!
  
  Торопливо разорвав пакет, Петелин вчитался в ровные строки напечатанного на электрической печатной машинке производства Мастерграда письма.
  
  На ваш исходящий от 25.07.1705 года, сообщаем, что военный совет рассмотрел ваш рапорт и сообщаем вам решение совета:
  
  - принято решение о строительстве не менее двух броненосных крейсеров, с последующей передачей одного из них в город Владивосток в состав тихоокеанской эскадры;
  
  - на третий квартал 1705 года в Собрание депутатов Мастерграда направлено предложение о выделении соответствующих финансовых ресурсов для строительства крейсеров и реконструкции петроградской верфи и оружейного завода.
  
  Петелин оторвал ошеломленный взгляд от письма и посмотрел в улыбающееся лицо капитана.
  
  - Угадай, - произнес тот, - кто будущий командир крейсера, который будет базироваться у тебя?
  
  - Петрович, - вскинул брови Петелин и удивленно уставился на собеседника. Несколько мгновений смотрел в лицо моряка, потом ахнул, - ты что ли?
  
  Капитан неторопливо вытащил из кармана плотной парусиновой куртки трубочку, раскурил, тонкая струйка ароматного дыма, сносимая ветром с моря, терялась среди голубых просторов неба.
  
  - Атож, - насмешливо сощурился моряк, - и семью перевезу к тебе!
  
  - Скоро наш будешь! - обрадованно произнес Петелин. Мужчины обменялись друг с другом крепким рукопожатием а Александр вновь уткнулся в письмо.
  
  Дальше на двух страницах в спокойном официальном тоне сообщалось о реконструкции военного производства и характеристиках, согласно заданию, броненосных крейсеров.
  
  - Планировались реконструкция пушечного токарно-сверлильного станка орудийного участка оружейного завода - установка более длинной станины, пригодной для производства морских орудий с длиной ствола до 6858 мм. по образцу знаменитого 152-мм орудия Канэ и изготовление длинного шлифовального станка для шлифовки направляющих длинных станин.
  
  Строительство кораблей: длинной 100,2 метра, при ширине 11,3 метров и осадке 7,67 метра, с водоизмещением почти 7 килотонн. Две паровые машины двойного расширения общей проектной мощностью 8000 л. с. позволят развить скорость до 15 узлов. Бронирование: кованные плиты от 200 до 400 мм. прикроют борт по всей ватерлинии - бронепояс и броневую палубу с броневыми скосами чуть выше верхней кромки главного броневого пояса. Дополнительно защитят корабли расположенные вдоль бортов угольные ямы. Восемь морских 152-мм орудий с длиной канала ствола 35 калибров, установят в бронированных башнях. В целях борьбы с живой силой противника и лодками на крейсер - установка 37-мм. пятиствольных орудий на основе системы Готчкисса, но усовершенствованных: с большей начальной скоростью снаряда, эффективной дальностью стрельбы до 1200 м, с электрическим приводом блока стволов, автоматической подачей снарядов и водяным охлаждением стволов. Письмо заканчивалось уведомлением:
  
  О закладке крейсеров и о направлении корабля в состав тихоокеанской эскадры вы будете оповещены дополнительно.
  
  Глава города С. Маклаков.
  
  - Вот так, - произнес Петелин, аккуратно сложил письмо и спрятал в карман. Мечтательный взгляд прошелся по панораме бухты Золотой Рог, переходящей в искрящуюся сине-зеленую водную гладь океана. Воображение нарисовало серую громаду крейсера, внушительно поводящую морскими 152-мм орудиями. Да... это сила! С таким кораблем он берется пустить на дно любой флот! На лице вспыхнула хищная улыбка, глаза блеснули азартом.
  
  - Делайте вашу игру, джентльмены и краснокожие...
  
  Купчиха Васильева так и не дождалась от Губернатора приглашения на ассамблею, а пока она, запершись в доме, оплакивала обидную неудачу, на купца свалилась новая напасть. Губернатор отказал в аренде грузовиков и продаже мастерградских товаров. Это уже было не отказ в приглашении, это грозило полным разорением. Васильев был подкаблучник, но не дурак. Сложив два и два он пришел к выводу о виновнике гнева Петелина и впервые в жизни вышел из подчинения властной жены. Вечером испуганные слуги слышали со второго этажа крик великий и брань, что-то с грохотом падало на пол. Солнце окончательно спряталось за горизонтом, когда купец пулей вылетел из двери и, оглушительно хлопнув ею, удалился к себе. Доверенная служанка, на следующее утро вызванная в светелку, в которой заперлась хозяйка, потом по секрету рассказала подружкам, что купчиха впервые в жизни обзавелась роскошным фиолетовым фингалом под правым глазом. В тот же день купец приказал запрягать лошадей и направился к генералу Орлову, который слыл приятелем Петелина. Умолить! Верный слуга я твой! Дура баба, язык без костей. Я ей ужо язык укорочу! Помоги, батюшка, снять опалу мастерградца...
  
***
  2 августа, в вечерний час руководство направленной на Алеутские острова экспедиции: губернатор Петелин, капитан клипера 'Стремительный' и полуполковник казак со старообрядческой, окладистой бородой и недобрым взглядом цыганских глаз: Василий Кошелев, ужинали. Еда на деревянном столе самая простая, почти такая же как у простых матросов и будущих колонистов. В жаркой, словно баня, богато отделанной ореховым деревом кают-компании не верилось, что на палубе меньше десяти градусов тепла и ветер, пронизывающий насквозь даже сквозь плотную парусиновую куртку. Что поделаешь... север, вот и климат субарктический даже летом.
  
  Пронзительный звонок телефона заставил Петелина вздрогнуть и бросить взволнованный взгляд на капитана, долгое путешествие и однообразие пейзажа за бортом успело надоесть хуже горькой редьки:
  
  - Неужели дошли?
  
  - Сейчас узнаем, - старательно сдерживая азартный блеск глаз ответил капитан: Иван Петрович. Сняв трубку, заговорил с вахтенным офицером.
  
  Александр повернул голову и вгляделся в квадратное окошечко, почти не слушая разговор. Море медленно падало вниз, в пучину, потом бирюзовые со снежными барашками волны шипя, поднимались к серому небу и, вновь с тяжелым плеском рушились. Скрипели перегородки, заваливался низенький потолок.
  
  - Ну что господа-товарищи! - сверкнул глазами капитан и азартно потер руки, - поздравляю вас, дошли! Марсовой видит берег!
  
  Петелин сорвался с места. Скинув с вешалки и, на ходу накинув на плечи куртку, застегнул пуговицы. За ним топали сапогами сотрапезники. Море встретило свежим ветром. День стекал к исходу. Еще немного и покрасневший диск солнца коснется бирюзы океана. За кормой белели паруса второго корабля экспедиции: барка 'Труженик'. Разорванные облака стремительно неслись в вышине. Прилетели чайки, с криками закружились над высокими мачтами, падая до самой палубы. Птицы - верный признак: земля поблизости.
  
  Петелин, твердо ступая по доскам палубы, подошел к леерам, бинокль приблизил далекую тучу на горизонте. Рывком приблизились высокие заснеженные горы, упирающиеся в хмурое небо, за каменистым побережьем покрытые зеленью лугов склоны.
  
  - Что это? - не опуская бинокль бросил в сторону капитана Петелин.
  
  - По расчетам штурмана это остров Атту.
  
  - Это хорошо, здесь прошлым летом поставили факторию купцы из Петропавловска-Камчатского. Успеем высадится? Здесь есть прекрасная бухта!
  
  - Нет, опасно, - ответил капитан, отчего Петелин опустил бинокль и наклонился к собеседнику, - Почему?
  
   - Буря идет, - кивнул в сторону юго-запада рукой капитан, - да и воды незнакомые, опасно, ночью можно напороться на камни.
  
  Петелин повернулся, корабли настигало, быстро приближаясь, серое облако.
  
   По судам боцмана засвистали аврал - все наверх! Крепили паруса, заводили штормовые якоря.
  
   Туча закрыла полнеба, стремительно потемнело. Ветер налетел всею силой: рвал снасти, со скрипом гнул мачты, полетели сорванные с вантов подштанники. Тревожно засвистало в снастях, защелкали вымпелы. Судорожно цеплялись за канаты и ванты матросы на реях. Пенные волны заплескались о борта, море из бирюзового стало серым, холодным. Перекрикивая вой нарастающей бури топали ногами капитаны, матерно 'ободряли' подчиненных боцмана.
  
  Ночь прошла тяжело, беззвездное небо в клочья рвали вспышки яростные молний, падавших кругом корабля в гребни волн, грохот грома заглушал вой ветра и жалобный скрип мачт. Петелин, в парусиновой куртке с надвинутым капюшоном, вцепясь в поручни, стоял на то вздымающейся, то падающей корме. Словно рыба, выкинутая на сушу, оглушенный, ослепленный. Под утро ушел в свою каюту хоть немного вздремнуть. Предавшись воле Божьей лежал возле тонкой деревянной стены, в которую всю ночь шумно дубасили волны. Под утро буря утихла, хотя небо все еще хмурилось, а седые, стремительно бегущие к берегу волны, ощутимо качали судно, он задремал, пока его не разбудил бой корабельного колокола.
  
  К берегам острова эскадра приблизилась когда над палубой один за другим пронеслись три коротких удара в судовой колокол (полдень). Когда горы, сверкающие в утренних лучах вечными снегами и зелень лугов побережья стали хорошо видны невооруженным взглядом, навстречу выплыла флотилия долбленных однодеревок с вооруженными туземцами в плетеных из коры шляпах. Не смея близко приближаться к белопарусным гигантам, каждый в сотни раз больше их примитивных лодок, остановились в некотором отдалении и начали угрожающе кричать и замахиваться в сторону русских короткими оперенными дротиками, всячески демонстрируя что запрещают приближаться к берегу. Корабли бросили якоря. Знатоков алеутского языка среди экипажей и колонистов не было, но в Петропавловске-Камчатском взяли на борт нескольких камчадалов, ранее плававших на русских судах к берегам алеутских островов, они и попытались объяснится с местными жителями с помощью жестов и тех немногих слов туземцев, которые знали. Постепенно выяснилась причина агрессивности аборигенов. Причина оказалась банальной и вечной: бабы. Должно быть не выдержав воздержания, устроившиеся на зимовку артельщики обошлись самым хамским образом с несколькими алеутками а если говорить точнее изнасиловали, чем нарушили предписание камчатских властей: 'Никаких обид, утеснений и озлоблений не чинить, съестных и харчевых припасов или чего самовольно грабежом и разбоем не брать и не отнимать, ссор и драк от себя не чинить и тем в сумление тамошних народов не производить под наижесточайшим штрафом и телесным наказанием'. Реакция алеутов, в общем то довольно мирного народа, была вполне предсказуемой, на следующую ночь они напали на факторию, нескольких человек убили и сожгли, что смогли. Разозленные артельщики в ответ казнили семерых взятых ранее заложников. Тогда алеуты атаковали новый лагерь уже большим отрядом, разыгрался настоящий бой. С большим трудом и с применением огнестрельного оружия удалось отбиться, но стало ясно, что удержаться на острове не получится. Артель вернулась в Петропавловск-Камчатский с неполным составом и с трюмами едва на четверть заполненными шкурами каланов. К чести артельщиков, не замешанных в непотребствах, необходимо сказать что по прибытии на Камчатку они подали жалобу на остальных за их бесчинства над алеутами.
  
  С продовольствием и с самым главным: питьевой водой на кораблях экспедиции было неплохо: холодильники ломились от замороженных запасов продуктов, кладовые от круп, макаронных изделий, муки и консервов, а запасов питьевой воды хватало на две недели пути. К тому-же главный мотив, узнать, как дела в фактории, исчез, поэтому на военном совете единогласно проголосовали, на остров не ходить. Время лечит, а торговля и ласковое обращение поможет залечить душевные раны туземцев от действий камчадалов. Решили идти как и первоначально намеривались, к Кадьяку. Словно истосковавшийся по воле и расправившие крылья птицы, корабли помчались с попутным ветром на восток. Через четверо суток, прошедших без всяких приключений, на горизонте возникла цель экспедиции: заросшие зеленью, упирающиеся в нависшие над землей тучи горы острова Кадьяк. Долгий путь от Владивостока успешно подошел к концу.
  
  Корабли экспедиции подошли к берегу на юго-западе острова, в ста метрах дальше волны безостановочно штурмовали безлюдный галечный пляж. Подойти ближе не позволяли глубины. Небольшой залив, прикрытый от ветров с юга островом Ниэр, показался Алексею удачным местом для строительства первой русской крепости и гавани в Америке. Один за другим белоснежные громады парусов опустились, с победным плеском разбрызгивая соленые капли воды в море вонзились якоря а еще через десяток минут первые лодки с вооруженными солдатами в мастерградской броне поплыли к берегу. Дальше местность круто шла вверх - начинался поросший скупыми субарктическими лугами из злаков и разнотравья склон господствующий над окружающей местностью горы. За несколько метров до земли пассажиры лодок почувствовали сильный толчок, днище задело за каменистое дно. Разбрызгивая воду солдаты посыпались в кипящий прибой, несколько шагов, черт, зачерпнули в сапоги! С матом первыми выбрались на галечный пляж американского берега. Распоряжался подтянутый сержант небольшого роста с раскосыми глазами которого друзья в неслужебное время звали просто: Алексей. Два отделения он направил занять позиции у подножия горы вокруг пляжа. Три автоматчика в сопровождении отделения с винтовками и радиста отправились на вершину горы. Там планировалось создать укрепленный наблюдательный пункт с которого можно контролировать окрестности. Приданный усиленному отделению тепловизор, из времен до Переноса, гарантировал что никто даже ночью не подберется незамеченным.
  
  Через час череда паровых, с ДВС типа болиндер, весельных лодок и катеров непрерывно доставляла людей и грузы на берег. Начало темнеть, красный закат в пол неба, не светя, мрачно угасал. В ста метрах от береговой линии возник компактный лагерь. За рядами колючей проволоки, охраняемой парными патрулями, поднялись белоснежные палатки на пять сотен человек. Тарахтение движка электростанции далеко разносилось вдоль берега, краснели яркие искорки костров, у них собрались усталые за долгий и трудный день солдаты и колонисты с семьями. Дым смешивался с аппетитными запахами, доносившимися от полевых кухонь, когда окончательно стемнело по окрестностям зарыскали световые пятна прожекторов, вырывая из темноты то склон горы, то шарахающуюся от света ночную птицу. Даже легендарное умение индейцев подкрадываться не поможет скрытно подобраться к лагерю пришельцев.
  
  На следующий день после торопливого завтрака Петелин высадился на американский берег. Солнце грело спину, свежий ветер с гор охлаждал разгоряченное лицо. Два минитрактора с ковшами негромко тарахтели: рыли ров вокруг лагеря. Вынутую землю выбрасывали внутрь, для вала. Внутри, между палаток белеют несколько срубов, по окружности лагеря уже стоят защищенные железными щитами вышки часовых. Вокруг в грубых комбинезонах плотники и подсобники, с шутками, прибаутками и матерком, суетятся. Работа кипит.
  
  Этим же утром появились местные эскимосы. Они долго не решались подойти поближе к пришельцам и лишь к обеду состоялась встреча. Одаренные стальными ножами (металл поразил простодушных дикарей до глубины души) они удалились и появились на следующее утро вместе с вождями. За это время последние припасы переправили на берег: строительные материалы - цемент, готовые срубы (на Кадьяке леса мало) черепица, стекла для окон и теплиц, гвозди, съестные припасы и запасы семян, скот, несколько автомобилей и тракторов с газогенераторами, десяток биореакторов, электрогенераторы и многое другое, необходимое для налаживания нормальной жизни. Колонисты должны были развевать огородничество, в том числе оранжерейное и животноводство, морское рыболовство и промысел морского зверя, прежде всего для продажи шкур каланов на рынке необъятного Китая, где они ценились буквально на вес золота, торговлю с аборигенами и превратить остров в центр русской колонизации севера Американского континента. В перспективе планировалось разведение в заливах с узким горлом стеллеровых коров (млекопитающее отряда сирен, весом до пяти тонн.) для добычи деликатесного мяса.
  
  Переговоры с вождями вел лично Петелин. Две группы людей, одна - в мастерградских костюмах, другая в диковинных аборигенных нарядах встретились в глубине залива, где узкая, но очень холодная, пока еще безымянная речка впадала в море. Эскимосы показались ему весьма смышлеными и искусными в морском деле. Почему бы не привлечь их к рыбной ловле и добыче морского зверя для России и Мастерграда и тем самым не привязать прочными узами материальной заинтересованности? Для этого необходима постепенность и отсутствие насилия. Если удастся подрядить аборигенов на добычу бобров, это позволит сэкономить немало сил. Эскимосам показали русское оружие и образцы товаров. Гром-палки, из нее пришельцы шутя пробивали ствол дерева с ногу взрослого человека толщиной на расстоянии, на которое не долетят стрелы даже самого сильного стрелка, внушил им боязливое удивление, а когда казаки продемонстрировали как одним взмахом сабли срубают немалой толщины ветку, а нож не тупится об дерева, вожди оценили преимущества оружия из стали над используемыми ими костяными и каменными копьями, стрелами и булавами. Пылкое желание обладать такими же саблями и ножами охватило их. Благосклонно были приняты и другие русские товары: железные и чугунные изделия: котелки, пилы, иголки и многие другие. Из металлов эскимосы имели знакомство только с медью, используя ее для украшений, но и ее было мало, изделия доставляли из глубин континента. В отличие от аборигенов живущие там народы успели овладеть искусством плавки. При виде всевозможных тканей владивостокской выделки, в том числе сукна и войлока, каменные лица аборигенов утратили обычную выдержку. Они щупали их заскорузлыми пальцами, смотрели сквозь них на солнце, всячески демонстрируя заинтересованность. В тканях они явно испытывали дефицит.
  
   В результате переговоров договорились о выкупе земли на 10 км. вокруг гавани за одиннадцать, по числу вождей, стальных сабель и взаимной торговле. Дополнительно колонисты обязались помогать в отражении набегов воинственного народа колоши, проживающего на континенте и немало досаждавшего местным эскимосам. Это было вовсе не опереточное воинство - воевать колоши умели и дрались отчаянно. К тому же многие из них были в панцирях - хотя и деревянных, но достаточно прочных, так что стрелы с копьями не брали их вообще.
  
  Еще через день, небольшая эскадра подняла паруса и вышла из залива, оставив у берега несколько катеров, равно пригодных для рыбной ловли и охоты на бобра так и для путешествия на ближайшие острова или материк для торговли с аборигенами и картографирования местности. Провожаемая высыпавшими на пляж махающими руками колонистами, при крепком северо-западном ветре корабли вышли в открытое море и направились на запад-юго-запад. На берегу осталось окруженное рвом и поверх земляного вала высоким частоколом из мощных бревен, врытых в землю стоймя и заостренных сверху, первое постоянное русское поселение в Америке. Что внутри, за тыном, не видно, лишь торчит над бревнами верхушка церкви, пока еще без маковки, ее начали строить одной из первых. На зимовку до следующего года, когда из Владивостока и Петропавловска-Камчатского приплывут новые корабли, осталось больше четырехсот человек: мужчин, женщин и детей. В числе колонистов был батюшка Даниил, посланный на служение из Сунгаринской епархии, он же станет вести занятия в церковно-приходской школе, медикус и несколько механиков. А чтобы эскимосы и немирные индейцы и не вздумали озоровать, с поселением на год осталось два отделения мастерградских пехотинцев во главе с сержантом Алексеем, впрочем, и сами колонисты были зубаты. В каждой семье по две-три фузеи а за валами укрыты пять стальных орудий.
  
  Через месяц слегка потрепанная осенними бурями эскадра русских кораблей пришвартовалась в родном владивостокском порту а Петелин, передав радисту донесение об основании первой русской колонии в Америке, окунулся в привычные хлопоты. Не успеешь оглянуться и наступит лето, а вместе с ним из Петрограда придут клипера с новыми колонистами. На очереди Гавайские острова, Цусима и Окинава. Приличные участки земли для размещения колонии уже выкуплены у местных правителей. А еще через год придет время и для рывка на Хоккайдо, который японцы только начали колонизовать. Только вечером находилось время встретиться за ужином с младшим сыном.
  
***
  Над искривленной яростным приполярным ветром горной тайгой совсем не по-осеннему пылало с темно-синего, ультрамаринового неба солнце. Растрепанные вершины арктических ив склонялись под ветром. Низко опущенные ветви почти касались свежей мокрой травы и изумрудной листвы кустарников внизу. Раздвинув ветки носом, показалась медвежья морда. Прихрамывая на правую переднюю лапу огромный, почти полтора метра в холке бурый медведь: кадьяк (подвид бурых медведей северной Америки. Один из самых крупных хищников в мире, живущий на одноименном острове и других островах кадьякского архипелага), неторопливо вышел на берег холодного и узкого ручья, текущего из заснеженных гор в глубине острова. Недовольно фыркнув, он перешел его вброд, отряхнулся по собачьи и ввалился в густые заросли малины на другом берегу, скрывшись в них почти полностью. На плече из бурой, свалявшейся комками и потемневшей от крови шерсти торчало обломанное древко копья. Пройдя всего несколько шагов гигант замер. Голова животного слегка откинулась назад. Ноздри чуткого носа едва заметно дрогнули, изучая пространство, дувший в морду ветер донес ненавистный запах голокожих. В глубине подслеповатых, как у всех медведей глаз, загорелась ярость, обнажились тронутые желтизной клыки. Хищник пригнулся и насторожился, продолжая вынюхивать воздух. Огромный зверь, весом полтонны, только в сказках- добродушный увалень, а на самом деле медведь силен, свиреп, ловок и умен, тем более такой большой как кадьяк: страшный противник!
  
  Осень богата на вкусную еду и особенно когда лосось чтобы продолжить род идет по речкам острова вверх. Три дня тому назад кадьяк занимался привычным и любимым делом: спокойно ловил рыбу в самом центре своих диких, не знавших дыма и вони голокожих обширных владений. На берегу мелководной реки, где небольшой порог перекрывал лососю путь в верховья, он стоял в засаде. Стоило глупой рыбе выпрыгнуть из воды, как взмах когтистой лапы, выбрасывал ее далеко на берег, где кадьяк мог без помех полакомиться вкусной добычей. Он так увлекся тихой охотой что заметил людей только когда они подошли на несколько шагов. Инстинкт, доставшийся от далеких предков, и природная осторожность повелевали медведю держаться в стороне от пахнущих смертью голокожих, и он не хотел драться только сбежать от надоедливых людишек. Медведь встал на дыбы и, растопырив лапы, с ревом двинулся на прорыв мимо охотников. Возможно, это и спасло ему жизнь. Острие толстого, изготовленного из привезенного с материка дерева, не пробило сердце и лишь болезненно впилось в лапу. Отшвырнув словно тряпку одного из голокожих, он вырвался из круга врагов на волю.
  Скрывшись от голокожих, он занялся пробившим плотную шкуру предметом, но часть древка так и осталось в теле и рана, лишая спокойствия, постоянно напоминала о себе. Первое время он надеялся, что все пройдет, но с каждым днем боль только усиливалась, заставляя сожалеть, что не расправился с врагами. Боль, постоянная боль, терзавшая тело, и желание мести сводили обычно осторожного хищника с ума и напрочь лишали страха перед человеком, доводя хищника до отчаяния, и подранок стал способен на все. С тех пор он странствовал по острову, надеясь вновь встретиться с пахнущими дымом и смертью голокожими.
  
  Он решился. Упруго и грациозно огромный бурый зверь перешел ручей назад и бесшумно исчез за стволами невысоких приполярных деревьев и кустарников.
  
  Скупое северное солнце коснулось зеленой внизу и каменистой выше горы на горизонте и вечный снег на ее гребне засверкал ледяным серебром, когда показались голокожие. Впереди двигались двое со странными короткими палками за спиной, совсем не похожие на тех, кто подранил кадьяка в сопровождении невысоких и лохматых собак. Позади - несколько людищек, с копьями в руках. Запах, ненавистный запах забивал ноздри, но медведь ждал. Подставляться под удары длинных палок в руках голокожих, столь больно жалящих шкуру он не хотел. Ветер дул от голокожих в морду зверю и собаки учуяли его только в нескольких шагах от ручья. Громко и хрипло залаяв, боязливо попятились за спины хозяев, люди остановились, закрутили головами, разглядывая кусты и чахлые деревья на противоположном берегу. Поняв, что обнаружен, прятавшийся медведь поднялся во весь рост, в холке размером с малорослых аборигенов. Головастый, коричневая шерсть свалялась в лохмотья, немигающие коричневые глазки не отрываются от людей, словно гипнотизируя. С угрозой смотрят на стоящего впереди Ивана.
  
  Наклонив лобастую голову вперед, необычайно быстро для такого большого и обманчиво неуклюжего тела и бесшумно, словно сама смерть, кадьяк понесся на людей.
  
  Время словно остановилось, мгновения потянулись тягучей патокой, сердце гулко забилось в груди, как всегда, когда жизнь висит на волоске. Одно дело слышать о гигантах Северной Америки: кадьяках, совсем другое видеть собственными глазами мчащуюся на тебя в два раза большую по росту махину. Вбитые в подкорку рефлексы не подкачали. Готовились, если понадобится, дать отпор немирным находникам с континента, у части местных алеутов была война с племенем колоши, а тут зверь... да еще каких размеров. Как в руках Ивана оказалась 13 мм пневматическая винтовка - самое скорострельное после многоствольной картечницы оружие, поставляемого Мастерградом в армию императора Петра, он не помнил. Миг и предохранитель снят. Резко отпрыгнул назад, одновременно вскидывая оружие и выцеливая голову хищника. Винтовка звонко захлопала, выплевывая 10 граммовые пули с начальной скоростью 200 м/с. Пули впивались в тело, но не могли остановить стремительно приближающегося хищника.
  
  'Бабах!' - громыхнул над ухом штуцер Василия Семеновича - розмысла горных дел, ученого в самом Мастерграде. Когда выходили из Новоархангельска - так назвали первое постоянное поселение в Северной Америке, сержант Алексей велел его хранить пуще собственного глаза. Землица американская богата на руды и золотишко есть вот только чтобы найти их нужен обученный розмысл. Полетел на землю разряженный штуцер, загрохотал вытащенный из кобуры револьвер. А не промах розмысл, молодец!
  
  С ходу перемахнув ручей, прущая словно разогнавшийся паровоз машина убийства в нескольких метрах от людей с ревом поднялась на задние лапы, оказавшись выше самого высокого человека: под два с половиной метра. Разинул полную длинных клыков пасть, гнилостный запах из нее, как показалась людям, они почувствовали на расстоянии. От жуткого рева лес содрогнулся.
  Подскочил алеут и ткнул копьем, но гигант лишь отмахнулся украшенной кинжалоподобными когтями лапой и человек отлетел в сторону, но это дало время русским успокоиться и поправить прицел. Пули полетели в морду зверя. То ли грохот стреляющего в упор револьвера и бьющее в морду пламя, то ли резкий пороховой запах и мельтешение людей, ошеломил зверя и тот на миг замешкался. От несколько револьверных и винтовочных пуль в голову зверь мучительно-жалобно взвыл и плашмя рухнул на землю в паре шагов от людей. Согнулся в дугу, могучие когти-кинжалы, заскребли по земле, он резко выпрямился и издох.
  
  - Вот так Ваня, - хрипло сказал Иван, - еще немного и эта скотина тебя бы подрала и не увидел бы ты сына или дочь, - Супруга Прасковья, была на четвертом месяце беременности и когда он собирался в экспедицию, всю ночь проплакала. Словно в воду глядела. Нда... Воевал он уже давно, всякое видел, погибали его товарищи, он сам убивал, но сейчас его по-настоящему проняло. Трясущимися руками достал из кармана трубку. Набив табаком, закурил, бездумно рассматривая, как алеуты подняли отброшенного медведем товарища, тот почти не пострадал, и, столпились вокруг поверженного гиганта. Напряжение по капле выходило из тела, когда он услышал сдавленный хрип. Еще не успев повернуться, он все понял. Из горла розмысла, еще подрагивая белыми перьями оперения, торчала стрела. На мокрую траву рухнул плашмя уже мертвый человек. Обжег страх, но лишь на краткий миг. В голове забилась одна мысль: вцепиться в горло врага! Бить за все: за погибшего розмысла, за тот страх, который он только-что испытал, за всех погибших в разных войнах товарищей, которых было много...
  
  Отточенные службой в полку внутренней стражи рефлексы старого вояки не подвели.
  
  Гаркнув:
  
  - Засада, - рухнул на колено, дымящаяся трубка выпала в траву, а винтовка птицей взлетела к плечу.
  
  Совсем рядом множество вооруженных людей, в прочных доспехах из деревянных палочек и планок, лица - жутковатые, расписаны алыми, похожими на кровь узорами, высоко взбитые волосы обсыпаны орлиным пухом, на многих маски с мордами медведя или моржа, мчались вдоль ручья. Рты ощерены в устрашающих завываниях. Страшный, утробный, протяжный звук: 'А-А-А!!!' разносился над водой и мокрой травой поймы. В руках зажаты длинные копья, деревянные дубины и луки, метают на ходу стрелы. Это хозяева здешних мест: колоши. Дикари? Да, но отнюдь не опереточное воинство. Доспехи позволяли им не бояться каменного или медного оружия, а огнестрельное могло пробить их только вблизи. К тому же воевали они умело и отчаянно и играли на Аляске ту же роль что в далекие 90-е двадцатого века выполняли в русских городах банды рэкетиров: покоряли и 'крышевали' многие окрестные племена, получая от них богатую дань мехами.
  
  Собаки, реабилитируя себя за страх перед кадьяком, с отчаянным лаем бросились навстречу врагу.
  
  'Чпок' - 10 граммовый кусок свинца шибанул бегущего впереди высокого индейца в маске медведя в грудь, его отбросило на землю. Убит? Ранен? Не важно, ближайшее время не боец.
  
  - Аааа! - резанул по нервам крик одного из 'своих' алеутов. Видимо 'поймал' стрелу или дротик.
  
  'Чпок' - еще один колош получил пулю в лоб, крутанувшись на месте безмолвно упал на землю. Этот точно не жилец!
  
  Стрела сильно ударила в плечо, слава богу по привычке одел под низ кольчугу, но прицел сбила и выстрел ушел в 'молоко'.
  
  Следующий колош словил пулю в грудь, со сдавленным воплем упал на землю.
  
  Все, пули к пневматике закончились, перезаряжать некогда. Правая рука выхватила револьвер, вскочил. Винтовка перекочевала в левую руку, на ее конце блеснуло острие граненого штыка. Колоши встречали обоеруких бойцов? Нет? Ваши проблемы!
  
  Быстро огляделся.
  
  В искусных руках колошей замелькали длинные копья и дубинки. Не останавливаясь, перекололи собак. Нападающим оставалось совсем немного добежать, рукопашной схватки не избежать. Алеуты выставили копья, сбились в тесную группу, готовились дорого продать жизни. Один, пришпиленный к земле дротиком ворочался, стонал, прижимая окровавленную ладонь к животу. Другой рукой царапал землю, пытаясь дотянуться до копья. На миг повернул белое лица с широко открытыми глазами.
  Лавина колошей захлестнула. Все, завертелась карусель! По пойме ручья понесся вой, рев, крики. Здоровенный индеец в маске сивуча с ревом вонзил в живот алеуты копье, перекинул через голову, словно пушинку. Так крестьяне во время сенокоса, через себя сено на копну забрасывают.
  
  Навстречу бежал колош, невысокий, но необыкновенно широкий и могучий в плечах, с копьем в руках. Раскрашенное лицо перекошенное, жуткое, по подбородку тянется слюна. Шалишь! Это ты меня бояться должен! Индеец с разбегу ткнул копьем, но не попал. Иван заученно шагнул в сторону, рукой отбивая древко в сторону.
  
  - На! - в ответ со страшной силой ударил штыком в живот, но индеец оказался не промах, на ходу скрутил корпус. Бритвенно-острый штык лишь безвредно процарапал дерево доспеха.
  
  Вооруженная револьвером рука почти прикоснулась к широкому и плоскому, расписанному кровавыми узорами лицу.
  
  'Бах!' - полыхнуло пламя выстрела в упор, индейца смело словно кеглю в кегельбане.
  
  Иван начал разворачиваться к новому противнику, но не успел. Как к нему сумели подобраться сзади, он так и не понял. От сильного удара по голове в глазах расцвели искры новогоднего салюта, а сознание милосердно покинуло его.
  
  Если ранение в голову не убивает сразу, то выздоровление обычно наступает достаточно быстро. Сознание вернулось резко, одним рывком. Сначала он увидел пробивающийся сквозь закрытые веки неяркий свет. Ужасно болела голова, словно у какого-то тартыги (тартыга- пьяница, древнерусское). Гораздо сильнее, чем после продолжавшейся три дня пьянки, когда он проставлялся перед сослуживцами по поводу увольнения из внутренней стражи, и еще почему-то запястья рук. Что с ним произошло? Где он? Белесые ресницы затрепетали, он с усилием открыл глаза. Вначале появились размытые силуэты непонятных предметов, но через несколько мгновений зрение пришло в норму.
  Он лежал на боку на голой земле, в нескольких шагах от него лежало мертвое тело человека в мастерградской куртке. Лицо залито кровью, черты не разобрать, сорванная с черепа кожа обнажила окровавленное, красное мясо и обнаженные вены. Еще дальше в ряд лежали скальпированные тела мертвых алеутов, кровь успела пропитать и одежду и натечь алой лужей на землю. Это Василий Семенович! Их единственный розмысл, которого ему строго настрого велено беречь. Под ложечкой засосало, как бывало от пережитого страха и, стало подташнивать. Страшная боль сжала сердце. За время экспедиции они успели почти подружиться, а он не справился, не сумел...
  
  Едкая горечь подступила к горлу. Он попытался повернуться и только тогда осознал, что руки и ноги связаны. Изо всех сил напрягся, но бесполезно, путы слишком крепкие и веревки не ослабели, а еще сильней впились в тело. В результате всех усилий он лишь перевернулся на спину.
  
  Солнце почти закатилось за горы вдали, его последние лучи разукрасили в алый, кровавый цвет и ледяные вершины и, широкую полосу неба на западе. Посреди огненного потока возникла фигура одетого в тяжелую деревянную кирасу человека. Слегка отливающая медью кожа изобличала в нем индейца. Высокий для туземцев, он имел развитую грудь и длинные мускулистые руки. Давний и глубокий шрам, разрезал продолговатое, сухое лицо с хищным орлиным носом на две неровные части: от левой щеки до правого виска. С невольной дрожью во всем теле Иван встретился с взглядом узких, но не так как у китайцев, мрачно горевших глаз. Пока ожидали отправки в Америку он успел насмотреться в Владивостоке выходцев из империи Цинь. Индеец смотрел безразлично, словно не на живого человека, а на вещь, на предмет. 'Плен! Я попал в плен к дикарям!' Растерянность длилась буквально один миг, он изо всех сил напряг мускулы, бесполезно, путы на руках слишком крепкие. Веревки надежно удерживали руки и ноги. Столь мучительного бессилия Иван в жизни не испытывал. В бессилии злобно сверкнул глазами, из горла вырвался схожий с рычанием сип.
  
  Ткнув пальцем в русского, индеец произнес что-то на каркающем языке с вопросительными интонациями.
  
  - Не понимаю я по-вашему, - помотал головой Иван.
  
  Индеец вновь что-то спросил, но русский вновь покачал головой. На лице калаша появилось брезгливое выражение. Пожав плечами, он приблизился к русскому, присел. Левая рука схватила за волосы, в правой блеснул сталью нож. Иван узнал его: это был его нож из добрая стали мастерградской работы, равно резавший и краюху хлеба, и горло вражине. Острое лезвие прижалось ко лбу, там, где он переходил в волосы на голове, укололо, тонкая теплая струйка потекла к виску. Иван вздрогнул, шумно задышал через нос, готовясь терпеть. 'Неужели сейчас его будут скальпировать?' Сердце застучало гулко, его биение отдавалась в ушах адским колоколом. Мучитель заметил волнение пленника, злорадно оскалился и вперил взгляд в глаза русского. Он хотел видеть, как там появиться смертельный ужас, как жизнь по капле станет уходить из русского.
  
  Иван успел пожить на белом свете и повидал такое, что обычному человеку даже не представить и давно был готов ко всякому, и к смерти тоже, и единственное, на что он всегда надеялся, что судьба подарит ему возможность умереть достойно. Человеком, а не тварью дрожащей. Каждый, кто родился, должен умереть, вопрос только как? Как тебя станут вспоминать люди? 'Ладно урод! Увидишь вражина, как может умирать ветеран шведской и турецкой войны русский солдат Иван Самойлов!' Зубы скрипнули, с них, кажется, посыпалась эмаль, пальцы сжались в кулаки так, что побелели костяшки. Иван с вызовом посмотрел в глаза палача. Говорят, что в последние мгновения жизни обреченный на смерть человек вспоминает всю свою прошлую жизнь. Ему не вспомнилось, только было немного жаль жену и нерожденного ребенка. Он так надеялся потетешкаться с сыном... Рука колоша слегка дрогнула, новая струйка крови потекла по лицу, в прищуренных глазах индейца мелькнуло невольное уважение.
  Громкий, на грани истерики, женский крик заставил индейца недовольно поморщиться. Подняв голову, ответить с ироническими интонациями на своем каркающем языке.
  
  Иван повернулся. Юная и невероятно красивая для своего племени индианка с черными как смола волосами стояла с видом оскорбленной королевы. Махнув остренькими кулачками, уставилась сверлящим взглядом на колоша и требовательно произнесла еще раз. Девочка явно была сильно возбуждена, глазки сверкают, щеки горят. Кого-то она напомнила ему, но кого?
  
  Впервые на лице колоша появилась тень волнения, он выпрямился над телом русского, нож в опущенной руке пустил зайчик в глаза Ивана, заставив повернуть голову. Индеец раздраженно рявкнул в ответ.
  Индианка ткнула пальцем в лежащего на траве связанного русского, дрожа от волнения произнесла что-то, затем показала на себя и отрицательно покрутила пальцем.
  
  Колош явно колебался, обернувшись к кому-то невидимому, девушка произнесла ровно и бесстрастно.
  Индеец побелел от гнева, но сдержался и промолчал. Он явно колебался.
  
  Иван наконец вспомнил, где видел девушку. Не удивительно что в первый момент он ее не узнал. Куда девалась испуганная девочка, которая простодушно удивлялась странной жизни белых? Перед колошем стояла уверенная в своих силах госпожа. Помогли сверкавшие на шее разноцветными звездочками стеклянные бусы. Знатную индианку из Кекувских колошей (так русские называли колошей куана Кэйк) держал в аманатах (заложниках) Хайды, главный вождь острова. Русские выкупили ее и некоторое время она прожила в Новоархангельске. Ивану девушка понравилась, нет не как женщина. Чем-то неуловимым, нет, не внешностью, характером напоминала ему старшую дочь. Через неделю Иван возглавил первую экспедицию на материк. В знак доброй воли подарив напоследок бусы, ее передали родственникам.
  
  Девушка перевела глаза на индейца и молча мерила его взглядом. Колош безнадежно махнул рукой, потом гневно рявкнул и наклонился. Блеснул, разрезая путы, нож. Потирая затекшие руки, русский с трудом поднялся и огляделся. Вокруг столпилось пара десятков индейских воинов. Без огнестрела сопротивление без шансов. Индеец подал нож рукоятью вперед, Иван немного поколебался, потом нож, словно влитой, лег в мозолистую ладонь. Оружие, даже такое слабое, придало уверенность.
  Девушка подошла поближе.
  
  - Ты, - произнесла, смешно коверкая слова, - идти.
  
  Иван молча кивнул:
  
   - Спасибо, - не обращая внимания на бесстрастно смотрящих на него индейцев и, не оборачиваясь, пошел в сторону от гор. Он все ожидал что в спину вонзиться индейская стрела и только когда расстояние между ним и колошами превысило дальность стрельбы из лука, напряженные мышцы спины расслабились и из груди выдался облегченный выдох. Костлявая снова промахнулась. Он вдруг заметил лучи заходящего солнца, сверкающие льдом вершины на горизонте. Деревья никогда не казались ему такими зелеными, Жизнь -такой желанной. Он хотел видеть, слышать, жить и любить...
  
  На четвертые сутки к Новоархангельску вышел истощенный и оборванный, но живой человек, в котором с большим трудом узнали лихого вояку, насмешника и, несмотря на возраст, любителя потаскаться за бабами: Ивана Самойлова.
  
  

Глава 2

  
  Рассказ Ивана Самойлова о приключении и гибели его отряда произвел эффект вставленной неосторожным прохожим в лесной муравейник палки. Подтвердилась информация, доставленная из двадцать первого века, что у колонии очень хлопотные и неудобные соседи. В погоне за славой и добычей отряды молодых воинов-колошей, рыскали по всему юго-востоку Аляски, атакуя небольшие поселения аборигенов и отряды охотников, а теперь очередь дошла до нападения на русский отряд. Колонисты и раньше знали о разбойничьем нраве этого племени: не дашь вовремя отпор, словно волки станут приходить снова и снова пока не вынудят или уйти с Аляски или истребить половину племени, поэтому как ответить на набег колошей почти не обсуждалась.
  
  Алексей как старший по воинскому званию среди новоархангельцев возглавил карательный поход против колошей. Сил собрали достаточно: почти шестьдесят добровольцев, вооруженных дальнобойными казнозарядными штуцерами и револьверами, все в добрых кольчугах при двух стальных пушках: главной огневой силой внушительного по местным меркам отряда. Уже несколько лет как Мастерград поставлял в императорскую армию легкие разборные трехдюймовые горные орудия, перевозимые во вьюках лошадьми и быстро переводимые в боевое положение силами расчета. Правда с собой получилось взять только двоих мастерградцев, остальные остались для охраны поселения.
  
  Через три дня русский отряд высадился с катеров на каменистый, покрытый серой, гладко окатанной вечно бившими в материк волнами пляж. Глубина была недостаточной и к берегу пришлось идти на шлюпках. Остро и свежо пахло гниющими водорослями и йодом, вечный шум моря перебивали возгласы ополченцев и недоуменные крики чаек, никогда не видавших таких визитеров. Два дня в море бушевал шторм и лишь утром он угомонился, но небо оставалось хмурым, громады серых, осенних туч стремительно неслись куда-то на запад, вглубь материка. На следующий день к русским присоединились союзные эскимосы: почти триста воинов с Кадьяка и прилегающих к нему островов, уже оценившие выгодность соседства русских. Это и железные орудия и, ткани владивостокской выделки. К тому же давние распри и обиды давали достаточно поводов алеутам чтобы присоединиться к походу против старинного врага.
  
  После соединения с алеутами отряд направился к ближайшему селению одного из куанов (части племени) колошей: ситка. По узкой, усыпанной желто-зеленой хвоей лесной тропе, петляющей параллельно впадающей в океан неширокой, что называется воробью по колено, речушке торопливо двигался караван русского отряда. Вокруг было не то великолепие, которое описал Фенимор Купер: обширные девственные плодородные земли запада Северной Америки, покрытые дремучими лесами: таинственными и дикими, северная природа Аляски гораздо скромнее, но она потрясала. По голубому, совсем не осеннему небу, ветер гнал белоснежные тучи, цепляющиеся за такие же белоснежные льды на вершинах гор в глубине континента, размахивал покрытыми яркими: красными, желтыми листьями ветками деревьев. Над отрядом словно привязанный, словно крылаты разведчик индейцев колесил коршун. Военные отряды, передвигающиеся по своим делам не редкость для этих мест, вот только такого, с огнестрельным оружием и тактикой на тысячелетия, опередившей аборигенов, никто еще не видел. Алексей шагал где-то посредине длинной колонны ополченцев. Позади следовали отряды алеутов. Ноздри щекотал пряный запах перепревшей хвои и воды. Шли молча, берегли дыхание. Каждый кроме личного оружия и кольчуги нагружен тяжелым вещмешком с припасами: вес, не один десяток килограммов. Вот когда Алексей с благодарностью вспомнил сержанта Чернова из учебки заставлявшего новобранцев ежедневно бегать кроссы. Закалка помогла, в отличие от большинства ополченцев, в 'обычной' жизни рыбаков, охотников на морского зверя и огородников, он двигался все так же легко, как и вначале перехода. Тем более не уставали скрытно передвигавшиеся впереди разведчики-алеуты. Колоши были мастерами лесной войны, внезапное нападение на ничего не подозревающего противника было их любимым военным приемом. Несмотря на то, что с дисциплиной у них было откровенно плохо, но неплохое по местным меркам защитное снаряжение: толстые деревянные кирасы и прочные шлемы и, самое главное, свирепость в бою, делало их страшными противниками. Так что двигались настороже, в готовности в любую минуту к внезапному бою.
  
  Надвигался вечер, а до селения колошей по словам проводника-алеута еще километров пять. Поднявшись на гребень холма, чуть более высокого, чем другие, Алексей постоял с минуту и окинул взглядом местность. Пожалуй, все три важнейших ресурса для развертывания лагеря - вода, топливо, корм для тащивших разобранные орудия лошадей в наличии. Подходящее место для ночевки. Две группы алеутов-разведчиков выдвинулись обследовать окрестности, а русские бойцы занялись обустройством лагеря. Гулко и торопливо застучали топоры, выстругивая колья для рогаток, вкусный запах дыма и готовящейся каши поплыл над холмом.
  
  Долгая дорога неплохо способствовала разжиганию аппетита, и Алексей совместно с двумя другими мастерградцами активно черпал деревянной ложкой из котелка сваренный с мясом жидкий кулеш, когда к их костру подошел вождь союзников-алеутов с переводчиком.
  
  Вождь Анотклош давно миновал пору юности, разрисованное боевой раскраской морщинистое лицо бесстрастно, словно у идола. Несмотря на возраст, плечи все так же широки, в движениях могучего тела не видно ни единого следа усталости.
  
  - Присаживайся, вождь! - вежливо произнес Алексей и показал рукой место рядом с собой, - ужинать будешь?
  
  - Я приветствую белого вождя, - величественно, словно на королевском приеме, произнес индеец и не стал церемонится, достав откуда-то из глубин одежды уселся у потрескивающего рдеющими в наступивших сумерках угольками костра, - за угощением и разговор пойдет веселее.
  
  Ужинали в молчании, только когда котелок показал дно, вождь произнес бесстрастно:
  
  - Колоши знают о нас, они собрали силы со всех окрестных селений и нас поджидают не меньше шестисот-семисот воинов. Это большая сила... - алеут внимательно посмотрел на собеседника, - Они страшный противник и свирепы в бою. Нужно быть настороже чтобы не дать себя обмануть.
  
  - Ну что же, - философски произнес Алексей, - чем больше их будет, тем сильнее мы их ослабим.
  
  Вечер был прохладный, от леса несло терпким запахом хвои. Когда закат отпламенел и люди поужинали, русский лагерь, оставив на охрану усиленные посты, уснул. Алексею не спалось. Шутка ли он командует походом. Перестав ворочаться на мягких еловых ветках, поднялся с земли, поплотнее запахнул бушлат и закинул автомат за спину. Ночь окутала землю, тьму нарушали лишь огоньки костров, да световое пятно от прожектора, лениво скользило по окружавшим место ночевки сцепленным между собой рогаткам, потом дальше. Ветер гнул, качал ветки окружавших холм хмурых деревьев, отчего казалось, что там прячется некто, не спускающий с русского бивуака недоброго взгляда. Изредка покрикивали одинокие ночные птицы, над головами беззвучно проносились летучие мыши, да звякали недоуздками, всхрапывали тащившие пушки кони. Откуда-то с краю лагеря явственно доносился хриплый голос, должно быть, кострового. Алексей собрался было проверить караульных, но донеслось:
  
  - ... Ага, пытают немилосердно. А еще любят с живого человека волосы вместе с кожей снимать. Чем больше калош людей погубил мученической смертью, тем больше ему уважения в племени. Вот так-то!
  Алексей повернулся. У края лагеря неярко горел костер, голоса доносились именно оттуда. Ветер донес испуганный крик птицы, не иначе хищница-сова погубила еще одну птичью душу.
  
  - Страсти то какие! - ответил молодой голос, - а зачем им это? Христос не велел человека без причины мучить, грех это смертный!
  
  - Эх, темнота! - ответил первый голос, - у них у кого больше скальпов, тот считается самым смелым в племени, ему самый почет и уважение! А христовы заповеди они не соблюдают. Что им они? Они же поганые, Христа не ведают, молятся своим богам, которые суть черти! Тьфу! - смачно сплюнул на землю, - так что свезло Ивану Самойлову несказанно! Не иначе как на небе у него крепкий заступник.
  
  Хотя ни в бога, ни в аллаха, Алексей особо не верил, но разговор заинтересовал его. Он подошел к костру. Двое, ополченец средних лет, матерый, с окладистой бородой, сразу видно бывалый и совсем молоденький, едва ли пользовался бритвой, негромко разговаривали. Вокруг, улегшись прямо на покрытой еловым лапником земле, тихо выводили рулады бойцы, рядом, рукой достать, штуцера. Не на своей земле, на вражеской, беречься нужно.
  
  Увидев Алексея, матерый оживился:
  
  - Вот скажи, сударь, - произнес с наглой московской развальцой, - нехристи, как только поймают православного человека так без всякой вины пытают и живота лишают! Сударь, ты человек ученый, в самом Мастерграде учен, рассуди, верно я говорю?
  
  Алексей только раскрыл рот чтобы ответить, как ночная тишина разорвалась в клочья.
  'Бабах!' - словно раскат грома звонко хлестанул ружейный выстрел, распугивая ночных обитателей тайги. Он словно прослужил сигналом: со всех сторон донеслись дикие крики, визги, через несколько суматошных ударов сердца дополнились беспорядочной трескотней ружейной пальбы караула и костровых.
  
   Заметавшаяся вдоль рогаток световое пятно прожектора выхватывало из ночной тьмы десятки теней, с луками, пращами и короткими копьями в руках, со всех сторон в лагерь летели стрелы, увесистые камни и копья. Часть индейцев, лихорадочно работая ножами пыталась растащить колья, чтобы ворваться в лагерь. Затянутое тучами небо темно и дальше все тонуло во враждебном мраке.
  Замешательство длилось лишь миг, Алексей метнул тяжелый автомат из-за спины в руки, одновременно гаркая:
  
  - Барабанщик, боевая тревога!
  
  Снимая с предохранителя, стремительно рухнул на колено. Больно ударился коленкой, плевать, не до этого! Вскинул автомат, одновременно выискивая цель. Мельком, но страшно ясно, так что запомнилось на всю жизнь, увидел: за рогатками индеец в маске сивуча раз за разом вскидывал лук, стрелы уносятся внутрь лагеря.
  
  'Бах!' - расцвел на конце 'калашникова' ярко-желтый смертоносный цветок. Пуля ударила в живот индейца. Согнулся, словно его ударило твердое лошадиное копыто, пошатнулся и рухнул на землю. Против огнестрела деревянные доспехи слабоваты...
  
  Алексей злобно оскалился и оглянулся. Вокруг сущая преисподняя, ночное нападение страшно даже кадровому подразделению, а в поход выступили ополченцы, у многих нет воинского опыта, спасала то, что не менее половины: видевшие Крым и рым казаки - ветераны пекинского похода. Слышны тяжелые шаги бегущих людей. В неверном свете факелов мечутся с криками люди, командуют десятники, часть ополченцев стреляет в окружающую лагерь тьму и высвеченных прожектором индейцев. Увесистый камень со свистом влетел в грудь кострового, того, что постарше и понаглее. Ополченец рухнул, заворочался на земле, пытаясь встать.
  
  'Мое дело командовать, а не стрелять.' Глаза еще совсем молодого парня, отправленного главным в такой важный поход, нетерпеливо блеснули. 'На турецкую и шведскую войну не успел, но пришлось повоевать с пиратами. Зато учили его военному делу хорошо, и он был полон решимости показать все, на что он способен'.
  
   - Мать вашу, где барабанщик? - закричал не своим голосом. Это помогло. Сквозь неразбериху лагеря пробился казачонок Максимка, на черном словно гуталин лице горят азартом круглые, темные глаза, руки твердо сжимают деревянные палочки, на боку белеет натянутой кожей верный друг барабан. Маленького негритенка три года тому назад отбили у пиратов мастерградцы. Мальчишка прижился у русских поселенцев Дальнего Востока и, вместе с ними отправился осваивать далекую Америку, став чем-то вроде сына полка. Алексей никогда не понимал почему мастерградцы старшего возраста прозвали негритенка Максимкой и, называя его так, каждый раз смеялись и подшучивали над мальчишкой. (попаданцы вспоминали героя 'Морских рассказов' Константина Станюковича - негритенка, прозванного русскими матросами Максимкой).
  
  - Я здесь!
  
  - Сигнал все ко мне!
  
  - Есть!
  
  Замелькали палочки, тревожно зарокотал барабан: Трам-тарарам, трам-тарарам, - понеслось по лагерю, перекрывая крики индейцев и грохот частой ружейной пальбы.
  
  'Где же артиллеристы?' Он обернулся к окраинам лагеря, где стояли орудия. 'Ну же, ироды!'
  'Бабах!' - длинный язык пламени протянулся к рогаткам, на миг высветив орудия и суетящихся вокруг них артиллеристов, тяжело рвануло по ушам. Свирепо прошипела картечь. И тут же сразу снова: 'Бабах!' Не успело эхо затихнуть, как множество одетых в деревянные доспехи фигур рухнуло на землю.
  
  'Молодцы!', он торопливо оглянулся, на зов барабана примчались не меньше трех десятков ополченцев. Лица озверевшие, в руках крепко зажато оружие.
  
  - Огонь по готовности! Огонь!
  
  Надрывая душу, трещал барабан. Заглушая все прочие шумы, грозно взревела толпа где-то за спиной штурмующих, послышался шум рукопашной схватки. Кто это? Точно, союзники-алеуты!
  
  - Прекратить стрельбу, - перекрикивая грохот громко крикнул Алексей.
  
  Нападение союзников русских стало для колошей сигналом к отступлению. Растворились они в тьме аляскинской ночи так же внезапно, как и появились.
  
  Часов до трех ночи лагерь так и не уснул, разбирались в нанесенном коварным ночным нападением противника ущербе. Оказалось, все не так плохо, как опасался Алексей. Ополченцы потерь не понесли: каменные и костяные острия копий и стрел индейцев не смогли пробить стальные кольчуги русских, пятеро человек получили незначительные порезы и ушибы, не повлиявшие на их боеспособность и, одному ополченцу прилетело булыжником по голове. Так что отделались легко.
  
   К утру погода испортилась, солнце нехотя вернулось на хмурое небо - индейское лето закончилось. Обследовавшие окрестности ополченцы нашли почти четыре десятка трупов, большая часть погибла от картечи. Там русских ждало первое потрясение. Судя по следам от ударов копьями на телах, тяжелораненых индейцев добили собственные соплеменники. Мужики торопливо крестились. Нехристи, что с них взять. Если так со своими поступают, так что сделают, попадись им в плен? Жуть.
  
  После завтрака собрали лагерь. До селения колошей осталось совсем немного: должны были дойти к обеду. Отправив вперед и по бокам колонны разведчиков-алеутов, осторожно двинулись дальше по петляющей между стволами деревьев узкой охотничьей тропе. Изредка дорожка приближалась к реке, тогда между деревьев виднелась неспешно текущая к морю потемневшая, осенняя вода. Как и вчера, Алексей шел посредине колонны, сразу за нагруженными орудиями лошадьми, изредка он с опаской поглядывал на небо. Хмурые деревья, мимо которых шел отряд, провожали недобрыми взглядами, словно вторя недобрым мыслям Алексея. Перед походом пришла радиограмма из Владивостока, его Милю госпитализировали в больницу, беременность проходила с осложнением. Он протяжно вздохнул, и вытащив из кармана сигарету, на ходу прикурил.
  
  Ближе к обеду прилетел ветер с севера: он срывал с деревьев осенние желтые листья, тянул с запада потемневшие тучи, потянуло холодом. Река, взлахмаченная ветром, кидала на берега частые волны. 'Лишь бы не дождь. Мне с автоматом без разницы, а ополченцам может намочить порох...'
  
  Все произошло, когда до цели похода оставалось не больше километра. Лес внезапно закончился и отряд выбрался из леса на берег реки. В полукилометре, там, где река образовывала излучину и селение с трех сторон было защищено естественной преградой, виднелись деревянные стены с торчащими над ними длинными двускатными крышами нескольких домов. Над одним - в потемневшее небо вился жидкий дымок. Из открытых ворот выливались отряды воинов с боевой окраской на лицах. В руках щиты, тела прикрывали деревянные кирасы. Колоши решились на генеральное сражение.
  
  - Стой, - крикнул, поднимая руку в перчатке с обрезанными пальцами Алексей, - стройся в две шеренги на опушке, собрать орудия! - он оглянулся, - Максимка!
  
  Казаченок словно чертик из шкатулки выбрался из-за спин ополченцев, лицо деланно-спокойное, ждет приказов старшого.
  
  - Играй тревогу!
  
  Молниями замелькали деревянные палочки в руках парнишки, звонко, перебивая вой усилившегося ветра в деревьях затрещал барабан. Вперед выскочили десятники, на ходу опуская со шлемов стальные личины (личина - часть шлема в виде металлической маски), превращавшие их в подобие робокопа. Оставшийся с времен до переноса фильм с таким названием Алексей видел в клубе. Он не понравился, но неожиданно запомнился. Пронзительные и грозные команды, сопровождаемые отеческими подзатыльниками, эхом пронеслись над опушкой. Через десяток наполненных суетой ударов сердца недлинный, но плотный двухшереножный строй, ощетинившись гранеными штыками, застыл между кустов опушки, второй ряд на колене. В центре артиллеристы, сгрузив на землю части орудий, лихорадочно собирали их. Союзники-алеуты остались в лесу, прикрывать фланги. На офицерском факультете мастерградской Академии собрались лучшие тактики города. Еще в прошлом, 1705 году состоялась штабная игра с моделированием полевого боя с индейцами. По ее итогам 'академики' в погонах сошлись на единодушной рекомендации поселенцам в Америке: сражаться от обороны и в полевых укреплениях, а при встречном бое применять двухшереножный строй стрелков. Он позволял использовать преимущества дальнобойного огнестрельного оружия и в то же время стоя с изготовленным к рукопашному бою оружием встречать прорвавшихся врагов.
  
  Колоши не торопились. Вытянулись стеной щитов в подковообразное построение, вогнутой стороной к русским, не меньше семи-восьми сотен. По неслышному сигналу строй заколебался, потекли вперед от стен селения, набирая скорость и грозя одним численным превосходством затоптать тонкую шеренгу русских.
  
  До индейцев оставалось метров триста, когда главный артиллерист, повернув багровое лицо к Алексею, доложил, чуть задыхаясь от волнения:
  
  - Готовы товарищ сержант!
  
  - Огонь по готовности! - крикнул Алексей. Адреналин даже не бурлил, кипел в жилах.
  
  Бомбардиры спешно ткнули тлеющими пальниками в затравочные отверстия.
  
  'Бабах' - грозно рыкнули пушчонки. Подпрыгнув от отдачи, выплюнули облака порохового дыма и метнули пчелиный рой картечи. Чугунные пули врезались в строй индейцев, круша, ломая, разрывая клочья человеческие тела, создавая в плотной людской массе окровавленные просеки. Новые картузы с зарядами картечи отправились в стволы.
  
  'Бабах' снова подпрыгнули пушчонки, отправляя навстречу врагу картечные подарки. К этому времени стена колошей подбежала на дистанцию двести метров. Из сотен глоток одновременно вырвался дикий вой. Строй индейцев смешался. Плотная человеческая масса, потрясая пиками и палицами, ринулась вперед, грозя захлестнуть куцую шеренгу стрелков и горстку артиллеристов. Это было поистине страшно, казалось им безразлична гибель товарищей и неведом страх смерти.
  
  - Стрелки! - заорал Алексей, падая на коленку и вскидывая автомат, - Огонь по готовности!
  Выцелил индейца.
  
  'Так- так' - на конце автомата расцвел огненный цветок пороховых газов.
  
  'Бах-бах-бах' хлестанул по наступающим недружный залп. В плотном строю пули навылет пробивали по два, три тела, окровавленные раненые и мертвые падали десятками, но и это не останавливало индейцев, а лишь заставляло еще яростнее орать боевой клич.
  
  Краткий промежуток и вновь:
  
  'Бах-бах-бах', нестройно отстрелялись штуцера, вырывая богатую жатву из прущей, словно наскипидаренная, дико воющей толпы индейских воинов. На ходу начали метать стрелы.
  
  -Ай, - донеслось справа, видимо задело, но Алексею некогда даже посмотреть.
  
  Когда до колошей осталось метров пятьдесят, он изо всех сил крикнул:
  
  - Первая шеренга гранатами огонь!
  
  Первый ряд метнул, десятки рифленых гранат полетели под ноги индейцам, не успели они взорваться, как Алексей вновь взревел:
  
  - Вторая шеренга гранатами огонь!
  
  Бойцы из второй линии вскочили. В это время рванули гранаты. Адский грохот. Сплошная череда взрывов подняла в небо тучу пыли и дыма. И отчаянный, заходящийся многоголосый предсмертный крик, даже вой оттуда.
  
  Перехватив автомат в левую руку, Алексей вытащил чеку и, изо всех сил бросил рифленый мячик гранаты, целясь в неосевшую пыль. Следом полетели новые десятки гранат. Новые взрывы ударили оглушительно, вырвав из земли огненно-дымовые фонтаны, новый предсмертный вой.
  
  Все дальнейшее происходило очень быстро. Из дыма вырвался колош с окровавленным лицом с длинным, метра два, копьем в руках.
  
  Автомат взлетел к плечу, палец нажал на спусковой крючок. Но вместо выстрела осечка, а индеец, всего в трех шагах, уже выкидывает копье, целясь в грудь Алексея. Тело сработало само, сказались сотни тренировок, прочно вбившие боевые рефлексы в голову. Он развернулся на каблуках, так что тело повернулось боком, а острие копья бессильно проскрежетало по одетой под одежду пластинчатой броне. По инерции индеец проскочил вперед и оказался перед Алексеем. Руки с автоматом изо всех сил распрямились, магазин врезался в нос врага. Тот, словно сбитый ударом копыта, полетел на землю. Судя по неестественно вывернутой шее, он уже в краях Доброй Охоты, празднует встречу с индейским Великим Духом.
  
  Еще несколько колошей выскочили на строй стрелков, их дружно приняли на граненые штыки. На поле боя остались сотни трупов и раненных, но основная часть грозного войска индейцев превратилось в толпу перепуганных дикарей. Последний 'сюрприз' русских сломал некогда непобедимых колошей. Те, кто выжил или получил легкие ранения, толкаясь и давя друг дружку, бросились под защиту стен селения.
  
  Союзники-алеуты не выдержали. Из леса с грозными криками вывалилась потрясающая пиками и стальными томагавками толпа и бросилась в погоню за беглецами.
  
  Через полчаса, когда вернулись обремененные свежими, окровавленными скальпами, трофейным оружием и одеждой индейцы-алеуты, отряд русских неспешно направился по разбитому множеством ног в грязь лугу к поселку калошей. Позади двигалась нестройная толпа алеутов. Мерно трещал барабан, перебивая вой усилившегося ветра. У горизонта стеной стоял лес, словно нарисованный тушью, пониже низкого, рыхлого неба.
  
  - Хорошая война, - бесстрастно заметил идущий рядом с Алексеем вождь Анотклош. После того, как алеуты кинулись преследовать разбитое войско колошей, он не последовал с ними, возраст не позволял бегать так же быстро, как молодые соплеменники, - воины довольны, много славы, много добычи и мало раненых.
  
  - Я тебе обещал, что так и будет, - ответил мастерградец, вытаскивая завязшую в грязи ногу, деревянные стены крепости колошей приближались.
  
  Вождь промолчал, только подумал, что с союзниками, так легко раздавившими непобедимых колошей, нужно быть честными. Хотя их военный вождь очень юн, но благодаря огненным палкам он непобедим.
  
   Отряд подошел к поселку, остановился в двухстах метрах, на стенах поселка безлюдно. Неожиданно со стороны крепости послышалось унылое пение. Сначала можно было разобрать индейское 'у-у-у', оно повторилось несколько раз. Заплакали дети и как будто женщины, потом все перекрыл грохот индейских музыкальных инструментов, наподобие барабанов.
  
  - Что это? - повернулся к вождю русский предводитель.
  
  - Колоши взывают к духам, просят спасти их от нашего гнева.
  
  - Пусть шаманят, им ничего теперь не поможет, - криво усмехнулся Алексей, - нам такие соседи как колоши, не нужны.
  
  Упряжки выкатились перед строем русских, развернулись дулами к деревянным стенам, над крепостью кружило множество ворон, словно предчувствуя скорую поживу. Для острастки индейцев, чтобы не попытались совершить вылазку, стрелки стояли со штуцерами наготове, но никакого ответа со стороны индейцев не последовало. Пушкари подскочили, споро (ловко, быстро) отцепили орудия, прочистили дула, зарядили, отскочили - двое к колесам, третий присел с фитилем. Обернулись. Главный артиллерист махнул саблей.
  
  'Бабах' - в вое ветра грохнул залп, ядра свирепо просвистели, ударили в основание стены. Полетели щепы, несколько сосновых бревен влетело внутрь.
  
  Пушкари поправили прицел. Вновь, подпрыгнув от отдачи, рявкнули пушки, выплюнув вонючие облака порохового дыма. С треском рухнули новые бревна, в стене образовались дыры, достаточные чтобы проникнуть внутрь беззащитного поселения. Воины-алеуты разразились ликующими, неистовыми криками. Дорога открыта. Вождь Анотклош выскочил вперед, гаркнул по-своему, взмахнув руками. Раздался новый воинственный крик сотен голосов. Огромная толпа размалеванных алеутов, на ходу размахивая копьями и стальными томагавками ринулась к стенам крепости.
  
  Через час, когда начало по-осеннему темнеть, все закончилось. Оставив после себя дымно полыхающую крепость тяжело груженные мешками с невиданно богатой добычей, алеуты вернулись. Поступили по уговору: все добытое поделили поровну, русским досталось более пятисот шкурок морских бобров и других мехов, два десятка испуганных молодых женщин и полтора десятка плачущих мальцов, обоего пола, возрастом от двух лет до пяти. Для чего лишние рты русским, алеуты так и не поняли, но раз они нужны союзникам, то почему бы и не угодить русским? Пленников было мало, колоши сами перерезали часть женщин и детей, лишь бы они не попали в плен союзникам.
  
  Карательный рейд русско-алеутского отряда по побережью Аляски длился еще месяц, пока ночной лед в лужах не перестал таять даже днем. Больше десятка укрепленных селений колошей сгорело, их жители или погибли или стали пленниками. Устрашенные куаны колошей бежали вглубь континента, где затаились, не в силах противостоять в открытом бою русским и их союзникам алеутам.
  
***
  Над теряющимися в утренней дымке хмурыми девственными дебрями высунулся узкий краешек солнца, забрызгав кровавыми лучами горные ледники на западе - в глубине континента и большую пустошь вдоль холодной реки, бегущей с Аляскинского хребта к далекому океану. Посредине ее расположился военный лагерь: несколько десятков пирамидальных палаток из шкур, в углу суетились индианки в теплых кожаных куртках и мокасинах. Под чугунными котлами, подарком новых союзников, уютно горел огонь, вкусный дымок разносился ветром по всему лагерю, заставляя голодно бурчать желудки. Перед строем съежившихся под утренним, холодным ветром юношей-колошей: почти сотня воинов, стоял широкоплечий и высокий, неприятного вида человек с приплюснутым носом, словно по нему не раз приходились добрые удары кулака. Он один в один походил на страшных врагов - русских: кожа почти такая же белая, а черты лица не похожи на индейские, в руке ловко крутится маленькая палка с искусно вырезанными узорами. Только был он совсем не русский, а посланник новых союзников колошей: навахо. Одет также как и новобранцы: в непривычную, выданную пришельцами одежду, странного, пятнистого цвета, где зеленые как хвоя пятна, чередовались с черными. Во взгляде пришельца, когда он смотрел на строй колошей стыло презрение, словно перед ним не юные, но уже крепкие и закаленные воины, а презренные рабы. Юноши крепко сжимали кулаки и шумно дышали. Вот бы одним ударом стереть мерзкое выражение с лица задаваки-навахо! Но нельзя, чтобы отомстить русским и вернуться на привычные места обитания: побережье океана, племя заключило с навахо союз и вожди строго-настрого приказали учиться у пришельцев. Рядом с ним и немного позади - невысокий человек, явно индеец с лицом важным и неподвижным словно у анкау-тлен (великий вождь): переводчик. Позади несколько навахо со странными палками за спиной. Лишь те юные колоши, кому не посчастливилось столкнуться в бою с русскими опознали в них громовые палки. Черные глаза белого пробежали по строю, губы скривились в пренебрежительной ухмылке. Хрипло крикнул, за ним эхом повторил слова переводчик:
  
  - Слушать меня, пока будете обучаться в моем лагере, я ваш вождь, отец, мать все вместе... Я мастер-сержант Карлос. Ко мне и к любому из моих помощников обращаться сэр! Раз вы сами не смогли надрать задницу презренным белокожим, значит мы научим вас как это делать. Есть из вас кто считает себя настоящим воином? Ну? Хоть один тут есть, кто сможет без оружия одолеть меня? Шаг вперед!
  
  Наступило короткое молчание, потом строй шагнул почти одновременно. У юного воина-колоша уже с трехлетнего возраста воспитывали волю, заставляя купаться в зимнем море и без звука выдерживать публичные бичевания розгами.
  
  Черные глаза пробежали по строю, белокожий довольно хохотнул.
  
  - Сотня против одного, - произнес он с таким видом, словно хотел обвинить колошей в трусости, отчего лица выдержанных индейцев вспыхнули все до одного. Такое поношение, да еще под взглядами женщин и девушек! - неужели необходимо сотню колошей чтобы сражаться с одним навахо? - Он укоризненно покачал головой, - это многовато выберете троих, остальные шаг назад.
  
  Через минуту перед хвастливым навахо стояли трое юношей, фратрии Ворона (часть племени колошей) известных выдающейся для своего возраста силой.
  
  - Ну что же, и среди вас есть смелые люди... Значит вы не так уж и безнадежны.
  
  Палка навахо глухо ударилась о замерзшую землю, покатилась по подернутой льдом луже. Кулаки поднялись к массивному подбородку, а правая нога отступила на шаг назад:
  
  - Нападайте!
  
  Юные бойцы ринулись на ненавистного насмешника одновременно, но в последний момент, когда передовой колош был готов схватить навахо, тот одним быстрым и ловким движением, ускользнул с их пути.
  
  Колоши столкнулись, а мастер-сержант Карлос подпрыгнул, поворачиваясь влево. Правая нога хлестко нанесла последнему юноше в куче-мале высокий круговой удар.
  
  Тот отлетел на землю, словно сбитый ударом тяжелой боевой палицы.
  
  Дальнейший бой длился несколько ударов сердца. Глухой стук ударов, шлепков и хлопков. Движения навахо были столь быстры, что почти размывались.
  
  Трое юных колошей лежали без сознания на мерзлой земле, а остальные юноши с открытыми ртами ошарашенно хлопали глазами. Они даже представить не могли что кто-то может так драться. Лучшие воины племени были перед ним как дети ...
  
  - Ты, ты и ты! - ткнул подобранной палкой в колошей страшный пришелец, - подобрать этих, - палка ткнула сначала в лежащих, потом в направлении одной из палаток, - Отнесите их туда, там им окажут помощь.
  
  - Вы слабы, поэтому бледнолицые могли делать с вами все что захотят! - продолжал навахо самодовольно ухмыляясь, - Или среди вас есть еще кто-нибудь кто думает, что сможет противостоять мне! Мастер-сержанту Карлосу?
  
  - Я - произнес среднего роста, широкоплечий колош из рода киксади, чьи воины славились искусством владения тяжелыми резными дубинками-палицами из дерева или китового ребра.
  
  Полные ярости и надежды взгляды вонзились в худое лицо нового добровольца. Быть может он сможет постоять за честь племени?
  
  - Я, сэр! - диким койотом взревел пришелец.
  
  - Я, сэр, - нехотя повторил колош. Самозванный учитель делами доказал силу и право учить воинов, - но я не умею без оружия, могу только на дубинках.
  
  - Мне все равно, - самодовольным тоном заявил пришелец. Когда по его приказу двое юношей принесли тяжелые дубины. Он взвесил одну из них в руке и наставил ее на противника.
  
  - Желаешь одеть защиту?
  
  - Да! - глаза колоша сверкнули, обожгли хвастуна ненавидящим взглядом.
  
  - Благоразумно, - иронично качнул головой навахо и ответил противнику высокомерным, ленивым взглядом, - нечасто встретишь такое в юнцах. Знал бы ты сколько таких же я уже обучил военному ремеслу и преподал уроки почтительности к старшим.
  
  После того как оба противника одели деревянные шлемы с забралами навахо лениво произнес:
  
  - Нападай.
  
  Юноша сделал два быстрых шага и нанес удар, еще совсем несильный, словно для разведки, пришелец отразил его немного рисуясь. Противники закружили, пытаясь повернуть соперника напротив подымающегося и бьющего в глаза солнца и прощупывая оборону друг друга легкими пробными ударами дубинки и пассами руками. Чем-то неуловимым они напоминали боевых петухов перед схваткой. Строй юных бойцов полными надежды взглядами пожирал разгорающуюся схватку. Как они желали удачи соплеменнику в схватке с наглым пришельцем!
  
  Прощупывание длилось недолго, бойцы почти одновременно кинулись друг на друга. Бешено замелькали дубины. Их частый, глухой стук, подобный треску великанского дятла, далеко раздавался над притихшим лагерем.
  
  Мастер-сержант Карлос не зря слыл одним из сильнейших рукопашников среди воинов-навахо, но дубины никогда не были его любимым оружием. Вот если бы ножи или штыковой бой, тогда у молодого колоша шансы на победу равнялись нулю, но в схватке на дубинах он никак не мог достать юркого и сильного словно медведь противника. После первых же секунд схватки Карлос заметил, что он зря недооценивал силу противника. Несмотря на весь свой опыт ему никак не удавалось покончить схватку одним мощным ударом.
  
  Они сражались и сражались, расходясь и сталкиваясь снова и снова. Юный колош дрался словно разъяренный кадьяк, уворачиваясь от ударов и нанося быстрые и мощные ответные удары, пинки и замахи. Он носился вокруг противника, сто раз меняя тактику и местоположение.
  
  В лагере царила мертвая тишина. Слышались только глухие соударения дубинок. И юные бойцы и женщины колошей смотрели на поединок, а их сердца сжимались от ужаса и восторга.
  
  Схватка в конце концов вывела навахо из терпения, и он совершил ошибку. Сильный удар сверху вниз по шлему встретил пустоту и навахо 'провалился' - он открылся.
  
  Колош не колебался и использовал шанс до конца. Дубина с деревянным треском обрушилась на голову навахо.
  
  Тот выронил оружие из крепких рук и упал на колени. Покачнувшись, рухнул навзничь и остался лежать без движения. Лагерь разразился ликующими криками, с окрестных полей сорвались целые стаи птиц и, пронзительно крича, словно радуясь виду лежащего на мерзлой земле неподвижного тела, закружились над палатками. Строй смешался, ликующие воины обступили тело поверженного навахо.
  Стоявшие позади Карлоса инструктора пребывали в ступоре совсем недолго, подбежав к телу, сорвали шлем, обнажив бледное лицо с закрытыми глазами. Один из инструкторов приставил два пальца к шее, несколько мгновений вслушивался, затем облегченно выдохнул и сказал что-то на своем языке столпившемся вокруг навахо. Двое инструкторов торопливо подхватили тело под мышки и за ноги и, почти бегом расталкивая толпу, понесли в палатку медиков.
  
  Лагерь успокоился только под вечер, когда прибыли старейшины - вожди колошей, а пришельцы не продемонстрировали как они за две сотни шагов насквозь дырявят вонючими и грохочущими палками, их они называли винтовками, деревянные доспехи висящие на врытых в землю палках. Потом началась учеба. Юных индейцев учили перестраиваться на ходу из колонны в линию стрелков, стрелять и ухаживать за оружием. Штыковому бою и нападению без оружия и многим другим премудростям. Вот только вели себя инструктора по отношению к юным воинам гораздо уважительнее, в том числе появившийся только на следующий день мастер-сержант Карлос.
***
  Закат, в кровь окрасив крыши домов, умирал. Город - сердце восточноамериканских владений Соединенных племен Америки, когда-то называвшийся Нью-Йорк, тихо млел под лучами щедрого во время индейского лета на тепло солнца. Море блестело словно стеклянное, качало, словно мать люльку, рыбацкие лодочки в гавани.
  
  Вроде все, как и раньше? Как бы не так! После завоевания навахо в нем поселился страх, какого не было при прежних властителях города: голландцах и англичанах. О прошумевшей совсем недавно дорого стоившей городу войне не давали забыть до конца не залеченные шрамы. Полуразрушенные с черными от копоти стенами и выбитыми окнами здания, в них, казалось, еще слышен радостный говор населявших его людей, с немым укором смотрели на прохожих. Прошло больше года, но восстановили только те здания, чьи хозяева выжили во время короткого, но яростного штурма. Зато вместо них на пустошах поднялись вигвамы приведенных навахо индейцев. За городскими стенами затих лагерь осужденных судом навахо и просто неугодных им горожан. Облитые закатными лучами словно кровью деревянные стены высоки, стражи на высоких башнях по углам зоркие, еще никому не удалось убежать. Но о том, что там творилось, горожане осмеливались говорить только шепотом и в кругу своих, не дай бог сосед услышит и прибежит с доносом к навахо. На просторных стрит пустынно. Добрые горожане от греха подальше уж спрятались по домам. Лишь изредка торопливо пробежит, оглядываясь, нет ли поблизости индейского патруля, потомок прежних владельцев города: англичан или голландцев. На груди напротив сердца, словно клеймо неполноценности, горит желтая звезда. Бесшумно вышагивали с непроницаемыми лицами посредине мощенной булыжниками улицы новые хозяева: индейцы. За спиной мерно покачиваются дула винтовок: их они не задумываясь пускали в дело при малейшем поводе. Только появление бесовской диковинки навахо: смердящего автомобиля могло заставить их уступить дорогу.
  
  Одно осталось неизменным: над крышами поднимались в темнеющее и чистое небо бесчисленные дымы, да зазывали и до хрипоты торговались лавочники. Хозяйки готовили обед мужьям независимо от того, кто владел городом, а негоцианты все так же пытались продать свои товары. Не изменился и не пропадающий ни днем ни ночью шум большого города. К говору почти двадцатитысячного населения присоединялись мерные выдохи седой Атлантики, непрерывные вздохи ветра и торжественный бой колоколов протестантских кирх.
  
  Там, где в Нью-Йорке двадцатого века размещался самый кончик района Даунтаун (который в те времена был гораздо ýже, потому что его еще не расширили за счет подсыпанной земли) стоял защищающий вход в гавань каменный форт. Из бойниц высоких стен угрюмо выглядывали батареи двенадцати- и тридцатидвухфунтовых орудий. Напротив него, в двухэтажном доме, резиденции еще 'старого' губернатора, где разместился 'новый', было чисто и чинно и ничего не говорило об опалившей город военной грозе. У двустворчатой дубовой двери, столь высокой, что через нее мог, не сгибая головы пройти настоящий великан, застыли истуканами два рослых стрелка - индейца, в странного, темно-зеленого цвета шлемах и такого-же цвета панцирях. Жарко блестели стальные острия штыков на винтовках за спиной. Простые горожане от греха подальше старались побыстрее пробежать мимо резиденции губернатора. Мало ли что подумают навахо! Вдруг заподозрят в каком-нибудь умысле против новой власти?
  
  Напротив часовых остановился невысокий, взлохмаченный человек весь перепачканный в саже и угольной пыли, с целой шапкой нечесаных волос на голове, с плеча свисала бухта веревки. Он стоял перед навахо, то и дело переступая с ноги на ногу и комкая в руках шапку, пока один из них не обратил на него взгляд.
  
  - Ты кто, снежок?
  
  - Сэр, мне приказано почистить трубы в доме губернатора.
  
  - Подожди, - сквозь зубы процедил индеец и поднял трубку висевшего на стене телефона. Коротко переговорив по-навахски, приказал, - Жди, и равнодушно перевел взгляд вдаль.
  
  Через несколько минут спустился седой камердинер, чисто выбритый с лишенным всякого выражения темным, медного цвета лицом и свиными глазками, утонувшими в сытых щеках. Если бы не желтая звезда на груди, ничего бы не говорило о его подчиненном положении. Оглядев трубочиста стылым взглядом, словно у жабы, повелительно махнул рукой и, немало не заботясь о том, правильно ли его поняли, направился вглубь дома. Немного поколебавшись, трубочист направился за ним.
  
  Через десяток минут открылся люк, и трубочист забрался на крышу резиденции. Вокруг море красночерепичных крыш, изредка словно островки обгоревшие провалы незалеченных следов войны, за серыми городскими стенами и башнями главное отличие от времен до навахо: деревянные укрепления лагеря осужденных судом. Гулко стучат копыта по деревянной мостовой, изредка прогудит проезжающая машина, но сильнее всего слышны десятки людских голосов: прохожих, уличных мальчишек, торговцев, зазывающих покупателей, сливающихся в неумолкающий гул, в котором вычленить какой-либо голос невозможно.
  
  Оставшись один, трубочист повел себя в высшей степени странно. Вместо того, чтобы заниматься порученным ему делом - чистить трубы от сажи и гари, поочередно подходил к ним и на веревке спускал вниз некое устройство. А сам замирал рядом, вложив в ухо бусинку, присоединенную с другого конца веревки. Только на пятой попытке разговор внизу так заинтересовал его, что он решил прослушать его до конца.
  
  - Господа, позвольте представиться, я Лорд-председатель его Величества Почтеннейшего Тайного Совета лорд Дадли, - произнес старческий, но еще вполне бодрый голос на том диалекте английского, который в будущем назовут оксфордским произношением и, после секундной заминки, добавил, - моего спутника зовут лорд Абердэр.
  
  - А это я удачно попал, - прошептал на русском трубочист, устраиваясь поудобнее.
  
  - Я знаю кто вы, - ответил грубый голос, при звуке которого трубочист вздрогнул. Он столько раз его слышал, что, наверное, голос губернатора мог вычленить среди самой густой толпы.
  
  Повисло секундное молчание, но видимо поняв, что другая сторона не собирается представляться, старческий голос продолжил:
  
  - Сэр! Вы: Соединенные племена Америки и moskovit вместе с их покровителями Mastergrad такими же пришельцами из будущего, как и вы, сейчас сильнейшие державы Земли и значит между вами может быть только вражда. Английская Корона тоже противники moskovit и значит мы нужны друг другу, у нас общий враг, а враг моего врага - мой друг.
  
  - Белые нам друзья... смешнее и нелепей этого я еще не слыхал. Что вам нужно от навахо, лорды?
  
  - Сэр! - с горячностью воскликнул человек, судя по голосу, совсем молодой, - как представитель великой державы я требую к нам уважения!
  
  - Да ничего ты не можешь требовать, и твоей великой державы больше нет, ее в хвост и в гриву бьют франки, которых мы вышвырнули из Америки словно нагадивших на пол котят.
  
  - Но сэр! Я попрошу относиться к нам с уважением как к полномочным послам... - договорить он не успел, его перебил все тот же грубый голос.
  
  - Щенок, ты мне надоел, - после секундного молчания грубый голос продолжил, - если ты, Дадли хочешь переговоров, убей его собственной рукой или убирайся обратно за океан!
  
  - Сэр, - после некоторой паузы произнес старческий голос, - к чему такие крайности, мы же цивилизованные люди и всегда можем договориться.
  
  - Это вы цивилизованные люди а я всего лишь дикий навахо и, или ты пристрелишь щенка, или немедленно отправляйся обратно. Это мое последнее слово.
  
  - Что вы себе позволяете, - пронзительно крикнул молодой, - мы послы, и через несколько томительных секунд, - сэр, сэр, что вы делаете, неужели вы выстрелите...сэр...
  
  И тут, внезапно и резко, словно топор палача по шее узника, по нервам ударил выстрел, невольный слушатель разговора зябко вздрогнул.
  
  Послышались негромкие хлопки ладоней.
  
  - Браво сэр! Есть еще решимость у английской аристократии, вижу, что вы действительно заинтересованы в переговорах. А о щенке не жалейте, каждый человек сам архитектор своего счастья. Майкл, Ахига уберите это.
  
  Послышался звук, словно по полу волочили что-то, потом тот же голос продолжил:
  
  - Итак, что англичане хотят от нецивилизованных навахо.
  
  - Сэр, - старческий голос слегка дрожал, но только это говорило об испытываемом его обладателем волнении, слова он выговаривал твердо, как говорили в двадцатом веке американцы, с неподвижной верхней губой, - и зачем весь этот спектакль с убийством моими руками несчастного лорда Абердэр?
  
  - Вы, англичане, тоже не всегда поступаете разумно и отдаетесь на волю эмоций. Живущий в стеклянном доме не должен бросать в других камни! Мне хотелось убедится, что мы нужны вам ну и не скрою немного позабавиться...ты даже не представляешь какое я удовольствие сейчас получил, а для ведения переговоров вас сэр более чем достаточно, - после некоторого молчания он продолжил, - вернемся к моему вопросу: так что вам нужно от навахо? И учтите я понимаю только грубый язык выгоды!
  
  - Сэр, нам нужно оружие вашего производства, паровые двигатели и некоторые ваши технологии, вот, - послышался шелест бумаги, - полные перечень необходимого нам.
  
  - Посмотрим... о... 4-х, 8-ми и 18- ти фунтовые стальные орудия, винтовки... технологии производства стали... Вы много хотите, перечень аж на два листа, а что мы будем иметь взамен?
  
  - А разве союзники не должны помогать друг?
  
  - Белым мы никогда не будем союзниками, если наши интересы совпадают мы можем сотрудничать, но все имеет свою цену!
  
  - Сэр, мы признаем владения в Северной Америке, которые навахо захватили у британской Короны принадлежащими вам по праву войны.
  
  - Бесплатных обедов, лорд Дадли, не бывает. Этот континент и так наш, так что предлагайте хорошую цену в золоте, и мы подумаем, что из вашего списка мы можем вам продать.
  
  - Сэр, Корона сейчас ограничена в финансах. Война за испанское наследство поглощает средства словно библейский Молох. Как насчет предоставления нам кредита?
  
  - Так не пойдет. No money, no honey', (За удовольствие надо платить).
  
  После непродолжительного молчания раздался старческий голос.
  
  - Ведущие банкирские дома королевства готовы предоставить Короне кредит, чтобы купить все нужно для продолжения войны мы найдем средства.
  
  За спиной зашуршали нападавшие на крышу сухие листья, и, обернувшись, трубочист увидел руки забиравшегося наверх человека.Выдернутый из штекера провод с бусинкой наушника на конце полетел в карман. Когда на крыше появилась знакомая фигура камердинера, мастер очистки труб с шумом усердно орудовал веревкой, прочищая трубу от копоти. Камердинер бесшумно подошел поближе и встал за его спиной.
  
  - Кхе-кхе - с шумом откашлялся.
  
  Трубочист стремительно обернулся, мгновенный испуг на лице сменился удивлением.
  
  - А, это вы, сэр! А я и не заметил, как вы подошли!
  
  - Еще бы ты заметил! - с самодовольной ухмылкой произнес камердинер, доставая из кармана трубочку и страшно дорогую и статусную зажигалку производства навахо, - Недаром я в молодости ходил с трапперами по здешним лесам! А чего так долго чистишь? Вроде после зимы все почистили?
  
  - Не знаю, сэр, но грязи много, извольте поглядеть! - трубочист вытащил из трубы веревку, на конце ее болтался черный от сажи ершик.
  
  Камердинер наклонился, прищурился близоруко, отчего его лицо и виски покрылись такими глубокими морщинами, каких трубочист в жизни не видывал. 'Предатель!', - подумал он, с невольной гадливостью окидывая взором с годами расплывшуюся фигуру холуя навахо.
  
  - Кхм... Ладно, чисти, работничек! - покровительственным тоном произнес камердинер, зажигая трубку и пуская первый, самый вкусный дым в темнеющее небо, - До ночи успеешь?
  
  - Постараюсь, сэр!
  
  - Ты уж постарайся, работничек, а то у меня много других дел помимо тебя!
  
  Камердинер, щурясь на дым, молча курил. Далеко на западе на сумрачном горизонте заалела полоса неуютного, тревожного заката, когда трубочист, наконец, закончил работу. Получив несколько медных пенсов британской чеканки: навахо только собирались наладить выпуск собственных монет и в бывших британских владениях пользовались 'старыми', с поклоном пробормотал слова благодарности и вышел из особняка. Стражи у двери проводили его безразличными взглядами, словно не человека, а нечто неодушевленное, еще через пару минут длинная и тонкая фигура в черном скрылась за угловым домом.
  Всю следующую неделю никому так и не получилось проникнуть в резиденцию губернатора.
  
  Вольно гуляющий по акватории порта свежий, пропахший йодом и гниющей рыбой ветер, гнал к берегу пенистые гривы волн, стучал портовым мусором об укрепленные сваями пирсы, раскачивал пришвартованные к ним убогие рыбацкие суденышки. Рвал стяги с разноцветной радугой со стоящих в дальнем углу порта военных пароходофрегатов навахо. Гавань, после захвата города, давно забыла веселый плеск падающих в воду якорных цепей, скрип извозчичьих телег, божбу боцманов и крики портовых грузчиков. Под угрозой немедленной конфискации судна и ареста экипажа ни один европейский капитан не осмеливался приблизиться к берегам Северной Америки, а какая-либо торговля со старым континентом была прекращена. Хотя европейские товары время от времени появлялись в городе, но торговали ими украдкой и задирая цены до умопомрачительных высот. Поэтому, когда в гавань две недели тому назад зашли четыре двухмачтовых брига явно европейской постройки, но без флагов на мачтах и кормах и встали на якоря посредине бухты, это стало настоящей сенсацией. Несколько дней любопытные горожане толпились на пристани, рассматривая таинственные корабли и гадая кто это? Бриги качались на морской волне; на чисто вымытых палубах моряки мелькали очень редко; на крутых кормах сверкали на солнце стеклом по три яруса искусно изукрашенных дубовой резьбой окошек. На черных бортах закрытые пушечные люки, между ними две белые полосы. Белеют на реях туго скрученные паруса. На берег так никто и не сошел и понемногу люди разошлись, лишь любопытные мальчишки продолжали шнырять по пристани, да суровые рыбаки каждое утро поднимали паруса чтобы выйти мимо таинственных кораблей в море и вернуться к закату с уловом.
  
  В этот день с утра с низкого, укутанного хмурыми тучами неба шел редкий, но нудный дождь, индейское лето прошло, поэтому никто, кроме рыбаков и вездесущих мальчишек не видел, как порт оцепили суровые и заносчивые индейские воины, а таинственные европейские корабли подняли каждый по два больших прямых паруса на грот- и фок-мачтах и один прямой носовой - на конце длинного бушприта. Туго натянувшаяся парусина засвистела под напором ветра, корабли заскользили по-осеннему хмурому нью-йоркскому заливу. Лорд Дадли в плаще, в низко надвинутой шляпе, стоял у борта и задумчиво смотрел на город. Правильно ли он поступил? Снова и снова он анализировал все факторы, приведшие Корону к позорной сделке с наглыми краснокожими, и вновь приходил к выводу: она необходима для выживания страны и ее лучших людей. А поквитаться с навахо, отобравшими у Британии американские колонии можно и потом, когда у Британии наберется для этого достаточно сил. А мальчишка... А что мальчишка, это просто жертва обстоятельств и жертва, необходимая ради процветания Британии. Прошло не больше десяти минут. Украшенные деревянными статуями голых наяд, мощными руками поддерживающими длинный бушприты, тупые носы кораблей встали параллельно пирсам. Моряки привычно сволокли на берег сходни. Лорд Дадли прервал угрюмое молчание и, обернувшись, махнул кому-то невидимому в глубине корабля. Подгоняемые матросами по колеблющимся сходням потекли на берег закованные в железные кандалы чернокожие. Босые и мокрые, в жалких, едва прикрывавших чресла лохмотьях мужчины и женщины, непрерывным потоком текли на берег. Там их встречали индейцы и, построив в колонны, конвоировали из порта. Это была часть платы за закупленные англичанами товары.
  
  Ближе к обеду, когда казавшийся бесконечным поток рабов иссяк, в порт въехали грузовики. Грузчики, с отборной руганью переговариваясь между собой, но донельзя довольные, что есть работа, с тюками на плечах и тяжелыми ящиками в руках устремились с укрепленного сваями берега на борта, портовые краны со скрипом переставляли на палубы огромные деревянные ящики, в которых можно было спрятать взрослого бизона. Суета длилась до вечера, пока корабли не погрузились в воду почти по ватерлинию.
  
  В местечке, далеко за пределами порта, но откуда все происходящее в нем было отлично видно, с удочкой в руках у воды сидел мальчик. Только, когда солнце коснулось земли, утонув в багровых тучах, он вытащил удочку и, поправив мокрый дождевик, поспешил в город, но не домой, дело - есть дело оно вначале! Был у него знакомый, который очень интересовался таинственными кораблями и за вполне плевое дело, пересчитать груз и постараться понять какой он, обещал приличные деньги.
  Наутро таинственных европейских кораблей в бухте не оказалось.
  
  Через два месяца на стол начальника СБ Мастерграда Смирновского легла копия накладной на выдачу оружия, неведомыми путями попавшая в руки мастерградских разведчиков, с пояснительными записями куратора американского направления капитана Светлова.
  
  1. Паровые двигатели с котлами, мощностью 200 лошадиных сил-десять комплектов (для кораблей).
  2. Паровые двигатели мощностью 50 лошадиных сил с котлами - 40 комплектов (для бронетракторов).
  3. Рамы тракторов - 40 шт.
  4. Колеса - 250 шт.
  5.Тяжелые стальные орудия - 20 шт. (что-то типа 10-дюймовых колумбиад 1840 года).
  6.Стальные 4-фунт. (87-мм) полевая орудия - 45 шт.
  7. Взрыватели 1000 шт. (пригодны как для производства мин, так и для снаряжения артиллерийских снарядов).
  8. Винтовки - 10 000 шт. (в основном что-то вроде винтовки Холла обр. 1819 г., в кремневой модификации и небольшое количество винтовок Фергюссона.
  9. Пистолеты системы Холла - 500 шт.
  10. Телефонов полевых - 10 шт. бухты полевого провода - 20 шт. по 500 м.
  11. Колючей проволоки - 500 кг.
  
  Утром секретарь отдала накладную назад капитану Светлову с резолюцией: подготовить развернутый доклад для Военного совета, срок один день.
  
  
  

Глава 3

  Тяжело постукивая позолоченной тростью с крупным алым рубином в навершие, Людовик XIV де Бурбон, также известный как Король-Солнце, тяжелой походкой, все таки перевалило за шестьдесят, возраст для начала восемнадцатого века более чем почтенный, зашел в врачебный кабинет. Как всегда изысканно одет: в изящном синем камзоле, расшитом бурбоновскими лилиями. Пахло карболкой, из щели слегка приоткрытого окна доносился мерный плеск волн и резкие крики дерущихся чаек. Доктор, моложавая женщина в белоснежном халате того неопределенного возраста, когда равно можно дать и двадцать пять и тридцать пять, оторвалась от засыпанного бумагами стола и торопливо поднялась.
  
  - Добрый день, сир! - с забавным акцентом произнесла женщина и слегка наклонила голову.
  
  Людовик XIV несколько мгновений молча смотрел на идеально расчесанные русые волосы до худых плеч, отдельно посмотрел в лицо и на небольшую грудь. Потом неспешно проследовал по идеально чистому полу к кожаному креслу перед столом. Изящным движением усадив расплывшееся с годами тело, откинулся на спинку, холеные руки легли на стол, сверкнув кольцами с великолепными сапфирами и алмазами. Король искоса бросил раздраженный взгляд на доктора. Худая словно скелет! И это женщина? Ни одной приятной взгляду округлости! Неужели для лечения короля Франции нельзя выделить кого-то выглядевшую поприличнее? С утра в сопровождении правда довольно симпатичной медицинской сестрички в белом халатике он странствовал по недрам мастерградского госпитального корабля. Вначале зимы 1706 г. дошла очередь и до Франции и, в ходе турне по Европе он зашел в порт Дувра. Об искусстве врачей пришельцев из будущего ходили самые чудесные слухи, дескать могут почти все, да и внук: Людовик, герцог Бургундский, подтвердил их. С годами короля несмотря на от природы могучее здоровье, одолели самые разнообразные недуги, а неучи притворяющиеся жокторами: придворные врачи Валло, д`Акена и Фагона, только мучили его, не давая облегчения. Услуги медиков города пришельцев стояли умопомрачительно дорого, но Король-Солнце мог позволить себе не обращать внимания на такую пошлую банальность как деньги.
  
  Король был бодр и немного зол, да и под ложечкой сосало, время обеденное. Но гневался он не так чтобы слишком сильно: когда придворные прячутся по самым дальним закоулкам Версаля, а подвернувшийся под горячую руку неудачник мог запросто получить опалу, а то и направление на несколько лет в Бастилию, но после утра, полного малопонятных, но часто довольно неприятных и даже унизительных процедур, он был в состоянии глухого раздражения. Когда женщина присела за стол, Людовик XIV сделал над собой некоторое усилие, чтобы не дать прорваться гневу.
  
  - Ну и каково состояние моего здоровья? - поинтересовался он раздраженным голосом.
  
  Не глядя в холеное лицо с крупным породистым носом и тщательно запудренными морщинами, излучавшими властность и капризность, женщина слегка улыбнулась.
  
  Людовик самодовольно ухмыльнулся. Смущается перед королем.
  
  - Я как раз изучаю результаты анализов, сир, - потирая лоб и брови рукою, что у женщины всегда служило признаком внутреннего смущения, - подождите несколько минут...
  
  Король выпятил породистую губу, на миг задумался, потом все же учтиво кивнул.
  
  Внешне Людовик еще выглядел человеком крепким, но это было не так. Глаза женщины бегали по строкам бумаг с результатами анализов, но мысли ее были достаточно далеко. 'Боже какой могучий здоровьем старик!' За долгую жизнь он приобрел кучу полученных 'естественным' путем и с помощью коновалов, притворявшихся докторами, болячек, самыми малыми из них были хронические запоры, подагра, геморрой, и фурункулы. Король страдал от жившего в его организме солитера, а дантисты, вырывая верхние коренные зубы, вырвали у него добрую часть неба. Она мельком вспомнила о задании СБ и взгляд невольно упал на баночку в углу стола с незатейливой наклейкой 'Сердечные гликозиды - настойка ландыша'. Лежащая на колене и невидимая Людовику левая рука вцепилась в перекладину стола так, что пальцы побелели от напряжения, лоб сморщился. Регулярное принятие препарата приведет к тому, что старый король умрет от естественных для французских врачей причин. Она, всю жизнь посвятившая служению людям, вынуждена собственными руками отправить на тот свет старика, вся вина которого в том, что он слишком сильный и талантливый лидер своей страны. Стало горько, захотелось заплакать, но все слезы она отплакала еще дома, в маленькой мастерградской колонии в Москве. Женщина не сразу дала согласие сбшнику. Вначале - категорически отказалась. Только тогда, когда тот 'на пальцах' объяснил, что сильная Франция, владеющая половиной Европы это угроза войны между Россией и империей Бурбонов, что будет стоить обеим странам десятки и сотни тысяч жизней. И все они будут на ее совести. Она долго колебалась, плакала, пока наконец не согласилась.
  
  Женщина оторвала взгляд от бумаг и посмотрела на короля, тот рассматривал ее таким изучающим и оценивающим взглядом, что она невольно потупилась.
  
  - Сир, - произнесла после некоторого молчания, не глядя пациенту в глаза, - Думаю, мы сможем вам помочь. Если вы согласитесь погостить у нас дней двадцать, мы восстановим вам зубы и небо, - она замолчала и впервые ее взгляд встретился с глазами Короля-Солнце, - Это будет стоить...
  
  - Оставьте, мадам, не будем про деньги. Они не важны, - король вяло махнул рукой, высокий залысый лоб собрался в морщины, блеклые, выцветшие глаза блеснули. Ведь слухи о чудодейственности мастерградской медицины на чем-то основаны? - Скажите неужели это возможно?
  
  Женщина кивнула.
  
  - Ну а деликатные проблемы, мадам? Вы понимаете меня?
  
  - И с деликатными поможем.
  
  - Придворные доктора все твердят, надо пустить кровь. Примите слабительное... а толку никакого! - с каждым словом голос повышался, а на старческом лице сквозь слой пудры резко проступили морщины, щеки покрылись гневными пятнами, - Так могут и насмерть залечить! Merde! (дерьмо)
  
  Женщина покачала головой.
  
  - Сир, залечить можем и мы, но, - по бледным губам проползла вымученная улыбка, - только не в вашем случае. Наша медицинская наука позволяет лечить даже то, что ваши доктора считают смертельным приговором.
  
  Король самодовольно и слегка мечтательно улыбнулся, настроение стремительно улучшалось. Неужели он вновь будет здоровым? А еще проблемы с небом. Когда врач вместе с зубом вырвал кусок неба, Людовик потерял возможность нормально есть. С той поры еда превратилась в мучение. Жидкость, которую он пытался проглотить, частично выливалась через нос. Твердая пища - застревала в носоглотке и извлечь ее иногда не удавалось по несколько дней. При этом вынимали ее так же: через нос, когда процесс гниения уже шел вовсю.
  
  - Ну хорошо, я согласен.
  
  Доктор тих вздохнула.
  
  - Лекарства, вам будут приносить медсестры. А вот это, - она положила руку на лежащий на краю стола бутылек.
  
  И тут, внезапно и резко, по натянутым нервам ударил телефонный звонок. От неожиданности доктор подскочила и вскрикнула.
  
  - Сир, извините, я отвечу.
  
  Король-солнце с довольным видом наклонил черный, тщательно расчесанный парик до плеч. И почему женщина не понравилась вначале? Этот курносый носик... В славянских женщинах все-таки есть определенный шарм, ему бы сбросить лет двадцать, и он бы ух!
  
  - Але... - в трубке раздался голос радиста:
  
  - Для вас телефонограмма: операция 'Живчик', отменяется.
  
  - Как, как? Подожди секунду, не слышно, я закрою окно, - она повернулась, женская рука надавила на створку, плотно закрывая окно. Плеск волн стал еле слышен, - повтори!
  
  - Операция 'Живчик', отменяется.
  
  - Спасибо, - женщина бросила трубку. Впервые за прием она улыбнулась открыто и радостно, и король поразился, как он мог не заметить природную красоту женщины?
  
  Страшная тяжесть свалилась с души, она облегченно перевела дух. Хотелось петь, а еще выпить полный стакан коньяка. Она не знала причин отмены операции, да и это не очень ее интересовало. Утром на военном совете Мастерграда обсуждали фактический союз навахо с англичанами. После долгих споров решили, что в этих условиях ослабление Франции не в интересах Мастерграда и России.
  Следовательно, смерть короля Людовик XIV де Бурбон, не нужна, надо напротив постараться сохранить ему жизнь.
  
  Женщина посмотрела на пузырек с лекарством словно это не склянка, а притаившаяся на углу стола ядовитая змея.
  
  - Итак, сир, сейчас подойдет медсестра и проводит в палату для самых дорогих наших пациентов.
  
***
  Даже зимой на широте тропиков тепло, а утренний воздух чист и прохладен. Ноздри назойливо щекотали пряные ароматы неведомых и бесчисленных цветов и трав. Природа затихла, лишь ветер шелестел ветвями тропических деревьев, ночные звери и птицы уже замолкли, а дневные не перехватили эстафету. Солнце не успело подняться над горизонтом, но на востоке уже появилась наливающуюся пламенем полоса и уже достаточно рассвело, чтобы мутные очертания предметов стали отчетливей; на фоне светлеющего неба проступили стволы деревьев, темные громады заросших лесом гор, серела невысокая ограда из заостренных деревянных кольев, охранявшая поселение свободных чернокожих: маронов -беглых негров-рабов и их потомков, по большей части представителей одного африканского племени: ашанти. После того, как в 1655 году англичане выбили с острова прежних владельцев - испанцев, те с удовольствием подстроили захватчикам подлую каверзу: отпустили чернокожих рабов на свободу. Смешавшись с остатками индейцев, чернокожие породили новое и очень воинственное племя.
  
  В заросших тропическим лесом горах Ямайки, покрывавших четыре пятых территории, дикари - мароны создали нечто вроде собственного государства и чувствовали себя в труднодоступных местностях острова, где они знали словно свои пять пальцев каждую тропинку, как дома. Во многом они жили набегами за скотом и грабежами. Это было не только месть обратившим их в рабство белым, но и во многом вынужденное поведение. В горах было слишком мало участков, удобных для сельского хозяйства, и чтобы не умереть с голоду неграм приходилось с оружием в руках спускаться с гор на богатое побережье, где проживали англичане. В свою очередь номинальные хозяева острова отвечали на набеги карательными акциями. Прекрасно приспособленные к партизанской войне мароны чувствительно огрызались и наносили регулярным войскам чувствительный урон. Каждый год сотни 'Tommy' находили смерть в горах Ямайки. Впрочем, регулярные войска в длительной войне всегда превосходят иррегуляров и, если бы не политика самих англичан, систематически привозивших из Африки новых чернокожих рабов, которые регулярно бунтовали и сбегали в горы, пополняя ряды маронов, победа была бы за англичанами.
  
  Даже самый внимательный взгляд привычного к войне в лесу партизана не мог различить двух залегших за корнями большого дерева, в сотне метров от деревни чернокожих, людей. Лица разрисованы черными и зелеными пятнами, словно не у цивилизованных людей, а у краснокожих, мешковатая одежда, густо-зеленого цвета, расшитая зелеными лентами, превращала их в привидения, совершенно незаметные на фоне рассветного тропического леса. Некоторое время люди наблюдали в бинокли за спящим селением. Над оградой между заостренными кольями мелькали две чернокожие физиономии: часовые, и еще одна - у закрытых ворот. Все спокойно, мароны не ожидают беды.
  
  Второй лейтенант (офицерское звание в английской армии) Уэрли склонился к уху лежащего рядом человека.
  
  - Сэр, все готово, прикажите начинать?
  
  На бесстрастном, словно у игрока в покер лице лорда Дадли проявилась холодная решительность и жестокость. Большая часть английской элиты переселилась, возможно временно, в английские колонии в Вест-Индии и новым сердцем владений Британской короны должна стать Ямайка. Там, в отдалении от Европы будет удобнее участвовать дальше в 'Большой Игре' и развертывать новые производства, так что наличие неподконтрольных Короне территорий стало абсолютно нетерпимым. Он, Дадли не мямля и трус, как прежний губернатор острова Джон Кортни! Он выжжет гнезда дикарей - маронов! И поможет ему в этом богоугодном деле начальник его личной стражи Уэрли. Молодой офицер получил богатый опыт сражений с навахо, в частности научился маскироваться как их лесные разведчики и, после выполнения нескольких деликатных поручений престарелый лорд приблизил его к себе. В облике молодого офицера ничего не напоминало того испуганного мальчишку, который в страхе бежал из разгромленного навахо маленького форта на берегах реки Мохока. Годы и несколько неудачных сражений с индейцами, в которых он выжил, закалили его, он заматерел и превратился в изрядного циника. Только голубые глаза и, пожалуй, упрямый англосаксонский подбородок, роднили его с прежним наивным юношей.
  
  - Приступайте.
  
  Офицер коротко кивнул и, подхватив казнозарядную винтовку - точную копию оружия индейцев-союзников навахо, отступил на несколько шагов в глубь леса. Через минуту на опушку проскользнуло три бесшумные тени, залегли на земле. Сухо щелкнули курки.
  
  'Пок, пок, пок' - тихо прошелестели выстрелы из пневматических винтовок, внешне напоминающих оружие спецподразделений русских: пневматические винтовки Жирардони. Головы чернокожих исчезли, из-за ограды послышался глухой шлепок падения чего-то крупного. Все счет пошел на секунды!
  
  
  Пригибаясь к слегка пожелтевшей траве четверо одетых в лесной камуфляж солдат с короткой, 7-8 футов длины лестницей в руках, метнулись из черных и таинственных глубин леса к закрытым изнутри воротам селения. Через несколько томительно-тревожных трепыханий сердца в груди перемахнули по лестнице острые колья и исчезли из виду. Пару десятков секунд ничего не происходило, лишь устало шелестели листьями деревья, потом ворота деревни, испуганно дрогнули и бесшумно распахнулись. В проеме показался один из солдат, махнул рукой. Уэрли оглянулся на стоящих позади людей, повелительно махнул в направлении деревни. Толпа солдат с винтовками и пистолетами в руках безмолвно, словно злые лесные духи из страшных африканских легенд, ринулась сквозь рассветный полумрак. Впереди на поводках молча рвались вперед высокие и поджарые собаки, воспитанные известными на всю Вест-Индию охотниками за рабами: кубинскими ранчадорес. Собаки показали себя превосходными ловцами беглецов, но невероятно дорогими, их содержание, даже одной, стоило больше, чем расходы на содержание взрослого раба. Но они оправдывали себя, до последнего пенни! Найдя беглеца-раба по запаху, пес, если тот сразу не покорялся, нападал на него и, пытался ухватить беглеца за ухо. При этом вонзал зубы с такой силой, что боль заставляла негров уступать и сдаваться на милость победителя. Если же беглый раб продолжал сопротивляться, то дело доходило до серьезных травм.
  
  Понеслось! Темп! Темп! Темп, пока негры не обнаружили что деревню штурмуют враги! Дорога каждая секунда. Ашанти довольно воинственное племя, и храбрости им не занимать, а сотня разъяренных африканских воинов, вооруженных не только копьями, но и пусть устаревшим, но огнестрелом, это очень серьезно. По тонким губам лорда Дадли пробежала злая усмешка, а стоявший рядом офицер положил руку на эфес клинка и отправился за подчиненными. Возле вельможи остались только двое личных телохранителя и управляющий поместья лорда: высокий худощавый мужчина, уже седой с темным, медного цвета, лицом и свиными угрюмыми глазками. Узнав о желании мужа поохотится, жена была в ужасе, но лорд проигнорировал ее мнение, что может быть слаще чем охота на двуногую дичь? Пусть занимается своими тряпками, балами и подбором достойного жениха для дочери и не лезет в мужские дела.
  
  Между тем светлело, все больше проступали громады заросших лесом гор, растительность была поразительно пышная, хотя на высоте уже отнюдь не тропическая, она наводила на мысли о настоящим земным рае. Легкий ветерок овевал пылающее от возбуждения лицо лорда Дадли. Красные после бессонной ночи глаза наблюдали за штурмом с каким-то мрачным удовлетворением. Новое сердце британской Империи должно принадлежать белым людям, исповедующим веру в Христа и никому другому. Это селение маронов покорится первым, за ним последуют следующие. Вся Ямайка, без всякого исключения, будет принадлежать англичанам!
  
  'Бах!' - звук выстрела эхом разнесся над кольями ограды и верхушками деревьев, разорвав тревожную тишину в клочья. Потом другой, третий. Лорд вздрогнул от неожиданности. Эхо плыло в прозрачном воздухе пока не раздался испуганный крик, вроде бы женский и сразу за этим шум свалки. Все, штурм обнаружен. Руки за спиной судорожно сжались, тонкие губы сжались в ниточку. Ну сколько можно возиться с дикарями? А еще говорили, что второй лейтенант Уэрли из лучших! Еще через несколько минут крики за оградой поселения и выстрелы утихли, в раскрытых воротах деревни показался Уэрли. На лице его застыла кривая улыбка.
  
  - Сэр! Все кончилось, можно заходить!
  
  За воротами открывалась большая группа хаотично разбросанных хижин с куполообразными крышами, все кругом них заросло буйным сорняком. Подобно зулусским, здания имели каркас из прутьев, красиво переплетенных с травой, вокруг стен участок с плотно утрамбованным покрытием из толченого известняка. О кратком штурме селения говорили только несколько тел чернокожих, разлегшихся в лужах крови у высоких дверей в собственные жилища. В центре селения, на площади застыла безмолвная толпа в окружении вооруженных бойцов с собаками, даже маленькие дети на руках у матерей молчали, словно понимая, что сейчас произойдет нечто ужасное. Подчеркнуто широкими и медленными шагами лорд подошел к толпе, над которой буквально плавал острый аромат страха.
  
  - Ну что рабы? - торжествующе провозгласил Дадли, - Все, кончилось время, когда вы могли безнаказанно разбойничать. Запорю всех, кто не поймет, где ваше место! Думали спрячетесь в горах? Я вас и здесь найду, и заставлю слушаться белого господина!
  
  - Разве можно так с людьми? - послышался на неплохом английском голос из толпы.
  
  - Что? - взвился лорд, - да как ты смел, раб! Взять его.
  
  Когда ринувшиеся в толпу солдаты вытащили крепкого негра в одной набедренной повязке по виду еще совсем не старого, лорд ткнул в пленника пальцем.
  
  - Этого болтливого повесить, остальных в кандалы!
  
  Негру связали руки. Веревка с петлей полетела через ветку росшего посредине деревни раскидистого сапотового дерева. Острие шпаги заставило пленника встать на найденный в хижине низенький столик, петля легла на шею. Казалось, он не понимал, что жестокосердные белокожие хотят с ним сделать, лишь оскаленные крепкие белые зубы, особенно выделяющиеся на черном лице, сверкали на солнце. Ловким ударом один из солдат, которого использовали в качестве штатного палача отряда, выбил из-под несчастного опору. Большое тело чернокожего рвануло вниз, ноги достали землю. Петля, захлестнувшая горло, душила, заставляла, упираясь у утоптанную землю большими пальцами босых ног, встать на цыпочки. Глаза с белыми, большими белками, столь часто встречающиеся у чернокожих, почти вылезли из орбит, изо рта обильно пошла пена. Он что-то выкрикнул на своем языке, толпа глухо охнула, заволновалась, но наткнувшись грудью на острия боевых шпаг, отхлынула назад.
  
  Палач чертыхнулся и повис на теле несчастного, но тот все еще жил. Сухое, мускулистое тело раскачивалось на веревке, то рефлекторно сжимаясь в комок, когда колени почти касались подбородка, то вновь касаясь пальцами ног земли. Из выпученных глаз ручьями катились слезы, смешиваясь на груди с потоками слюны из страшно искривленного рта. Пытаясь облегчить страдания мучительно и тщетно тянулся вверх.
  
  Наконец палач сообразил и найденной в хижине лопатой начал подкапывать под несчастным землю. С каждым взмахом тело все больше обвисало, удлинялась шея, курчавая голова все больше откидывалась. Наконец затих. Через полчаса колонна закованных в кандалы чернокожих мужчин и женщин в окружении вооруженных солдат направилась в скорбный путь вниз, к побережью.
  
***
  На севере благословенной Господом земли: Belle France (Прекрасной Франции) море даже зимой не такое, как во владениях таинственного и мрачного русского le tsar (царя), словно молния ворвавшегося в большую европейскую политику и вместе с владыкой Галлии разрушившим великие государства и союзы. Серо-зеленые, пенистые волны зимнего моря торопливо набегали на пустынные берега северо-запада Франции: то покрытый галечными пляжами, дальше - редкими кривыми деревцами; то - невысокими белыми скалами. Правда по великолепию они не шли ни в какое сравнение с поистине чудом природы - знаменитыми меловыми скалами Дувра на противоположном берегу пролива Па-де-Кале. Не обделяли волны вниманием и порт Гавра: одного из крупнейших во Франции - настоящих ворот в богатые заокеанские земли. Тихо шепча нечто успокоительное нетерпеливо врывались внутрь акватории, мягко и беззаботно колыхали парусники на якорях со скрученными парусами, нежно баюкали пропахшие ромом, табаком, запахом дальних стран и опасных путешествий спящие по случаю ночи экипажи; стучали по безлюдным пристаням портовым мусором: дохлыми рыбами, яичной скорлупой и обрывками водорослей. Ночную тишину нарушал лишь равнодушный плеск волн, мерный свист пропахшего морем и йодом ветра да недовольные крики чаек. После тяжелого трудового дня горожане беспечно отдыхали; даже буйные моряки, пьянствовавшие в припортовых трактирах с гулящими девками, утихомирились, расползлись по кораблям и дешевым гостиницам, город спал. Длинной вереницей вдоль узких средневековых улиц бежали двух-трехэтажные здания, с нависшими друг над другом этажами, поверх их ломаная линия островерхих черепичных кровель. Лишь кое-где в узеньких окнах с цветными оконными стеклами мелькали едва заметные в ночи огоньки свечей да терялся среди морских волн свет маяка, но все жалкие потуги человека осветить мир, когда зима накрыло небо густыми словно грех тучами, были тщетны.
  
  Море - одаряет людей дешевой едой: рыбой, море - вечное средство сообщения между странами, народами и цивилизациями, но оно и источник вечной угрозы. Моряки и рыбаки ежегодно платили дань ему собственными жизнями, а где-то далеко за морями и океанами, еще были цунами. Это когда внезапно отступив от берега, море бросается на штурм суши колоссальной высоты волной, иногда заходя вглубь континентов и островов на много лье (лье: 4,5 километра) унося в единый горестный миг тысячи жизней и разрушая словно песочные прибрежные города. Но такая угроза как подобравшийся к середине ночи к берегам Франции корабль с черными, сливавшимися цветом с хмурым небом парусами, со стороны моря еще никогда не приходила на заселенные человеком земли. Ни единый огонек не горел на борту и его прибытия никто не заметил, ни портовые власти, ни моряки отдыхавших в гавани кораблей, а зря...
  
  Одна за другой десяток вместительных шлюпок, взметнув холодные брызги, упали в зимнее море, равнодушное, глухое, а когда их экипажи заняли места за веслами и бережно приняли спущенные с палубы грузы, в гнетущей тиши раздалась негромкая команда на английском: 'Протянуться!'. Матросы оттолкнулись от корпуса корабля и словно гигантские морские крокодилы направились сквозь непроглядную темень зимней ночи на предательский свет маяка.
  
  Прошло полчаса, шлюпки потеряли друг друга из виду, но продолжали с едва слышным плеском весел приближаться к порту. На носу одной из них вглядывался в едва заметную на фоне беззвездного неба темную полосу приближающегося берега человек средних лет в видавшей виды парусиновой морской куртке: невысокий, но плотный с красным носом, выдававшем большого любителя пропустить стаканчик горячительного, но упаси боже не на службе! Время от времени темные грубые руки с грязными ногтями торопливо зализали в карман куртки и доставали оттуда чудо - настоящие часы мастерградской работы. Человек внимательно смотрел на хрупкие стрелочки на циферблате, хмурился, потом нервно и недовольно опускал их назад, сердце даже у него, прошедшего десятки боев стучало чаще чем обычно. Время тянулось тягучей сахарной патокой, опасный берег приближался. Моряки начали нетерпеливо ерзать и оглядываться. Наконец прозвучало долгожданное:
  
  - Суши весла! - произнес грубый мужской голос, привычный перекрикивать неистовство морских бурь и рев ураганов. Мерный плеск взбивающих волны весел прекратился, лишь одно еще запоздало загребло воду. Через миг послышался смачный звук оплеухи.
  
  - Джек, если будешь мечтать о девках вместо того, чтобы выполнять мои команды, я лично попрошу кэпа как следует ободрать тебе спину линьком (линек - короткая веревка, с палец толщины, с узлом на конце. Служил для наказания матросов на флоте).
  
  - Сэр! Больше не повториться сэр! - потирая затылок ответил высокий, но совсем юный матрос.
  
  - То-то же! Ставьте эту чертову машину!
  
  После нескольких минут напряженной возни над бортами шлюпки поднялся лафет с прицелом на раме.
  
  - Осторожно ставь ракету, осторожно, чертов Джек! - произнес обладатель грубого мужского голоса.
  
   Посте того, как наводчик установил прицел, в руках обладателя грубого голоса блеснул огонек бензиновой зажигалки. На свет еще раз появились часы, после короткого взгляда на циферблат, исчезли в кармане. Руки торопливо омахнули крестом.
  
  - Господи прости, - едва слышно прошептали губы, огонек от зажигалки побежал по запалу.
  
   Еще несколько томительных мгновений и, распустив огненный хвост, ракета с шипением, подобным змеиному, улетела по направлению к городу, на миг осветив столпотворение кораблей в порту, узкие прибрежные улочки и на удивление мирно, без каких-либо внешних эффектов вроде пожара или взрыва упала на землю. В промежутке нескольких секунд еще десять ракет с других шлюпок унеслось в сторону Гавра. Англичане сумели модернизировать доставшиеся им от индийцев ракеты и оснастить их двигателями на основе бездымного пороха, что привело к увеличению дальности полета до 5000 ярдов, но с кучностью и точностью попаданий оставались большие проблемы. Впрочем, для стрельбы по такой большой цели как город, они были не важны. Еще десять раз огненные змеи уносились в сторону города. Уже после первых пусков множество огней загорелось в порту и на кораблях в их неверном свете стали видны мечущиеся на пристани и на палубах люди.
  
  Исполнив порученное, экипажи шлюпок собрали лафеты и лихорадочно погребли в сторону загоревшегося в море огонька. Через сорок минут черный корабль поднял на борт последнюю шлюпку, а еще через десять, он исчез в ночи.
  
  Мсье Вессон, городской стражник с факелом в руке осторожно приблизился к таверне. В ее каменную стену только-что ударил адский снаряд, человек поднял факел повыше. Неверный свет высветил совершенно не пострадавшую стену, лишь на высоте человеческого роста немного выщерблены красные кирпичи. Он облегченно перевел дух и тут его взгляд упал на лежащий в нескольких дюймах от нее снаряд. Из косой и широкой трещины, пересекавшей деревянный корпус, высыпались тушки крыс некоторые еще шевелились, одна, с перебитыми задними лапками упрямо ползла по мокрым булыжникам на человека. 'Господи, что это?' Стражник содрогнулся и попятился. Он споткнулся о камень, мостовая больно ударила непривычное к таким испытаниям седалище. Он не заметил как крохотная блоха прыгнула на штаны.
  
  В ту же злосчастную ночь приморские города: Кале, Гранвиль и Дюнкерк тоже подверглись ракетному обстрелу, в результате него территория атлантических портов Франции была усеяна исковерканными обломками снарядов и окровавленными трупами крыс. Полиция прибрежных городов изнемогала от беготни и усилий, разыскивая откуда в этой странной истории 'растут ноги', но так и не смогла докопаться до истины. Никто не видел ни кораблей, на которых приплыли неведомые ракетчики, ни их самих, ни аппаратов, с которых запускали снаряды. У Франции было множество непримиримых и не смирившихся с победой страны в войне за испанское наследство врагов: Англия, все протестантские страны северной Европы и, кто именно стоял за обстрелом, так и осталось тайной.
  
  Прошло шесть дней. После визита мастерградских докторов Король-Солнце, значительно поправил здоровье. Избавился от множества старых болезней, зарастил дыру в небе и обзавелся выглядевшими совершенно натурально искусственными зубами. Король чувствовал себя настолько хорошо, что начал вновь с интересом посматривать на версальских дам, но сейчас он был в прескверном настроении. Все началось с утра. Любимый мопс маркизы де Ментенон проявил вопиющую бестактность, пометив изящные туфли короля, потом весь день приходили известия, совершенно не радующие владыку Франции: то в одном уголке страны появились недовольные, то дворяне новых, североитальянских владений королевства собирают комплот (преступный заговор, союз против кого-либо) а тут еще доклад шефа полиции Ла Рени о результатах расследования обстрела атлантических портов. Внимательно прочитав его, король откинулся в парчовом итальянском кресле, руки крепко сжали подоконники, Людовик XIV де Бурбон испытал самый настоящий гнев и недоумение. При чем здесь крысы? Это было непонятно, а все непонятное король категорически не переносил. Руки нашарили на столе выпускавшуюся в Мастерграде для очень, очень богатых людей золотую ручку. Немного подумав, собственноручно написал резолюцию:
  
  Господин Ла Рени! Зная ваши многочисленные таланты, льщу себя надеждой, что вскоре вы узнаете имена богопротивных врагов Франции. Посему жду вашего доклада об успешном расследовании. Тех, кто проявил недостаточно преданности Престолу, накажите самостоятельно. Людовик.
  
  Первой в комнату больного зашла высохшая старушка с выражением страдания на хранившем следы былой красоты лице. Лет ей было не меньше сорока пяти, тело - давно потеряло привлекательную форму и съежилось под простым ситцевым платьем, но несмотря на прожитые года говорила женщина все еще крепким и уверенным голосом.
  
  - Заходите, господин, медикус, - произнесла она, сопровождая слова приглашающим жестом, - муж здесь.
  
  Врач с благожелательной улыбкой на губах и кожаным чемоданчиком в руке важно прошел в полутемную комнатушку, едва освещенную вечерним, выглядывающим из оконца под потолком, солнцем. Из трещащего в углу очага струился сухой жар, пахло дымом, лекарствами и людским страданием. Женщина ткнула морщинистым пальцем в угол. Закопавшись в одеяло, на широкой измятой постели то ли спал то ли лежал с закрытыми глазами мертвенно-бледный мсье Вессон - городской стражник. Виски мокрые от пота, дышал часто, со свистом, словно сил только на это и осталось: дышать. Медик подошел к стулу у постели болящего, тихо присел. Женщина, скрестив руки под высохшей грудью осталось у двери, беспокойный взгляд метался то на больного, то на лицо медика и назад. Медикус внимательно разглядывал больного, но все никак не приступал к осмотру. Мало-помалу на его лице появилась опаска, бледная рука осторожно поскребла нос.
  
  Медик отвел женщину к узкому окну, прищурился значительно, щеки собрались морщинами.
  
  - Мадам! Расскажите, что случилось с больным, - произнес он, - как известно медицинской науке, важна каждая мелочь в самочувствии. Расскажите, как ваш муж заболел?
  
  - Вчера утром почувствовал себя плохо. Говорил, что болит все тело, пришлось послать Вивьена предупредить месье Готье, десятника. Потом его начало лихорадить, тело горело жаром. А сегодня он и вовсе не вставал с постели и появилась кровавая мокрота.
  
  - Мокрота говорите? - поцокал языком врач и одарил закивавшую женщину какой-то потерянной улыбкой, ну хорошо сейчас посмотрим...
  
  На свет божий появился вытащенный из кармана не первой свежести платок, рука, обернутая тканью, осторожно откинула одеяло, потом приподняла рубашку, укрывавшую похудевшее тело еще пару дней тому назад вполне крепкого мужчины. Взгляд остановился на белесом утолщении, величиной с грецкий орех в паху больного. Врач содрогнулся, одеяло упало на постель, скрывая бесстыдно обнаженное тело.
  
  Медикус подскочил со стула, на лице отразилось нешуточное волнение пополам со страхом, платок раненой птицей соскользнул на пол:
  
  - Мадам! У вашего мужа чума, теперь ему может помочь только чудо Божье! Молитесь за него, а лучше позовите священника, а я вызову чумного доктора!
  
  - Месье сколько я вам должна за осмотр мужа?
  
  - Деньги? Да вы с ума сошли чтобы я взял деньги в доме больного чумой! - врач опрометью бросился из душной комнаты, торопливо простучали каблуки по лестнице, хлопнула входная дверь.
  
  Женщина подошла к постели, застывший и одновременно какой-то лихорадочный взгляд загулял по заострившемся, с потемневшими глазными впадинами лице больного. Тот словно очнулся от забытия, с усилием открыл глаза, взгляд медленно сфокусировался на жене.
  
   - Амели, - едва слышно прошептали лиловые губы.
  
  Женщина наклонилась поближе.
  
  - Амели я всегда тебя любил... - глаза больного вновь закрылись, а по серым щекам женщины безостановочно потекли слезы.
  
  - И я тебя Жак...
  
   Через три дня мсье Вессона не стало, а еще через день преставилась его жена, но на эту маленькую трагедию никто не обратил внимания. В этот же день врачи диагностировали чуму еще у шести пациентов. С каждым днем количество заболевших и погибших увеличилось и люди в ужасе хлынули из города. Старый враг человечества: чума вернулась в Европу, еще не забывшую ни 'Черную смерть', забравшую каждого третьего из населения континента ни последующие эпидемии. Еще больший ужас принесли известия, что одновременно с Гавром болезнь появилась в Кале, Гранвиле и Дюнкерке.
  Королевская власть среагировала на известия о чуме по меркам патриархального 18 века почти молниеносно. Через три дня после первых известий пораженные чумой города окружили войска. Никого не впускали и никого не выпускали кроме могильщиков и сопровождаемых ими караванов с продовольствием. Высочайшим указом было объявлено, что болезнь распространяют англичане, но мало кто в это верил за пределами Франции, так как доказательств участия британцев в столь мерзком преступлении не было. Но в самом королевстве, если бы там нашлось хоть дюжина потомков бриттов, их несомненно растерзала испуганная и оттого еще более кровожадная толпа. Но их не было, и страна застыла в ужасном ожидании, выползет чума за пределы прибрежных городов чтобы взять щедрый урожай смертей или удовлетворится полученным в портовых городах?
  
  Зимнее солнце почти скрылось за темно-алым, словно кровь загнанного волчьей стаей оленя, затянутом низкими облаками горизонтом. Пронзительно завывал ледяной, пришедший с востока ветер, противный, мелкий дождь, начавшийся сразу после полудня, угрожал продлится до утра. Последние лучи едва выхватывали из мрака скопление людских жилищ, называемое его обитателями Гавром. Чудовищный запах смерти и разлагающейся плоти висел в воздухе смешиваясь с привычной и поэтому почти не замечаемой горожанами вонью заваленных мусором, дохлыми кошками и содержимым ночных горшков сточными канавами. Немногие освещенные окна зданий провожали пустыми и голодными взглядами осмелившихся окунуться в темные и пустынные переулки прохожих, в тщетной попытки защитится от всепроникающего запаха чумы уткнувшихся носами в бутоньерки (цветок в петлице - аксессуар мужского костюма); выхватывали у захватившей город тьмы узкие пятачки освещенных булыжников мостовой, но не могли выгнать с пустынных улиц сгущающийся мрак. Казалось, стоит повернуть за очередной поворот и, там тебя поджидает нечто ужасное. И правда сплошь и рядом встречали страшные находки: на земле валялись тела несчастных жертв эпидемии.
  
  Послышался звон колокольчика, мрачные звуки смешивались в ночном воздухе с колокольным боем часовня Сен-Мишель и еще доброго десятка церквей города. Отчаянно цокая по булыжной мостовой подковами, с трудом тащившая телегу худая лошаденка повернула за угол и выехала на площадь перед Нотр-дам-де-Гавр. С угрюмого фасада в стиле барокко, украшенного скульптурами, кротко взирали ангелы. Звуки колокола с пристроенной к кафедральному собору колокольни плыли над городом словно реквием погибшим. Нищий, с прерывистым и шумным дыханием, с проклятием шарахнулся прочь от страшного экипажа. В городе властвует смерть, а этот экипаж и есть сама СМЕРТЬ! Встретить могильщиков плохая примета, а он еще поживет! Несмотря ни на что поживет!
  
  Из-под дерюги, прикрывавшей телегу, высовывались окостенелые людские ноги и руки. На изящной женской ножки всего несколько дней тому назад принадлежащей цветущей девушке, зловещей печатью чумы чернел лопнувший волдырь. Возница в кожаном плаще, широкополой шляпе и маске в форме клюва на лице погонял лошадку, точно также одетый человек с факелом в руках примостился позади страшного экипажа. Телега въехала на площадь. Напротив соборных дверей лежали двое. Когда телега к ним подъехала, возница натянул вожжи и сиплым, из-за глушившей звуки маски, голосом крикнул:
  - Тпру, проклятая! Ну чего сидим, - он обернулся к товарищу-могильщику, - давай грузим.
  
  Человек спрыгнул на мостовую и приблизился к мертвым, но едва он прикоснулся к лежащему сверху телу как оно дрогнуло, послышался хрип.
  
  - Черт! - отпрянул человек, едва не сбив с ног подходившего напарника-могильщика. Пальцы, крепко сжимавшие палку с крючком, ею он оттаскивал тела, смертельно побледнели. На миг почудилось что мертвое тело ожило и захотелось лежащем в кармане хирургическим скальпелем полоснуть по мертвому горлу, - но еще через миг он понял, что ошибся. Свет факела осветил вполне живую девушку.
  Он перекрестился.
  
  - Вы кто, мадемуазель? - спросил могильщик у поднимающейся с булыжников мостовой юной женщины. Светлые, выбивающиеся из-под чепца волосы измазаны в грязи, в глазах горело разгорающееся безумие.
  
  - Я мадам Жаккар...
  
  - А что вы здесь делаете мадам?
  
  - Жан, он мой муж, мы только шесть дней как женаты, и вот его уже нет, - молодая женщина указала на тело лежащего перед ней мужчины.
  
  - Ну что ж недолго мучился... мадам я вам сочувствую, но прошу вас отойти. Не мешайте нам исполнять свой долг.
  
  Могильщики наклонились к начавшему коченеть телу чтобы погрузить его, словно бревно на телегу поверх остальных жертв эпидемии.
  
  Сердце женщины перестало биться, а в насквозь мокрое от дождя тело вселились новые силы.
  
  Они подняли уже не гнущаяся тело, рука упала почти до земли, словно посылая привет с ужасающим, циничным равнодушием тем, кто остался на Земле.
  
  - Ааааа! - с диким криком, словно волчица, потерявшая своего единственного волчонка, женщина вцепилось в хладное тело мужа так, что побелели костяшки маленьких кулаков.
  
  Несколько мгновений длилась безмолвная борьба между дюжими могильщиками и замерзшей и обессилевшей женщиной, потом один из них рявкнул:
  
  - Дура, - от звонкой пощечины голова женщины дернулась, сломанной куклой она рухнула на булыжники и словно потеряла всякие силы.
  
  Могильщики, не обращая внимания на несчастную погрузили тело в телегу и прикрыли его дерюгой.
  
  Молодая вдова осталась на площади одна. Дождь промочил ее насквозь. Но она была даже рада этому. Из-за дождя не было видно безостановочно текущих по лицу слез.
  
  Прошел почти месяц как полк графа де Гиша остановился на постой в половине лье от Гавра, в глухой рыбачьей деревушке Пиана. Военных прислали взять под карантин (в некоторых случаях карантин подразумевает полную изоляцию эпидемического очага с вооруженной охраной по периметру) зараженный чумой город. Не дай бог беглецы разнесут заразу по Франции! Поэтому их приказано останавливать под угрозой оружия и возвращать за городские стены. А в случае, если ослушаются приказа, применять по ним без всякой жалости оружие, а самим к мертвым телам под угрозой немедленного расстрела ни в коем случае не подходить! Местные рыбаки при первых известиях об эпидемии, в панике бросив все нажитое, что нельзя взять с собой, бежали из окрестностей города и за прошедшее время солдаты так привыкли к тишине и покою, что и не верилось, что совсем недалеко, за Ла-Маншем, их товарищи насмерть бьются на развалинах Лондона с уцелевшими англичанами. Впрочем, и почти идиллическое существование вдали от кровавых сражений имело по мнению рядового полка графа де Гиша - Мишеля Леруа, много отрицательных сторон. Во-первых, вдали от боев ты никак не можешь отличиться на бранном поле и тем самым завоевать деньги и продвижение по службе, а это по мнению молодого человека, недавно добровольно завербовавшегося в победоносную французскую армию, было очень важно. Во-вторых было как-то жутковато находится совсем рядом с пораженным чумой городом и каждый день наблюдать как могильщики в кожаных костюмах и клювастых масках, делавших их похожими на чудовищных птиц, проезжают мимо деревни на полных трупов телегах. Ну и последнее, было скучно. Ни тебе уютных кабачков, где можно пропустить стаканчик вина ни даже слабого пола, ни считать же за таковой нескольких старух, из-за того, что им некуда идти оставшихся в деревне?
  
  Утром капрал, месье де Франкарт, отвел Мишеля с Брианом в засаду в кустах на опушке небольшой рощи. Там они должны до вечера следить, чтобы никто не попытался выбраться из блокированного по приказу короля города.
  
  Мишель укрылся за морщинистым стволом дерева так, что со стороны Гавра его было незаметно. Глубоко затянувшись в последний раз трубкой, тщательно выбил непрогоревший табак о дерево и аккуратно притоптал его носком ботинка. Слава богу утро выдалось хорошее. Мир нежился от нежданного тепла, на высоком, вызывающем мысли о вечности и безоблачном небе, солнце светило совсем по-весеннему и, если бы не протаявшие только к обеду лужи, можно было подумать, что сейчас действительно весна. Невидимые птахи, словно решив, что уже настало время, щебетали в ветвях деревьев и в густом кустарнике на окраине рощи. В такие минуты в голову невольно приходят романтические мысли. 'Наверное, уговаривают подруг?' Не верилось, что совсем рядом, меньше чем в одном лье, умирают, заживо гниют тысячи людей. О том, что происходило в городе, ходили самые ужасные слухи. Говорили, что там и половины людей не осталось. Всех унесла страшная болезнь. Но об этом не хотелось вспоминать, от таких мыслей недолго и умом тронуться. Солдат огорченно скривился. Ну что это за военная служба, если даже всегда сопровождающие войска маркитантки не захотели ехать в проклятые богом места: к чумному Гавру? Нет, он так не договаривался! Мишель спрятал трубку в карман.
  
  - Ну что месье рядовой, - тяжелая рука с размаху опустилась на плечо. Мишель подпрыгнул от неожиданности, одновременно разворачиваясь и хватая прислоненную к дереву винтовку, - все мечтаешь о бабах?
  
  Бриан, высокий, мощный человек, любитель выпить, ухмылялся, демонстрируя во рту изрядно прореженный частокол почерневших зубов, видимо, безмерно довольный грубой шуткой. Хотя что взять с вчерашнего парижского клошара, славившегося бесцеремонностью, по слухам сбежавшего в армию от проблем с королевским судом? После тяжелой и кровопролитной войны, изрядно проредившей во Франции молодых мужчин, вербовщики не брезговали никем.
  
  - О службе нужно думать месье рядовой, о службе, а не о бабах!
  
  Неизвестно почему, но Бриан с начала службы невзлюбил своего скромного товарища и, злобно подшучивал над ним. Главной темой его шуток был слабый пол, от отсутствия которого якобы страдал Мишель.
  
  - То-то, ты вчера ночью из палатки исчез, наверное, все по службе! -ответил Мишель и ехидно улыбнулся.
  
  - Ты! Малец! Не суй свой длинный нос в чужие дела! - глаза бывшего клошара угрожающе потемнели, - А ты откуда это знаешь? Следил за мной? - Мишель невольно отодвинулся от волны гнили из щербатой пасти.
  
  - Да нужен ты мне! Тише сопеть нужно, когда вылезаешь из палатки!
  
  - Вот что, - Бриан задышал тяжело, квадратное лицо налилось нездоровой краснотой. Пальцы с траурной каемкой под ногтями поднялись на уровень лица молодого товарища, словно он собирался ударить. Мишель отшатнулся, невольно перехватывая покрепче винтовку.
  
   Узкие щелки глаз клошара, злобно сверлившие лицо молодого солдата, расширились. Мишель увидел, что взгляд Бриана направлен ему за спину, в сторону недалекого Гавра.
  
  - А это кто там? - сам себя оборвал солдат, скидывая с плеча винтовку и направляя ее в сторону города. Мишель встрепенулся и, развернувшись, приставил ладонь к глазам. На небольшой возвышенности, покрытой посеревшими остатками прошлогодней травы и беспорядочно размахивающими на ветру колючими ветками кустами, примерно в двухстах шагах, появилась человеческая фигура. Это было женщина. Придерживая одной рукой темный сверток, то и дело поскальзываясь на мокрой почве и, хватаясь руками за колючие ветви, она спускалась к болотистому подножию. Юный француз подхватил собственную винтовку.
  
  - О! как ты и хотел, баба! - ехидным голосом произнес бывший клошар, но Мишель предпочел промолчать.
  
  Когда шатающаяся от усталости женщина приблизилась к опушке на пару десятков шагов, навстречу из кустов вышли вооруженные солдаты.
  
  - Стой! - Бриан предостерегающе подняв руку, повелительно крикнул, - ты кто?
  
  Женщина остановилась, перехватив поудобнее сверток. В голове стоял сплошной гул, словно кто-то рядом изо всех сил лупил в колокол. Жар волной прокатился по телу, стало трудно дышать, пальцы, цепко удерживающие сверток, задрожали.
  
  Несмотря на бледный вид и множество мелких морщинок вокруг воспаленных глаз, приличествующих уже порядком пожившей женщине, она еще совсем юна. Едва ли больше двадцати. Жалко дрогнули, задрожали словно в беззвучном плаче губы. Судорожно глотнув, прошептала:
  
  - Месье... я Жаккар, мадам Жаккар, молю вас выпустите меня отсюда.
  
  - Мадам! Король приказал под страхом смерти никого не выпускать из города, я ничем не могу вам помочь. Возвращайтесь в город.
  
  Девушка, как стояла, так и рухнул на колени в осеннюю грязь, в красных от недосыпа или усталости глазах накапливались и часто, одна за другой, стекали слезы.
  
  - Молю вас месье, ради всего святого молю пропустите меня, -девушка плакала навзрыд, выворачивая наизнанку душу. За что ей все это? Сначала страшно погиб муж, которого она и знала всего несколько дней, потом родители и она осталась одна с маленьким Жаком... В чем она провинилась перед Господом? - Я не могу больше смотреть на смерти, не могу оставаться в городе. Молю вас пропустите меня!
  
  - Мадам, - вмешался в разговор Мишель, ревниво поглядывая в сторону старшего товарища, - мы ничем не можем вам помочь, у нас приказ короля.
  
  Захлебываясь от поспешности и сотрясаясь от рыданий, девушка крикнула надорванным, дико прозвучавшим голосом:
  
  - Я заплачу вам, всем чем могу, заплачу! - руки поспешно расстегивали корсет, через миг оттуда бесстыдно вывалилась белоснежная грудь с красной вишенкой соска. Глаза побитой собаки не отрывались от Мишеля. Его она посчитала более милосердным чем его товарища.
  
  Мишель покраснел и судорожно сглотнул, не отводя взгляда от соблазнительного зрелища. Нет, он не был девственником, но уж слишком долго у него не было женщины. Бриан презрительно скривился и крикнул, наводя на коленопреклоненную фигуру ствол винтовки:
  
  - Вон пошла шлюха! Не хватало еще от тебя заразиться!
  
  - Я не болею! Господом клянусь, я не болею!
  
  Бриан повысив голос, уверенно и зло закричал, не давая сомневаться в своих словах:
  
  - Врешь шлюха! - он повернулся к товарищу, - А ты что на нее пялишься, дурак! С ума сошел? Забыл королевский приказ на месте расстреливать тех, кто контактировал с зараженными?
  
  Повернувшись мокрым от слез и изуродованным болью лицом к жестокому солдату, девушка с надеждой устремила глаза на солдата, показавшемуся ей более милосердным и крикнула, протягивая кулек:
  
  - Не выпускаете меня? Тогда возьмите хотя бы младшего братика: Жака, он ни в чем не успел провинится ни перед богом, ни перед королем. Господом заклиная вас у меня больше никого не осталось, ни мужа, ни родителей, он единственный из моей семьи.
  
  Все так же не вставая с колен, девушка шустро поползла вперед. Мишель остолбенело смотрел на нее. Рот пересох, сердце бешено колотилось о ребра. Не мог он остаться безразличным к такому искреннему горю. Все его существо повелевало ему прийти на помощь. Только настоящее чудовище могло остаться безучастным.
  
  'Бах!' - сухо треснул, резанув слух, выстрел почти в упор. Одна единственная пуля пронзила и маленькое тело младенца и девушки. Она широко взмахнула руками, окровавленный кулек с ребенком упал, ее откинуло и она упала на спину, из раны в груди хлынула в грязь кровь. Несколько мгновений мелко сучила ногами, затихла. Девушка была мертва.
  
  Над кустами взлетели птицы, закричали жалобно, словно оплакивая две погубленные жизни.
  Несколько мгновений Мишель ошеломленно смотрел на лежащий перед ним окровавленный труп. Рот пересох. Лицо передернуло судорога ярости. 'Нет, он никогда не простит это чудовище!'
  
  Скрежетнув зубами, Мишель медленно повернулся к бывшему клошару и вонзил полный ярости взгляд в деланно безразличное лицо. Подскочив, изо всех сил схватил за обшлаги мундира. Сейчас он его просто разорвет на кусочки! Он открыл было рот, чтобы высказать мерзавцу все, что он думает о нем, как голова Бриана качнулась, широкий лоб врезался в переносицу, мир взорвался миллионами искр и исчез...
  

Глава 4

  Потемневшие от влаги тучи, похожие на корабли с темными, почти черными парусами, стремительно мчались над лесистым холмом, почти касаясь зеленых, заплесневевших от водяных испарений крыш Кастель-Гандольфо. Холодный ветер морщил поверхность живописного озера Альбано у подножия холма, яростно кидал волны в каменистые берега. Зима, но несмотря на это, видно, что места красивейшее, к тому же всего в 24 километрах к юго-востоку от древнего Рима и, поэтому, издавна пользовались у богатых жителей Апеннинского полуострова популярностью. Еще во времена Римской империи сюда проложили Аппиеву дорогу, а богатые патриции возводили в окрестностях города виллы и дворцы. В семнадцатом веке на эти места обратили внимание Римские Папы и швейцарский архитектор Карло Мадерно построил в Кастель-Гандольфо официальную летнюю резиденцию: Апостольский дворец. 1707 год запомнился жителям городка тем, что Папа Климент XI вопреки обыкновению не уехал на зиму на древний ватиканский холм. Нетрудно догадаться что большая часть города кормилась вокруг 'папской дачи', как называли ее местные жители и, тому, что Епископ Рима, викарий Христа, преемник князя апостолов, верховный первосвященник Вселенской церкви, Великий понтифик, Примас Италии, архиепископ и митрополит Римской провинции, раб рабов Божьих остался у них на зиму, они были очень рады.
  
  День догорал, когда, процокали копытами тащившие совершенно неприметную карету лошади и, миновав парадный вход Апостольского дворца, завернули за угол. Напротив заднего выхода они остановились. Соскочивший с облучков лакей с факелом в руке, торопливо открыл дверь кареты, лорд Дадли, с недовольным лицом, сошел на булыжную мостовую. Его уже ожидали. Седой сгорбленный человек в темной монашеской рясе вежливо поклонился и предложил следовать за ним. Для посла заходить не через центральный вход было оскорбительно, но он понимал мотивы Папы, ведь Дадли был протестантом и, следовательно, стоит сохранить предстоящую встречу втайне от любопытных глаз, которых в окружении Папы множество. Через перекрытый арками зал первого этажа они прошли мимо невозмутимых швейцарских гвардейцев, затем по широкой мраморной лестнице поднялись на второй этаж и, пройдя по длинному коридору, украшенному картинами итальянских мастеров, подошли к высоким, резным дверям. Все вокруг дышало богатством и роскошью, столь большими, что им не нужно было выпячивать себя. Указав на дверь, монашек поспешил обратно.
  
  Англия нуждалась в союзниках против мерзавца Людовика XIV и его союзников-схизматиков: Mastergrad и moskovits. Папы всегда были непримиримыми врагами протестантской Англии, но здесь и сейчас их интересы совпадали. Земли бывшего Великого княжества Литовского стремительно освобождались от влияния приверженцев Папы и это верхушка католической церкви воспринимала как оскорбление. Стало быть, враг моего врага: мой друг и имеет смысл объединить усилия. После того, как через сэра Джексона - архиепископа Дублина удалось наладить контакт с папским престолом, послом на важнейшую для судьбы Британской Короны миссию, отправили лучшего - сэра Дадли.
  
  Дадли зашел внутрь и удивленно вскинул брови, он рассчитывал, что переговоры будут в рабочем кабинете. Стены невеликого зала, в котором он опознал столовую, прикрыты фламандскими шпалерами и картинами с изобилием битой птицы и плодов земли. Из полукруглого окна смотрела ночь, лишь узкая багровая полоска заката мешала окончательно восторжествовать тьме. Лицом к входу, на венецианском с высокой спинкою стуле восседал понтифик в белоснежной сутане. Огоньки свечей на серебряном подсвечнике посредине стола плясали, бросая таинственные тени по углам. В хрустальных бокалах уже налито знаменитое итальянское вино, на тарелках груды колбас: кровяные, свиные и ливерные и копчености, соблазнительно пахнут пряностями.
  
  - Ваше святейшество, - лорд склонил белый, безупречно расчесанный парик. Среди английской знати следовать обычаям Mastergrad: не носить парика и одеваться в варварскую одежду было чем-то вроде святотатства. Решившийся на такое немедленно превратился в изгоя.
  
  По ассиметричному, желтому лицу Папы Климента XI скользнула бледная улыбка, рука поднялась в благословляющем жесте.
  
  - Присаживайтесь за стол, сын мой, перекусим чем бог послал. Не стоит умервщлять плоть более чем того требует наша святая Церковь.
  
  Пока понтифик наблюдал как посланник британских еретиков присядет на венецианский стул, с его лица не сходила улыбка, в неверном свете свечей она показалась англичанину оскалом хищника. Впрочем, за века своего существования католическая церковь пролила такие моря крови, что, наверное, что-то от хищника в ее главе было. Собеседники выпили по бокалу отличного сухого вина, отдали должное закускам и светским темам, а серьезный разговор все не начинался и, англичанин не выдержал. Откашлявшись, чтобы привлечь внимание, вытер губы платком:
  
  - Ваше святейшество, полагаю, вам доложили о сути миссии, с которой я послан к Вам?
  
  - Да, сын мой, - ответил понтифик спокойным и безмятежным голосом, уголки губ раздвинулись в благожелательной улыбке. 'Сложившейся ситуацией, когда упрямые англичане пришли к нему на поклон он откровенно наслаждался. Проклятому еретику необходима помощь, пусть и продолжает беседу, а посмотрим, какое принять решение'.
  
  Бритое лицо англичанина дрогнуло, но на такой краткий миг, что это мог уловить только очень опытный человек. Папа Климент XI, таковым был. 'Крутись, крутись, проклятый еретик, как треска на раскаленной сковородке, а я посмотрю...'
  
  - Ваше святейшество, неужели вы не видите нашествия неисчислимых орд нового Атиллы? Французский король Людовик XIV, вместе с своими ужасными союзниками: Mastergrad и moskovits объединились в противоестественном союзе и разорвали Европу на части. Закон, завещанный предками и установленный Господом порядок попраны. Новые варвары довели один их столпов европейского порядка - Англию до крайности. Лондон уничтожен, превращен в развалины, Британия разорена и унижена, а лучшие люди страны вынуждены бежать, спасая собственную жизнь, в колонии. Неужели вы, понтифик католической церкви будете безучастно взирать на это? Его Величество королева Англии, Шотландии и Ирландии, Анна Стюарт просит вас вмешаться и защитить Европу от новых варваров! И первым шагом было бы побуждение короля Людовика к разрыву союза со схизматиками.
  
  - Сын мой, - кротко улыбнулся понтифик, - Aquĭla non captat muscas. (Орел не ловит мух). Это все светские дела, малоинтересные Церкви.
  
  Лорд Дадли, сложил руки в замок перед бритым подбородком. 'Проклятый папист! Какой же ты лицемер! Ладно, попробую зайти с другой стороны'.
  
   - Ваше святейшество, вся Англия скорбит над теми гонениями, которым подвергают православные схизматики католическую церковь на востоке континента. Горят церкви, священники и монахи мученически убиваются или изгоняются из страны. Неужели римский Папа станет бесстрастно наблюдать за этим?
  
  Англичанин остановился, налил себе воды. Понтифик продолжал с легкой улыбкой смотреть на посла, только бродившие в его голове мысли, были далеки от благожелательности. 'А вы что лучше русских? Вы еще худшие еретики, по крайней мере русские верят почти в те же самые догматы, что и мы'.
  Климент XI несколько мгновений молча смотрел на дергающийся старческий кадык посла, потом лорд продолжил:
  
  - До нас дошли слухи, что даже варшавский провинциал ордена иезуитов (руководитель ордена иезуитов в пределах известной территории, образующей провинцию) не избежал страшной смерти от рук русских схизматиков. Франция и moskovits наши общие враги. Ваше святейшество самим Проведением британский престол и римско-католическая церковь обречены на совместный отпор им.
  На лице понтифика висела все та-же улыбчивая маска, но невидимые под столом руки сжались так, что ногти впились в ладони.
  
  - Сын мой, вам что-нибудь известно о столь прискорбном случае?
  
  - К сожалению нет, но это так очевидно! Sfecit cui prodest! (Сделал тот, кому выгодно!)
  
  - Да, да, вы правы, сын мой! Но римско-католической церкви нужны доказательства. Что касается гонений на церковь, то они есть только на территориях, населенных схизматиками и это очень прискорбно. В королевство Чехии, Силезии и Моравии и объединенном герцогстве Штирия и Крайна, несмотря на то, что ими владеют дети царя схизматиков, никто не покушается на права Церкви.
  Закат отгорел и в столовой потемнело, понтифик позвонил в колокольчик и, по его приказу вошедший слуга занес еще один подсвечник и, поставив его на стол, с поклоном удалился. Переговоры вязкие, трудные шли тяжело, но в конце концов удалось согласовать цену, которую уплатит Британия за помощь понтифика. Королева и правящий класс страны переходят в римско-католическую церковь, а законы, дискриминирующие приверженцев Папы, отменяются. Было далеко за полночь, когда не очень довольный и усталый лорд Дадли откланялся. Ему предстоял долгий путь за океан, где лучшие люди Англии: высшее дворянство, банкиры и промышленники решат, принимать или нет условия римско-католической церкви.
  
  Прошло три месяца и из-за океана пришло подписанное английской королевой письмо, в котором королева соглашалась с условиями Святого престола, но просила подождать с переходом в католичество до окончания войны с Францией, так как это могло стать поводом для протестантских фанатиков восстать против Короны. Вместе с письмом пришла копия парламентского билля, коим протестанты и католики уравнивались в правах.
  
  Вечерело. Тьма сгущалась над семью холмами, помнившими времена легендарного Ромула, равно пряча от человеческого глаза и роскошные палаццо аристократов и жалкие лачуги бедняков и Palazzo Apostolico - резиденцию римского Папы. Зайдя в кабинет Климент XI уселся за потемневший от времени письменный стол, помнивший времена авиньонской ссылки Пап и пододвинул поближе лампу, источавшую вместе с светом едва уловимый запах керосина. Горящий от возбуждения взгляд еще раз пробежался по строкам подготовленной секретарем буллы. Вроде все верно. Скрюченные от артроза пальцы подняли ручку, привычно посетовал про себя, опять мастерградское изделие, богопротивные еретики буквально наводнили Европу своей продукцией. Куда не кинешь взгляд - везде их ручки, светильники мебель и одежда! Впрочем удобство их продукции он не мог отрицать. Пристальный взгляд остановился на пляшущем огоньке внутри стеклянной колбы, светильника. С тревожным чувством он подписывал буллу, но возвращение Англии в лоно Церкви - великая вещь, к тому же она косвенно била по союзникам Франции-ортодоксам, препятствовавшим усилиям Святого престола объединить христианский мир под своей властью. Существование мощной православной империи на востоке Европы недопустимо. И так уже утрачены бывшие восточные земли Речи Посполитой а верные сыны римско-католической церкви - польские и литовские дворяне подвергаются гонениям и тысячами высылаются в Европу. 'Fais ce que dois, advienne, que pourra' (Делай что должен и будь что будет!) вспомнилась чеканная фраза древнеримского императора Марка Аврелия. Папа вздохнул.
  Внизу искусно написанного текста появилась замысловатая роспись а рядом оттиск печати. На следующий день булла была оглашена.
  
  'Всеми силами души, как того требует пастырское попечение, стремимся мы, чтобы католическая вера в наше время всюду возрастала и процветала, а всякое еретическое нечестие искоренялось из среды верных. Не без мучительной боли недавно мы узнали, что король Франции, именуемый Людовиком XIV де Бурбоном, пренебрег собственным спасением и, отвратившись от католической веры, вступил в противохристианский союз с еретиками - схизматиками, именуемыми Mastergrad и moskovits. В результате этого противоестественного союза была растоптана в прах Священная империя германской нации и попраны права многих владетельных особ, в частности императора Иосифа Габсбурга.
  
  Не подлежит сомнению, что духовная власть превосходит земную по достоинству и славе в той же мере, в какой духовное выше земного. Мы ясно видим это из дара десятины, из служений благословения и освящения, из того способа, которым получают земную власть, и из самого управления подчиненными царствами. Ибо истина свидетель, духовная власть имеет право учреждать власть светскую и судить ее, если та оказывается недостаточно хороша. Так и апостол свидетельствует: 'Духовный судит о всем, а о нем судить никто не может'. Но эта власть, хотя она и дана человеку и осуществляется через человека, - не человеческая власть, а божественная, вверенная Петру посредством Божьего слова и подтвержденная для Петра и его преемников Христом, Которому исповедовался Петр - тот самый, кого Христос назвал Камнем. И, если земная власть отклоняется от правильного пути, то духовная власть судит ее.
  
  И посему призываю означенного короля Людовика XIV де Бурбона разорвать сей союз со схизматиками, ибо он поистине дело сатанинское, за которое подлежит оный король огню геенскому в жизни будущей - загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей - земной.
  
  Властию, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым и анафематствуем вас. Заклинаем и всех вас, верных чад римско-католической Церкви, не вступать с таковым извергом рода человеческого в какое-либо общение.
  
  Подписано в Римме, в год воплощения Господня 1707, в шестой день до мартовских календ (24 февраля); в 8-й год нашего понтификата', епископ, слуга слуг Божьих'...
  
  Зима 1707 года в русской Прибалтике выдалась теплой. Все вокруг пропитала всепроникающая влага, словно сама природа плакала. Сырой ветер гнал густой, белый туман с моря; совсем рядом шумел невидимый Петроград, звуки большого города - отрады души императора, смешивались с вечным шумом накатывающихся на песчаный берег волн и воем ветра в поредевших ельниках вокруг города.
  
  Император Петр, уже не наивный юноша - тридцать пять минуло, собственными руками, правда с помощью Мастерграда, создавший на востоке Европы православную империю, спускался по мокрым ступеням кирпичной лестницы. Сквозь узенькие окна под потолком едва проникал утренний свет, позволяя разглядеть круглое, как у кота и, слегка обрюзгшее, настороженное лицо, жесткую полоску усов, тело, длинное, худое как оглобля, на плечах расстегнутая куртка мастерградского фасона. Затем двинулся по полутемным, пропахшим мышами, сыростью и людскими страданиями переходам. Впереди, семеня и с фонарем в руке шел служащий возглавляемого неизменным князем Ромодановским Министерство безопасности. Одет в опрятное форменное платье, из кармана на груди торчит дорогая мастерградская ручка, сразу видно, деньги у него имеются. Встречные служащие отступали к стенке и безмолвно кланялись. У железной двери усатые солдаты внутренней стражи с винтовками в руках узнали императора, вытянулись во фрунт. Петр с силой толкнул дверь и, нагнувшись, зашел, на миг заслонив выход широкой спиной, в пыточную. Остановился, настороженно оглядываясь.
  
  Под потемневшими кирпичными сводами на дыбе висел человек: вывернутые в лопатках и связанные руки подтянуты к перекладине. Наголо бритая голова, лицо в свете висевших по углам комнатушки фонарей зеленоватое, искажено страданием. Пахло кровью, человеческой мочой и тошнотворным запахом сгоревшей человеческой плоти. Обнаженное и грязное тело с выпирающими ребрами покрыто пятнами копоти, на спине свежие кровяные полосы - следы от ударов плетью. Пленнику только-что дали двадцать ударов кнутом. Внизу стоят двое зверовидных мужиков в кожаных передниках - палачи: один с иссиню-бледным лицом с ослепительно-красными губами, второй бородатый, помоложе. В углу перед очагом колченогий стол с фонарем и пачкой бумаг, за ним угрюмый человек в засаленном мундире, зябко кутающийся в полушубок- дознаватель. На огне багрово светились щипцы, ножи при одном взгляде на них непривычному человеку может стать худо.
  
  Дознаватель встал, наклонил коротко стриженную голову, император прошел мимо склонившихся палачей к узнику, некоторое время со все возрастающим гневом смотрел в бледное лицо с черными кругами вокруг глаз.
  
  - Что говорит? - не оборачиваясь бросил дознавателю.
  
  - Упрямится, не хочет отвечать, только ругается по-польски и на латинском. Даже имя свое не говорит, но ничего, у нас даже немые говорят! - хриплым голосом ответил начальник заплечных дел мастеров.
  
  Император повернулся, ожег дознавателя пламенем в глазах, тот незаметно поежился, опуская глаза, уж больно страшно побагровевшее от гнева лицо Петра. Господи, пронеси!
  
  - Образованный, неужто шведская королева осмелилась на богопротивное дело, чумных крыс подбрасывать в города?
  
  - Вряд ли, прятался вор у ксендзов литовских а они первейшие враги шведской короны.
  - Тогда кто? Кто враг мой смертный?
  
  Крупный пот выступил на высоком лбу императора, сухенькая ладонь дознавателя нашарила платок на столе, провела, протирая, по лицу.
  
  - По моему разумению, - осторожно произнес дознаватель, - или королева английская или иезуиты. Любят они дела тайные.
  
  Петр повернулся, рука схватила за подбородок узника, заставляя того смотреть в перекосившиеся от ярости глаза императора. Он старался сдерживать себя, да и мастерградские лекарства для успокоения нервов в этом помогали. Любимая жена- Мария, не одобрит, если даст волю гневу.
  
  - Говори, вор, кто приказал чумных крыс подбрасывать? Иезуита или английские собаки? Признавайся!
  Бледные губы беззвучно зашевелились, на шее надулись жилы. Узник вздрогнул, во взгляде появилась обреченность. Петр придвинулся поближе но ничего не услышал.
  
  - Вор! Ты знаешь, вор, что в Елгаве уже люди гибнут от чумы? - рука с силой оттолкнул закачавшегося на веревках пленника, - Стул мне! - бешено закричал Петр, изо всех сил пытаясь успокоиться.
  
  Когда император расположился за столом, внимательно наблюдавший за узником дознаватель перегнулся к уху Петра, шепнул, указывая глазами на узника.
  
  - Молитву шепчет по-латински, ей богу молитву шепчет!
  
  - Кнута ему!
  
  - Пять! - приказал служивый.
  
  Заплечных дел мастер, тот что постарше, вытащил из-за пояса кнут, расправил его по земле, неторопливо примерился.
  
  На губах узника появилась кровавая пена, на грязный пол изо рта выпал ярко-алый кусок плоти.
  - Снять его, быстро! - вскочив со стула яростно заорал дознаватель.
  
  Когда палачи сняли узника с дыбы, на бледных губах гуляла победная улыбка а еще через несколько минут, так и не сказав ни кто он, ни кто его послал, узник скончался от кровопотери.
  
   Так началось огромное и страшное дело об заражении северо-западных городов империи чумными крысами, потрясшее вновь присоединенные земли и изрядно проредившее потенциальных противников Петра, прежде всего католическое и протестантское духовенство.
  
  Чума - ужас средневековья посетила северо-запад русского государства а расстояние от Елагвы до любезной сердцу русского императора северной Пальмиры - Петрограда было меньше одного дневного перехода конницы. Медлить Петр не стал. В тот же день, одновременно с просьбой о помощи в Мастерград, два полка: драгунский и гвардейский измайловский отправились по рижской дороге в Елагву. Император повелел изолировать источник заразы.
  
  Круглый диск луны отражался в воде тихой и неспешной как народ населявший эти земли реки Лиелупе, когда передовой дозор кавалеристов, проскакал через бурые полосы остатков жнивья к домишкам окраин. За сотню метров до рва городских бастионов они спешились и натянули поперек дороги канат. По императорскому указу солдаты никого не пропускали из очага чумы и никого не впускали в город.
  
  Ближе к утру подтянулись боевые возы и паровые автомобили - паромобили измайловского полка, при свете фонарей и факелов усатые ветераны соскакивали на скованную ночными заморозками землю, строились. В чистом поле за пол километра от города закипела работа. Звонко стучали топоры плотников, шум, гам, отчаянное ржание коней смешивались бодрящим матерком сержантов. Утром пораженные горожане проснулись от громких голосов, проникавших даже через стены. Усиленные громкоговорителями голоса повторяли императорский указ: '...а в город Елагву никому не входить и никому не выходить под страхом казни немедленной. А жителям сидеть по домам и никуда не выходить, дабы заразу не распространять...' Голоса не шутили, на рижской дороге белели палатки солдатского стана а на всех дорогах ведущих из города, даже самых маленьких, стояли заставы - несколько солдат во главе с сержантами. Между ними - щетинились металлическими остриями два ряда колючей проволоки, в ней мастерградец без труда мог опознать 'егозу'. Ни конному, ни пешему не перебраться через нее иначе, как не перекусив проволоку или с помощью настила. С внешней стороны охраняемого периметра неторопливо и часто дефилировали парные патрули драгун.
  
  Город замер в испуге и недоумении, на узеньких средневековых улицах никого, лишь вороны и вездесущие чайки вольно летали в нахмуренном небе. Ближе к обеду несколько слишком смелых и непонятливых попытались выскользнуть из города и только пролетевшая над головой пуля, заставила их вернуться назад. С наступлением ночи попытки выскользнуть за пределы карантина продолжились, но оказались все так же безуспешными, фонари и лунное небо давали караульным достаточно света чтобы контролировать окрестности города.
  
  Прошли еще сутки и в хмуром зимнем небе появился вытянутый мешок - дирижабль. Приблизился к полевому лагерю, под дружные крики ожидавших внизу людей, на земле полетели канаты. Дружно навалились, еще через несколько минут дирижабль прочно заякорили, началась разгрузка. На землю потек поток грузов: костюмов биологической защиты, оборудование полевого госпиталя, ящиков с медикаментами от стрептоцида до недавно полученных антибиотиков, последними спустились пассажиры: врачи и санитары. Блеклое прибалтийское зимнее солнце едва перевалило за полдень когда, миновав ворота, на безлюдные городские улицы въехали три грузовых паромобиля со свеженарисованными красными крестами на кабинах. Внешним видом машины напоминали британские Foden C Type Steam wagon 1926 года из истории попаданцев, только ведущих колес обе пары и гораздо совершеннее кабина. Паромобили уже несколько лет собирали на заводе в Москве, сначала полностью из доставленных из Мастерграда запчастей и агрегатов, но к зиме 1707 года, большая часть деталей, кроме паровых машин, резиновых колес и некоторых других сложных агрегатов, производилась на месте. Большая часть продукции потом шла на оснащение армии и строительство железной дороги на Киев и дальше к Азову, поэтому железные 'кони' были для большинства еще в диковинку.
  
  Колеса загремели по булыжникам мостовой, мимо пролетали одно и даже двухэтажные здания - лицом на улицу с длинными окнами с мелкими стеклами, за которыми скорее угадывались, чем виделись лица горожан: немцев и русских. Машины останавливались у каждого, даже самого захудалого дома. Люди в белоснежных костюмах биологической защиты и масками на лицах выгружали пакеты с продуктами и ведра с водой, заносили их в дома. Побыв там некоторое время и проверив состояние здоровья жителей, отправлялись дальше. В полевой госпиталь санитары возвращались уже при свете фар, объехав все дома. День за днем они отважно въезжали в Елагву, неся жителям города продовольствие и воду и вывозя из него мечущихся от жара, полуобморочных больных. Прошел месяц когда начальник госпиталя приказал отправить радиограмму: 'Очаг чумы в Елагве ликвидирован, предлагаю свернуть карантинные мероприятия'. Несмотря на все усилия врачей и невиданные в семнадцатом веке лекарства, черная смерть собрала обильную жатву: сто пятьдесят пять мужчин, женщин и детей, в том числе мастерградский врач, совсем еще юная женщина из тех приютских, кто своим умом и стремлением к знаниям сумели получить гражданство. Маленькая ошибка - неправильно снятый защитный костюм, стоил девушке жизни.   
***
  Зимой 1707 г. в Мастерграде помимо проблем, связанных с попытками создать рукотворную эпидемию чумы во Франции и на новых, северо-восточных землях России хватало и других непростых задач. Прошло почти четыре года, как руководство Мастерграда получило сведения, что их южноуральский город не единственный попаданец в семнадцатый век. Одновременно с ним в прошлое перенесся значительный кусок США - резервация Навахо. Тогда по решению временного Военного совета - неформального, но от этого не менее могущественного учреждения, на котором решались стратегические вопросы развития города, Мастерград решил ограничиться наблюдением за навахо: агентурной разведкой и радиоразведкой. Их государство располагалось по другую сторону необъятного Атлантического океана и уровень технического развития индейцев был гораздо ниже - примерно конец девятнадцатого века и только по отдельным направлениям начало двадцатого. События последнего года: продажа навахо оружия и передача некоторых технологий военного назначения вроде бы поверженным англичанам, убедила руководство города в том, что они ошиблись, полагая, что в ближайшее время Мастерград не столкнется с навахо. В Владивосток полетела телеграмма с приказом - весной - летом провести детальную разведку тихоокеанского побережья Америки и выслать экспедиции на все крупные острова, включая Австралию. Одновременно решили попытаться связаться с навахо, ведь плохой мир, гораздо лучше доброй ссоры...
  
  В радиорубке клипера 'Громовержец' царила скука, монотонно бубнил вспомогательный паровой двигатель. Майор Орлов - ни в коем случае не родственник русского правителя Дальнего Востока - Ивана Ивановича Орлова а коренной мастерградец и начальник отдела разведки СБ города, отдуваясь, пил обжигающе-горячий чай из расписанной драконами фарфоровой кружки. Еще осенью временный Военный совет приял решение направить делегацию для переговоров с навахо и возглавил ее начальник разведки. Кому как не ему знать порядки, царящие на североамериканском континенте? Значит ему и карты в руки. Помня пословицу - незваный гость хуже татарина, корабль лег в дрейф в двенадцати морских милях - у кромки территориальных вод США двадцать первого века, северо-восточнее города Нью-Йорк. Риск нарваться на корабли навахо? Безусловно, но зато можно использовать как VHF, так и MF/HF диапазоны радиосвязи. К тому же капитан клипера, бывалый морской волк из поморов, верил в возможности корабля и мощь его вооружения. Одиночный корабль навахо не представлял угрозы а от нескольких можно и убежать. Уже много часов беспрерывно вызывали на связь аборигенных радистов - их переговоры изредка ловили на расконсервированные армейские радиостанции даже за тысячи километров от Северной Америки - в Мастерграде, а вблизи связь была практически идеальной. Но, когда мастерградцы перехватывали разговор и, пытались связаться, едва до навахо доходило, кто с ними пытается связаться, разговор прекращали. Попытки наладить связь длились уже третий день но оказалось бесполезным.
  
  - Navaho coast guard - Gromoverzhets - бубнил в микрофон радист, - I am mastergrad navy ship. Over. (Береговая охрана навахо - Громовержец. Я мастерградский военный корабль.)
  
  - Я Анаквад, слушаю тебя Мастерград! - от внезапно раздавшихся из динамиков над головой звуков, Орлов вздрогнул, кипяток пролился на брюки, безопасник с матюгом вскочил на ноги.
  - Дай, - торопливо отряхнув брюки, сбшник протянул руку к микрофону, - говорит представитель Мастерграда, - продолжил разговор на английском, - я прошу ваши власти принять меня для проведения переговоров.
  
  - Мастерграда... - с непонятной интонацией протянул невидимый собеседник, - ждите, я свяжусь с губернатором Нью-Йорка.
  
  Через три часа вновь послышался знакомый голос из динамиков:
  
  - Я Анквад - Громовержцу. Навахо не о чем говорить со снежками. Убирайтесь откуда пришли! Конец связи!
  
  
  Сколько потом радист не пытался вызвать навахо, никто не откликался, а когда день истекал к концу и солнце уже готовилось погрузиться в голубую синюю бездну, послышался истошный крик марсового:
  
   - Корабли на горизонте!
  
  На норд-норд-западе появились три дымных столба. Воздух, отяжелевший от влаги, давил, небо, обложенное тучами и, барометр, обещали скорую бурю. Поднявшийся на палубу капитан Турханов - громадный с красным лицом опытного выпивохи, несмотря на это пользующийся авторитетом как опытный моряк, долго рассматривал в бинокль горизонт, потом витиевато выругался и приказал поднять паруса и давление в котлах. А когда корабли навахо приблизились и в бинокль стали видны орудия на палубе, повернулся к руководителю экспедиции майору Орлову:
  
  - Что будем делать Семен? - капитан на корабле первый после бога и сразу после отплытия оба начальника вели себя на равных, - будем драться или бежим?
  
  - ...ные навахо! Драться не имеет смысла, насильно мил не будешь, - вот что, майор немного помолчал, - уходим, но постращать их немного стоит, пару снарядов положи им перед носом, пусть не считают что прогнали нас.
  
  Данные майору инструкции гласили: 'По возможности избегать крови и риска, пока сражаются прокси, остается возможность договориться'
  
  Капитан кивнул и распорядился:
  
  - Боевая тревога!
  
  Под пение боцманских свистков и матерок по палубе забегали матросы. 'Громовержец' поднял дополнительные паруса, они вздулись, словно животы беременных женщин. Ветер засвистел в снастях. Клипер помчался, оставляя после себя седую от пены кильватерную струю. Солнце садилось. Ветер с юга дул, все крепчая, разгонял с серого неба облака и туманил горизонт.
  
  'Бах!' и через несколько секунд еще раз 'Бах!' поднялись водяные столбы перед носами вражеских кораблей, но то ли от непонимания, то ли от продолжавшейся игры в смелых и мстительных навахо, они продолжили преследование. Ветер все усиливался. Пологие волны злобно гремели, грохотали, вздымаясь стенами черной воды почти до палубы. 'Громовержец' взлетал на волны и скатывался с них, словно бесшабашный мальчишка с ледяной горки. По скорости мастерградский корабль превосходил корабли навахо и они начали отставать, но погоня длилась пока не стемнело и на небе не вспыхнули первые звезды. Только тогда клипер потерялся в ночной буре и взял курс на восток, домой. Попытка мирно договориться с американскими пришельцами из будущего провалилась.
  
***
  Каждый год Петр вместе с императрицей Марией Алексеевной прилетал в Мастерград и оставался там бывало на несколько дней, а бывало и на месяц-два. Петроград - любимое детище, он в городе попаданцев он отдыхал душой и возвращался оттуда посвежевший, полный новых идей и реформаторского зуда, так что между людьми гулящими и чернью даже пошел слух - дескать царя в Мастерграде, коей суть бесовский город, подменили. Что дескать подлинный царь томится в узилище в бесовском граде, ждет подмогу, кто вызолит его из тюрьмы. Министерство безопасности повторявших поносные слова на царя ловила, глупых людишек пороли и отправляли на стройку железной дороги в бывшее Дикое Поле, но это помогало мало, слухи вновь и вновь всплывали на поверхность.
  
  Привезший царственную пару рейсовый дирижабль, пристал к причальной мачте аэропорта города попаданцев вечером восьмого мая. День истекал к исходу. Мирная, весенняя тишь, вдали сереют громады пятиэтажек военного городка и черные ветви деревьев, зато между бетонных плит взлетной полосы пробиваются отчаянные травинки, обещая, что совсем скоро зелень деревьев, цветов и прочей растительности завоюет Мастерград. Небо, уже утратило дневную полновесную голубизну, постепенно тускнело. Внизу, как обычно, тихо пофыркивал мотором автомобиль. Ночевать к родителям императрицы поехали не сразу. По пути завернули в ресторан Степные Дали - самый роскошный в городе и проследовали на второй этаж в отдельный кабинет. Запыхавшемуся управляющему заказали ужин, а перед тем как его отпустить, Петр задумчиво побарабанил пальцами по столу и добавил:
  
  - Еще графинчик водочки, вашей, особой.
  
  Императрица бросила на супруга строгий взгляд, на который тот лишь пожал плечами:
  
  - С устатку сам Господь велел!
  
  Впрочем, когда принесли графинчик прозрачной как слеза водочки, да под малосольные огурчики, Мария смягчилась и составила компанию. Выпела пару рюмок, но дальше пить категорически отказалась. Петра это не огорчило, допив графинчик, что при его телосложении, что слону дробина, он подхватил супругу под локоток. Царственная пара села на автомобиль и отбыла в скромный коттедж родителей Марии Алексеевны, там их ожидали богато украшенные рисунками автоматов, орудий и танков открытки - персональные приглашения на празднование девятого мая в городском Доме культуры. Отказаться было неловко, как никак это главный праздник мастерградцев.
  
  В 9.25 Петр, поддерживая под локоток одетую в любимое розовое платье супругу, провожаемый любопытными взглядами и приветственными возгласами и сам отвечая на них - многих из элиты города он знал лично, проследовал на первый ряд. В любимых джинсах и вельветовом пиджаке он выглядел довольно фривольно, но цари имеют привилегию не подчиняться моде а формировать ее. Перед сценой суетились операторы. В Доме культуры - некуда яблоку упасть, на кожаных креслах перед небольшой сценой с бессильно поникшим желто-коричневым знаменем в глубине, публика, по большей части люди в возрасте, многие в форме. Шум тихих разговоров смешивался с негромкой музыкой из невидимых динамиков, создавая атмосферу немного нервного ожидания. Жизнь самодержца, хотя власть Петра и ограничивалась Земским Собором, это далеко не одни праздники или великие и малые свершения, большая ее часть - это различные церемонии, одинаковые только в одном, они невыносимо скучны. Вначале Петр думал что и празднования юбилея не произошедшей войны будет таким же и, поначалу его опасения оправдывались. Наконец, началось! Над сценой полился, заглушая все остальные звуки, городской гимн. Зал торопливо поднялся, последними - гости из Российской империи.
  
  Звуки гимна закончились и, на щедро освещенную весенними лучами сцену поднялся Глава города в официальном костюме и Петр окончательно заскучал и полез в карман джинсов. На пригласительном значилось, 9.30-11.00. Попал! Тяжело вздохнув, подпер подбородок рукой. К удивлению Петра градоначальник выступал совсем недолго, только упомянул вечный долг мастерградцев перед теми, кто вырвал победу в 1945 году и вечную благодарность потомков. Потом за ушедшим за кулисы Маклаковым появился невысокой человек, в семитских глазах его, казалось, собралась вся скорбь его народа. На территории Русской империи до присоединения западнорусских земель представителей его народа практически не было, а в бывших польских землях десятки и сотни тысяч. По совету мастерградских советников каких-либо ограничений для них не принимали, но и переезд в Великороссию не приветствовался. Объявив начало праздничного концерта и, представив первого участника, он гордой походкой удалился.
  
  Вышел певец, коротко поклонился залу, повисла напряженная тишина. Облик вошедшего паренька совершенно не подходил русской фамилии, под которой его представили. Узенькие глаза, широкий овал 'азиатского' лица. Петр потер короткий 'ежик' волос на затылке. 'Наверное это из мастерградских приемышей. Ну что же послушаем как поет'. Уж чего-чего а песенников и мастерградских и доморощенных он наслышался немало.
  
  Могучие слова музыки раскатились по залу, заставляя одних замирать с открытым ртом, других поворачиваться к трибуне. Они плыли над зрителями, хватая за душу, заставляя вспомнить о чем-то важном, гораздо более важном, чем твоя судьба...
  
  Потом послышался негромкий голос. Петр слыхал голоса и погромче и по красивее, но проникновенный и негромкий голос производил странное впечатление. Казалось, он проникал в саму душу. Петр насторожился, рука из-под подбородка бессильно упала.
  
  Дымилась роща под горою,
  И вместе с ней горел закат.
  Нас оставалось только трое
  Из восемнадцати ребят.
  Как много их, друзей хороших,
  Лежать осталось в темноте
  У незнакомого поселка
  На безымянной высоте.
  
  Светилась, падая, ракета,
  Как догоревшая звезда.
  Кто хоть однажды видел это,
  Тот не забудет никогда.
  Он не забудет, не забудет
  Атаки яростные те
  У незнакомого поселка
  На безымянной высоте.
  
  Петр оглянулся. Вокруг лица мужчин с закаменевшими скулами, женщины, не скрываясь, вытирают слезы. Он покосился на жену. Завороженно уставившись на сцену, заметно пригорюнилась и хлюпала носом.
  
  Повернулся к ней, в изломе бровей досада и непонимание.
  
   - Маш, что это ты? - прошептал ей в ухо владыка русской империи, - обидел чай кто?
  
  - Петенька отстань, - отмахнулась рукой супруга, - ты не поймешь, для этого нужно было родиться в Мастерграде.
  
  Глянула искоса. Не обиделся? Нет? И на всякий случай погладила за руку, словно заглаживая невольную обиду. А Петр думал. Нет о Великой войне, унесшей то ли двадцать то ли тридцать миллионов человек, больше, чем сейчас проживает во всей необъятной России, он знал, но это было абстрактное знание, которое удивляло, страшило, но совсем не заставляло сопереживать. То, как мастерградцы переживают за погибших в еще непроизошедшей войне, которая, дай бог не случится, поразило его. Это было благородно и еще говорило о том что они страшные враги. Через десятки лет не забудут обиды и выставят счет. 'Все-таки правильно он поступил, когда заключил союз с Городом...
  
  А если бы поддался на боярские разговоры, пошел войной?' Ему стало страшно, совсем как тогда когда ночью в Преображенское прибежал стрелец с вестью что ненавистная сестрица - Софья решилась на страшное, на цареубийство. Будто снова, он увидел с отчаянным криком падающее на подставленные копья стрельцов тело дяди - Матвеева. Ужас детства вернулся. Губы жалко задрожали, накатила слабость. Словно невидимый ледяной ветер прошелся по спине самодержца, а лицу и шее, наоборот стало жарко, они мгновенно побагровели.
  
  - Худо мне Машенька, - прошептал еле слышно. В верности Марии Алексеевны, с которой он нажил троих детей и, за которых та была готова порвать любого врага, он не сомневался. Жена услышала. Всмотрелось в багровое лицо, вскочила в страхе, затормошила:
  
  - Петруша... Котя, что с тобой? - услышал Петр сквозь полуобморочное состояние. С помощью двух мужчин вывела Петра из душного здания, ватка с аммиаком помогла прийти в себя, но оставаться на концерт супруги не стали и уехали к родителям.
  
  До обеда император успел привести нервы в порядок и, после уговоров жены, согласился съездить на столь же традиционный как и торжественное собрание - военный парад.
  
  Ровно в час по полудни послышался рев множества моторов, людские толпы, запрудившие площадь перед администрацией Мастерграда так, что остался лишь узкий проход для техники посредине, заволновались. 'Идут! Идут!' Впереди двигались на небольшой скорости легкие джипы с эмблемами спецназа и пограничников, способные пройти везде, где пройдет человек, лишь бы ширины дороги хватило, из окон выглядывали бравые автоматчики. Толпа встретила их бурным ликованием. Со странным чувством смотрел Петр на проходящие войска, он был непривычно задумчив и тих. С одной стороны союзники, но сила, которая играючи может сломить любую державу в Европе, в том числе и Россию. А сами мастерградцы учили: в политике надобно руководствоваться не словами а потенциальными возможностями.
  
  Следом, грозно ревя моторами, двигались бронированные машины: БТР-70 и бронированные, защищены стальными щитками даже колеса, Камазы, оснащенные переделанными из автоматов пулеметами и пятиствольными орудиями на основе системы Готчкисса или минометами. На прицепе легкие полевые орудия, похожие на скорострельную пушку обр. 1900 г. Следующими, попыхивая едким солярным дымком, из-за поворота показались тягачи, тащившие главные аргументы сухопутных сил города попаданцев - 190-мм минометы и легкие гаубицы и, Петр видел их в фильмах про войну - знаменитые установки реактивной артиллерии - 'Катюши'. За ними показались плотные 'коробки' бойцов. Первой, плечо к плечу, поблескивая металлом кирас и шлемов и, выставя перед собой винтовки с грозно сверкающими на солнце штыками, двигалась сводная рота мотострелков. Все закаленные ветераны, прошедшие горнила войн, превративших Россию в империю и многочисленные конфликты с проживавшими около города кочевниками, в том числе с грозными джунгарами. На плечах следующего за ними взвода грозно покачивались гранатометы, похожие на знаменитые РПГ-2. Потом - все остальные: пограничники, милиция, огнеборцы и прочие люди в погонах. Последними проехала, звонко стуча копытами по бетону дороги, сотня казаков. Каждый на добром коне, за плечом короткий карабин, на поясе пистолеты и неизменная шашка. Царь молча просмотрел парад и так же безмолвно уехал отдыхать. На этот раз посещение Мастерграда царственной четой не сопровождалось ни буйными шумствами, ни всплесками энергии императора, когда ему необходимо было своими руками попробовать каждую профессию из сотен имевшихся в городе попаданцев, ни экскурсиями на предприятия и в Академию города. К концу недели Петр мало-помалу повеселел и даже согласился на вылазку за город на шашлыки. Утром на следующий день царственная пара погрузилась на дирижабль и отбыла в Петроград.
  
***
  Весна 1707 года выдалась для кокни (кокни - пренебрежительно-насмешливое прозвище уроженцев Лондона) трудно и голодно, впрочем как и все годы после высадки злобных frogs (frogs - 'лягушки', обидное прозвище французов за то, что они лягушачьи лапки едят.) Но весной по крайней мере не замерзала вода в кружке в подвале небольшого двухэтажного здания на улице Карнаби-стрит да и с пропитанием как-то полегче. Давным-давно, еще до войны в доме жило преуспевающее семейство мясников. Потом они то ли погибли, то ли сбежали, но после того как родители Мэйсона и обе старшие сестры погибли от рук frogs, он занял этот дом. Ну как дом, скорее его остатки, верхний этаж наполовину сгорел, зато на первом этаже и в подвале нашлось много ценного, что помогло ему выжить в первый год, самый трудный. К тому же подвал был оснащен отнорком. И дым от разведенного в подвале рассеивает и, дополнительный путь, чтобы сбежать если не дай бог патруль проклятых frogs захочет покопаться в развалинах. С тех пор не было никого кто мог пригреть и приласкать его, но Мэйсон жил и не тужил. Он был ловок и никогда не унывал, наверное это и помогло ему остаться в живых.
  
  Бледный и болезненный мальчик, одетый в черт его знает где подобранные длинные мужские штаны и женскую кофту, осторожно прошел по скрипучим, покрытым остатками стекла, листьями, птичьими и крысиными экскрементами и еще черт знает каким мусором полу и выглянул из дверного проема. Горизонт алел, но свет солнца едва проникал через плотный лондонский туман, милосердно скрывая от глаз то, во что превратился могущественный город, один из самых больших на Земле. Лондон угрюмо скалился черными, закопченными развалинами зданий, словно гнилыми зубами; ветер и непогода занесли мусором и так не слишком чистые улицы столицы Британии - скелеты животных, листья и разнообразный мусор; ветер донес едва слышный запах гари и сладковатый - разлагающихся трупов. Их давно уже никто не убирал. Мальчик вышел на улицу и на миг оглянулся на свое давнее пристанище. Вздохнув, словно прощаясь, закинул за плечо кожаную сумку с немудреными пожитками и решительным шагом двинулся к центру города, где в немногих уцелевших зданиях квартировались королевские жандармы. Как бы не повернулась дальнейшая судьба, сюда, к останкам дома, помогшему ему выжить, он больше не вернеться, по крайней мере в ближайшее время.
  
  На окраине развалины представляли жалкое и трагическое зрелище: закопченные остовы каменных домов всматривались мрачными провалами окон, выломанные ворота лежали рядом, разрушенные мастерские и торговые лавки, на грязной булыжной мостовой - брошенная и уже сгнившая домашняя утварь. Здесь похозяйничали французы и мародеры, забирали самое ценное, а остальное ломали или сжигали. Мальчик равнодушно шел дальше, он давно уже привык к новому облику Лондона и вид разрушенного города не трогал его душу. Основные сражения 1706 года за город прошли на окраинах и, по мере приближения к центру города, непострадавших зданий становилось все больше а улицы все чище. Появились первые признаки человеческого присутствия. На башне Биг-Бена, чудом уцелевшей в ожесточенных боях за Лондон, пробило шесть часов, над некоторыми уцелевшими крышами вился плотный угольный дым.
  
  - Стоять малец! - прорычали на плохом английском, ты куда? - из переулка вышли пятеро французских солдат. Несмотря на то, что Лондон уже давно был в руках захватчиков, до сих пор случалось что одиночные бойцы пропадали безвестно и французы не рисковали передвигаться по город по одиночке.
  Мэйсон остановился и поправил рукой сумку, вооруженные солдаты обступили подростка.
  
  - Сэр, я работаю на кухне роты господина Лонгвили, - мальчишка поморгал тускло-синими глазами, - Пропустите меня пожалуйста, если я опоздаю, меня накажут.
  
  - Это которого господина Лонгвили? - спросил один из французов, судя по почтению, с которым относились к нему другие солдаты, старший, и впился взглядом в лицо паренька, - королевских мушкетеров?
  
  Мальчишка протестующе махнул рукой:
  
  - Вы ошиблись сэр! Рота господина Лонгвили это не королевские мушкетеры а жандармы!
  
  Главный среди французов отрывисто похохотал, потом круто оборвал смех и почесал грубой ладонью с траурной каемкой под ногтями кончик внушительного носа, корабельным форштевнем возвышающегося над щегольскими усиками.
  
  - А в сумке что? Показывай! Может у тебя там нож! - француз многозначительно посмотрел на товарищей, - В роте господина Аркура солдат снял британскую шлюху и только его и видели, нашли через три дня с распоротым брюхом!
  
  Сердце в груди Мэйсона заколотилось в два раза чаще, но даже жилка не дрогнула на лице мальчика. Жизнь успела преподать ему жестокие уроки и научить выдержке. Один из солдат, с длинным 'лошадиным' лицом с красным носом, выдававшем большого любителя пропустить стаканчик вина, беззвучно затрясся в хохоте.
  
  - Мсье Габен, вы случаем не перепутали? Это пацан а не девка, надеюсь здесь нет мужеловцев?
  
  Старший француз злобно сверкнул на подчиненного сузившимися глазками, зачем-то опять потрогал кончик носа.
  
  - Опять мелешь языком как помелом! Хочешь отправиться под арест?
  
  - Извините мсье.
  
  - То-то же! - Габон повернулся к ссутулившемуся от холодного ветра, худая одежонка почти не держала тепло, мальчику и требовательно протянул руку. Когда Мэйсон передал сумку, француз перевернул ее над мостовой, с негромким шелестом на камни упала засаленная и грязная одежда, помятая тарелка, кружка с ложкой, завязанный в чистую тряпицу обмылок и другие немудреные пожитки. Француз с брезгливым видом поворошил кучу, ничего не найдя, поднял голову. Маленькие злобные глазки подозрительно прищурились:
  
  - Ты свое имущество постоянно с собой носишь или куда собрался?
  
  - Сэр! Знаете сколько в городе воров развелось? Чтобы тебя не обворовали, приходится все носить с собой.
  
  Француз едва не скрипнул зубами, пнув напоследок кучу на мостовой, махнул подчиненным рукой - дескать за мной и направился обратно, на место засады. Мальчик облегченно выпустил воздух меж стиснутых зубов. 'Fool! (придурок) Слава богу frogs не стали проверять карманы!'
  
  До вечера мальчик хлопотал по хозяйству: таскал в деревянном ведре в полевые кухни воду, колол дрова, перерезал целую гору моркови и капусты и с каждым часом все больше мрачнел. Остаться без присмотра рядом с котлами, в которых варилась еда для солдат роты господина Лонгвили не получалось. Каждый раз поблизости торчали повара или наряженные на кухню солдаты. Лишь перед ужином мальчик остался возле котла один. Он опасливо огляделся, вытер о штаны ладони и, осторожно снял с котла крышку. Вода уже кипела, по поверхности плавали и белые полукольца лука и разваренные кусочки рыбы. На тонких губах заиграла мстительная улыбка. Кто-то скажет что это подло? А ему плевать! Черты лица Мэйсона стали резче губы побледнели и сжались в тонкую линию. Он словно в единый миг перешагнув пору отрочества стал взрослым. Перед его мысленным взором промелькнули картины: на полу лежат заколотые штыками родители, в другой комнате старшие сестры: малышка Дженни и всегда уравновешенная Джилл. Сестренки лежат бездыханные в луже крови, сквозь разорванные в клочья остатки юбок бесстыдно просвечивает тело. Их вначале обесчестили, потом тоже закололи... В глазах мальчишки заплясало пламя. Вытащенный из кармана порошок тонкой струйкой посыпался в кипяток, потом крышка аккуратно накрыла варево. А еще через десять минут мальчишка шел по с каждой минутой темнеющим и безлюдным улицам города на север. Там, всего в паре дней пути от Лондона, в окрестностях города Сент-Олбанс с прошлой осени располагался лагерь английской армии, там находился человек, давший возможность свершиться мщению. Он просил сведения об армии проклятых frogs. Он их получит.
  
  Британская разведка заслуженно считалась одной из старейших и сильнейших в Европе. Против захватчиков действовала целая сеть добровольных и платных информаторов. В самом ее центре, словно паук в паутине засел неприметный человечек средних лет и такой же средней внешности, откликавшийся на имя мистер Биддеру - он руководил разведкой и контрразведкой в армии самого успешного британского генерала Джона Черчилль, герцога Мальборо. Ежедневно до глубокой ночи в своей палатке он сопоставлял и анализировал донесения агентов о положении засевшей в Лондоне франко-испанской армии, и наконец перед ним открылась ясная картина. Вечером, после ужина, Биддеру поспешил на доклад к командующему. На следующий день утренняя заря только начала окрашивать сумрачные английские пейзажи, холмы и долины, кое-где все еще украшенные остатками когда-то бесконечных лесов, некогда покрывавших эту землю, как в лагере началось шевеление. Дымились костры, ржали кони, со всех сторон доносился однообразный топот тысяч ног, но все заглушали людские голоса: радостные, недовольные, злые и веселые. Прошел еще час и случилось то, чего страстно желала вся армия, о чем грезила, но против чего выступало благоразумие генералов. Южные ворота лагеря открылись и по старой лондонской дороге, размякшей после вчерашнего дождя потянулись бесконечные колонны пехоты, длинные жала граненых штыков угрожающе блестели в лучах скупого на солнце весеннего южноанглийского солнца. В сердцах британцев: от солдата до генерала, пылало желание мести подлым захватчикам. За ними - рысила грозная английская конница - 3, 5 тыс. всадников, скакали артиллерийские упряжки по шесть коней - пушки и двуконные зарядные ящики и новинки нынешней войны - неторопливо позли по дороге, выбрасывая в переполненное влагой небо черные, гнущиеся на ветру дымные столбы, самодвижущиеся стальные повозки. 15 тысяч пехоты, вооруженной в основном винтовками, прототипом которым послужили винтовки Холла обр. 1819 г. в кремневой модификации, но главной силой армии были не они а артиллерия: тяжелая - 5 стальных 10 дюймовых орудий по типу колумбиад 1840 г и 45 - 4-фунт. (87-мм) полевых орудий и сорок самодвижущихся повозок, оснащенных многоствольными орудиями.
  
  На горизонте мелькали крохотные фигуры всадников - французских гусар. Их комплектовали из человеческого отребья: венгров, не ужившихся с новым королем Венгрии Ференцем II Ракоци и разноплеменных наемников, но дело свое они знали туго. Не доводя дело до столкновений с прикрывавшей авангард английской легкой кавалерией, они откатывались на юг, впрочем донесение о выходе англичан из укрепленного лагеря в Сент-Олбанс, отправилось в Лондон еще утром. Французы, под командованием несомненно талантливого и удачливого полководца - маршала Виллара, выдвинулись навстречу и заняли оборонительную позицию в полулье от пригородов Лондона, перекрыв дорогу, ведущую в Сент-Олбанс.
  
  Мистер Биддер походатайствовал перед Уильямом Крейвеном, 2-м бароном Крейвен командиром знаменитого пехотного полка Колдстрима и Мэйсона взяли работать на кухню. Работящий и всегда веселый мальчишка сразу пришелся поварам по сердцу. Лагерь английской армии еще спал, а он уже носил воду и уголь, так же с шутками и прибаутками брался за любое задание поваров. В тот вечер, когда путь английским полкам преградила франко-испанская армия мальчишка как обычно помогал на кухне и, когда он лег спать, в лагере бодрствовали лишь часовые.
  
  Утром его разбудил старший повар.
  
  - Вставай мальчик! - просипел он тихим и так не соответствующим его гигантской фигуре голосом, толкая Мэйсона в плечо. Говорили, что странным голосом он был обязан осколку, пробившему шею. То, что после такого ранения, безусловно смертельного для любого другого, он выжил ничем иным кроме попустительства божьего, объяснить было невозможно. Солнце, огромное и красное еще не до конца поднялось над затянутым мутно-белой полосой тумана горизонтом, обдавая небо кроваво-красными лучами.
  - Небо то какое, - проворчал старый солдат, - видать немало сегодня кровушки прольется.
  
  Между тем лагерь поднимался. Ржали кони, слышался лязг оружия и тревожные людские голоса. Солдаты торопливо жевали сухари, офицеры пили кофе, но и те и другие знали - от исхода сражения зависит судьба Британии и готовы были исполнить долг перед страной и королевой. Торопливо перекрестившись, офицеры отдавали последние приказания. Заиграли кавалерийские горны, почти половина английской кавалерии, собравшись поэскадронно, направилась куда-то на запад. К шести часам британские полки выстроились на исходных позициях. Над позициями и англичан и их врагов зависли новомодные воздушные шары с корректировщиками артиллерийского огня.
  
  Сражение начали британцы. Мэйсон стоял на небольшом холме рядом с позицией артиллеристов, в пятидесяти ярдах от крайнего из нескольких десятков снятых с передков орудий. Позади них суетились артиллеристы. Стоящий впереди офицер взмахнул рукой. Грозно рыкнули орудия, окутываясь пороховым дымом, зло засвистели, пролетая над головами, ядра. Эхо понесло гром выстрелов над полем боя. На правом фланге вражеских позиций, где стояли испанцы, воцарился настоящий ад. Каждые несколько секунд пушки оглушительно рявкали и десятки 'мячиков' бомб летели в гости к проклятым французам. Если бы солдаты как раньше стояли на виду, то уже после первого залпа сотни людей отправились на божий суд, но тянувшаяся несколько лет война многому научила военноначальников - солдаты прятались в траншее рассекавшей поле боя и раненных и погибших было очень немного. Неприятель ответил, завязалась жаркая дуэль, во все стороны летели 'мячики' бомб и, вскоре позиции артиллеристов исчезли в плотных пороховых клубах дыма. Через полчаса огонь французов ослаб. Приложив руку к глазам наподобие козырька, мальчик наблюдал за боем. Глаза его горели от восторга. Свежий ветерок, неприятно холодивший тело, донес сухой треск барабанов.
  
  На правом фланге ощетинившиеся штыками красномундирные батальоны (англичане упорно отказывались следовать континентальной моде одевать бойцов в невзрачные зеленые мундиры), в плотных шеренгах, двинулись вперед, вслед за тонкой линией застрельщиков и неторопливо ползущими по раскисшей после вчерашнего дождя земле самодвижущимися стальными повозками. План генерала Джона Черчилля был таков: сокрушить правый фланг и оттуда опираясь на успех атаковать центр вражеских сил. Испанцы - их пехотные роты обороняли фланг вражеского войска, встретили приближающиеся беглым шагом батальоны частым ружейным огнем. Траншею заволокло плотным пороховым дымом, но стрельба не принесла англичанам большого урона - из строя выпадали только отдельные бойцы. Сама английская природа выступала за своих сынов - колючий ветер с севера бил захватчиков в лицо, мешал целится, зато помогал британцам, подталкивая в спины. Увязая в раскисшей после вчерашнего дождя земле, они упорно двигались к перекрывавшей дорогу траншее. Наконец противники сблизились настолько, что полетели гранаты.
  
  Десятки взрывов, тонкий свист осколков и камней.
  
  Едва затихло эхо, прозвучали приказы: вперед! Остановка смерти подобна. Противник очухается и, в чистом поле, где негде спрятаться, перестреляет. Огромная масса людей с криком, превращающимся в страшный, утробный, звериный звук: 'А-А-А!!!', разносящийся по всему полю битвы, изо всех сил рванула вперед. Озверевшие люди хотели только одного - мстить! Скорее добежать до вражеской траншеи и вонзить граненый штык в грудь врага. Отомстить за все: за разрушенные города и деревни, за погибших приятелей, за страх, липкой испариной холодивший спину перед атакой.
  
  Испанцы поняли, что если британцы успеют добежать до траншеи, то просто переколют их словно свиней в скотобойне. Бить штыком сверху вниз куда сподручнее чем наоборот.
  
  Между тем утренняя хмурость на небе исчезла. Солнце ярко осветило поле боя. Горящими от восторга глазами смотрел Мэйсон на разворачивавшуюся перед ним панораму битвы. Сжатые до белизны костяшек кулаки он прижимал к груди. Губы мальчика беззвучно шептали молитву: 'Господи помоги, Господи, покарай французов за грехи их!'
  
  Между тем на вражеских позициях затрещали барабаны. Повинуясь неслышному приказу над траншеей появились люди - испанцы поднялись. Помчались навстречу. Несколько мгновений и две лавины - красная и темно-зеленая ударились друг о друга. По болю боя понесся вой, рев, крики, божба. Яростное остервенение, когда неважно какова цена, главное добраться до горла врага и сжать его, охватило людей.
  
  Испанцы не успели набрать скорость и британцы начали их теснить.
  
  Мэйсон наблюдал сражение и только вздыхал, бойцам он завидовал белой завистью. Как бы ему хотелось находится там, внизу, среди бойцов и мстить, мстить, мстить! Без всякой пощады! Над головой просвистело ядро, но мальчишка лишь презрительно ухмыльнулся и оглянулся на артиллеристов. Смотрите он не кланяется - спокойно стоит под ядрами, но те продолжали стрелять из орудий и не обращали на Мэйсона внимания. Мальчишка отвернулся и вздохнул. Ах если бы покойные родители видели его сейчас. Они бы гордились сыном! Между тем на поле боя разгорелась жестокая рукопашная схватка.
  
  Вот здоровенный британец на бегу всадил граненый штык в живот малорослого испанца. Отбросил в сторону словно пушинку. Тот рухнул в грязь. Из распоротого живота хлынула кровь, следом с шипением раздуваясь на воздухе упали сизые внутренности. Несчастный закричал, пуская кровавые пузыри, начал запихивать кишки обратно в разорванное брюхо.
  
  Два испанца, яростные, широкие, с двух сторон синхронно вонзили штыки в грудь отбивающегося шпагой красномундирного офицера. Отступили на шаг, красные капли падали с граненых штыков в лужи, потихоньку наливающиеся розовым.
  
  Вот испанец, лежа животом на противнике, добирается скрюченными пальцами до горла врага. Тот уже и не чаял выжить, когда пробегающий мимо английский гренадер на ходу ткнул испанцу штыком в спину. Англичанин с трудом откинул агонизирующее тело врага, схватился за помятое горло.
  
  Испанцы не выдержали британской упорной ярости, побежали. Вслед им, с победным ревом - британцы, насаживая на штыки отстающих. На поле боя остались лежать погибшие, стонали, надрывая душу раненные, впрочем им не долго оставалось мучиться. Граненный штык оставлял такие раны, что после них выживали лишь единицы. Заняв вражескую траншею, британцы спрыгнули, готовясь к французской контратаке, вниз а самодвижущиеся повозки остановились не доезжаю ее несколько футов. Солнце блестело на хищных рыльцах орудий, высовывавшихся из небольших амбразур в передней стенке металлических повозок. На их изготовление пошли приобретенные за сумасшедшие деньги у навахо 50-ти сильные паровые двигатели с котлами, рамы тракторов и колеса а также контрабандные трактора. Вооружили диковинки, почему-то называемые русскими английским словом танки, стальными 4-х фунтовыми орудиями, а на те, кому их не хватило поставили шестиствольные орудия собственного производства.
  
  Вначале было тихо, лишь со стороны центра вражеских позиций изредка долетали звуки рожков и крики неприятеля, но едва англичане немного освоились на занятых позициях, впереди показались плотные линии французской пехоты. Словно волны морского прибоя потекли на траншею. Между рядами неторопливо ползли по раскисшей земле бронированные самодвижущиеся повозки. Изредка останавливались и, окутавшись дымом, выплевывали на позиции англичан чугунные гостинцы. Земля вокруг траншеи закипала в разрывах бомб - теперь уже французы начали артиллерийский обстрел засевших на их бывших позициях англичан, им громогласно отвечали легкие полевые орудия и пушки самоходных повозок. Поле боя вновь заволокло пороховым дымом. Жужжали пули, маленькие фигурки французов падали, но пехотные цепи упорно продолжали приближаться.
  
  До английских позиций оставалось не больше трехсот ярдов, когда послышался конский топот и, из-за лесистого холма правее наступающей пехоты французов вырвалась колыхающаяся лава конских задранных голов и косматых грив. Это был отряд английских кавалеристов еще затемно вышедший из лагеря. Всадники скакали, но еще сдерживали коней. Остановившись французы засуетились, начали сбиваться в плотные квадраты, но поздно, слишком поздно! Наблюдавший эту картину мальчик сорвал с головы колпак и с восторженным криком изо-всех сил метнул его к солнцу. Англия побеждает!
  
  Пехота, застигнутая в шеренгах или в строю, не годящемся для борьбы с конницей, это всего лишь мясо для рубки. Неслышная из-за расстояния команда 'марш, марш', бросила кавалерию во весь мах на растерянных французов. Несформировавшиеся квадраты пехоты, потекли словно льдинка в стакане горячей воды. И пошла рубка. Иной удар располосовывал человека до средины груди, катились срубленные головы, метались застигнутые врасплох люди. Французы вновь не выдержали - побежали и началась любимая забава кавалерии: рубка убегающих, вот только Мэйсон всего этого уже не видел. Случайное ядро размозжило ему голову, разбросав по траве мозг и кровь. Так погиб мальчик - герой для одних и подлый отравитель для других.
  
  Совместный удар разъяренной пехоты с фронта и фланга и кавалерии с тыла обрушил центр вражеского войска. Оставив на съедение бриттам в арьергарде один из старейших полков - Ламарка, французы поспешно отступили. Не заходя в ликующий Лондон, уже прознавший о сокрушительном поражении гордых галлов и, полный мстителей и оружия, маршал Виллар отступил в город Портсмут, под защиту флота.
  
  Для захвата укрепленного города разоренной вражеским нашествием Британии не хватало сил. Французский флот, доминировал в море, что превращало штурм в самоубийство а осаду, в условиях беспрепятственного подвоза подкреплений, припасов и продовольствия с противоположного берега Ла-Манша, в фарс. Совсем другие проблемы были у захватчиков. Сил для контрнаступления категорически не хватало, а перебросить свежие войска на британские острова не было возможности. Королевский престол Франции на фоне всеобщих волнений, вызванных резким обнищанием народа и борьбой с эпидемией чумы, отчаянно нуждался в войсках дома и не мог выделить для продолжения военных действий сколько-нибудь значительных дополнительных сил. К тому-же после семи лет войны казна была пуста - даже войскам платили нерегулярно, чем те были до крайности недовольны.
  
  Враждующие стороны попали в позиционный тупик, что привело весной 1707 года к взаимному компромиссу. В конце мая Англия и Франция подписали Лондонский договор.
  
  Статья 1-я устанавливала, что отныне между обеими королевствами будут мир и дружба. Статья 2-я говорила, что королевство Англия уступало свои индийские владения: Мадрасское, Бомбейское и Бенгальское президентства, Бенкулен и Пуло-Кондор Франции. Статья 3-я обязывала стороны совершить обмен пленными. Статья 4-я устанавливала, что жители местностей, уступленных Франции, которые пожелали бы поселиться вне сих территорий, могут свободно удаляться из них, продавая свои недвижимые имущества. Для сего им предоставлялся трехгодичный срок со дня ратификации настоящего акта. По истечении сего срока жители, не удалившиеся из страны и не продавшие своих недвижимых имуществ, остаются французскими подданными. Статья 5-я разрешала торговлю подданных сторон, закрепляла свободу перемещения подданным с проезжими грамотами. В статье 6-я и 7-я Англия признавала независимость Ирландского и Шотландского королевств. Статьей 8-й и 9-й устанавливалась граница между Англией и Шотландским и Ирландским королевствами согласно прилагаемой карты и создавались совместные комиссии для установления справедливых границ на местности.
  
  От английского королевства договор подписал лорд Дадли, от французского маршал Виллар.
  

Глава 5

  Прошла неделя после сопровождавшегося пышными празднованиями дня рождения Короля-Солнце. Утром он проснулся в самом дурном настроении, снилась какая-то чушь: он вновь хоронил отца - его величество Людовика XIII. Свет струился сквозь цветные витражи под высоким потолком мозаики Сен-Дени (королевский некрополь, где были похоронены почти все короли Франции) бросая красные, фиолетовые, золотые блики на белоснежные колонны и стены базилики, по лицам и пышным одеждам высшей знати высшего дворянства, скользил по статуям и надгробиям с скульптурами некогда правивших владык Франции с поднятыми в молитвенном жесте руками, придавая всему мрачный вид. Отца он не любил. Трудно любить человека, которого видишь в лучшем случае пару раз в неделю. Заключительную, но от этого не менее чопорную церемонию похорон ведут одетые по обычаю в самые скромные простых священников одежды архиепископ города Санс, епископ Парижа и настоятель аббатства Сен-Дени. Голоса священников и аккомпанирующего им церковного хора плыли по полутемной базилике пока не затихали где-то под высокими сводами. Людовик еще совсем маленький, ему всего пять лет и его крепко держит за руку матушка - Анна Австрийская. Ему душно, он устал и только с силой сжатая в материнской руке ладошка не дает расплакаться будущему королю.
  
  'Бамм!' - Гулкий удар, заставил всех вздрогнуть и едва не прервал торжественную церемонию. Его услыхали все, но предпочли сделать вид, что не слышали его. Через несколько мгновений, снова: 'Бамм', но на этот раз стало понятно - звук исходил из закрытого гроба, который должны были опустить в землю. Ведшие службу высшие иерархи католической остановились на полуслове с вытаращенными глазами глядя на вместилище мертвого тела. Еще миг и замолчали все, включая церковный хор. В полной тишине посыпались удары с равномерностью работы чудовищного молотобойца. Не совсем понимающий что происходит юный король огляделся. В разноцветной полутьме искривленные ужасом лица, к ушам прижаты ладони, из краешка губы незнакомого вельможи капает на кружева одежды липкая слюна. А жесткая, словно гофра испанского воротничка ладонь матери, стала мокрой и холодной как лягушачья лапка. По залу поплыл, перебивая сладкий аромат ладана, елея и горящего воска, липкий запах страха.
  
  Крышка гроба дрогнула, раз другой и, открылось. Еще миг и крышка гроба упала на плиты пола и с грохотом раскололась. Покойный батюшка - мертвенно бледный, поднялся, оглядевшись, протянул руку к старым соратникам.
  
  - Отдайте мое сердце! (по обычаю сердце короля хоронилось отдельно)
  
  - Аааа! - похожий на крик резанного поросенка раскатился под сводами базилики и словно стал сигналом. Герцоги и графы, баронессы и шевалье кинулись к узкому выходу из базилики, на смерть стаптывая по дороге слабых, не сумевших удержаться на ногах. Еще миг и у дверей оказался завал из пока-еще живых тел...
  
  Вынырнул из глубин кошмара Людовик еще до того, как его должен был разбудить - сердце колотилось о ребра, словно отчаянная птица о прутья пленившей ее клетки, ночная рубашка была насквозь мокрая от пота. Свет едва пробивался сквозь плотную ткань балдахина над кроватью, окрашивая простыни и подушки в розовый, кровавый цвет. Несколько мгновений он не понимал. Где он? Что с ним? Наконец до конца проснулся. 'Господи, что это?' Король молитвенно сложил руки, губы тихо зашептали: 'Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum... (Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да придет Царствие Твое;)
  
  Полы балдахина, откинулись в сторону. Яркий солнечный луч из мастерградского - по моде окна, ударил по глазам короля, заставив на миг недовольно зажмуриться. Главный камердинер, увидев, что Людовик обратил на него взгляд, низко склонил голову.
  
  - Король проснулся, господа!
  
  Несколько мгновений король безмолвно смотрел на напудренные локоны длинного парика, скрывавшего - Людовик знал точно давно плешивую голову, тем взглядом, которым человек смотрит на нечто неизмеримо низкое, чем он, например на букашку. Потом высокомерно отвернулся, но это не смутило многоопытного придворного. В Версале предпочитали скорее попасть под недовольный взгляд короля, чем оказаться забытым им.
  
  Дальнейшие события потекли по давным-давно заведенному порядку, перенятому Версалем от испанского двора, но перекроенному Королем-Солнце по собственному вкусу. Ворот, сдавливающих шею условностей остался, только вместо жесткого испанского воротника - фрезы - появилась белоснежная пена французских кружев. Выпрямившись, главный камердинер бросил многозначительный взгляд на дверь. Камер-лакеи одновременно, словно механические игрушки склонили к земле напудренные парики, в раскрывшейся двери вошли самые заслуженные: принцы крови, за ними с поклонами - главный камергер, главный при гардеробе короля и четыре камергера. Церемония пробуждения короля - lever - началась.
  
   Король сошел с ложа, установленного в самой середине дворца и точно по главной оси Версальского парка - повелитель Франции для двора, что Солнце на небосводе. Кому-то подробности, кто подает королю тапки, а кто домашний халат, кажутся невыносимо скучными, но для придворных это смысл их жизни. Прошло почти полчаса, пока ежедневное красочное зрелище подошло к концу. Герцог Орлеанский -гардеробмейстер и один из самых знатных герцогов Франции протянул королю на золотом подносе три вышитых платка на выбор, тот нахмурился, выбирая, потом взял средний. Когда на голове Людовика оказалась роскошная широкополые шляпа с низкой, украшенной страусовыми перьями, кружевами и разноцветными лентами, а в руках трость, он покинул спальню. Двор, гадая почему у повелителя такой недовольный вид, толпою высыпал следом.
  
  После завтрака, сопровождавшегося столь же продуманными и сложными церемониями, король соизволил повелеть заложить карету - прогуляться по реконструированному по его повелению ландшафтным архитектором Андре Ленотром саду Тюильри. Подаренный Мастреградом автомобиль он принципиально не использовал. Вот когда мои ремесленники смогут повторить нечто похожее, тогда он и сядет в самобеглый экипаж, но несмотря на все старания изготовить мощный и компактный двигатель, способный двигать тяжелую повозку пока не получалось.
  
  В карету с собой король взял одну маркизу Ментеньон. При дворе шептались, что она морганатическая жена (брак между лицами неравного положения, при котором супруг (или супруга) более низкого положения не получает такое же высокое социальное положение) короля, но так это или нет наверняка знало лишь несколько человек во всей Франции, но они молчали. В любом случае ее положение фаворитки и 'черной королевы' не мог оспорить никто. Все отметили нахмуренный вид короля, то, как он недовольно морщился и гадали, что или кто стал причиной недовольства.
  
  Долгую дорогу от Версаля до парка Людовик мрачно молчал, погруженный в собственные мысли. Маркиза не посмела приставать к повелителю Франции с глупыми вопросами и нарушать тревожную тишину. Парк Тюильри был великолепен, как и всегда. Стройные ряды деревьев манили прохладной тенью, желанной, когда знойное полуденное солнце было горячо, словно в разгар лета, хотя на календаре еще значилась весна. Лишь спустившись по тенистой и безлюдной аллее, обсаженной низкими самшитовыми деревьями к Сене и, покормив красавцев - лебедей - для короля держали целую стаю, он смягчился и обратил внимание на безмолвную спутницу.
  
  - Вы, как и все остальные, слишком невысоко цените меня, но придет время, и вы поймете, что время моего правления - это вершина величия Франции!
  
  Женщина посмотрела на царственного собеседника удивленно, словно проснувшись от необычайного сна и вспыхнула.
  
  - Сир, что вы говорите! Последний парижский клошар гордиться величием Франции! Весь запад континента трепетно внимает каждому слову Версаля!
  
  - И он же проклинает меня за строгость при обуздании эпидемии чумы!
  
  - Сир, вы наговариваете на себя. Вашими трудами эпидемия остановлена и прибрежные города живут нормальной жизнью!
  
  Король отвернулся к реке, рассеянный взгляд скользил по сверкающей в солнечных лучах речной глади. Перед ним развертывалась великолепная панорама. За широкой и медленной рекой - длинная и ломаная вереница зданий с резными балками и нависшими друг над другом этажами. Цветными оконными стеклами дома слепо уставились на реку. Некоторое время король молчал, потом повернулся к женщине.
  
  - Мадам, вы разбираетесь в сновидениях?
  
  - Не более чем любая женщина, сир, но кое-что о них знаю.
  
  - Сегодня мне приснился дурной сон. Как будто я снова на похоронах отца, но гроб открылся сам собой, и отец потребовал отдать ему его сердце, - острый взгляд короля остановился на ошеломленном лице фаворитки, на котором ее все еще угадывались следы былой красоты.
  
  - Сир, - через несколько мгновений женщина решилась ответить, - я точно не могу сказать о значении вашего сна, но, несомненно, он предупреждает о чем-то плохом. Сир, вам необходимо поберечься, а я сегодня же наведу справки у знающих людей.
  
  Гулял по парку король недолго, не прошло и часа, как королевская кавалькада тронулась в обратный путь. Размашисто били копыта по камням мостовой. Снаружи доносился уличный шум - громкие крики торговцев, торговавшихся с покупателями, шум тележек, прыгающих по булыжным мостовым, цоканье копыт лошадей многочисленных всадников. Мимо окон на расстоянии нескольких шагов проплывали беленые фасады двух, а то и трехэтажных зданий. Стараясь отвлечь короля и мужа от мрачных мыслей маркиза Ментеньон щебетала бе умолку, рассказывая повелителю свежие придворные сплетни и тут же их комментируя, кого-то высмеивая, кого-то хваля. Карета повернула за угол и внезапно остановилась, инерция едва не повалила фаворитку на короля, она испуганно ойкнула. Снаружи послышался шум, словно упало на камни нечто большое, брань. Карета остановилась. Король наклонился к окну, пытаясь понять, что произошло.
  
  Грязный угол дома. Разбитые булыжники мостовой, между камней упрямо растут тонкие травинки. Внезапно дверь открылась. Человек, вскочивший на подножку королевской кареты был самым заурядным. На такого в парижской толчее и не посмотришь, если бы не лицо - длинное, словно у лошади с холодными ледяными глазами и самое главное: в правой руке у него сверкал длинный рондель (разновидность кинжала). Щербатый рот победно оскалился, в глазах мелькнула сумасшедшинка, человек направил левую руку на короля и поднял ладонь, словно приветствуя - натянулась скрытая под одеждой проволока. В тот же миг на грани слышимости взвизгнула пружина колесцового замка. Из завернутого рукава камзола воплощением смерти на короля глядел черный зрачок пистолетного ствола.
  
  Рот короля пересох, а сердце бешено заколотилось о клетку ребер. Рука только начала подниматься навстречу убийце, когда пистолет оглушительно выстрелил. Огненный удар в грудь швырнул Людовика вглубь кареты на подушки. Лошади поднялись на дыбы, с диким ржанием рванули. Перед глазами короля мелькнули совершенно круглые глаза маркизы Ментеньон. Женщина истошно завизжала и этот крик словно стал для убийцы сигналом к действию. Он согнулся внутрь кареты, кинжал с силой ударил короля в грудь, тот почувствовал пронзающий плоть металл, вскрикнул. Не утруждая себя вытаскиванием застрявшего между ребер орудия, убийца повис над бешено летящими навстречу крупными булыжниками мостовой. Примерился, спрыгнул, упал, покатился по камням. Вскочив, прихрамывая побежал, расплескивая лужи от ночного дождя. Королевский телохранитель на вороном скакуне догнал беглеца, удар рукоятью шпаги оглушил убийцу. Тот рухнул на мокрую мостовую, а еще через пару мгновений подскакали мушкетеры короля. Спрыгнув мостовую, связали пленника по рукам и ногам и забросили на коня.
  
  Один из телохранителей открыл дверцу кареты. Король, бледный словно простыня, прижимал окровавленные руки к груди. Из выреза камзола торчала окровавленная рукоять кинжала. Вытянутое лицо Людовика со следами былой красоты приобрело выражение не свойственных ранее смирения и покорности.
  
  - Ваше величество, вы ранены?
  
  - Нет, я убит...
  
  Во дворец доставили уже хладный труп - удар кинжалом поразил легкое и рассек аорту. Сначала Париж, а потом и вся Франция погрузились в траур. Солнце Галлии - великий и противоречивый король-солнце скончался.
  
  На следующее утро после злополучного дня, когда Франция потеряла одного из самых великих королей, члены 'благочестивой партии' - клуба друзей наследника престола, собрались в замке Во-Ле-Виконт, в полутора десятках лье к юго-востоку от Парижа. Из окна кабинета на втором этаже открывался великолепный вид на огромный и пышный парк, где плескалось множество фонтанов, на лужайках темнели кусты, подстриженные то в виде шара, то петуха или пирамиды. Под стать парку был и замок, один из самых больших из построенных в ХVII веке, талантливым архитектором Луи Лево, он поражал роскошью - позолотой, изобилием произведений искусства, прекрасными фресками на античные темы внутренних помещений.
  
  - Господа, видит Бог, страшная гибель короля - это великая утрата для labelle France (прекрасной Франции), - с постным видом произнес человек в фиолетовой рясе с морщинистым лицом, пронзительными, умными глазами и перекрестился. Взгляд благочестиво остановился на потолке. Из-за несносной духоты гости сидели в креслах близ раскрытого окна. Сквозняк надувал тяжелые портьеры парусом и нес по кабинету тонкий запах вина, будоражащий воспоминания о налитых гроздьях винограда и лете, из стоящих на французском столике двух открытых бутылок вина и четырех бокалов - по числу членов 'благочестивой' партии: учителя, одновременно богослова и епископа Фенелона, герцогов де Бовийе и де Шеврез, а также известного мемуариста и по совместительству герцога Луи де Сен-Симона. В стенных зеркалах отражались шпалерные картины в пышных венецианских рамах. Все дышало богатством и успехом.
  
  - Да-да, но это и большая удача для нашего Людовика и для всех нас, - с тонкой усмешкой произнес де Сен-Симон. Горящий взгляд по очереди прошелся по лицам присутствующих. Скорби на лице ни одного, за исключением священника, не наблюдалось. Более того на губах мелькали довольные улыбки. Сузившиеся зрачки остановились на герцоге Де Шевриз, - и главное своевременно! Ходили слухи, что король недоволен нашим принцем. Это грозило опалой некоторым из нас.
  
  - На что вы намекаете, милостивый государь? - поправив букли парика высокомерным тоном произнес герцог де Шеврез, желваки на лице надулись, - уж не хотите ли вы сказать, что я неким образом причастен к злосчастным событиям в Париже?
  
  Стоявшие на полу часы дивной работы внезапно ожили, невидимые молоточки забили, обозначая начало следующего часа и, заставляя противников немного прерваться. Ветер донес шум падающей воды фонтана. Герцог де Бовийе вздрогнул. Так получилось, что он не успел посетить известное заведение, куда даже короли ходят пешком и уйти с собрания, где решаются судьбы Франции он не мог. Он сильнее сжал ноги и попытался сконцентрироваться на происходящем. Получалось не очень.
  
  - Я? Я ничего не имел в виду. Я всего лишь констатирую что с вступлением на престол нашего принца нас ждут просто великолепные перспективы. И карьерные и воплощение в жизнь реформ, о которых мы мечтали и тот факт, что вы говорили, что нам необходимо всячески способствовать приходу принца к власти.
  
  Щека герцога едва заметно дернулась, вспыльчивая натура его взяла вверх над добрым расположением духа.
  
  - Да я говорил об 'просвещенном абсолютизме' и восстановлении попранных прав дворянства так же, как и остальные здесь присутствующие, и что? Это дает вам право намекать на нечто? Я полагаю, герцог что вы не глупы и знаете, что без причины не обвиняют в причастности к известным событиям. Черт возьми, должны быть основания! Извольте высказать подозрения мне в глаза, как пристало дворянину.
  
  - Господа, господа, не ссорьтесь! Видит бог, мы все в одной лодке и должны помогать нашему принцу и друг-другу. Latrante uno cane latrat statium et alter canis! (Как только лает одна собака, тут же лает и другая) - священник наставительно поднял указательный палец, - мы собрались сюда чтобы предложить нашему принцу кандидатуры на высшие должности в королевстве и план реформ. Господа, выпьем за здоровье нашего принца.
  
  Густая багровая 'кровь' земли полилась в бокалы, в кабинете еще сильнее запахло знойным летом. Герцог де Бовийе мученически поднял глаза вверх. Отказаться пить за здоровье принца было невозможно.
  
  - Итак господа я предлагая на должность первого министра герцога де Сен-Симона. Во-первых он... - произнес священник, но его перебил де Бовийе, - Извините господа, я вас оставлю ненадолго.
  
  Под недоумевающими взглядами собравшихся он поднялся и деревянной походкой направился к двери.
  
  'Благочестивая' партия заседала до вечера, когда от замка одна за другой отъехали четыре кареты. Итогом их трудов стал документ в несколько страниц, в нем перечислялись кандидаты на должности, а в самом конце - список реформ, в том числе сокращение придворных штатов, разграничение духовной и светской власти, свободу торговли как у британце и главное: создание консультативных аристократических 'советов', одновременно ограничивающими произвол короля и оттеснявших буржуазию от кормила власти.
  
  Убийцу короля, им оказался скромный кондитер из пригородов Парижа и, одновременно, ревностный протестант, по фамилии Николя Прежан, подвергли многодневным пыткам огнем и водой, требуя выдать сообщников. Не выдержав мучений, он надиктовал список, который на поверку оказался насквозь фальшивым. Королевские следователи посчитали, что дальнейшие пытки заставят убийцу лишь оговорить новых невинных, его передали королевскому суду, приговорившему его к смертной казни. Через три дня Николя Прежан отвезли на place de Grève (Гревскую площадь) - традиционное место казней. Жизнь во Франции начала семнадцатого века была бесконечно далека от реалий двадцать первого. Особенно это заметно в плане развлечений. Если высшим слоям общества были доступны изысканные развлечения - светские приемы и балы, то на долю простонародья оставались лишь народные игры и массовые мероприятия, в том числе публичные казни. Поэтому в час казни площадь заполнили густые народные толпы, полные нетерпения и жадного стремления собственными глазами увидеть людскую смерть и мучения. От эшафота их отделял двойной ряд солдат полка господина Жуанвили с ружьями на плечах. Из каждого окна прилегающих к площади зданий выглядывали любопытные горожане всех сословий. Многие родители пришли с детьми, их они держали на плечах, откуда малолетним зрителям было отлично видно место казни. Людской шум был подобен грохоту моря в шторм. Жара, духота - люди устали ждать, а преступник все не появлялся. Два помощника палача, сидя на эшафоте закусывали в ожидании казни, передавая друг другу флягу с вином и заедая хлебом с колбасой.
  
  Солнце прошло почти половину пути по небосводу, когда на узкой, окруженной солдатами дорожке со стороны Сены появился осужденный - красивый но бледный малый лет двадцати пяти с вольным и диким взором, заросший короткой, отпущенной в тюрьме бородой. Его вели под руки двое священников. Толпа яростно взревела, отдельные крики, проклятия и пожелания смерти слились в подобный грому небесному рев. Людские тела нахлынули на охрану, солдаты заработали прикладами, отгоняя парижан. Крики, шум, толпа отхлынула назад. Покойного короля если и не обожали, то безусловно уважали за то величие, которое он принес Франции.
  
  Будущий король Людовик XV де Бурбон, весь в черном, вместе с герцогами де Шеврез и де Сен-Симон наблюдал за разворачивающимся внизу зрелищем из окна Парижской ратуши. Он был бледен, с поджатыми губами, всем видом демонстрируя сомнение. Один лишь герцог де Шеврез показывал завидное спокойствие. Мало того, на губах его стыла легкая улыбка.
  
  Людовик отвернулся от окна и обратился к де Шеврез:
  
  - Герцог, мы не спешим с казнью цареубийцы?
  
  Он умолк, стиснув кулаки, иначе все и так с трудом сдерживаемые эмоции выплеснулись из него наружу. Любви между дедом и старшим внуком не было, но великого предшественника он искренне уважал, и его внезапная смерть стала для наследника престола страшным ударом.
  
  Между тем осужденный остановился перед эшафотом.
  
  Герцог пожал плечами, ноздри его раздувались, словно у почуявшего кровь хищного зверя:
  
  - Сир! Вы же видите это законченный фанатик. Доподлинно известно, что он решился на убийство с целью отомстить королю за отмену Нантского эдикта.
  
   - Значит это все-таки протестант... - задумчиво произнес Людовик, - а где они, там обязательно замешены Англия или Голландия.
  
  - Что ж, - пробормотал герцог да Сен-Симон, - а если это правда?
  
  Казнимый начал вырываться из рук священников, рыча, словно дикий зверь, извивался, пытаясь порвать веревки и пиная сопровождающих. На охрану накатила приливная волна разъяренных горожан, вынудив солдат вновь заработать прикладами, раздавались то мужские, то женские яростные голоса: 'Смерть, смерть! Казнить его! Смерть ему!'. От этих криков целые стаи ворон, хлопая крыльями и пронзительно каркая, слетели с островерхих крыш окруживших площадь мрачных и высоких зданий, словно радуясь зрелищу предстоящей казни. Толпа - зверь страшный, злой, очень глупый, но охочий до кровавых развлечений, а казнь на Гревской площади - это и мщение, и зрелище, да еще какое! Возгласы становились все громче, под окном, в котором расположился Людовик, молодой женский голос крикнул сквозь слезы:
  
  - Смерть цареубийце!
  
  Помощники палача торопливо спрыгнули на мостовую, затащили извивающегося цареубийцу на эшафот и привязали брыкающееся тело к торчащим из досок заржавелым кольцам цепями, пропустив одну под мышками, а другую через живот немного выше бедер. Потом палач и его помощники привязали руки и ноги преступника канатами, идущими к четырем лошадям. Четверо человек запрыгнули на седла. Меж тем серая пелена туч затянула небо, стало мрачно словно вечером.
  
  Будущий король задумчиво почесал чисто выбритый подбородок.
  
  - Он так и не признался кто его сообщники.
  
  Герцог де Шеврез тонко улыбнулся.
  
  - Ей-богу же, сир, вы чересчур требовательны. Протестанты - это особый род людей, совершенно отличный от нас - добрых католиков. Лгать католикам во имя веры для них- это праведное дело. Поэтому сколько не пытай его, добьемся лишь новой порции лжи.
  
  Плечи будущего короля опустились, он отвернулся от окна. Лицо его побледнело, но он твердо решил дождаться конца тягостного зрелища. Меж тем Николя Прежан, столь доблестно терпевший страшные пытки наконец перестал брыкаться. Он оглянулся. Вокруг столько глаз и все они - глаза врагов. Все мольбы и проклятия направлены только на одно - чтобы он скорее погиб ужасной смертью. Он почувствовал себя таким одиноким, наверное, это и стало той последней соломинкой, сломавшей спину верблюду. Несчастный изо всех сил закричал:
  
  - Ваше величество! Хорошо же, я буду говорить, я все скажу!
  
  Людовик повернулся и, не в силах сдерживаться, закричал:
  
  - Так значит он не один? Остановите казнь! Немедленно!
  
  Побледневший герцог де Шеврез коротко наклонил голову и махнул зажатым в руке белоснежным платком, но видимо палачи неправильно поняли его. Свистнули, пластая воздух четыре кнута, и четыре лошади устремились в разные стороны площади.
  
  Ужасающий хруст и громкий продолжительный крик, слышимый далеко от места казни, раздались с помоста эшафота. Руки и ноги несчастного посинели, вытянулись и налились кровью. В лице не осталось ничего человеческого - оно казалось личиной самой смерти.
  
  - Стойте! - закричал Людовик, - Я приказываю немедленно остановить казнь!
  
  Но было уже поздно, голова несчастного в последний раз судорожно ударилась о доски эшафота, из глотки раздался столь душераздирающий крик, что он заглушил рев толпы. Потом голова упала, преступник остался недвижим.
  
   - Я приказываю остановить казнь! - вопил будущий король.
  
  Коней остановили, а поднявшийся на помост медик диагностировал смерть цареубийцы. Сердце не выдержало болевого шока. Тело преступника положили на заранее приготовленную поленницу дров и сожгли. Пепел потом, согласно приговору суда, развеяли по воздуху над Сеной. Когда толпа, немного разочарованная быстрым окончанием казни, начала расходиться, неприметный человечек в надвинутой на брови шляпе, почти скрывающей лицо, прошептал Ad maiorem Dei gloriam (к вящей славе божьей) и неторопливо направился прочь. Все прошло великолепно.
  
  Палачи, проявившие излишнее усердие, были наказаны, но те слова, которые в последние мгновения своей жизни хотел сказать несчастный Николя Прежан, навеки остались тайной.
  
***
  Сентябрь заканчивался. Осень 1707 года на Южном Урале выдалась ранней, но Мастерград успел заложить на продовольственные склады на зиму с весной достаточно припасов. Ночью слегка подморозило, но едва солнце приподнялось над горизонтом, убрав с неба ночную черноту, тонкий лед на лужах исчез, изморозь, покрывшая пожелтевшие степные травы, испарилась, словно ее и не было. Утро было солнечным. Это вам не вечно сумрачные Москва и Петербург - Мастерград славился ясными, солнечными днями. Их в окрестностях города было не меньше, чем в Крыму. Два облака на светлеющем небе, одно большое, дру?гое поменьше - точно мать и дитя мчались в казахские степи.
  
  Колонна из двух джипов: главы города, второй охраны, свернула со сверкавшей темными проплешинами свежего ремонта ведущей на юг шоссейной дороги, автомобили уменьшили скорость и горными козлами заскакали по подмерзшей грунтовке навстречу солнцу. До горизонта бескрайнее степное разнотравье; желтые тонкие былинки грустно качались над побледневшей травой, вдали пасется стадо сайгаков - совсем скоро оно уйдет на юг, где легче перезимовать; ни единого признака человеческого существования кроме самой дороги. Лишь позади немым упреком Мастерграду, не сумевшему удержать технический прогресс на уровне двадцать первого века, дырявят безоблачное небо навеки прекратившие дымить трубы ГРЭС.
  
  В передовой машине четверо пассажиров: глава города Маклаков вместе с авторитетным членом временного Военного совета Чепановым, командиром мотострелкового батальона и академиком Симоновым Ильей Петровичем - высоким, сухощавым человеком за сорок с беспомощным взглядом истинного интеллигента.
  
  - Илья, - обратился Маклаков к водителю, держась рукой за скобу в кузове - автомобиль трясся по бездорожью, - сделай радио потише.
  
  Протянув руку к приборной доске тот почти полностью прикрутил громкость.
  
  - Степан Викторович, - обратился Маклаков к своему предшественнику, - как съездил на военный завод? Расскажи.
  
  Тот полуобернулся с переднего сидения рядом с водителем. За годы, прошедшие после отставки, он постарел: углубились морщины и последние волосы покинули голову, но выцветшие глаза по-прежнему смотрели цепко и умно. Усмехнулся.
  
  - Ну что сказать, производственники молодцы. Построили практически промышленную линию под патроны к Калашникову, так что открывал я ее с удовольствием. Ходатайствую о премировании Владимира Степановича и коллектива по его представлению.
  
  - Заявленная производительность подтверждается?
  
  - Вполне, сам засекал время - ежеминутно по 5-6 готовых патронов. Обещают, когда наловчатся еще ее увеличить, хватило бы из чего делать патроны.
  
  Маклаков, довольно улыбаясь, повернулся к сидевшему рядом офицеру.
  
  - А вы что думаете о перевооружении батальона на Калашникова?
  
  Тот осторожно откашлялся.
  
  - Если на Калаши с 'НЗ', то я согласен, а нашего производства не стоит, дерьмовая машинка получилась.
  
  Градоначальник молча кивнул, однако, судя по недовольному выражению лица, слова офицера ему не понравились, он насупился.
  
  - Сергей Валерьевич, - осторожно прикоснулся к плечу градоначальника профессор, - остановите здесь.
  
  Маклаков посмотрел вперед. Уже достаточно развиднелось, чтобы видеть примерно в километре построенные посреди чистого поля строения.
  
  - Игорь, останови, - градоначальник прикоснулся к плечу водителя.
  
  Пассажиры осторожно ступили в не успевшую подмерзнуть грязь, под ногами чавкнуло, столпились вокруг машины. За ними вышли пять бойцов охраны. Маклаков повернулся к нахохлившемуся на холодном ветру профессору.
  
  - Долго ждать?
  
  - А, что? - суетливо вскинулся академик, затем беспомощно улыбнулся, - еще минут пять.
  
  - Значит успеем перекурить!
  
  Мужчины достали трубки, прикрыв от ветра робкие огоньки зажигалок, прикурили, поглядывая на застрявшее у кромки горизонта солнце. После того, как в городе закончились запасы курева из двадцать первого века, большинство курильщиков перешли на трубки. Курили местный, самопальный табачок. Синие струйки дыма поднимались в стремительно синеющее небо, смешиваясь с запахом сырости, свежести и нотками ароматов увядших степных трав.
  
  - Вот он! - громко произнес, почти крикнул профессор, показывая пальцем в наплывающую со стороны Мастерграда толстую сосиску небольшого дирижабля, грузоподъемностью десять тонн.
  
  - Здесь не опасно? - безразличным и слегка хриплым голосом спросил Маклаков, глаза его не отрываясь следили за дирижаблем.
  
  - Не беспокойтесь, Сергей Валерьевич, - чуть беспомощно улыбнулся профессор, - здесь нам ничего не угрожает, заряд для этого слишком маленький.
  
  Миновав на высоте приблизительно километра небольшую группу людей, дирижабль направился точно на строения впереди. Под его днищем на талях висела, сверкая металлом на утреннем солнце... Винная бочка! Лишь небольшие крылья стабилизаторов намекали на то, что это и есть она: большая БОМБА. Летающий гигант поравнялся с целью, завис. Воздушные винты закрутились в обратную сторону, компенсирую инерцию движения и небольшой ветер. Издалека послышался предупредительный гудок. Висевшая под 'брюхом' дирижабля черная точка бомбы стремительно рухнула вниз и Маклаков торопливо вскинул к глазам бинокль. Бомба приблизилась, стал виден прикрепленный к ней снизу длинный штырь. Несколько секунд полета, в течение которых точка сближалась с землей, за ней завороженно наблюдали десять пар глаз.
  
  - Сейчас как... - мальчишеским голосом произнес командир батальона, но не договорил. Штырь под бомбой коснулся земли, бомба взорвалась мутным и плотным облаком. Еще несколько тревожных секунд. Неужели не сработает? В середине облака ярко, словно вспышка сварки сверкнула искорка и тут же вспухло чудовищных размеров бело-красным полукругом. Накрыла строения, стремительно расширилась дальше. Миг и на его месте стоит колоссальных размеров огненный нарыв. Еще через две секунды ГРОМЫХНУЛО, одновременно с этим в лица столпившихся у машины людей наотмашь ударило, словно боксер, тугим воздушным кулаком, на месте взрыва в светлеющее небо поднялся черный гриб. Земля ощутимо вздрогнула, попыталась уйти из-под ног.
  
  - Знатно шарандахнуло... - не отрывая взгляда от расплывающейся пыльной тучи произнес Маклаков восхищенным голосом, - наконец у нас появилась большая дубинка против европейцев и навахо! Профессор оглянулся, на миг остановив взгляд на горящих от возбуждения глазах военного.
  
  - А кто такие навахо? - надевая очки, поинтересовался сияющий словно начищенный пятак профессор, - какие-то индейцы? Случайно не те самые?
  
  Маклаков посмотрел полным досады взглядом. Информация о попаданцах из США не была секретной и многие о них знали, но закрытой, до поры до времени о них не в городской газете, не говорили по радио и телевидению.
  
  - Илья Петрович, - шутливо погрозил пальцем Маклаков, - Есть некоторые вещи, которые вам знать не нужно. Лучше расскажите о параметрах вашей бомбы.
  
  - Хорошо, хорошо, - понятливо кивнул профессор, о военной тайне он в силу специфики работы понятие имел, - в качестве горючего в АБОВ - авиационной бомбе объемного взрыва использовано пять тонн окиси этилена, что эквивалентно двадцати тоннам тротила. Радиус гарантированного поражения 100 м. Дирижабль - двадцатитонник способен одновременно поднять до трех АБОВ, что позволяет гарантированно поразить площадь от 150000 до 200000 квадратных метров, что вполне сравнимо с взрывом сверхмалого ядерного боеприпасов.
  
  Маклаков повернулся к месту взрыва. Там все еще стоял черный гриб, что для выходцев из двадцать первого века навевало мысли о ядерном взрыве.
  
  - Молодцы, Илья Петрович, порадовали, порадовали, - Маклаков протянул руку профессору и с силой сжал горячую и немного влажную ладонь и тотчас того окружили, пожимая руку и дружески хлопая по плечу.
  
***
  На покрытом рытым бархатом столе тихо потрескивали две свечи, бросая причудливые тени на огромные шкафы в углу гостиной, заставленные дорогой посудой - китайским и мастерградским фарфором, на лежащие рядом музыкальный ящик, шахматы, трубки, и коробку с табаком. Капли воска сползали в серебряный подсвечник, застывали белым комком. Сквозь очень узкое окно с матовым стеклом виднелись холодные звезды и ветви деревьев. Иногда, при особенно сильном порыве ветра в полосе света из гостинной пролетал сухой лист.
  
  За столом восседал, по-другому и не назовешь, Дюгем, депутат Генеральных штатов (Генеральные штаты являлись представительным органом, созываемым по инициативе королевской власти в критические моменты для оказания помощи правительству.) от Лилля, известный буян и заводила фронды со стороны третьего сословия. Еще он был известен заявлением о том, что в период, когда Французское королевство переживает несчастные дни, долг всех сословий, включая дворянство и духовенство поддержать государство и отказаться от устаревшей привилегии не платить налоги. Предложение представители двух первых сословий благополучно провалили, но славу защитника справедливости у буржуа и народа он успел приобрести. Дюгем был уже изрядно пожилым человеком, с болезненным - темно-желтым, но довольно бодрым и даже хитрым лицом под белоснежным париком. Украшенной драгоценными камнями одеждой, мягкими руками, полными перстней, он походил на дворянина хотя таковым ни в коем случае не был.
  
  Его собеседник одетый гораздо скромнее - в одежды черного цвета с улыбкой на тонких губах пододвинул к Дюгему лист бумаги, украшенный несколькими круглыми печатями. На худощавом лице ястребиный тонкий нос; узкие, постоянно прищуренные глаза, отчего взгляд, обычно кроткий, иногда становился хищным, словно у затаившегося в засаде волка. Лишь совсем немногие знали, что этот человек принадлежал к могущественному и таинственному обществу Исуса (ордену иезуитов) - своего рода масонскому ордену с добавкой отвратительной гнусности и, в тысячи раз более опасный.
  
  Морщинки на лбу депутата Дюгема разгладились, глазки сузились. Презрительно поджатые губы - все говорило об испытываемых им чувствах, кроме предателей глаз, которые пытались прочесть цифры на бумаге.
  
  - Что это, месье?
  
  - Это, друг мой, банковский чек на пятьдесят тысяч ливров.
  
  Депутат пристально глянул на бумагу, не прикасаясь к ней. Потом морщинки на лбу разгладились, глазки сузились, а черты лица растянулись. Он вдруг залился нервным, продолжительным смехом, волнуясь и колыхаясь немалым телом. Иезуит ждал, кротко улыбаясь.
  
  - Дешево же вы меня цените, если думаете за такую сумму я предам Францию и его величество короля?
  
   - голос депутата дрогнул, а во взгляде направленном в лицо визави было столько негодования и честности, что любой менее опытный человек, чем иезуит принял бы возмущение за чистую монету, - Я патриот своей страны!
  
  - Друг мой, вы все не так поняли. Я абсолютно уверен, что вы истинный патриот. Я и мои друзья хотят всего лишь содействовать вашей благородной деятельности по противодействию тирану.
  
  - Тирану? Кого вы называете тираном?
  
  - А как можно еще назвать человека, который получил власть над несчастной Францией с помощью кинжала убийцы?
  
  - Вы полагаете, что... - над столом повисло неловкое молчание.
  
  - Друг мой, насколько я помню вы получили образование юриста в университете Гренобля? - иезуит произнес это, глядя куда-то в сторону.
  
  Депутат утвердительно склонил голову.
  
  - Я уверен, вспомните латинское правило: vultus pro aliquem profitable (ищи кому выгодно)!
  
  - Знаете, я человек прямой и честный, но действительно это крайне подозрительно. Неужели на королевский престол воссел отцеубийца?
  
  Иезуит скорбно поднял глаза вверх, губы беззвучно зашептали молитву. Депутат со скорбным видом ждал, лишь изредка, словно ненароком его взгляд останавливался на чеке и тут же, словно устыдившись, убегал прочь. Вокруг свечей закружилась мошкара, опалившись - они падали навзничь на стол. Дюгем брезгливо поморщился и, поднявшись, плотно закрыл окно, потом снова уселся напротив иезуита.
  
  - Друг мой, вам и вашей совести решать, достоин ли такой человек королевского престола.
  
  - Да, да, я вас понял, - взгляд депутата в очередной раз 'приласкал' лежащую перед ним бумагу, - Долг каждого честного француза бороться с тираном, но, к сожалению, это требует средств и немалых!
  
  Несколько мгновений иезуит ласково смотрел в глаза депутата, так ласково, так понимающе, что Дюгем вздрогнул. Слухи, неизменно опровергаемые ходили об ордене страшноватые, его связывали со многими таинственными смертями. Словно подтверждая 'славу' ордена с улицы послышался длинный и протяжный фабричный гудок. При покойном короле начали по примеру московитов оснащать мануфактуры паровыми двигателями. Теперь они по утрам и вечерам - в конце рабочей смены пугали добрых католиков гудками.
  
  - Да, да мой друг и я вас понял, пожалуй, вы правы.
  
  Из папки перед иезуитом появился еще один листок бумаги, идентичный первому.
  
  - Здесь еще пятьдесят тысяч ливров. Надеюсь, вы будете информировать меня как продвигается ваша благородная борьба во имя Франции? - произнес он, придерживая оба листка цепкими и хорошо ухоженными руками.
  
  - Безусловно мсье, безусловно! Вы будете в курсе всех моих действий, направленных на благо Франции!
  
  - И борьбы с тираном.
  
  - Безусловно, безусловно мсье! - взгляд его чуть вильнул, что не укрылось от внимательных глаз собеседника.
  
  Руки наконец отпустили чеки. Мсье Дюгем торопливо схватил их, глаза забегали по украшенным печатями листкам. Так и есть - каждый на сумму пятьдесят тысяч ливров венецианского банка 'Вanco del Giro', по слухам крепко связанный с крупнейшими банкирскими домами Лондона. Ну что-же, как говориться: pecunia non olet (деньги не пахнут). Иезуит ласково, по-отечески улыбнулся. Ну вот и славно.
  
Глава 6
  Зима 1707-1708 года во Франции выдалась сложной и отличалось от той, что знали из истории своего мира мастерградцы. Единственное на что они грешили - это на выявленное городской метеостанцией длительное превышение задымленности атмосферы. По предположению ученых университета где-то за пределами Европы произошло мощное извержение вулкана, приведшее к кратковременному похолоданию.
  До Нового года снег во Франции так и не выпал, но это было терпимо, так как температура только на севере страны опустилась до нуля градусов и держалась почти две недели. Потом вместе с небольшим снежком температура стремительно понизилась до -10 градусов, потом до -15 градусов. Непривычные к такой погоде французы мерзли, но снег спасал посевы. Однако вначале февраля - недельная оттепель. Снег стаял и превратил поля в болота. Потом под воздействием нового похолодания, до -10 градусов они превратились в каток. Мороз по всей территории страны: от Нормандии до Бордо стоял почти месяц. Крестьяне замерзали целыми деревнями. К началу весны земля промерзла больше чем на четверть туаза (французская единица длины, использовавшаяся до введения метрической системы, равна 1, 949 метра). Большая часть садовых деревьев и виноградников погибла.
  
  С резким, до + 10 градусов новым потеплением поля утонули в воде, а урожай погиб на 60-70 %. Еще зимой торговцы зерном и сеньоры начали придерживать на складах хлеб и дрова, понимая, что цена взлетит на них неимоверно. А когда в деревнях закончился хлеб, цены подросли почти в 10 раз. Начался жуткий голод. К маю 1708 года умерло голодной смертью сотни тысяч, в основном в сельской глубинке, особенно много погибших было среди детей и стариков. Еще миллионы находились на грани гибели. Потери городского населения крупнейших городов страны: Парижа, Лиона, Дижона и других, составили десятки тысяч умерших голодной смертью.
  
  Чтобы остановить рост цен король приказал установить цену на пшеницу в 6 ливров за буассо, на ячмень - 4 ливра за буассо, за овес - 3 ливра за буассо и ограничить продажу хлеба на одного человека в день. Приказ огласили во всех городах страны, но он не смог спасти положение. Поскольку спрос в разы превышал предложение, торговцы зерном ушли в тень, а цены на черном рынке и не подумали упасть. Стало понятно, что на своих запасах не дожить до следующего урожая. Власть попыталась закупить хлеб в соседних странах, прежде всего в Польше и в России, но и там из-за суровой зимы был недород, но даже и на то, что можно было купить у казны не хватило золота, а на конфискацию у средств у дворянства и буржуазию молодой Людовик не пошел, да и не мог пойти. В отличие от самовластно правившего великого деда он опирался на консультативные аристократические 'советы'.
  
  К весне взбудораженные слухами о благодатных местах, где вдосталь хлеба, по подсыхающим дорогам древней Галии потянулись бесконечные людские потоки, растянувшийся на 20-25 миль. Очевидцы так описывали голодающих: 'Черные словно тени люди в рваной одежде безмолвно шли, шатаясь от голода и бормоча проклятия синими губами.' Лепешки с лебедой, опилками и даже конским навозом были им за счастье. Начались эпидемии. Реакцией крестьянства на происходящее стали голодные бунты. В Лионе спекулянтов зерном вздернули на оглоблях на Ратушной площади. Пойманных на спекуляциях евреев Нанта, бросили в едва растаявшие пруды с мельничными кругами на ногах. Крестьяне собирались в ватаги, в поисках зерна и хлеба нападали на сеньорские замки, а потом и на государственные хранилища. Реакцией королевской власти стала посылка войск для усмирения бунтующего крестьянства.
  Франция напоминала древесину, обильно политую бензином. Не хватало одной спички, чтобы все вспыхнуло.
  
  В мае 1708 года в Париж пришли известия о бунте в Бретани. Людовик XV был крайне недоволен, его Величество изволил в раздражении даже пнуть неудачно попавшуюся под ногу собачку мадам Жуанвили, чем вызвал множество пересудов по всему Версалю. Бунтовщики не только осадили портовый город Нант на западе королевства, но и словно саранча, разграбили в поисках продовольствия его окрестности, пылали замки синьоров, не миновали этой печальной участи ни частные ни государственные хранилища. Еще со времен деда нынешнего короля - Людовика XIV Нант 'славился' как гнездо противников королевской власти - протестантов - гугенотов и поэтому гарнизон города держали большой, но даже он был бессилен против многотысячных толп мятежников. Королевство в сложной экономической ситуации, в которую оно попало не могло позволить себе еще и лишится своего главного порта с Атлантическом океане, через который шла львиная доля оживленной торговли с американскими колониями - сахаром, табаком и рабами. При этом торговля 'черным' золотом была особенно выгодным делом и приносила максимальную прибыль местным судовладельцам и королевской казне. Первый министр королевства, им недавно стал герцог де Шеврез был категоричен. Бунт подавить, действовать безжалостно! В тот же день полк графа де Гиша отправился на запад.
  
  Длинная змея построенных поротно батальонов двигалась по болотистой местности пересекая по каменным мосткам множество небольших речек, впадавших в широкую в устье, самую длинную реку Франции: Луару, на ее берегах уже много столетий, со времен римского владычества, притаился город - порт Нант.
  
  Свежий ветер с запада шумел ветвями деревьев на вершинах типичных для Бретани холмов, нес запах йода и гниющей рыбы - океан был совсем рядом. Роты двигались медленно - ночью прошел недолгий дождь, грязь пудовыми комьями цеплялась за сапоги, истомились и лошади, и люди. За последней ротной колонной плелся растянувшийся на целый лье полковой обоз с полевыми кухнями, закупленными в Московии за большие деньги. Впрочем, то удобство, которое они давали, стоило всех выплаченных за них денег до последнего су. Солдаты останавливаются на привал, а обед или ужин уже готов, бери тарелку и подходи к дымящейся кухне и становись в очередь таких же страждущих. Никаких забот!
  Мест для того, чтобы остановить войска или хотя бы замедлить их продвижение встречалось множество, но за все время следования полка на помощь осажденному Нанту никто так и не попытался их остановить. Это без слов говорило о слабости руководства мятежников или даже о его полном отсутствии. Солдат в движении окружен идущими рядом товарищами и ограничен в информации: что происходит вокруг? Где бы он ни шел, в какой опасной близости от врага не находился, но видел он всегда и везде одно и то же: те же бредущие по дороге товарищи, те же ряды - блестят граненые штыки на ружьях. Мишель, двигавшийся последним слева в ротном строю, не унывал, ну и что что тяжело? Главное скоро бой, где он сможет проявить себя и прославиться. Глядишь скоро и он как негодяй Бриан, станет капралом!
  
  Едва петлявшая между покрытыми небольшими рощицами холмами дорога очередной раз повернула навстречу полуденному солнцу, вдали появились серые стены Нанта, словно на зеленом блюде окружающих его равнин. Приземистые башни с воротами и подъемными мостами. Купола храмов и острые шпили, пронзающие синеву неба словно гвозди башен кафедрального собора святых Петра и Павла. На обширной равнине перед городом темнели сотни наскоро сложенных хижин, навряд ли могущих защитить от дождя, дымно пылали десятки костров.
  
  - Рота! Стой! - звонко выкрикнул сержант Дюбуа. Колонна остановилась, так что зазевавшийся Мишель уткнулся носом в спину капрала Бриана.
  
  - Мerde! Смотри куда прешь осел! - повернулся к Мишелю бывший парижский клошар.
  
  - Бриан! - прикрикнул сержант Дюбуа, - не отвлекайся!
  
   - Слушаюсь! - Бриан отвернулся, успев многозначительно подмигнуть, а Мишель ожег спину клошара ненавидящим и многообещающим взглядом. После памятной стычки в патруле было еще несколько драк, после которых Мишель обзавелся несколькими изрядными синяками и немалым уроном самолюбию.
  Солдаты возбужденно загомонили. В дни сражений они жадно прислушиваются и приглядываются, пытаясь понять, что происходит вокруг. Но перебивая голоса запели горны, звонко затрещали барабаны и сразу стало не до разговоров. Отовсюду послышались крикливые, заполошные голоса офицеров и сержантов. Скидывая с плеч мешки и вьюки, солдаты перебегали вперед, торопливо строились в длинные шеренги. Шестерными упряжками выезжали пушки, разворачивались приблизительно посередине строя королевских войск. Вскоре двойная линия пехоты, сверкая колеблющейся щетиной штыков, касок и знамен, замерла на опушке. Низкая туча, принесенная с моря, стремительно закрывала небо. День быстро темнел.
  Мишель стоял в последней шеренге, отсюда ему было хорошо видно происходящее на поле будущего сражения. В лагере осаждающих заметили королевских солдат и зашевелились, на глазах густея, в сторону королевского полка медленно потекли людские толпы. Он прислушался к себе. Да, все хорошо. Он подвергался настоящей опасности, но не боялся, наоборот его охватило восхитительное, по-настоящему героическое спокойствие. Он заранее предвкушал то удовольствие, что получит, рассказывая о собственном героизме.
  
  Густая, неровная толпа черных словно тени людей в рваных остатках одежды, мужчины и женщины, пошатываясь от голода, в молчании надвигалась по болотистой равнине на ровные синие шеренги французских мушкетеров, прижимая их к лесу. Несколько минут царила тишина, нарушаемая лишь угрюмым хлюпаньем множества ног по раскисшей равнине - восставшие неумолимо надвигались широким строем; фузеи замерли на правом плече, мушкетеры ждали, время от времени бросая вопросительные и тревожные взгляды на начальство. В руках бывших крестьян крепко зажаты переделанные, лезвие прикреплено в одном направлении с древком, косы. Кое-где мелькают фузеи. Холодок страха пробежал по спине Мишеля, он ощутил опасность, словно холодное, липкое прикосновение мертвой плоти. На миг показалось, что это и не люди вовсе надвигаются на позиции, а живые мертвецы из страшных сказок. Он затряс головой, силясь прогнать наваждение, помогло...
  
  Не нравится мне это молчание, - негромко проворчал сержант Дюбуа и трубно высморкался в вытащенный из кармана несвежий платок, - не сулит оно добра.
  
  Затрещали первые недружные и малочисленные выстрелы, но вчерашние крестьяне были плохими стрелками, да и фузей у них было слишком мало, лишь несколько человек со стонами выпали из строя полка. В ответ заговорили пушки. Быстро увеличивающиеся шары, с шипением падали на в толпу мятежников, отрывая руки, ноги, крутились и разрывались, проделывая кровавые просеки, но они, словно не замечая этого продолжили в молчании приближаться.
  
   'Ррррра та, рррра та', - грозно рокотали барабаны, внезапный холодок дошел до пальцев на потных ногах Мишеля.
  
  - Заряжай! - он скинул фузею с плеча, почти машинально исполнил и эту и последующие команды. Ротный командир поднял к небу шпагу:
  
  - Пли!
  
  Фузея словно живая дернулась в руках, блеснуло. Мишель услыхал ужасающий грохот, а вслед за ним крики и стоны, ударило в лицо пороховым дымом, на несколько мгновений скрывшим поле боя. Мушкетеры успели еще несколько раз выстрелить, как впереди зашевелилось, что-то темное, мелькавшее там и сям. Ален, еще более 'зеленый' солдат чем Мишель, только в этом году завербовавшийся в армию, вдруг молча рухнул лицом вперед на землю, стремительно набухая на синем кителе расплывалось темное пятно. Неожиданно из дыма вынырнул худой и высокий мятежник с переделанной косой впереди. Он бежал прямо на Мишеля и, казалось, ничто не могло его остановить.
  
  Глаза Мишеля расширились от увиденного, он не успел подумать, не успел осмыслить. Невидимые шоры опустились на глаза, сужая мир до бегущего на него мятежника. Одним ударом солдат выбил, а другим воткнул штык в живот. Тот упал на землю. Началась свалка, поднялся крик, рев, лязг. Несколько тысяч сбилось в кровавой схватке у стен Нанта. Что было дальше, почти изгладилось из памяти Мишеля. Мушкетеры дрались врукопашную среди такого густого дыма, что почти не видели противника. Наконец послышался крик: 'Победа!' - и, когда дым рассеялся, он разглядел кровь и устилавшие землю перед позициями полка мертвые тела, и не все они были восставших. Остатки мятежников убегали по направлению городу. Мишель посмотрел на покрасневший от крови штык фузеи - значит и он наносил удары. Почти без сил он опустился на землю.
  
  Сержант Дюбуа приказал строиться, пришлось подниматься. Когда взвод встал в две шеренги, в строю не хватало двоих: погибшего в самом начале сражения Алена и капрала Бриана. Самое странное в его смерти был унесший жизнь удар. Страшную рану явно нанесли сзади. Возможно, в ходе рукопашной он и подставился под удар в спину, но возможно это сделал кто-то из тех, кто имел основания ненавидеть Бриана. Сержант тщательно осмотрел тело, затем повернулся и пристально поглядел в каменное лицо Мишеля, потом еще нескольких солдат, с кем покойный враждовал, потом, ругаясь под нос, отвернулся.
  
  Мишель едва слышно выругался. Это он прибил мерзкого клошара или нет? Ничего не помню...
  
  ***
  В конце мая 1708 года в порт Марселя прибыли три мастерградских клипера с грузом причерноморской пшеницы. В этом году ее доставили во Францию гораздо меньше, чем обычно - зима и весна ударила ненастной погодой по всему европейскому континенту вплоть до Урала. После того как отбегали разгружавшие корабли грузчики, на борт не стали загружать обычные французские товары: мебель из натурального дерева ценных пород, дорогие ткани, ювелирные изделия, галантерею, парфюмерию и золото вместе с колониальными товарами: шелком, красками, пряностями, чаем и кофе. Слухи о том, что в далекой России можно хорошо устроиться гуляли по стране давно: то письмо придет от освобожденного из турецких невольников француза - все хорошо, я уже стал капитаном корабля, то от давних переселенцев - протестантов, хорошо устроившихся на привольных причерноморских землях Империи и, зовущих на новую Родину родственников и знакомых. Словом, перед вербовочным пунктом вечно стояла длинная очередь из желающих переехать жить в Россию. Не все они были мастера, но и молодой крестьянин, если имел умелые руки, имел неплохие шансы переселиться в новую российскую житницу. Прошла неделю и перед русскими клиперами выстроилась очередь из плохо одетых, часто истощенных людей с нехитрыми пожитками в руках. Их всех уже успели предварительно осмотреть врачи, поэтому после попадания на борт они отправлялись в трюм. Места не особо комфортабельные, но кормят хорошо и несколько недель можно и потерпеть. К вечеру задымили вспомогательные паровые машины, клипера, несущие несколько тысяч бывших французов, осторожно двинулись на выход. Кораблям предстояло до зимы совершить еще несколько рейсов в голодающую Францию.
  
  
***
   Ювелир отвернулся к окну. Толстая ветка, отходящая под прямым углом от мощного ствола векового дуба, нависала над черепичной крышей коттеджа. Теплый ветерок с реки плавно и широко раскачивал ее и тогда казалось, что ветка прощально машет кому-то неведомому. Солнце садилось, наполовину скрывшись за зелено-серой громадой горы Марси - самой высокой в хребте Адирондак во владениях навахо. Его последние лучи окрасили в розовое и тучи на востоке и воды спокойной реки, текущей между убранных в сплошной зеленый ковер темно-зеленого, смешанного леса берегов с отчетливо различимыми желтыми песчаными откосами. Сквозь раскрытую форточку на кухню залетал пахнущий полевыми цветами и лесом ветер и с тихим шорохом трепал занавески. Прозрачные летние сумерки только чуть-чуть подсинили воздух, не мешая любоваться открывающимся видом.
  
  Ювелир печально улыбнулся. 'Эта страна поистине настоящий земной рай... Нда'.
  
  - Авраам, - горячо произнес поздний гость ювелира, - извините, но мне кажется, что вы не слушаете меня!
  
  Хозяин дома сделал усилие, чтобы вернуться от тяжких дум в реальность и повернул полный вселенской печали иудейского народа взгляд на гостя. Внешне он был полной противоположностью ювелиру. Этому необыкновенно высокому для начала восемнадцатого века человеку могло быть под сорок. Он никогда, даже в студенческие годы не производил впечатления здорового. На бледном лице за огромными круглыми очками скрывались глаза, с некоторой обидой взиравшие на хозяина коттеджа.
  
  - Нет, нет мистер Джексон, просто этот закат... он так красив. Таки прошу меня извинить. На чем мы остановились? Теперь я весь - сплошное внимание.
  
  - Закат? - Джексон несколько мгновений ошарашенно смотрел сквозь очки на ювелира, потом поправил их, заинтересованно выглянул в окно и провел длинными пальцами по седеющим бакенбардам. Не углядев снаружи ничего, кроме давно знакомой картины, вновь повернулся к собеседнику и пристально посмотрел на ювелира.
  
  - Не хотите немного вина? Очень неплохое, рекомендую, гораздо лучше чем то, чем нас снабжают хозяева. Таки давайте я вас им угощу! Мне недавно прислали ящик друзья из Джорджии.
  
  - Да-да, пожалуй, - произнес Джексон любезно передвигая свой большой стеклянный стакан по идеально чистому столу (в коттедже ежедневно убиралась молоденькая служанка, любезно предоставленная навахо) поближе к хозяину. Хотя навахо снабжали жителей поселка очень обильно и разнообразно, но кто же откажется от подарка? Пока ювелир, распечатывал бутылку и янтарного цвета жидкость с тихим плеском лилась в стакан, Джексон вновь заговорил.
  
  - Если бы кто другой мне рассказал об этом, я никогда не поверил! Воистину Господь даровал навахо великие знания и все мы, кто живет в этом поселке, пользуемся ими, даже ты! - палец Джексона обличительно указал на ювелира, - но я все делал собственными руками! Так вот. Наливаешь в лабораторную кастрюлю самую обыкновенную воду из колодца. Потом добавляешь туда глицерин и лимонную кислоту, и главное! - гость значительно поднял палец вверх, прямо на мерцающий огонек керосиновой лампы на потолке, - тщательным образом получившуюся массу перемешиваешь! Потом добавляем туда крахмал и ставим получившуюся смесь на горячую плиту. А вот уже тут надо не зевать и постоянно перемешивать содержимое пока масса не загустеет. И все! Когда она немного застынет, аккуратно, чтобы не допустить пузырьков, заливаешь ее в формы для деталей. Они получаются легкие и прочные. Конечно, не так как изготовленные из железа или другого металла, но зато гораздо легче дерева и абсолютно прозрачные, словно стекло. Мистер Мижаквад был очень доволен, получившийся материал он назвал пластик. Он так и сказал, что если детали из пластика пройдут испытания, то всех нас, кто работал над созданием этого чудесного материала ждет большая награда! Я, знаете, человек холостой, но и мне она не помешает!
  
  Морщинки на лбу гостя разгладились, глазки сузились. Он довольно прижмурился, откинулся на спинку стула и расслабил плечи. Огонек керосиновой лампы отсвечивал на его голом черепе, навевая мысли на страшилки из детских сказок. Вино из стакана потекло в глотку. Одобрительно почмокал губами и самодовольно пригладил пышные бакенбарды. Хозяин пристально посмотрел на гостя, но промолчал, лишь печально вздохнул и пододвинул поближе собственный стакан с темно-багровым содержимым. Джексон, не обращая внимания на изменение настроения хозяина, продолжил:
  
  - А еще новый материал можно изготовлять в виде нитей или протянуть через вальцы и получить тонкие листы, их сейчас и используют для опытов. Мистер Мижаквад очень надеется, что они подойдут для обшивания крыльев воздушных кораблей. Представляешь, творение моих рук отправится в небо, словно птица небесная! Здорово, да?
  
  - Значит для воздушных кораблей, - неожиданно севшим голосом произнес пожилой еврей и поднял стакан с вином. Лоб его прорезала глубокая морщина, - Я таки жутко извиняюсь, но поймите меня правильно, там нет моих соплеменников, но ходят слухи, что по лесам до сих пор прячутся вольные белые ... если навахо смогут построить много кораблей, то их песенка спета. Вам не жалко их? Это ваши соплеменники, а господь велел: 'Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни'.
  
  Он говорил нехотя, словно заранее раскаиваясь в том, что говорит.
  
  Гость на мгновение растерянно замер, затем потупился с выражением досады на лице и стал в растерянности потирать седые бакенбарды. Ювелир, глядя на Джексона поверх стакана, ждал, что он ответит.
  
  - Ты человек, кажется, умный, очень даже неглупый, но вот право слово, глупости ты говоришь! - с жаром произнес Джексона, палец его обличительно указал на ювелира, - Господь даровал навахо победу над доброй старой Англией и колонистами, значит что? Значит Он на их стороне, и Он избрал их, кто я такой что бы противиться Его воле? - без всякой улыбке произнес белый, потом криво ухмыльнулся, - даже если бы мы все перестанем работать на навахо, индейцы все равно переловят беглецов. В своих лесах они ориентируются словно в собственном вигваме и вооружены гораздо лучше, так что у этих упрямцев нет шансов!
  
  - Таки да, у нас здесь есть все, теплые коттеджи в сосновом лесу, много хлеба, масла и мяса, даже женщин, кому нужно дают, что еще нужно для жизни, - произнес ювелир задумчиво, и поставил недопитый стакан на стол. Глаза, в которых застыло выражение побитого пса, предательски вильнули, - не желаете посмотреть мои последние работы?
  
  - Было бы любопытно, - успокаиваясь произнес Джексон, - Говорят навахо предоставили тебе образцы.
  - Вы правы, - слегка краснея ответил ювелир...
  
  Гость покинул коттедж, когда солнце уже полностью скрылось за хребтом Адирондак. Они успели допить бутылку и полюбоваться драгоценными безделушками, которые ювелир еще не успел передать хозяевам, словом вечер удался. А утром ювелира вызвал в кабинет грозный мистер Мижаквад - комендант поселка 'нужных' людей, ученых и квалифицированных ремесленников. Через час дверь кабинета приоткрылась.
  
  - Да, я все понял господин, все будет как вы сказали...
  
  - До свидания.
  
  Ювелир вышел и аккуратно закрыл за собой дверь, покосился на сидящих в углу приемной двух индейских воинов в полном вооружении и, достав из кармана платок, вытер бледное и мокрое лицо. На согнутые плечи, казалось, навалились все горести иудейского народа. Сейчас было как никогда заметно что он уже далеко не молод. Шаркая ногами, он вышел из дома коменданта и жизнь потекла, как и прежде: без всякого прибытка, но сытно и в довольствии, только с мистером Джексоном он перестал общаться.
  
***
  Навахо-попаданцы, большинство из них исповедовали христианство, не вернулись к религии предков, оказалось, что протестантское течение крайне удобно для властвования над покоренными. В соответствии с крайне специфической протестантской доктриной если ты успешен, значит тебе благоволит Бог и какие преступления ты бы не совершал: убийства, пытки, геноцид целых племен, все это угодно Богу. Факт Переноса навахо посчитали доказательством своей богоизбранности и, следовательно навахо дозволено все для установления в мире собственных порядков.
  
  Стоящее особняком на лучшем участке побережья Атлантического океана англиканская кирха считалась лучшей в Нью-Йорке, выгодно отличаясь от других церквей ухоженностью и красотой подобно тому, как отличается роскошная оранжерейная роза от пыльной луговой ромашки. У высоких дубовых дверей из-за них тихо, так что слов не разобрать, слышался мужской голос, остановился одетый не по погоде в длинный кожаный плащ человек, напротив сердца горит желтым звезда белокожего с буквой А (assistant - помощник, англ.). Человек казался гораздо старше чем ему было в действительности: осунувшееся, серое лицо с коростой едва заживших царапин на щеках придавали вид как минимум сорокалетнего хотя на самом деле ему едва минуло двадцать лет. Человек поднял лицо вверх. Соленый ветер с океана торопливо нес по все еще синему, глубокому небу хмурые серые тучи и холод, но на улице все еще тепло. Сентябрь в городе как правило достаточно теплый, но сейчас небо с минуты на минуту грозило разродиться холодным осенним дождем. Где-то там за плотными облаками, как учат церковники, бог... Если правда то, что они говорят: еще при рождении ОН дарует каждому собственную судьбу, кому купаться в богатстве, кому гнить в нищете, то значит это он обрек меня на немыслимые муки. Тогда и я ему ничего не должен! ОН отверг меня и значит и я: Майкл, отвергаю верность ЕМУ! Ад? Путь будет ад, но он отомстит! Голубые, глубоко посаженные глаза загорелись фанатичным огнем, подняв костлявый кулак к небу, яростно погрозил.
  
  - Смерть за смерть! - прошептали почти бесцветные губы, рука решительно толкнула дверь.
  
  На длинных рядах - женщины и мужчины, их головы украшены неизменной скальповой прядью посреди голого черепа: роучем (головной убор на кожаной или костяной основе, вплетенный в волосы, украшенный шерстью, щетиной животных или перьями птиц). Пробивающиеся сквозь мутные стекла лучи, смешиваясь со слабыми огоньками полыхающих свечей, создавали внутри красный тревожный полумрак. В воздухе - густой сладкий аромат ладана, горящего воска и людского пота, смешивались в специфический запах церкви. Человек двинулся вперед, к трибуне, в глубине церкви, гулкие слова вещающего с нее пастыря эхом отдавались от нависшего на высоте третьего этажа квадратного потолка, заглушая звуки шагов. По мере того, как он приближался к пастырю, на спине скрещивались все новые недоуменные взгляды прихожан. Наконец человека заметил пастор, удивленно моргнул и прервался на полуслове, наступила тишина, в которой были слышны лишь тяжелые шаги все ближе подходящего человека, словно он был намного тяжелее чем казался. Он остановился напротив трибуны, правая рука пряталась в кармане.
  
  Проповедник наклонился вперед и воскликнул с недоумением в голосе:
  
  - Что тебе нужно бледнолицый? Разве ты не видел надпись на дверях: только для индейцев?
  
  - Вы, - палец человека сначала ткнул в его сторону, затем широким жестом обвел сидящих на скамьях, - вы все!
  
  Полный безумия взгляд незваного пришельца обеспокоил проповедника.
  
  - Пошел вон отсюда бледнолицый! Или хочешь в пыточный подвал? Вышвырните его отсюда!
  
  Как грубо. Негодяй. С ближайших скамей вскочило не меньше десятка мужчин-индейцев. Ну что же, час пришел...
  
  Перед его мысленным взором прошла вся жизнь, в которой было так мало радостей и так много убийств, ненависти и предательства. Детство его было самое обычное, мама, папа, братья. Жили бедно, но так жили все арендаторы. Все изменилось, когда Майклу исполнилось шестнадцать и его поставили перед выбором: отправляться в концлагерь заключенным или охранником. Заключенным - верная смерть, пусть отсроченная на несколько лет, а он еще слишком юн, никогда не был с девушкой, ни испытал даже скромных радостей, доступных тем, кого угораздило родиться с белым цветом кожи. Выбор для него был очевиден.
  
  Все случилось через месяц, после принятия присяги, когда тяжело заболел штатный палач, а навахо - начальник концлагеря на построении охранников, небрежно ткнул пальцем в сторону Майкла: 'Ты, новенький, его заменишь!'
  
   Размеренно, словно сама судьба, били барабаны. 'Бум, Бум, Бум' - тяжело и мерно било по ушам. Впереди колыхалась безликая толпа заключенных, позади - двое навахо с винтовками в руках. Если он не выполнит приговор, то ляжет рядом с приговоренным, для навахо жизнь белого ничто, меньше, чем пыль. В руках трясется остро отточенный стальной томагавк, он никак не мог решиться нанести удар по седому, такому беззащитному затылку стоящего перед ним на коленях спиной человеку. Тот мелко дрожал, губы едва слышно что-то шептали, кажется, молитву. Майкл поднимает оружие, примеривается, перед глазами вспыхивает мысленная картина: окровавленное тело рушится на землю, из размозженного затылка толчками фонтанирует кровь, и рука отпускается, чуть не уронив оружие. Теперь от мелкой дрожи сотрясается уже все тело паренька. Словно сквозь вату доносится голос начальника концлагеря: 'За неподчинение приказу смерть! Бей!' В спину ткнулось холодное и очень твердое. Дуло ружья! Ужас, дикий ужас охватил все его существо, по спине потекла холодная струйка пота, а зубы начали отбивать дробь. Он не помнил сам, как в затылок человека на коленях ударило острие томагавка. То рухнул вперед словно мешок, забился в конвульсиях, белая, сахарная кость на миг блеснула из кровавой раны на затылке.
  
  - Плохо! Добивай, ну! - в спину вновь ткнули дулом винтовки.
  
  Майкл рухнул перед телом на колени, томагавк обрушился вниз, круша твердые кости черепа. И еще и еще и еще, по голове, по шее, по спине. Казалось, на него обрушилось безумие. Он дубасил изо всех сил пока тело не перестало шевелится и его не оттащили от лежащего в луже крови и сероватых сгустках мозга трупа. Губы тряслись и взгляд не отрывался от облитого алым тела старика и поставили перед начальником концлагеря.
  
  - Молодец, - произнес тот и хлопнул по плечу. Но Майкл не мог ошибиться, в глазах навахо стыло презрение, - отведите его в общежитие и дайте ему бутылку виски, это моя награда.
  
  Он сидел за грязным столом посредине общежития перед пузатой бутылкой со стаканом и, давясь льющимися градом горькими и безмерно солеными слезами, рассказывал окружающим как ему плохо. Стыдясь себя самого, он не мог найти в сердце ни единого оправдания кроме одного. Он не был героем, способным пойти против неодолимой силы: навахо. Он хотел жить! Впервые в жизни он напился и при этом в одиночку, ни один из охранников не стал делить с ним награду навахо. На утро ему было очень плохо, болела не только голова, а казалось все тело до последней косточки, но 'заботливый' начальник концлагеря на следующий день предоставил ему выходной. До вечера парень так и пролежал на кровати, оцепенев от жалости к себе и уставясь бездумным взором в белизну потолка, а когда вечером вернулись охранники, большинство избегало подходить к его кровати. Он чувствовал себя безмерно одиноким и потерянным как в первом классе, когда мальчишки-навахо отобрали его единственную вырезанную отцом из подходящего чурбачка игрушку, изображавшую забавного человечка. Он сам, он сам, это старик виноват в том, что его пришлось убить. Почему он посмел сбежать из лагеря? Это он виноват, что Майклу пришлось заниматься грязным палаческим делом, забив томагавком соплеменника... На следующий день стало известно, что штатный палач умер, а начальник концлагеря назначил Майкла штатным палачом. Ему было так плохо, что он хотел спрыгнуть с крыши трехэтажного общежития, где проживал, но в последний момент не решился. Вдруг он не разобьется насмерть? Тогда его подлечат, а потом, как предателя, отнесут в пыточную и он позавидует мертвым.
  
   Шло время он втянулся, научился убивать без нервов и с одного удара остро наточенного острия томагавка в голову и даже начал получать от процесса какое-то извращенное удовольствие. Приходилось выезжать в близлежащие города, чтобы там помочь правосудию. Бывали дни, когда было очень много работы, приходилось исполнять до десятка приговоров. Сколько их прошло перед ним... затылков: мужских, женских, черных, рыжих, седых. Страшнее всего было исполнять детей, но потом он и к этому привык, благо платили за труд очень хорошо. Карьера его пошла вверх, начальство его хвалило и даже, как ему казалось, немного побаивалось его, коллеги или уважали или боялись, но ему их отношение было безразлично, даже более того ему нравился их страх. Через год в желтой звезде на его груди красовалась буква 'А', это означало что он относится к высшему слою среди презренных белокожих, вот только с нервами было плохо. Снились они ему, затылки, мужские, женские, детские, брюнеты и блондины, молодые и старые, тогда он с криком и бешено бьющимся о ребра сердцем вскакивал с кровати в собственном доме. Навахо за старание и усердие выделили ему вполне приличный домик, доставшийся от репрессированной супружеской пары и, жил он за пределами лагеря. Приходилось регулярно 'лечить' нервы. Сначала в ход шло испытанное виски, потом пошла конопля, а в конце в ход кокаин, его производили из бешено дорогого сырья, контрабандой вывозимого из Южной Америки. Только после соответствующей дозы он мог надеяться, что кошмар в очередной раз не посетит.
  
  Все случилось три дня назад. Он исполнил приговор какой-то старухе и ногой небрежно перевернул лежащее в быстро расплывающейся луже крови тело. Холод, поднявшийся откуда-то из низа живота, охватил тело, кровь колоколом забило в ушах. Он не мог ошибиться. Это была его МАТЬ, постаревшая, подурневшая, но вполне узнаваемая. Он стал ее убийцей.
  
  - Молодец, - дружески хлопнул по плечу знакомый охранник-навахо, - классно ты с одного удара уложил глупую курицу!
  
  - Да, классно, - помертвевшими губами ответил Майкл и побрел в сторону. Навахо недоуменно посмотрел на палача. 'Что это он? Может настроения нет, проблемы какие-то?'
  
  Трое суток палач трупом лежал в кровати. Он вспоминал как он сильно простудился, так что не мог заснуть, а она всю ночь рассказывала ему сказки, а он, маленький, все просил: давай еще. Как она за ручку вела его в первый класс... Все эти ночи и дни он не спал и не ел, а перед лицом так и стояло лицо убитой им матери. Как он бешено ненавидел всех: себя, жизнь, бога и навахо. Они больше всего виноваты во всем! Наверное, на какое-то время он терял разум, но потом перед мысленным взором появлялась окровавленное лицо матери, и он возвращался в ненавистную реальность. Тогда из его груди вырывался вой, не имеющий ничего человеческого, а пальцы впивались в щеки, разрывая хрупкую плоть и обагряя руки алым. После четвертой ночи он принял решение. Поднявшись с кровати, подошел к клетке. Там содержался хомяк по имени Роджерс, все эти годы он бережно ухаживал за ним, он был его единственным другом в этом лживом мире. Упитанное и такое родное тельце доверчиво ткнулось в протянутую ладонь, пальцы бережно погладили короткую шерстку и, внезапно, изо всех сил сжались. Зверек изо всех сил забился, завырывался из смертельных объятий, но палач сжимал пальцы до тех пор, пока конвульсии не прекратились. Бережно положив трупик на подстилку клетки, он поднял окровавленные руки к лицу. Зверек сумел поцарапать, но это неважно. Сейчас ничего не важно. Собравшись и экипировавшись, он замер на пороге и еще раз оглядел комнату. Он больше не вернется сюда, путь его лежал к церкви для индейцев-навахо...
  
  - Постойте, - крикнул палач, - У меня есть подарок для вас!
  
  - Какой? - почему-то шепотом спросил проповедник, делая знак остановиться.
  
  -- Вот! - с торжеством в голосе воскликнул палач вырывая руку из кармана плаща и расхохотался словно дьявол, заполучивший в когтистые лапы очередную грешную душу. В раскрытой ладони поблескивало металлическое кольцо с болтающимися металлическими 'усиками'. В гробовой тишине отчетливо послышалось схожее на змеиное шипение. 'Что это?' похолодел проповедник и пошатнулся, ноги внезапно сделались ватными. Он не знал, что это за предмет, но зато его сразу узнали навахо-военные: кольцо от гранаты.
  
  - Ложись! - запоздалый крик раненой птицей взлетел под белоснежные своды кирхи, лихорадочно заметался между поддерживающих своды высоких колонн. Но поздно, слишком поздно! Мало кто сумел понять, что произошло и тем более последовать доброму совету. Несколько человек попытались упасть на пол, большая часть замерла в недоумении, и лишь несколько навахо метнулись сквозь толпу к бледнолицему. Добежать до палача не успел никто. Несколько лет тому назад в его руки попала граната и несколько килограммов С-4 (разновидность пластичных взрывчатых веществ). Имея мощную взрывчатку сделать пояс шахида нетрудно. Взрыв чудовищной силы вышиб стекла, в хлам разметав внутренности церкви и обрушил потолок на прихожан. Эхо, похожее на близкий гром, слышали ньюйоркцы в окрестности целой мили. До вечера навахо и мобилизованные ими бледнолицые разбирали завал, десятки носилок выносили окровавленные тела. Мерзавец, совершивший подрыв позаботился о том, чтобы смешать взрывчатку с металлической мелочевкой и мелкими камнями и выживших было чрезвычайно мало...
  
  
***
  К лету 1708 года казна Франции после победоносной, но тяжелой войны за испанское наследство была пуста словно закрома у последнего бедняка, экономика страны сильно пострадала от эпидемии чумы, недорода и потери канадских колоний. Народ обнищал, крестьянство голодало и было на грани всеобщего бунта. В поисках выхода из ситуации - срочно нужны были деньги, много денег, чтобы закрыть прорехи в дырявом бюджете, но повышение налогов даже на один денье (самая мелкая монета Франции) могло вызвать уже не отдельные бунты, а всеобщее восстание, по совету высших нобилей, король подписал указ о созыве Генеральных штатов, не созывавшихся в стране с далекого 1614 года.
  
  Выборы вызвали невиданный всплеск активности французского народа. Одним из лидеров партии третьего сословия в Генеральных штатах стал депутат от города Лилля мсье Дюгем. Его смелая брошюра 'Третье сословие', имело просто грандиозный успех в обществе. Завсегдатаи всех литературных и прочих салонов не только Парижа, но и других городов Франции оживленно обсуждали сформулированные в брошюре тезисы, одним из самых главных из них стало: 'третье сословие основа страны, но что оно в политической жизни королевства? Ничто! Но оно должно участвовать в определении судьбы королевства!' Во всех слоях общества нарастало кипение, словно в нагретом до предела новомодном паровом котле. Крестьяне требовали бесплатной раздачи хлеба и уничтожения феодальных прав сеньоров. Третье сословие жаждало обложения дворянских и церковных земель в таком же размере, как и их собственные. Крупная буржуазия - власти и отмены всех стеснений торговли и промышленности. Свои требования были и у почувствовавшей слабость молодого короля аристократии: вернуть слабую королевскую власть какой она была до короля - Солнце и возвращения к временам дворянской вольницы. У каждого сословия были свои интересы, часто противоположные, но это было не важно, ибо сходились они в главном. Все требовали перемен! Еще больше подогрело страсти изданная в отношении нового короля папская булла. Вслед за великим предшественником юный король отказал папскому послу в его требовании порвать отношения с императором схизматиков. Отношения с сильной военной державой, контролировавшей восток и частично центр Европы были слишком важны, чтобы жертвовать ими в угоду прихоти папы. К тому же Россия была крупнейшим экспортером зерна, а Франция отчаянно нуждалась в поставках для своего голодающего населения. В ответ папа анафемствовал Людовика XV и запретил верным чадам римско-католической Церкви вступать 'с таковым извергом рода человеческого в какое-либо общение'. Юный король не пользовался таким авторитетом в стране как его великий предшественник и от Бреста до Марселя церквях и соборах, в городах и деревнях открыто заговорили о бунте против врага римско-католической церкви.
  
   На первом же заседании Генеральных штатов прозвучали крамольные речи о необходимости превращения их в Учредительное национальное собрание; о конституции и о возвращении дворянских вольностей, о регулировании зерновой торговли и о воспрещении вмешиваться в торговую деятельность. С совершенно блестящей речью выступил любимец всех парижских салонов депутат Дюгем. Он требовал свободы народу и ограничения произвола королевских судейских чинов, который решительно невозможно терпеть и расследования злодейств королевской армии при подавлении восстания в Бретани. Под громогласные аплодисменты депутатов, в том числе и аристократов - завсегдатаев литературных салонов столицы, он триумфатором покинул трибуну, в одночасье став лидером парламентской партии прогрессистов. Уже не просивших, а требовавших у короля реформ. Каждому слову депутатов трепетно внимала парижская улица, с каждым днем радикализируясь. Дошло до того, что чиновникам и солдатам стало небезопасно в одиночку появляться на улицах. Угроза новой Фронды стремительно нарастала. Положение усугублялось еще тем, что представители в Генеральных штатах от первого сословия: духовенства разделились. Часть сохраняла верность королю, но примерно половина после папской анафемы отказывала ему в верности. Их предводитель епископ Монпелье Клод дю Белле потребовал от короля отречься от власти и уйти в монастырь. Словом, страсти кипели нешуточные.
  
   У первого министра герцога де Шеврез ненадолго хватило терпения на, как он с тонкой усмешкой заявил королю, балаган. К столице потянулись наемные полки, которым казна с трудом погасила долги, швейцарские и немецкие, общим числом почти двадцать тысяч человек. 'Я раздавлю мятеж!' - заявил герцог де Шеврез - 'даже если для этого придется спалить половину Парижа!'
  
  Узнав об угрозах первого министра короля, признанный народный трибун депутат Дюгем, размахивая на трибуне пистолетом, призвал народ к оружию. Уже в полдень под колокольный набатный бой толпы возбужденного народа высыпали на узкие улицы Парижа. Город вскипел. В летнем воздухе слышались крики: 'К оружию!', 'Да здравствует Дюгем!' Руководство движением взяло на себя Постоянный комитет Генеральных штатов, состоявших, что и неудивительно из членов партии прогрессистов. На окраинах города началось возведение баррикад и поиски оружия, увенчавшиеся успехом. К вечеру на руках у восставших было почти тридцать тысяч фузей и пистолетов. Кому не хватило огнестрельного оружия, вооружались чем придется: косами, молотками, ножами. Потом в толпе распространился слух что подлые королевские наймиты похитили народного героя депутата Дюгема и держат его в Бастилии - одним из немногих мест, остающихся под контролем лояльных к королю сил и что его вот-вот казнят. Среди толпы яростно закричали, подсучивая рукава. Кто-то оставшийся неизвестным схватился за фузею, истошно заорал:
  
  - На Бастилию!
  
  Разъяренная толпа ринулась на выручку народному любимцу.
  
  Страшно гудели колокола над Парижем, звон плыл над древними улицами, видевшими еще римлян, над величавой Сеной, пробуждая в сердцах истинно гальскую отвагу. Прошло не более полчаса, а восставшие уже добрались до серых стен королевского пугала: Бастилии. Позади осталось несколько разбитых магазинов и особняков знати, в узких переулках по пути лежало несколько тел несчастных, осмелившихся сопротивляться, да испуганно носились оседланные лошади. Часть сумели поймать, остальные разбежались. В это время в Бастилии содержалось восемь узников: четверо фальшивомонетчиков, двое убийц и еще двое сумасшедших и, разумеется, никакого Дюгема там не было.
  
   Охранял крепость небольшой гарнизон из восьмидесяти ветеранов и двух десятков наемных немцев, присланных для укрепления обороны - явно недостаточно для обороны, но сила крепости была не в этом, а в толстых и высоких стенах, 25-ти метровом рвом перед ними и поднятых подъемных мостах.
  В незащищенном внешнем дворе крепости волновалась, шумела и гневалась плотная многотысячная, вооруженная чем попало толпа. Вместе безоружные и с фузеями в руках, клошары и буржуа, ремесленники и вчерашние крестьяне, объединяло их общее стремление - захватить цитадель ненавистного тирана. Все злее кричали голоса, требуя от коменданта немедленно открыть ворота. Около часа дня, осознав, что помощи не будет, тот высунулся между зубьев стены: 'Дескать нет никакого Дюгема в крепости. Можете выслать делегацию и проверить', раздался одинокий выстрел, комендант рухнул внутрь. Дружного залп со стен, укрыл их густым дымом, на брусчатку рухнули десятки мертвых и раненных, но это только подзадорило толпу, ответившую ружейным огнем.
  
  Заколыхались над головами откуда-то захваченные лестницы. Их приставили к поднятым мостам. С ревом полезли густо, невзирая на срывавшихся в ров. Двоим, по виду похожим на парижских клошаров удалось перерубить удерживавшие мост канаты. Толпа ворвалась во внутренний двор. Это стало началом конца. Древняя Бастилия пала. Разъяренная потерями толпа растерзала труп коменданта, так, что там мало что осталось хоронить.
  
  Предложение первого министра герцога де Шеврез, бросить войска на Париж, а самому пока будут давить бунт в столице, уехать на запад страны в новые провинции западнее Рейна и укрыться среди 20-ти тысячной армии герцога д'Артуа молодой король отверг и предпочел путь компромиссов. На следующий день лично явился на заседании Генеральных штатов, где объявил, что отзывает войска от Парижа и признает собрание Учредительным, выражающим интересы всей нации и носителем верховной власти в стране. В этот же день первый министр под ликование парижской толпы получил отставку. Через неделю собравшиеся в ратуше парижские выборщики избрали мэром Парижа знаменитого депутата Дюгема.
  
  Захватившие власть революционеры, боролись за разные, порой достаточно противоречивые интересы и могли только драть глотку и произносить красивые слова, под прикрытием этого они решали собственные финансовые дела, периодически вспыхивали кровавые 'разборки' между разными группировками революционеров. В стране воцарился беспредел и анархия, а к концу лета французская королевская семья оказалась под арестом в Париже, где и ожидала своей участи.
  
***
  - Нет - произнес вождь Йэлгок 'анкау-тлен' (великий вождь) из влиятельного и знатного рода чуканеди.
  
  Даже сейчас, после сокрушительного поражения и изгнания колошей с Аляски на территорию, в будущем называвшуюся Канада, он контролировал до тысячи соплеменников. Свет костра горевшего в четырехугольном углублении посредине дома, бросал тревожные отблески на перегородки, украшенные изящным геометрическим орнаментом и тотемными изображениями с инкрустацией перламутром зубами животных и раковинами, вырывал из мрака деревянные полати для сна вдоль стен и ближайший, покрытый резьбой, делавшей честь таланту мастера, угловой столб. Дальше все тонуло во мраке. Ветер выл, врываясь из отверстия в потолке напротив очага, то почти притушивал огонь, тогда лицо вождя становилось белым пятном в полумраке, то наоборот - раздувал и тогда оно походило на неподвижную маску индейского демона, разукрашенную черными и красными красками.
  
  Сержант Карлос достаточно пробыл в лагере подготовки молодежи колошей чтобы понять вождя без переводчика. Мужчина удержал на лице покер фэйс (выражение лица, не выдающее эмоций) - среди попаданцев из будущего считалось высшим шиком проявлять знаменитую индейскую невозмутимость. Месяц тому назад приятель из Военного министерства намекнул, что изгнание русских с индейской земли уже не за горами и что совсем скоро именно колоши станут опорой навахо в далеких северо-западных землях. И еще он сказал, что Карлос, конечно, навахо, но кровь его недостаточно чиста и его женитьба на чистокровной индианке из влиятельного семейства, пусть и не навахо практически гарантирует получение звания второго лейтенанта. Заманчивая карьера для того, в чьих жилах индейской крови только восьмая часть. К тому же хоть колоши и сущие дикари, но у них много меха куницы, калана, горностая и других зверей, ценившихся в завоеванных городах бледнолицых на восточном побережье. Оттуда меха контрабандой перевозились в Европу. А за Тихим океаном Китай, если удастся наладить с ним торговлю мехами - это истинное золотое дно. К началу восемнадцатого века Поднебесная остановилась в развитии и внутренне загнила, но все еще оставалась самым богатым и населенным государством мира. Вначале века китайская экономика была крупнейшей в мире, более чем в два раза превосходя суммарный валовый внутренний продукт Западной Европы.
  
  Пару лет девушка пообтешется в среде навахо и будет не отличить от выходцев из цивилизованных земель. К тому же, выйдя замуж, юные колошки показали себя преданными женами и порядочными женщинами и хорошо содержали семьи. Карлос начал присматриваться к девицам из знатных семей и одна ему понравилась - дочь влиятельного вождя Джун. И личиком хороша и скромница. Удалось даже переговорить наедине. Девушка неглупа и он вроде бы ей не противен. Громкая слава навахо успела добраться и на север Американского континента в долину реки Юкон, куда ушло большинство колошей и отблеск этой славы падал и на него - сержанта Карлоса. К тому же он учит военному делу юных колошей, значит хороший воин. А что еще нужно чтобы покорить сердце юной дикарки?
  
  Сержант дождался пока сидевший на травяной циновке по правую руку толмач переведет и спросил:
  
  - Почему?
  
  Вождь повернул невозмутимое и морщинистое словно у статуи индейского божка лицо к толмачу. Длинные волосы до плеч, связанные позади в пучок на макушке, мотнулись. Невозмутимо выслушал перевод.
  - Дай руку навахо, - вождь требовательно протянул ладонь к Карлосу.
  
  Непонимающий взгляд сержанта остановился на шершавой словно орлиные лапы ладони вождя. Немного помедлив вложил свою в руку индейца. Тот тщательно ощупал и осмотрел ладонь навахо. Мягкая словно циновка рука больше приличествовала слабой женщине, чем воину и охотнику, если бы не ороговевшие словно камень костяшки кулака и ребро ладони. Словом странная рука. Колош отпустил ее и на несколько секунд замолчал, словно охотник в засаде и задумался. Молодые воины рассказывали что инструктора-навахо могли рукой разбить камень. Именно этим, по-видимому и объясняется странности ладони претендента на руку дочери. Такого за белоручку и лентяя не посчитаешь, скорее за воина и убийцу.
  
  - По нашим обычаям, жених должен отработать в семье невесты год. И все, что он добывает на охоте или других ремеслах, он должен класть к ногам родителей невесты. Ты согласен следовать обычаю?
  
  - Великий вождь! Сколько может добыть за год охотник стремительных куниц? Их хватит чтобы полностью покрыть пол в твоем доме?
  
  - Конечно нет.
  
  - Слава о твоей мудрости гремит по берегам Юкона от устья до впадения в море. Подумай, не будет ли лучше если я заранее одарю тебя так, что позавидуют даже те, на кого женихи трудятся даже пять лет. У меня есть украшения для твоих трех жен работы искусных ремесленников навахо и десять стальных арбалетов с двадцатью стрелами на каждый или, по твоему выбору, я готов одарить тебя пятью винтовками не хуже той, что уже подарил тебе.
  
  Глаза индейца предательски скосились в угол где лежала подаренная потенциальным женихом винтовка. Она была хороша. Совсем такая как у тех молодых воинов, что ушли с навахо. Сержант заметил этот взгляд и внутренне ухмыльнулся. Сколько не изображай индейскую невозмутимость а выгода здесь и сейчас - весомый аргумент.
  
  - И еще великий вождь, рассуди. Если у тебя будет зять - навахо то кто попробует оспорить твою власть, если тебе стоит только попросить и отряд вооруженных такими же винтовками как эта, - Карлос кивнул в сторону винтовки, - придет к тебе на помощь, а то и прилетят летающие лодки навахо. Подумай об этом великий вождь и дай знать о своем решении.
  
  Карлос попрощался, поднявшись, вышел из дома, оставив старого индейца в глубокой задумчивости.
  Прошел месяц и на берегу каменистой реки Юкон прошла свадебная пирушка, по окончании ее Карлос усадил молодую жену в шумящую и воняющую самодвижущуюся повозку, каких колоши в последнее время насмотрелись немало и уехал в лагерь подготовки молодых воинов.
  
  

Глава 7

  Проникающий сквозь узенькое окно вечерний свет блестел на горлышках множества бутылок за спиной трактирщика - высокого и краснорожего словно медная кастрюля мужика. На дубовой балке под низким потолком висели окорока и колбасы, пахло кислым, от жарко натопленной печи тянуло теплом. Поминутно бухала обитая рогожей дверь, впуская клубы холодного воздуха - входили, уходили какие-то люди. В глубине трактира спорили пьяные, в полутьме их было почти не видно. У стойки покачивался голый по пояс и без креста на шее мужик с облезлой бородой. С плачем в голосе молил трактирщика налить в долг чарочку, но тот демонстративно не обращал на него взгляд. Чуть дальше в глубь трактира за столом сидели трое опрятно одетых людей - в традиционных русских кафтанах, но в мастерградских портах - по виду купцы. Один из них: сутулый с редкой бороденкой водил толстым как сосиска пальцем по строчкам лежащей перед ним газеты и читал ее вслух.
  
  - Сего дня 20 января 1709 года от рождества христова железная дорога дошла до города Киева. Железную дорогу торжественно открывали губернатор киевский князь Долгорукий да посол мастерградский Александр Воронков. После Киева железная дорога пойдет к черноморскому побережью и дальше к Азову. Сие позволит в два дня доставить товары из столицы на рынки Малой России и кавказцев!
  
  Дочитав, откинулся на лавке и с превосходством во взгляде оглядел спутников.
  
  - Слыхали? Вот с этой дорогой московские купцы скоро и к нам придут. И так все рынки заполнены их товаром, а тогда и вовсе не продохнуть будет. Чем торговать будем, они все рынки заполнят? А братия?
  
  - Смутные времена... - задумчиво произнес один из купцов, возрастом постарше, - кто торгует травой никоциана тот в прибылях. А где это видано чтобы человек аки дьявол из пасти дым пускал? Не по-христиански курить сатанинское зелье! А чай с кофе? Кто чай пьет - тот отчается, а кто кофе - у того на душе ков! Тьфу! - купец сплюнул на далеко не чистый пол, - Лучше сдохну чем торговать этакой пакостью стану.
  
  Третий, совсем молоденький с едва прибивающейся на щеках и подбородке светлой бороденкой мигнул веками и искривил губы в злой усмешке.
  
  - Чай, кофе, то еще не все... Испокон веку Исаковы торговали донским товаром, да привезенным из Азова от басурман али взятым казаками у татарвы сабелькой. Сейчас не так, казакам дуван брать царь запретил, а на торгу все товары из Мастерграда али из Москвы с Петроградом. Ценами душат ... их товар считай вполовину дешевле чем наш. У кого есть связи с тамошними купцами тот на коне, а остальным как жить? А теперь что? Ложись да помирай?
  
  - А еще говорят, - сутулый придвинулся поближе к купцам, в глазах загорелся фанатичный блеск, заговорил истово, горячо, - что царь то ненастоящий, его в богомерзком Мастерграде подменили мастерградцы проклятые. А наш, истинный - в заточении. И кто выручит его, да сатанинское гнездо мастерградское разорит, тому будут его величества царские милости превеликие!
  
  - Тихо ты! Уймись, кликуша! Не дай бог кто услышит! - с силой сказал купец постарше и положил руку на плечо сутулому, - али хочешь в Сибирь со всем семейством отправиться?
  
  Хлопнула входная дверь вошли двое казаков и не глядя на завсегдатаев трактира направились вглубь. Туда куда не доставал свет новомодных керосиновых ламп и все расплывалось в полумраке. Присев за дальний стол, заказали хлебного вина.
  
  - Ну здравствуй атаман, не чаял что свидимся. - тихо, так что не слышно даже ближайшим соседям произнес казак постарше, - Баяли что ушел ты от царя Петра к турецкому султану вслед за запорожцами. Говорят, большим человеком у нехристей стал, не чаял я уже что вернешься.
  
  Атаман, усмехаясь, поглядел через трактирный чад на соседей. Нет, далеко, не услышат. Глаза заледенели. Тихо - углом рта:
  
  - Здравствуй Иван, а то не важно куда я ушел, главное, что вернулся... Дон подымать.
  
  Из-за рогожной занавески в углу кабака выскочила низенькая и жирная девка без платка и с бесстыже распущенными волосами: брови, от переносицы до висков густо намазаны лоснящейся сажей, щеки красные от свеклы. Начала приплясывать напротив стола казаков, манить их руками в свой закуток.
  
  - Что надо, - недружелюбно поинтересовался казак, - иди отсюда, не до тебя!
  
  - Али не люба я вам, али совсем старые стали?
  
  Казак стукнул ладонью по столу, так что подпрыгнули стаканы, а купцы за соседним столом обернулись.
  
  - Изыди сказал! Пока ногайку об бока не обломал!
  
  Девка обиженно фыркнула, но покачивая бедрами послушно исчезла в своем углу. Казак сказал, казак сделает, а проверять насколько тяжела у него рука гулящая не решилась.
  
  Некоторое время за столом царило молчание, собеседник атамана молчал, крутя в руках пустой стакан.
  
  - Не знаю, казаки донские присмирели ноне. Царь... - казак добавил в голос яду, - император не велел на турка и кавказцев ходить, мы и не ходим, навроде собачки стали, на кого Петр "ату его" скажет, тех и рвем, а помимо его воли и думать не моги. Не те казаки стали, на хутора садятся да добром обрастают. Конец тихому Дону!
  
  Подошел трактирщик с бутылкой, молча поставил перед казаками. Разлили по первой.
  
  - Ну, за возвращение!
  
  Выпили по первой. Атаман решительно отодвинул бутылку в сторону - разговор будет серьезный.
  - Петр, это пол беды. Кто он без Мастерград. Тьфу и растереть! А с ним он сила! Шведа одолел, турка - одолел и даже немцев! Пока мы корень не разрушим не одолеть нам Петрушу.
  
  - Дело то трудное, не вышло бы как при Степане, много тогда голов казачьих полетело.
  
  - Ничо деньги есть, калмыкцев наймем, на Дону гулятяев много, они начнут, а казаки за ними потянутся. Им сейчас или за запорожцами в Турцию уходить или холопами московскими становиться, так что пойдут за мной. Ты сам, - атаман вперил тяжелый взгляд в глаза казака, - пойдешь за мной?
  
  - Ты атаман прямой, самое то, для великих дел... Ох прельстил ты меня Кондратий, думал отойти от дел, но ради такого случая я с тобой.
  
  - Добре, - по губам атамана скользнула скупая улыбка, он потянулся к бутылке. Хмельная жидкость с плеском полилась в стаканы.
  
  - Целовальник - от громкого голоса атамана, привыкшего перекрикивать грохот битвы и вой шторма, кабатчик чуть не подпрыгнул, - неси еще хлебного вина и закуски! Да побольше, казаки гулять будут!
  
  Тревожные слухи ходили по тихому Дону, неспешно несущему скрытые ледяной броней мутные воды в Азовское море. Непонятные люди бродили по заснеженным хуторам и станицам, а когда соберутся вокруг них казаки, начинали неистовствовать. 'Дескать царь то Петр не настоящий, поэтому и давит он извечные казачьи вольности. А истинный государь в Мастерграде томится и ждет своих вызволителей. А не пойдете вы, казаки, ему на помощь, быть вам всем холопами московскими!' Страшны и темны были речи, но находили себе благодарных слушателей. От дедов и прадедов повелось, что немалую часть доходов казачьих составляли трофеи, а Петр категорически запретил древний казачий промысел: набеги на мусульман. Особенно недовольны были богатые казаки, по чьим доходам запрет ударил особенно сильно и недавно прибывший на Дон разноплеменный сброд из бывших крестьян и воров с разбойниками. Для них набеги были почти единственным способом прокормит себя. Казаки вспоминали недавние времена кровавого бунта Стеньки Разина, грозились. Подстрекателей ловила внутренняя стража и после допросов и скоро суда отправляла отрабатывать грехи ударным трудом на государевых стройках Южной России и Урала с Сибирью, но это помогало мало. Поймают одного, вместо него немедленно появлялись новые. Дон глухо бурлил недовольством.
  
***
  Скрипнула, распахиваясь настежь дверь, в высокую и жарко натопленную комнату. Осень 1709 года на балтийском побережья России, как и предупреждали мастерградцы, выдалась морозная и ранняя, ворвались потоки холодного воздуха. Вошел император Петр - когда-то для нее просто Петруша. Остановился напротив стола, знакомо улыбаясь. Анна Монс мгновение рассматривала широко раскрытыми глазами владыку России, потом нервно вскочила и присела в реверансе перед в упор разглядывающем ее мужчиной. В красном, такие любила еще в молодости, аккуратном, но давно вышедшем из моды платье, тщательно расчесанные волосы, то ли крашенные, то ли действительно без седины, но черты лица со временем огрубели, предательские морщинки сеточкой в уголках глаз не скроешь никакими ухищрениями куафера (устаревшее - парикмахер). Талия еще не критически, но расплылась. Бабий век короток, а когда женщине почти под сорок, это видно невооруженным взглядам по оставленным на лице прожитыми годами следам, но все же это та самая Анхен, когда-то столь желанная и любимая.
  
  - Ну здравствуй Аннушка, искала меня?
  
  Показалось? Нет? Голос российского государя и примерного семьянина дрогнул. Первая любовь, даже неудачная, помнится всю жизнь, оставляя в людской душе след, кому повезет, хороший, а остальным какой придется. Когда Петру доложили, что в Россию, несмотря на запрет вернулась его первая любовница и просит личной встречи, он колебался недолго. Через день Монс привезли в охотничий домик, скрывавшийся в глухих литовских лесах в двух днях пути от Вильно.
  
  - Искала, Ваше величество, - со все тем-же неистребимым милым акцентом произнесла женщина, - позволено ли мне будет называть вас, как и прежде, герр Питер?
  
  В этот момент старая любовь очень обольстительно стрельнула глазками, и Петр махнул рукой на мысли о жене, которая, несомненно, обидится если узнает, что он встречался со старой любовницей. За все время брака с Марией Александровной он, при всей своей охочести к женскому полу, ни разу ей не изменил... ну почти, но слава богу супруга об этом не знала. А будь что будет, в конце концов я император или нет? Да и не узнает она ни о чем!
  
  Император неопределенно хохотнул, потом, едва заметно кивнул.
  
  - Присаживайся, Аннушка, - указал рукой на стол, заставленный тарелками с заедками и исходящими ароматным парком кастрюльками мастерградского производства, посредине - бутылка вина, и, дождавшись, когда женщина аккуратно опустится на краешек стула, присел следом. Забытые запахи солений и копчений, которых она после изгнания из России ни разу не пробовала, заставили женщину тайком сглотнуть голодную слюну, Петр в ответ скупо улыбнулся.
  
  - Ну рассказывай, как жила? Сколько же лет мы не виделись с тобой... Точно почти двадцать лет, - в голосе царя отчетливо послышалась горечь прожитых лет.
  
  Анна ниже опустила голову, в уголке губ легла грустная складочка, рука суетливо поправила и так идеальную прическу.
  
  Пока женщина, не забывая вытирать аккуратным платочком вовремя скатывавшиеся слезинки рассказывала нервным, задыхающимся от скрытых рыданий голосом, Петр открыл бутылку, густая красная как кровь жидкость полилась в фужеры, в воздухе перебивая угольный дух поплыл винный аромат. Изредка он брал со стола любимый соленый огурец, жевал, торопливо переспрашивал. Время от времени Анна Монс косилась на электрическую лампу на стене, дававшую необычно яркий свет. Он отражался я в лакированном, натертом воском полу, бросал странные тени на расписанном сценами охоты потолке. У них в Германии лишь рассказывали о таком: чудесной лампе, дающей свет, но не тепло, а здесь такие чудеса даже в спрятавшемся в глухих лесах охотничьем домике. Наконец женщина закончила рассказ и благонравно сложила руки под грудью. Полный мольбы взгляд не отрывался от напряженного лица царственного собеседника.
  
  - Значит говоришь муж умер, и ты осталась одна с сыном в нищете...не горюй, этому горю помочь легко.
  Женщина вздохнула и утвердительно мотнула головой, стараясь заглянуть бывшему любовнику в глаза.
  
  - Подожди меня здесь.
  
  Петр вскочил с кресла, высокий, нескладный, совсем как давно, в юности и скрылся за дверью, оставив ее открытой.
  
  Рука женщины торопливо скользнула в заманчивый вырез, скрывавший когда-то совершенной формы грудь. На свет божий показалась маленькая коробочка, в каких обычно аптекари продавали снадобья. Пилюль, не было. На ровной поверхности мази от старения кожи, было лишь несколько бугорков. Женщина побледнела, губы невольно выплюнули:
  
  - Scheisse (немецкое ругательство).
  
  Подхватив со стола нож, начала торопливо выковыривать пилюли из липкой и плотной массы.
  
  - Что это?
  
  В дверном проеме возвышался во весь свой немалый рост сам император всероссийский. С заледеневшим кругловатым лицом наблюдал гневно округлившимися глазами за манипуляциями немки.
  
  Женщина вздрогнула слабо ахнула и мгновенно поплыла лицом, кровь отхлынула от побелевшего, словно снег лица. Внезапный холод вмиг выстудил тело до пальцев на потных ногах. Это была уже не та Анна Монс, шутя покорившая сердце юного царя варварской Московии, и даже не ее постаревшая на двадцать лет копия. В лице стоявшей перед все полным сил Петром старухи не было и следов былой красоты, морщины углубились, из глаз ушла жизнь.
  
  И они встретились взглядами. Он ее буквально испепелял.
  
  - Ваше величество, это... - женщина замолчала, сознавая что даже голос, которым она отвечает, ненатуральный, жалкий. Губы свело от страха. Коробка упала по стол. Вслед за ними руки словно из них выдернули стержень, рухнули тряпками. Оправдываться, пытаться обмануть - все бесполезно. На каменном лице императора написано: он догадывается, что пытается вытащить Анна Монс.
  
  - Доставай, это, - с нескрываемым раздражением и ненавистью произнес Петр, указывая перстом на коробку.
  
  - Что? - пролепетала Монс.
  
  - Яд из коробки, дура! - рявкнул император голосом, каким привык перекрикивать шум и грохот брани, впивая почерневшие, враждебные глаза в полные ужаса Монс.
  
  Женщина беззвучно заплакала, но не посмела не выполнить приказ. По щекам медленно текли редкие слезы.
  
  На стол между тарелкой с тонко нарезанной бужениной и полупустым бокалом с багровым вином упали две пилюли, блестевшие в свете электрической лампы желатиновой оболочкой.
  
  Глаза императора выпучились, на щеках и лбу проступили гневные пятна. Крупные капли пота выступили на высоком, побагровевшем от бешенства лбу Петра.
  
  - Псица! - выкрикнул яростно, - Тварь!
  
  Женщина рухнула на колени, бессвязно, с истеричной слезой в голосе забормотала по-немецки.
  Громко топая ногами и, не обращая внимания на невнятные оправдания женщины, Петр подошел к подоконнику, из окна вглядывался внутрь вечерний, заснеженный прибалтийский лес. Пальцы яростно вдавили неприметную кнопку.
  
  Через несколько секунд на лестнице послышался грохот подкованных сапог. В комнате от солдат караула внутренней стражи во главе с глядевшем с обожанием на императора безусым лейтенантом, сразу стало тесно.
  
  - Взять эту! - произнес император, - пыталась меня отравить.
  
  Женщина взвыла, но солдаты подхватили ее под руки и, не забыв завернуть в бумагу пилюли и забрать их, потащили ее на выход. Женский вой удалялся, пока его не стало слышно.
  
  Император, кругловатое лицо - осунулось, глаза - припухли, а темные усики уныло опустились, прислонился пылавшим жаром лицом к прохладному оконному стеклу. Боль острой иглой когтила сердце. Хорошо, расстались, но у каждого была собственная жизнь, зачем убивать? На улице кружился снег, засыпая ровным белоснежным слоем землю, и деревья, и следы: человеческие и звериные. Через несколько минут послышались крики извозчика, загнавшего во двор крытые сани. А еще через несколько минут двое солдат на руках внесли в них обморочно повисшую женщину. Щелкнул, закрываясь замок и оба солдата встали на выносной. Кучер щелкнул кнутом, осыпая коней снежной пылью, сани тронулись и исчезли за воротами. Там их Петру уже не было видно.
  
  - Дура, - почти спокойно прошептали губы императора.
  
  Прошло три дня. Петр отложил на край стола картонный скоросшиватель с этикеткой: уголовное дело номер 3540 на край стола, задумчиво застучал пальцами по столешнице. Он прочел все протоколы допросов Анны Монс, в том числе под пыткой. Министерство Безопасности, откуда год тому назад на покой ушел князь Ромодановский, не пренебрегало старыми, проверенными методами допроса.
  
  - Дура, что же за дура. Нет бы по-человечески попросила помочь... а она травить, - император плюнул на пол, раздраженно топнув ногой.
  
  Петр поднялся из кресла, голова лишь немного не доставала до низкого потолка. Подойдя к окну, открыл форточку и набил трубку. Блеснул огонек зажигалки. К потолку, а затем на улицу потекли клубы ароматного дыма, а взгляд невольно зацепился за невзрачный конверт рядом с папкой уголовного дела. Ладно... прочитаю, потом. Смяв его в кулаке, небрежно засунул в карман.
  
  Письмо он прочел на небольшой яхте, ее он купил вскоре после того, как переименовал бывшую шведскую Ригу в Петроград. Одетый в серую штормовку Петр совсем не напоминал того императора всероссийского, надменного и величественного, которого изредка видели на официальных приемах иностранные послы. Сейчас он мог быть самим собой и не претворяться. Он подтянул шкоты гика, выставив угол паруса на максимальную эффективность. Свежий ветер с востока запузырил, туго надул материю, яхта отвалила от пирса, начала уверенно разгоняться. Теперь очередь стакселя. Он закрепил шкот, чтобы намертво закрепить парус, принялся поднимать стаксель. Когда дело было сделано, ветер охотно надул и второй парус, заскрипел такелажем. Утлый кораблик, словно живой прыгал по небольшим пенным волнам, бившим в борта, ветер швырял в лицо соленые брызги пополам с пеной. Присев у руля, вытащил из кармана смятую бумажку, разгладил на коленке
  
  - 'Ваше величество, я знаю, что мой поступок непростителен, я грешна перед богом и недостойна снисхождения. Однако ж, хотя я и грешная, но, дерзаю надеяться токмо на ваше человеколюбие. Мой единственный сын остался в ставшем для меня родным Миндене в руках у некоего человека, назвавшегося отец Гельмут. Это страшный человек, непременно убьет моего сына, ежели я не справлюсь с порученным мне. Заклинаю вас, Ваше величество Христом и молю о снисхождении, не ко мне, а к моему сыну. Молю вас спасите его! По сем прощайте, на веки неисчетные...'
  
  Шумя пеной, нахлынула большая волна, плеснула в борт, окатила с головы до ног холодными и мокрыми брызгами. Яхта зачерпнула воду, Петр торопливо переложил руль направо. Подхваченное ветром письмецо слетело с колен, взлетело и исчезло среди волн. Он проводил его задумчивым взглядом.
  
  - Вот же дура, - задумчиво произнес Петр. Потом мысли его перешли на другое. Круглые глаза побелели от бешенства, - зря вы это иезуиты... И папа зря. Ты на цареубийство пошел? Ну так не обессудь!
  
  Невысокая женщина, поддерживаемая под локти двумя служителями, прихрамывая, ковыляла по утоптанному снегу плаца. Жесткий снег хрустел под ботинками, под утро мороз усилился, но женщине не было холодно. Ее открытый рот жадно вдыхал пахнущий сыростью, углем и конскими каштанами воздух, словно она не могла надышаться. Солнце еще только собиралось подняться над горизонтом, его первые лучи уже наливали красным хмурые, словно зимние тучи на горизонте, дальше все тонуло в темноте - последние звезды еще таинственно посверкивали на западе, но мутные очертания крепостных стен уже проступали. С реки сильно тянуло зябкой сыростью. Расставленные по границам плаца факелы отвоевывали у глубоких, черных теней вдоль зданий немного пространства посредине, бросали колеблющийся под порывами ветра свет на кучку людей перед деревянной п-образной виселицей, на которой поджидали жертву палач и его помощник...
  
  Вчера судья, торжественный и величавый словно сама Мойра (богиня судьбы в древнегреческой мифологии), но только в мужском обличии, зачитал безучастно стоящей Анне Монс приговор - 'За злоумышление против государя и попытку оного отравить, приговорить вышеупомянутую Анну Монс к смертной казни через повешение'. Приговор женщина восприняла с совершенно спокойным лицом, лишь немного побледнела и это не было только последствием отупляющих пыток. С самого начала, когда она согласилась выполнить требования похитителей ее солнышка, ее единственной радости - сына: убить бывшего любовника, на иной исход она и не рассчитывала. Она нисколько не раскаивалась, хотя прекрасно понимала, что, если ее замысел удастся, вряд ли она успеет покинуть пределы России, но это была единственная возможность спасти ее мальчика, а остальное не важно.
  
  После суда ее отвезли на закрытом самодвижущемся экипаже обратно в тайную тюрьму Министерства Безопасности, где содержали только самых важных государственных преступников. Оно и понятно, статьи по которым ее судили были одними из страшнейших в Соборном уложении государей Петра и Ивана. Оставшиеся часы до наступления следующего дня она провела без сна на узких и жестких тюремных нарах, уставившись сухими и уже мертвыми глазами в камень стены. Смертельного страха и сосущей тоски, при мысли о том, что скоро у нее отнимут жизнь, заставлявших в первые дни выть по ночам, уже не было. Она готовилась к смерти основательно, тасуя воспоминания и складывая их в памяти по полочкам. Вот детство, вот ее сынишка, а там все остальное... Она мельком вспомнила о горячо любимом отце, кольнуло в сердце горячим уколом вины. Она беспутная дочь, грешная: она и прелюбодействовала, и пыталась убить помазанника Божьего - что грех вообще непростительный. Все что ей осталось в этой жизни это несколько часов, а после этого ей предстояла встреча с тем, кто даст оценку всей ее жизни. Потом думы ее остановились на отраде ее жизни, на ее мальчике. Согласится ли Петр исполнить просьбу смертницы? Она страстно надеялась на это, хотя тот, Петр, какого она знала когда-то давно, никогда бы не пошел на это... Она готовилась к смерти как к отдыху после горького и страшного пути, когда навалившаяся усталость столь велика, что уже ничего не может волновать.
  
  На исходе ночи она глухо взвыла, крик, грудной, запредельный, так плачут взрослые, страшно, зло оплакивая себя и свою беспутную жизнь. Потом пришел священник, а после того, как он ушел, ее вывели в тюремный двор и вновь посадили в уже знакомый самодвижущийся экипаж...
  
   Женщину ввели внутрь узкого круга солдат внутренней стражи, охранявших виселицу. Служители подсадили ее, палачи подхватили и через миг она уже стояла напротив раскачивающейся на ветру пеньковой веревки.
  
  - Ты бабонька не сомневайся, все как надо сделаем, раз и ты уже на небесах, - защекотал ухо грубый голос.
  
  Это было уже выше сил Анны, в голове загудело, перед глазами запрыгали черные мушки, в глубоком обмороке женская фигура распласталась на грубых досках эшафота.
  
  На снежно-бледном лице медленно поднялись веки. Утреннее серое небо, мягкий снежок падал на лицо, морозя и так ледяную кожу. Она еще жива? Лучше бы ей уже умереть. Холод сдавил тело.
  'Сыночек мой, Иоганчик... мама так и не смогла тебе помочь, прости меня если сможешь...'
  
  - Что же ты бабонька, - сверху наклонилось кругловатое и бородатое лицо палача, - Вставай, вставай, радость тебе великая!
  
  Сильные руки подхватили под мышки, подняли, охлопали по платью, стряхивая налипший снег. Среди окружавших помост людей в военной и судейской форме появился новый человек в шинели с придворными эмблемами и с кожаной сумкой на боку. Он вышел вперед.
  
  - Она очухалась? Сможет выслушать императорский рескрипт?
  
  - Да, - склонил голову палач, одной рукой поддерживая пошатнувшуюся от слабости женщину, - Ваше Высокородие!
  
  - Хорошо, - кивнул придворный и вытащил из сумки бумагу, гулко откашлялся.
  
  - Мы, Петр Первый, император и самодержец Всероссийский... - Анне стало трудно дышать она судорожно втягивала воздух в горящую болью грудь и слова с трудом доходили до сознания, - объявляю свою волю... оторвавшись от бумаги придворный со значением посмотрел на женщину, - означенную Анну Монс, освободить от наказания и препроводить за пределы Русской империи. Границы русских земель означенной Монс пресекать воспретить, под страхом исполнения приговора. Самолично подписано его императорским величеством - Петр.
  
  Не глядя на окружающих, придворный аккуратно сложил документ в сумку и завязал завязки.
  
  Что? - она оглянулась на улыбающегося щербатым ртом палача, - 'неужели помиловал?' Перед глазами возникло родное лицо сына. А как же он? С новой силой загорелось в груди, кровь глухо забухала в висках, а женщина рухнула в снег на колени, по впалым щекам потянулись мокрые дорожки. В умоляющем жесте протянула руки к посланнику своего бывшего любовника.
  
  - Freundlicher Herr (добрый господин) - прошептала, путая немецкие и полузабытые русские слова, - казните меня, но помогите моему сыну, молю вас.
  
  - Про сына твоего мне неведомо, - отворачивая лицо произнес придворный и вновь закопался в сумке, - вот, велено передать тебе для прочтения. Он протянул коленопреклоненной женщине белый лист.
  
  Болезненным жестом - в груди болело все сильнее, странная слабость терзало тело, Анна смахнула рукой слезы с глаз. Ошалелыми глазами непонимающе смотрела на неровные строки, бегущие наискось с левого края листа вниз на правый, пока они наконец не сложились в слова.
  
  'Ты не просила у меня помилования, но я не воюю с дурами, бери ее непрошенной! Сына твоего уже спасли. Петр.'
  
  Несколько мгновений женщина с открытым ртом смотрела на записку императора, жжение в груди все нарастало, пока стало совсем невыносимым. 'Боже, спасибо тебе Петруша!' - совсем как тогда, почти двадцать лет тому назад, подумала женщина. Тело охватило невыразимая слабость. 'Все', - скользнула мысль, принесшая странное облегчение. Она начала мягко заваливаться на бок, письмо выпало из рук, закружилось между падающих с неба снежинок, упало на покрытый свежим девственным снегом плац, придворный чин немедленно нагнулся, через миг оно скрылось в сумке. Стремительно пронеслись навстречу припорошенные снегом доски. Сознание милосердно покинуло злосчастную Анну Монс. В окружавшей виселицу толпе возникло брожение, на помост к лежащей без движения женщине забрался медик, торопливо присел перед телом. Проверил пульс, провел непонятные манипуляции с вынутым из кармана маленьким зеркалом у посиневших губ женщины. Поднявшись, повернулся и беспомощно развел руками: 'Она мертва'.
  
  Разочарованно гудя и обсуждая только что увиденное, толпа начала рассасываться. Старший лейтенант внутренней стражи собрал своих людей и, построив в колонну, увел. Еще через несколько минут на опустевший плац прибежали четверо солдат с носилками в руках. Погрузив ставшее неподъемно тяжелым мертвое тело, исчезли за дверьми, ведущими внутрь крепости. А снежинки все падали и падали с плачущего неба, заравнивая белоснежным пологом людские следы и саму жизнь...
  
  Через месяц на вокзале дилижансов Петрограда остановился приехавший из-за западных границ империи дилижанс. Среди высадившихся на конечной станции пассажиров была странная парочка: белобрысый мальчик с грустными фиалковыми глазами по имени Иоганн и сопровождавший его мужчина средних лет с цепким взглядом и экономными движениями, выдававшими в нем опытного фехтовальщика в мастерградском треухе и зимней куртке, но в европейском камзоле. Первым делом они наняли карету и съездили на лютеранское кладбище. Мальчишка стоял с полными слез глазами у свежей могилы, обозначенной деревянным крестом и скромной надписью Анна Монс с годами жизни, пока лютый мороз далеко за тридцать градусов не вынудил его забраться назад в карету, к теплу. Потом мужчина мягко положил руку на плечо подростка, к обеду в одном из престижнейших учебных заведений империи с полным пансионом - Пажеском корпусе, появился новый ученик. Ему предстояло отучиться в классе подготовки, где выучить русский в достаточной степени, чтобы понимать преподавателей и только потом присоединится к сверстникам.
  
  Кто доложил императрице Марии Алексеевне обо всех происходивших вокруг Анны Монс событиях Петр так и не узнал, но после бурной размолвки, фыркая словно рассерженный кот, выскочил, бабахнув дверью, из палат императрицы. Повернулся, погрозил кулаком.
  
  - Эх ты! - он махнул рукой, тонкая ниточка усиков под носом квело свисала и помчался по лестнице вниз.
  
  Через несколько минут императорский автомобиль выехал за ворота резиденции и, в сопровождении кортежа автомобилей внутренней стражи, взял курс в сторону так и не переименованного Рижского залива. Там на берегу, в окружении стройных прибалтийских елей, прятался любимый рыбацкий домик. Три дня шла шумная пьянка в обществе сердечного друга Алексашки Меншикова и мастерградского посла. С ним не было таких близких отношений как с Петелиным, но годы и совместные свершения подружили их.
  
  Как появилась императрица, никто из собутыльников так и не понял. Скрипнула дверь в задымленную и пропахшую алкоголем и еще чем-то кислым светлицу стремительно вошла Мария Алексеевна, распахнулись полы небрежно наброшенной на плечи соболиной шубейки, открывая длинное, голубое и приталенное платье. Волосы тщательно уложены в замысловатую прическу с хвостиком, на лице скупой макияж. Неброского цвета губы сжаты не по-женски, по-мужски в тонкую ниточку. Она была диво как хороша и выглядела максимум на двадцать пять, даром что мать четверых детей.
  
  Ноздри ее презрительно задрожали. Императрица повернулась к царским собутыльникам, покосилась.
  - Мы это, мин херц, ненадолго, - сказал Меншиков, одновременно толкая в бок мастерградского посла, собиравшегося прикорнуть прямо за столом, - нам надо.
  
  Была у Марии Алексеевны определенная репутация и переходить дорогу венчаной жене императора и матери его детей после ряда примеров не решались. Царские собутыльники тихо исчезли из светлицы, о чем говорили супруги, никто не знал, но через час они показались вместе, Мария вела слегка покачивающегося супруга, выше ее на голову, под руку. Отношения, начавшиеся с честолюбия и выгоды, по крайней мере со стороны Марии, давно переросли в любовь. Через несколько минут императорский кортеж отбыл назад в Петроград.

  Глава 8

  
  Иван Савелович испуганно прижался спиной к деревянной стене дома. По проезжей части улицы Ленина, полностью ее перекрывая, лилось, волнуясь и грозно шумя людское море. Над толпой в весеннем воздухе вяло, словно проткнутые воздушные шары, колыхались черные стяги анархистов с черепом и костями посредине и белые тряпки транспарантов. Между ними сиротливо висело несколько красных флагов. Зрелище бунтующего народа было страшно и величественно. К великому облегчению старика, бунтующие не обращали на него внимания. Толпа разъяренных и растерянных людей двигалась по направлению к Центральной площади, где стояло здание администрации Мастерграда. Все так же как почти тридцать лет тому назад, сразу после Переноса в конец семнадцатого века, когда натравленная местным пройдохой и миллионером Романовым толпа собиралась вынести из власти тогдашнего мэра Соловьева. Отличие только в внешнем виде: большая часть - не в привычных горожанам пуховых куртках и меховых шубах а в старорусских армяках, на голове треухи. Прошедшая зима 1708 - 1709 года выдалась страшной. Как и предупреждали историки, морозы в Европе стояли страшные, а к Рождеству в Мастерграде термометр показал рекордные 47 градусов. Насколько это было возможно, город помогал и гражданам и тем, кто не имел гражданства: малоимущим бесплатно развозили уголь и дрова, продукты и теплые вещи. Несмотря на это, пять человек замерзло насмерть а количество серьезно обмороженных достигло двухсот человек. Но как и все плохое, закончилась и зима, в воздухе явственно чувствовалась весна и температура только ночью доходила до минус десяти.
  
  Было и еще одно отличие от трагических событий 1689 года, если тогдашние оппозиционеры повели за собой несколько тысяч дезориентированных горожан, сейчас продолжатели их дела смогли собрать всего несколько сотен забастовавших работников пригородного парникового хозяйства и двух ближайших свиноводческих ферм.
  
  Слегка уваливаясь на левую ногу мимо Иван Савеловича проковылял последний из бастующих - в заячьей шапке пухлый мужик с маленькими и злыми глазами, за ним ехали две полицейские машины. Старик отлип от стены и истово осенил себя крестом.
  
  - Ох ты... и что людям надо? Одни мигранты чертовы! приняли, обогрели, напоили и чего бунтуют? - старик плюнул на снег и неторопливо побрел домой.
  
  Он давно перестал работать в городском ПТУ мастером, готовя будущих металлургов и снова ушел на пенсию. Шли годы, старое поколение перебиралось на городское кладбище и ровесников в Мастерграде он мог посчитать на пальцах двух рук, ушла и супруга - Аннушка, но торопиться проверить, правду ли говорит батюшка городского храма Живоначальной Троицы отец Павел о загробной жизни, он не спешил.
  Толпа вливалась на Центральную площадь, с налету утыкалась в вооруженных винтовками плотный строй полицейских, перекрывавших путь к старинному двухэтажному зданию администрации и, словно волна от бетонно мола, откатывалась назад. Напротив массивных дверей мэрии застыло 3 БТР-70, на броне молча сидела пара десятков бойцов, судя по экипировке из спецназа. Там же стояли две кареты скорой помощи и красный автомобиль пожарных с брандспойтом над кабиной водителя. В окнах мэрии то и дело показывались белые пятна лиц, чтобы через миг исчезнуть.
  
  - Маклаков, выходи! Маклаков, выходи! - сначала вразнобой, но с каждой секундой под руководством невидимых дирижеров все дружнее начало скандировать людское море, разогревая себя и накачивая решимостью, - гражданства! Гражданства! Зарплату! Зарплату!
  
   Эхо загуляло между зданий, вспугнув заметавшихся с мрачными криками над людьми воронов. Звук долетал до обступивших площадь еще голых деревьев, и там терялся в заснеженных ветвях. Это вне толпы человек руководствуется логикой, разумом и страстями. Толпа - только страстями и, с каждой минутой они разгорались. На въездах в площадь встали патрульные машины, гаишники крутили в руках полосатые жезлы, разворачивая и машины и прохожих от площади, рядом неторопливо прохаживались и, о чем-то разговаривая, полицейские чины.
  
  Наконец стоящие в оцепление гаишники торопливо расступились, в образовавшийся проход на площадь въехала Toyota' из времен до Переноса из 'конюшен' администрации. Осторожно раздвигая блестящем на солнце бампером возбужденную толпу, проехала к противоположному от мэрии краю площади к бетонной трибуне, на которой традиционно принимали парады военных на 9 мая. Многосотенная толпа бурно колыхнулась вслед за машиной, сгустилась перед трибуной.
  
  Автомобиль остановился, открылись двери. Второй после Переноса мэр города Чепанов, вслед за двумя крепкими парнями в полувоенной форме, по виду - телохранителями, вышел, хлопнув дверью. Поднялся по каменным ступеням лестницы на трибуну и подошел к парапету. Окинул холодным взглядом волнующееся людское море и нахмурился. Внизу, под транспарантами и, черными и красными флагами, море поднятых вверх лиц, большая часть бородатых, люди одеты в странную смесь старорусской и мастерградской одежды. Через несколько лет после Переноса большинство работ, не требующих образования выполняли переселенцы - не граждане, из России и сопредельных территорий. Коренные мастерградцы, большинство из которых имели за плечами не меньше десятилетнего образования, шли на квалифицированные, высокооплачиваемые должности. Толпа взревела сотнями гневных голосов. Один из сопровождающих подключил микрофон, проверив: 'Раз, два, три', передал его Чепанову.
  
  - Ну, - раздался старческий, но все еще твердый голос, - чего бузим? Неужто не знаете, что перед мэрией митинги запрещены? Идите в городской парк и митингуйте сколько хотите, только порядок после себя оставьте!
  
   - Уууу, - ответила толпа дружным, недовольным гулом, недолго гулявшего эхом среди окружающих площадь домов и заснеженных деревьев.
  
  - А вот скажи, барин, - крикнул из толпы визгливый голос когда шум людских голосов почти исчез, - почто гражданство не даете? Почто народ мучаете?
  
  - Кто там кричит, покажись! Или боишься что выгоним обратно в Россию?
  
  К трибуне протолкнулся небольшого роста мужик с куцей 'дьяковской' бородкой, в расстегнутом армяке виднелась впалая грудь и гордо упер руки в бока.
  
  Чепанов насмешливо поджал выцветшие губы и наклонил голову. Да, не орел, далеко не орел. Мужичок заметил взгляд бывшего мэра и воинственно выпятил вперед куцую бородку.
  
  - А ты барин не пужай. Не пужай! В России боле нет крепости отдал долги помещику и ты вольная душа. Почто гражданство не даешь? Почто... - человечек запнулся, видимо вспоминая явно подсказанное кем-то гораздо более образованным мудреное слово, - дискриминируешь? - мужичек сплюнул на снег и торопливо перекрестил рот, - Прости, Господи!
  
  Площадь замерла, жадно слушая разговор, лишь зловеще каркали кружащиеся над площадью вороньи стаи, словно предрекали людишкам, нарушившим их покой, несчастья.
  
  Бывший мэр усмехнулся и, скрестив руки на груди, некоторое время в упор разглядывал нервно дернувшего ногой мужика.
  
  - А какой у тебя мил-человек рабочий день?
  
  - Как у всех по двенадцать часов через день.
  
  - По двенадцать через день. Ага... - Чепанов деланно задумчиво кивнул, - праздники да выходные дни, все есть?
  
  Мужик кивнул, открыл было рот, блеснув золотым зубом, но не найдя что сказать, захлопнул его.
  
  - Смотрю зуб у тебя золотой. Много доктор с тебя взял за то, что поставил?
  
  - Ну как всем, барин, бесплатно, а злато самому пришлось покупать!
  
  - Тебе еще и золото давать бесплатно? Не много ли хочешь мил-человек?
  
  В толпе раздались первые смешки.
  
  - А дети в школе бесплатно учатся?
  
  - Как у всех, барин, бесплатно, - уже совсем уныло подтвердил мужик.
  
  - Все у тебя как у всех, - выкрикнул из толпы молодой голос, мужичек на миг обернулся, не нашел насмешника и развернулся обратно.
  
  - Тогда почему жалуешься что тебя обижают, если все дают бесплатно? А если хочешь мастерградское гражданство, то путь открыт. Учись, сдавай экзамены и если нет за тобой провинностей за последние пять лет, то приноси присягу городу.
  
  - Тяжело! - пожаловался мужик и потер нос картошкой.
  
  - А нам неучи не нужны, - отрезал Чепанов.
  
  Мужик на этот раз потер затылок, потом лицо его расплылось вширь, хитрое как у дьявола.
  
  - Еще с деньгами обижаешь! Против нашего металлург получает впятеро если не в десятеро! Не по правде то!
  
  - Учись на металлурга, сам так получать станешь!
  
  В толпе не скрываясь засмеялись.
  
  Мужик вновь обернулся и злобно глянул в сторону насмешника, потом зябко поежился.
  
  - Да я... да не понимаю я...
  
  Договорить он не успел, напряженную тишину на площади разорвал пистолетный выстрел. Пуля просвистела совсем рядом, буквально в нескольких сантиметрах от головы Чепанова. Стоящий рядом телохранитель навалился, сбивая с ног на под прикрытие бетонного парапета. Чепанов больно ударился, но следующая пуля пролетела высоко над головой.
  
  - Лежите! - сиплое и горячее дыхание щекотало ухо бывшего мэра, сильные руки удерживали внизу.
  В весеннем воздухе повисли первые панические крики, в толпе испуганно завизжали, люди кинулись от стрелка врассыпную, отчего тут же возник жуткий хаос. Сердце Чепанова забилось в бешеном ритме, запоздалый страх морозом прошел по коже, словно наружный мороз проник под одежду и коснулся голого тела. Он уже не видел, как прикрываясь толстыми металло-кевларовыми щитами, к террористу бросились милиционеры. Другие - перекрыли выходы с площади.
  
  'Бах! Бах! Бах!' - слышались выстрелы, стрелок отстреливался пока не кончились патроны в магазине, только тогда милиционеры скрутили его. На земле остался лежать в луже крови тот самый мужичек, что так воинственно задирал бывшего мэра. Случайная пуля попала в шею. Одному милиционеру оказали помощь на месте. Пистолет не пробил бронежилет, но оставил на ребрах роскошный синяк.
  
  На выходе с площади забастовщиков останавливали и сажали в автобусы, которые везли их в бывшее техническое училище, одно из зданий его занимал городской суд. Всем рядовым участникам незаконного митинга выписали крупные штрафы а потом отпустили, кроме тех, кто участвовал в организации митинга. Им грозило тюремное заключение, а не гражданам города и высылка с территории Мастерграда. Ни одно требование забастовщиков не выполнили за исключением поднятия зарплаты. После бурного обсуждения на Собрании депутатов ее посчитали слишком маленькой и подняли в среднем на двадцать процентов. Вечером по городу прокатилась волна арестов. Задержали почти всех лидеров анархистов и часть коммунистов. Расследование поручили самому опытному сотруднику прокуратуры, работавшему там еще до Переноса, но несмотря на все старания, связи между террористом и лидерами анархистов и коммунистов так и не смогли найти. Стрельба оказалась личной инициативой террориста. Попытавшись застрелить бывшего мэра стрелок хотел инициировать в Мастерграде революцию и свергнуть 'зажравшиеся' по его мнению власти. Поэтому дело об организации незаконного митинга выделили в отдельно производство по которому фигуранты получили небольшие, но вполне реальные сроки а партия анархистов оказалась разгромлена-все ее лидеры оказались за решеткой со сроками от полугода до полутора лет. В мае террориста судили. За умышленное убийство его приговорили к смертной казни, поданную им апелляцию мэр отклонил.
***
  Краешек все еще тусклого апрельского солнца приподнялся над горизонтом; звезды поблекли, спрятались в серой мгле неба; из утренней хмари медленно проступали голубые купола мечетей с тонкими иголками минаретов по бокам и блеклые сады, вплотную подступающие к стенам древнего Стамбула; белые барашки босфорских волн, как и тысячи лет до этого, безуспешно штурмовали берег, лишь недавно избавившийся от давно не виданного в столице Оттоманской Порты льда. Жители древнего города, камни которого помнили еще легендарное время своего основания выходцами из маленькой области центральной Греции - Мегариды, просыпались от ночной спячки. После обязательного утреннего намаза правоверным, да и приверженцам христианства и евреям, которых среди горожан было не менее половины, следовало приступить к работе. Денег, как всегда, не хватало. К тому же невиданно холодная зима заставила все сбережения потратить на дрова, но великий визирь Невшехирли Ибрагим-паша, да заберут его проклятую душу дэвы в ад, вновь поднял и так совершенно непосильные налоги. Простым горожанам - не приближенным к султанскому двору беям или пашам, приходилось работать с утра и до позднего вечера, чтобы удовлетворить запросы Кафтанджи-баша (султанского казначея) но даже это не гарантировало, что не ляжешь спать с голодно урчащим брюхом. И ладно бы средства шли на великие дела - покорение кяфиров (иноверцев) или на то, чтобы отобрать у проклятых русских бесчестно отторгнутые у правоверных земли на севере. Ради великих дел можно и потерпеть. Нет, нет! День и ночь дворец Топкапы (султанский дворец) развлекался, не обращая внимание на настроение стамбульцев. Собранные с народа колоссальные средств шли на строительство бесчисленных новых дворцов, в Топкапы днем и ночью гремели празднества, совершенно безумные деньги шли на закупку в далекой Голландии любимых султаном Ахмедом III тюльпанов. А между тем гнев народа на мотовство султанского правительства, удесятеренный испытаниями прошедшей зимы вскипал, направляясь на приближенных султана и на неверных - греков - православных и иудеев, а куда без них?
  
  Ранним утром площадь напротив мечети Баезид - одной из самых больших в Стамбуле, заполнили люди. Их было так много, что казалось, что здесь собрались все правоверные великого города, сколько бы их не было. Но не желание богобоязненно помолиться аллаху побудило мусульман в этот ранний час бросить обыденные дела, а стремление выслушать Мехмеда эфенди, знаменитого заступника правоверных. Несметная толпа бурлила, кипела, шумела, словно дьявольский напиток, который нужно только правильно приготовить. Среди скромных кафтанов горожан и пышных тюрбанов мелькали белые войлочные колпаки янычар, яростных и умелых в битве, они пришли со своим оружием. Из-за задержек жалования после долгой и непривычно холодной зимы верные псы давно гневались на султана. Впрочем ножи, кривые клычи (турецкие сабли) и даже огнестрел были и у многих гражданских.
  
  Человек в зеленой тюрбане, стоящий на арбе на фоне стена мечети, покрытых искусными мраморными и гипсовыми резными пластинами, поднял руку. Дождавшись, когда шум бушующей, словно штормовое небо толпы немного утих, надрываясь закричал:
  
  - Правоверные, аллах милостивый и милосердный повелел повелителям правоверных заботится о своих подданых. Однако нынешний владыка Блистательной Порты забыл о замогильных страданиях и волосяном мосту для грешников. Напротив того, день и ночь Топкапы празднует. Ему не до нужд Уммы (религиозная община)! Никому, слышите правоверные? Никому не помогли этой зимой когда тысячи правоверных замерзли насмерть! А собираемое с нас золото льется рекой, и никто его не считает. А зачем, если можно просто поднять налоги! Вы хотите узнать куда уходят с кровью собранные с простого народа деньги?
  
  Из толпы послышались крики: 'Да. Хотим!'
  
  - Любимые султаном тюльпаны давно возят из Голландии целыми кораблями, каждый год строят новые дворцы для султана. Вот куда уходят деньги из казны! Расточители и моты развлекаются. Несравненный Мехмед II довольствовался всего одним дворцом, зато был великим Завоевателем этого города! Чтобы оплатить султанскую роскошь мы вынуждены тяжко трудиться с утра и до вечера, а придворные проводят свои дни в празднествах и увеселениях! Они наели такие животы, что скоро не смогут войти в дверь! А наши дети ложились спать голодными и замерзали насмерть потому, что у их родителей не нашлось акче чтобы купить дрова! С правоверных высасывают последние соки!
  
   Толпа загудела возмущенно. Как опытный кулинар перед подачей на стол разогревает блюдо, так и Мехмед эфенди разогревал толпу, говоря ей то, что она и сама хотела услышать и подготавливая к тому, что она должна совершить.
  
  - Правоверные! Вы знаете, кто в этом виноват? Так вот я скажу вам, кто это! К телу Блистательной Порты присосалась жадная свора презренных собак. Верховный визирь Ибрагим-паша повышает каждый год налоги не сам! Подлые кяфиры и евреи нашептывают в уши Ибрагим-паши и даже султану свои неправедные советы! А потом вы удивляетесь, почему налоги каждый год повышают.
  
  Длинное длинноносое лицо Мехмеда эфенди разгорелось от жгущих людей слов.
  
  Кружились головы. Тысячи народа затихли. Кровью наливались глаза...
  
  - Во имя аллаха милостивого и милосердного, мы не должны терпеть столько несправедливости! Мы должны все отправиться к Топкапы и потребовать от султана наказать Ибрагим-пашу и неправедных советников, всех подлых кяфиров и евреев! Все, все, правоверные, идем на Топкапы!
  
  Грозный гул прошел по многотысячной толпе. Резко и вразнобой затрещали неизвестно откуда появившиеся барабаны. 'Пошли, На Топкапы!', - завопили дикие голоса, замелькали вытащенные кривые сабли и ятаганы. Заворчала, зашумела, закричала толпа, неспешно потекли людские ручейки по узким улочкам и переулкам в сторону резиденции султана. Впереди несли черное с надписью арабским буквами знамя шариата. Вся чернь Стамбула пошла за Мехмедом эфенди, а он велел не щадить врагов ислама.
  Мстить кяфирам и евреям начали еще по дороге. Кроваво-огненным шквалом прошли бунтовщики по древнему городу и всюду они несли смерть и огонь. Гогочущие толпы вооруженных грабителей и насильников врывались в дома и обрушивали свой гнев на беззащитных греков, армян и еврееев. Несчастных хозяев выволакивали на улицу, где продолжали истязать самыми изощренными способами и резать, не разбирая женщина или мужчина, старик или ребенок. Дома подвергались тщательному разграблению, а потом поджигались. Черные маслянистые клубы дыма низко стелились над крышами словно готовили будущие жертвы к сожжению.
  
  В узких проулках между дворов и каменных оград в лужах крови лежали убитые, на земле и камнях мостовой валялись человеческие внутренности. Носились испуганно оседланные лошади, их со смехом ловили. Особенно дикие и злые налетчики, разводили во дворах костры, куда, предварительно вспоров брюхо, бросали еще живых жертв, не делая пощады даже детям. Весь город был объят дымом и смрадным запахом сгоревшей человеческой плоти, везде раздавались крики, рыдания и стоны. (Это не совсем придумка автора, см. Массовые убийства в Баязете (1877 год)). Выпущенные из тюрем заключенные немедленно присоединились к восставшим.
  
  Немного не доходя до Топкапы, где начинались кварталы знати, толпа заметила черный густой дым, поднимающийся из-за поворота.
  
  - Это шайтанова арба Ибрагим-пашы! - взлетел чей-то крик над покатыми крышами дорогих особняков. Следуя за европейской модой, великий визирь приобрел во Франции модную игрушку: самоходную повозку - паромобиль, правда сердце ее - двигатель с паровым котлом привезли из России. Часть толпы отделилась, с криками бросилась догонять. Чадно дымя из высокой трубы и, вращая блестящими деталями и высокими, в рост человека металлическими колесами, железный конь со скоростью бегущего человека удалялся в сторону моря. Наемный наездник - франк испуганно выглядывал из маленькой кабинки на высоте двух человеческих ростов позади арбы.
  
  Вид удирающей железной повозки разъярил толпу. С криками и руганью восставшие кинулись догонять. Догнали, ожесточенно рубили колеса стальными ятаганами и саблями, пытались руками остановить шайтанову арбу, но все бесполезно, лишь несколько трупов зазевавшихся и попавших под колеса остались на окровавленных камнях мостовой. Кто-то сообразил стрелять по наезднику-франку. Затрещали выстрелы. Кяфир выпал из кабинки и был тут же искромсан разъяренными налетчиками. Оставшаяся без седока арба проехала совсем немного и ткнулась в прочную стену забора, бессильно завертела колесами, выбрасывая из-под них вырванные булыжники мостовой. Над головами восставших заколыхались откуда-то захваченные лестницы. Их приставили к шайтановой арбе, полезли. Рыча от ярости, крушили все, что только могли, но еще не меньше час дым вырывался из трубы, а колеса бесполезно пластали мостовую...
  
  Когда вооруженная толпа двинулись на Топкапы, султанский двор оказался застигнут врасплох. Верных престолу частей поблизости не было. По приказу султана во дворец прибыли крупные сановники и улемы, но было уже слишком поздно, восставшие окружили Топкапы. Султан Ахмед отправил к ним переговорщиков, чтобы узнать, что они хотят. Мехмед эфенди пожелал казни великого визиря Ибрагим-паши и всех иностранных советников. Султан колебался, не решаясь на какие-либо действия.
  Когда солнце зашло, стамбульская чернь продолжила грабить и убивать инородцев. Тяжело было видеть эту ужасную картину. Ночной город казался преддверием ада; горели постройки, повсюду раздавались ужасные крики и вопли несчастных; страшно было смотреть на костры, которые везде развели налетчики. На их фоне были отчетливо видны нелюди с их нечеловеческими забавами: среди хохота и дикого крика, которым они подбадривали друг друга, то взмахивал ятаган, закончивший стенания очередной жертвы, то взлетал кверху ребенок, чтобы исчезнуть в пламени.
  
  Выжили только те, кто успел убежать за городскую черту или скрыться за границей городского района Фанар, заселенного новой греческой аристократией, честолюбивой и активной. Там на окраинах закипели настоящие бои, но греки так и не пропустили убийц внутрь. Лишь немногие турки имели сострадание к беспощадно истребляемым иноверцам и спрятали тех в собственных домах. Часто эта отсрочка была временной, если налетчики узнавали об этом, то убивали всех без разбора и несчастных христиан и пытавшихся предоставить им убежище турок.
  
  Ночью владыка правоверных на цыпочках подошел к окну и выглянул. Издали доносились крики и звуки далекой перестрелки, ветер нес тошнотворные запахи гари и горелого человеческого мяса. Восставшие и не думали уходить. На камнях мостовой прямо перед воротами Топкапы горело множество огоньков костров, вырывая из тревожной ночной тьмы густые толпы: стамбульских нищих в живописных лохмотьях, опрятно одетых мастеровых и янычар. То угрожающе блеснет сталью кривая сабля или ствол ружья. Погромы в христианских кварталах продолжались до рассвета, чтобы после недолгой передышки начаться снова. Султан послушал, о чем кричит чернь, на глазах зеленея, словно предчувствуя собственную судьбу. 'Убьют же убьют! Что же делать?' К рассвету и сам не спавший всю ночь султан и его Диван (высший орган исполнительной, законодательной или законосовещательной власти в ряде исламских государств) созрели к тому, чтобы выполнить требования восставших. Заседание Дивана, на котором лично председательствовал султан прошло бурно.
  
  - Народ гневается на Ибрагим-пашу, знать есть за что! - громко произнес Айяс Мехмед-паша, - того и гляди во дворец ворвутся.
  
  - Хочешь моей головой откупиться от черни, - вскочил с низкого, мягкого диванчика Ибрагим-паша, - а случайно не ты ли их натравил на меня?
  
  - Не я поднимал налоги, а ты, тебе и ответ держать перед народом! - Мехмед-паша протянул руку в сторону закрытого окна, сквозь него явственно слышались крики.
  
  - Ах ты! - схватился за пояс еще совсем не старый великий визирь, но оружия там не было.
  
   - Как смеешь ты, безумный хвататься в моем присутствии за оружие? - поднялся с кушетки султан, - взять его!
  
  Телохранители утащили под мышки брыкающегося великого визиря в соседний зал, а еще через пятнадцать минут туда вошел янычарский ага в сопровождении четверых подчиненных. В руках у него был длинный шелковый шнурок (удушение с его помощью было устоявшимся видом смертной казни, применявшимся по отношению к высокопоставленным лицам).
  
  Утром тело несчастного визиря, виновного только в том, что слишком усердно выполнял волю своего господина, выдали восставшим, встретившим труп несчастного бурным восторгом и выстрелами в хмурое небо. Тело погрузили на запряженную ишаком арбу и в сопровождении густой многотысячной толпы торжественно провезли по улицам и переулкам города кроме района Фанар. Упрямые греки упорно не пускали правоверных на свою территорию. Народ забрасывал арбу камнями и объедками, выражая отношение к ненавистному султанскому чиновнику. Солнце неторопливо клонилось к забагровевшему и облачному закату, когда один из сопровождавших процессию янычар засомневался. А вдруг это не настоящий Ибрагим-паша? Слух распространился по бунтовщикам со скоростью огонька на пороховом фитиле. Заворчала, зашумела толпа, ревя кинулась к султанскому дворцу. 'Айда, айда', - завопили дикие голоса. Несколько выстрелов из со стен, окружавших дворец, лишь еще больше разъярили тысячные толпы. С ходу навалились на деревянные, оббитые железом ворота, те скрипнули, но удержались, густо полезли вверх по заранее прихваченным лестницам на стены, поспрыгивали уже на другой стороне. Выхватывая кривые сабли подскочили к воротам, зарубили немногочисленных защитников и сбросили засов. Толпа густо повалила во внутренний двор, с грозным ревом пробежала мимо ухоженных кипарисов и ворвалась в собственно дворец.
  
  Ибрагим-пашу так и не нашли, хотя бунтовщики перерыли дворец от подвала до крыши, обыскали, в нарушение исламских правил даже гарем. Бунтовщики, крича, били камнями окна и тащили все, что только можно унести. В десятках комнат и коридоров Топкапы валялись убитые, со стонами ползали раненые прислужники и придворные; багровели на каменном полу лужи крови; на вытоптанной траве внутреннего дворика лицом к безучастному небу лежало полуголое тело одной из султанских наложниц. На следующее утро, когда толпа ушла из разоренного и поруганного дворца, немногие оставшиеся слуги вернулись. Султана Ахмеда III нашли в собственной опочивальне на огромной оттоманке (широкая тахта), где он любил встречать многочисленных жен и наложниц. Широко раскрытые глаза мертво уставились в узорчатый потолок, на густой и ухоженной бороде засохшие следы слюны и крови, стекавшие из уголков рта. В груди торчал кинжал с фигурной рукоятью - возможно, один из тех, что украшали стены.
  
  Верхушка империи ужаснулась последствиям волнений черни и временно сплотилась вокруг наследника погибшего султана - сына Мустафы II и Салихи Султан, четырнадцатилетнего Махмуда. Едва дворец немного убрали после погрома, подростка торжественно опоясали символом мощи и величия султана - Мечем Османа. Мальчишка с напряженным и слегка испуганным лицом прошел красивейшими Вратами Блаженства, за которыми начинались личные покои владыки Блистательной, но несколько потускневшей Порты, к подданым. После чего торжественно усадил тощий, мальчишеский зад на лишившийся легендарных 25 тысяч жемчужин и бриллиантов трон, ставший простым диванчиком. Лучшие люди империи почтительно принесли юному султану клятвы преданности и поздравили с вступлением во власть сильной и могущественной империей.
  
  Новый состав Дивана под руководством нового великого визиря Девширме Юнус-пашы, по происхождению албанца, уменьшил налоги на стамбульцев, что толпа приняла с ликованием. Труднее было набрать кисеты (кожаные мешки) с полагавшимся янычарам жалованием. Только на пятый день под охраной до зубов вооруженных воинов билек (личной гвардии султана) Диван направил в янычарские орты (роты) арбы с кисетами (кожаные мешки) полными серебряными акче и штуками салоникского сукна - всю накопленную предыдущим султаном задолженность.
  
  На следующий день янычарские орты зашагали, наводя порядок, по узким улицам Стамбула. Янычары были не только лучшими воинами османов, но и выполняли полицейские функции. К этому времени христианские и иудейские погромы затихли, а глава бунтовщиков - Мехмеда эфенди, таинственно погиб в собственном доме. Лишившись лидера, восстание потихоньку затихло, а оставшиеся христиане начали хоронить жертв погрома. Молчаливые процессии потянулись на окраины города и кладбища украсились тысячами новых могил, а Стамбул лишился десятков тысяч ремесленников, купцов и мореходов неправильных национальностей.
  
  А еще через месяц безлунной ночью исчезло русское посольство в Стамбуле и все выжившие в погроме купцы, спрятавшиеся в посольстве или в греческом квартале Фанар. Утром в опустевшее, с распахнутыми дверьми, здание миссии вошел янычарский патруль и забил тревогу, но известие о таинственной пропаже русских дошло до Дивана лишь к обеду, вызвав там переполох. О страшном поражении, нанесенном владыкой северных земель Блистательной Порте совсем недавно, там помнили. Поиски проклятых гяуров ни к чему не привели, мало того, ни одного их корабля не оказалось в пределах досягаемости флота османов.
  
  Все разъяснилось на следующий день, когда с утра в Топкапы приехала карета с Александром Маврокордато - из греческих фанариотов. До стамбульского восстания туркам не приходилось сомневаться в верности человека, которого сам султан за особые заслуги возвел в княжеское достоинство, но после резни христиан и вооруженного сопротивления греков, он был под подозрением. Грек заявил, что у него важное послание от русского царя. Северный гяур потребовал от султана компенсации за погибших во время восстания русских купцов и выдачи ему для свершения правосудия зачинщиков и тайных покровителей бунта. В противном случае дерзкий угрожал войной.
  
  Поднялся шум. Не нашлось ни одного визиря кого бы не возмутил дерзновенный и только слабая надежда решить дело миром помешала немедленно усадить грека на намазанный бараньим жиром острый кол.
  
  - В таком случае русский государь император Петр первый повелел мне объявить Блистательной Порте войну, - грек коротко поклонился и покинул ошалевших от такой наглости турок и вышел.
  Нахлестывая лошадей, посланные в погоню янычары скакали по плоским кирпичным лестницам Стамбула, мимо шумных уличных торговцев и голых ребятишек и едва не захватили грека, когда натолкнулись на засаду. С чердака дома, за который свернула карета Маврокордато, затрещали выстрелы. Они были столь часты, что знающие люди немедленно вспомнили о страшных ружьях шайтановых отродий из Мастерграда, стрелявших очень часто и очень далеко. В результате лишь треть янычар сумела вернуться во дворец, а Маврокордато и дерзнувшие напасть на султанских солдат в самом сердце Османской империи, бесследно растворились среди трущоб, узких улочек, шумных кофеен и публичных домов Галаты (стамбульский квартал).
  
  В тот же день из Стамбула поскакали гонцы. Формировалось две армии, одна, меньшая в Абхазии, для действий против русского Предкавказья с выходом к Азову, а потом и к Астрахани и вторая, большая в Валахии и Богдании (раннетурецкое название Молдавии) для действий против южнорусских земель. Военные действия предполагалось начать не скоро, только когда весеннее солнце высушит непролазную грязь дорог, а зимой предполагалось ограничится рейдами на вражескую землю легкой кавалерии.
  
  Война была неизбежна. Россия и Мастерград отчаянно нуждались в гарантиях свободного пропуска торговых судов через узину Босфора, мирный договор с Османской империей, заключенной силой оружий турки могли расторгнуть в любой удобный для себя момент. С другой стороны, ликвидация гнезда людоловов у границ Новороссии - Крыма, включение христианских народов Балкан, Кавказа и Западной Азии в орбиту влияния России и, получение там военных баз и портов, было в интересах растущих промышленностей Российской империи и Мастерграда. Свои резоны для войны были и у турок. В результате укрепления русского государства на границах Кавказа в районе рек Дон и Волга, проходящие севернее Каспийского моря торговые пути и маршруты мусульманского паломничества, связывающие Центральную Азию с Крымом и Анатолией, были нарушены, что стало первым шагом к потере османского влияния в этом стратегическом регионе. В этом османские правители увидели дальнейшую угрозу захвата территории своих кавказских и крымских владений.
  
  О том, что Диван, как и рассчитывал император, отвергнет ультиматум, Петр знал в тот же день. Сообщение об этом, преданное по длинной цепи радиостанций прошло расстояние от турецкого Галата до Петрограда за считанные часы и в тот же вечер император подписал указ о 'Зверствах турецких над христианами и объявлении им войны'. Через пару дней в дальний путь на юг первыми отправились гвардейские полки с приданной техникой и обозами, за ними в путь отправились остальные полки. По свежепостроенной: двухпутной на мощной, широкой насыпи с большими габаритными допусками, железной дороге помчались закупленные в Мастерграда эшелоны. Через Киев до Одессы, часть в Азов. Ехали весело, свесив ноги из открытых дверей, горланя песни, втихомолку немного выпивая и закусывая. Императора Римской империи побили, что им какой-то турок? И их бивали!
***
  После долгой и холодной зимы 1710, когда лед в очередной раз сковал Азовское море вплоть до Таврического (Керченского) пролива, весна наступила поздно, но сразу стало тепло. Уже в конце апреля пустынную равнину Предкавказья, которую только начал осваивать русский плуг и от одной деревне до другой можно было идти днями, обрушился палящий зной. По дальнему краю степи заходили дразнящие миражи. Закружили в горячем небе стервятники. Земля как-то разом просохла, зазеленела, обещая в считанные дни покрыться высокой травой, укрывавшей человека по плечи.
  
  Казачий Дон и окрестности русского форпоста в Предкавказье - Азова, куда поселили бывших запорожцев, восстали разом. Причин восстания было много. Это и конфликты между казаками и колонистами - крестьянами и получающими в бывшем Диком Поле наделы офицерами и недовольство бывших сечевиков переселением на неспокойную границу с Кавказом, но, безусловно, главным было недовольство царским запретом вести прежнюю, вольную и грабительскую жизнь. Безнаказанно ходить 'за зипунами' и грабить иноверцев, впрочем, если попадался под руку православный и его тоже грабили, разница была в том, что православных как правило отпускали живыми. У предводителя восстания казачьего атамана Булавина оказалось неожиданно много золота для подкупа казачьей верхушки, а когда с территории Турции на Дон прорвался тысячный отряд присягнувших турецкому султану казаков-изменников, восстание начало стремительно разрастаться. Русские воинские подразделения в Предкавказье, состоявшие в основном из казачьих подразделений, большая их часть к маю перешла на сторону восставших, нескольких рот внутренней стражи и воинских гарнизонов Азова и Астрахани и еще нескольких гарнизонов поменьше, оказались в сложном положении. Дальнейшее расширение восстания грозило полностью изолировать и их, и только собираемую для действий на Кавказе армию от центральных регионов России. Прекрасно понимая важность перекрытия путей снабжения армии, казаки с самого начала ударили по железной дороге. Больше десятка километров путей в районе Таганрога разобрали, а чтобы противодействовать попыткам отремонтировать пути, казаки соорудили там земляную крепостицу. Руководство кавказской армии встало перед сложным выбором. Противодействовать попыткам турок 'пощипать' русский тыл атаками иррегулярной конницы или атаковать неплохо вооруженных мятежников.
  
  Попытки царского правительства подавить бунт в зародыше оказались безуспешными. Посланный из Азова двухтысячный отряд под командованием подполковника Алфимова был разгромлен в ожесточенном ночном бою. Предводитель царских сил оказался слишком самонадеян и не учел отличное вооружение восставших и их склонность к нестандартным действиям. Большая часть небольшого отряда была уничтожена, сам подполковник с частью офицеров захвачены казаками в плен, а потом убиты. На этом особенно настаивали пришедшие с турецкой территории казаки и наемники, отлично знавшие русский, хорошо подготовленные, но явно не русские по происхождению. Получив в качестве трофеев новейшее вооружение русской армии, восстание разрасталось, захватывало новые территории, словно безумный степной пожар.
  
  К маю 1710 года Юг России застыл в ужасе, называемым казачьим восстанием. Кровавый бунт охватил значительную часть территории Всевеликого войска Донского: Козловский, Тамбовский, Верхнеломовский и Нижнеломовский уезды, распространился на территорию Слобожанщины и Поволжья. Были захвачены городки Бахмут, Боровский, Краснянский, Новый Айдар, Рай Городок. Приверженцы царя бежали в центральную Россию и Новороссию или забивались по темным углам. Разросшаяся до десяти тысяч человек армия мятежного атамана двинулось на столицу казачьих земель город Черкасск. Второго мая в сражении под его стенами она наголову разбило объединенный отряд войскового атамана Максимова из верных Петру казаков и солдат гарнизона и захватила город, ставший столицей восставших. Самого Булавина на казачьем сходу торжественно провозгласили новым войсковым атаманом, прежний был казнен. Оттуда Булавин написал письмо тайши (повелителю) калмыков хану Аюке, где после славословий пообещал ему новые земли и полную независимость от России. У хана оказались собственные причины для присоединения к восстанию, калмыки были недовольны увеличением влияния России в нижнем Поволжье и усилением контроля над ранее почти независимым ханством. В середине мая армия Булавина выступила в поход на восток, в сторону Астрахани. Приблизительно посредине пути она соединилась с десятитысячным отрядом союзников - калмыков став вдвое многочисленнее. Утром 27 мая армия бунтовщиков показалась ввиду городских стен каменной астраханской крепости. Расположенная на холме, с двух сторон защищенного реками Волга и Кутум, а с третьей - труднопроходимыми топями, крепость Астрахань была крепким орешком. Появление мятежников у стен города представляло опасность не только для хроноаборигенов, но и для мастерградцев. В городе проживала небольшая колония переселенцев из будущего, занимавшихся обслуживанием и контролем грузопотока древнего торгового пути по Волге и дальше в прикаспийские страны и Индийский океан. В то же утро радиотелеграмма с призывом о помощи ушла в Мастерград.
  
  Крепость пришла в смятение. Тыловой гарнизон никак не рассчитывал оказаться на пути врага. Всюду ропот, недовольство и слезы. Всех мужчин, способных держать оружие, погнали на защиту крепости. Сержанты и офицеры расквартированных в городе рот выгнали из казарм всех, и молодых и, старых, поставили под ружье. Вскоре за двурогими зубцами 'ласточкин хвост', укрылись стрелки, в специальных нишах с внутренней стороны стены канониры с бомбардирами изготовили тяжелые и средние орудия, замерли в мучительном ожидании. Дымок от фитилей поднимался над стенами и смешивался с дымом кипящей в чанах смолы. Через специальные отверстия в стене - варницы, ее будут лить на штурмующего врага. Через час все было готово к отражению приступа, но казачье-калмыцкая армия и не думала идти на штурм. С немалым облегчением осажденные наблюдали, как бунтовщики мирно готовили два лагеря, правда калмыцкие патрули перекрыли окрестности города столь плотно, что и мышь не проскочит. До вечера гарнизон и ополченцы провели на стенах и, только когда в станах осаждающих загорелись первые костры, оставив часовых, они отправились на отдых.
  
  Среди ночи в крепости одновременно полыхнуло в разных местах пламя, так дружно и одновременно, что это не могло быть случайностью. И тут же взнялось, закрутилось, пожирая хорошо просушенное дерево. Южнорусская степь с апреля изнемогала от жары и солнце успело изрядно просушить все, что только могло гореть.
  
  - Ги! Ги! Ги! - радуясь и гикая заплясали калмыки, им вторили седоусые казаки, - Славно запылало, молодец атаман!
  
  В крепостной церкви забили сполох, звонкими ударами заглушая треск огня, грохот рушащихся построек и людские крики. Собирая солдат на стене, рассыпалась мерная дробь барабана. Гарнизонные солдаты и ополченцы - защитники крепости, таращили на пожар глаза, в смятенье крестились, вопили в отчаянье.
  
  - Горим, горим!
  
  Часть защитников города, прежде всего семейные и ополченцы ринулись со стен, спасать семьи и добро, а иные и вовсе не откликнулись на призыв к обороне, предпочтя беспокоиться о себе. В крепости шум, гам, дым и треск огня. Отсветы его выхватывают из тьмы апокалипсическую картину. Бабы, солдатки, малые ребята, переругиваясь и крича: 'Давай воды! Давай воды!', выволакивают из горящих жилищ на улицу немудреный скарб, со слезами на глазах гонят со дворов скот, бегут с ведрами к колодцам за водой. Дурным голосом мычат коровы, испуганно блеют овцы, скачут, как угорелые и визжат свиньи. А набатный колокол звенит все гулче, все отчаянней и страшнее. Пожар разгулялся в крепости не на шутку.
  
  Густым, едким дымом заволокло и стены, за пару метров все расплывалось в едкой полутьме. Огонь накалил и так не успевший остыть после жаркого дня воздух до совершенно нетерпимого. Солдаты пятились от огня, срывали куртки, кутая в них голову, и пятились, пятились...
  
  Неожиданно, казалось, под самыми крепостными стенами послышался громкий крик:
  
  - На штурм!.. На слом!..
  
  - На слом! На слом!.. - загремели в ответ сотни и тысячи свирепых голосов, им дружно вторили на калмыцком.
  
  - Пали! Пали! - кричали, надрываясь страшными, лающими голосами офицеры и сержанты.
  
  Вниз ударил залп, пушки что было силы выплюнули сквозь дым и огонь визжащую картечь.
  
  Снизу, следом, крики, стоны, страшная брань. В ответ вразнобой ударил ответный залп. Несколько солдат исчезли за зубцами крепости, остальные торопливо перезаряжали оружие.
  
  В районе почерневших от огня, дымящихся крепостных ворот изнутри крепости выстрелили раз другой, третий, потом выстрелы зачастили, слишком часто для неторопливого оружия восемнадцатого века, дикие крики смешались с хрипами умирающих. Комендант крепости князь Троекуров побледнел. Враг уже внутри! Как? Как, он смог проникнуть незаметно? И почему так часто стреляют? Такую скорострельность могло развить только оружие мастерградцев! Но... они же на нашей стороне! Тогда кто это? Но растерянность длилась недолго, князь приказал тащить к воротам орудие, а сам возглавил полуроту сикурсу (подкрепление). Любыми путями остановить бунтовщиков, не дать открыть ворота. Но было уже поздно, десяток человек в мундирах русских солдат распахнули ворота настежь, сотня за сотней торжествующие казаки и калмыки, пешие и конные врывались в бесстыдно обнаженное мягкое подбрюшье крепости. На узких, перегороженных наскоро сооруженными баррикадами улицах, закипел ожесточенный бой, где сабельный звон и божба смешивались с разрывами гранат, ружейными выстрелами и грохотанием пулемета мастерградцев. Дело решили захваченные булавинцами паромобили. Автомобили, подъехав на минимальное расстояние к баррикаде, одним-двумя выстрелами орудия сметали ее, в образовавшийся проход влетали конные казаки и калмыки.
  
  На рассвете, когда солнце осветило растерзанный город, большая его часть оказалась в руках Булавина. Разъяренная, дико кричащая толпа казаков и калмыков подступила к спрятавшемуся в глубине Астрахани мастерградскому форпосту: высокий, бревенчатый забор, примыкал с одной стороны к крепостной стене, над ним возвышались вторые этажи и крыши трех зданий. Словом, крепкий орешек. Дважды густо и зло кидались по широком улицам на приступ, ни дружные залпы винтовок, ни тревожное тарахтенье пулемета не могли остановить восставших, но, когда, казалось бы, все, вот он забор в десятке шагов, из-за него летели рубленные мячики гранат, огненные цветки вставали в самой гуще людей, раскидывая изломанные, окровавленные тела на брусчатку. Толпа убегала назад, скрываясь за поворотом улицы и оставляя на мостовой десятки убитых и жалобно стонущих раненных.
  
  За углом улицы затрещало. На ведущую к мастерградскому подворью дорогу повернули высокие механическое повозки, медленно покатились к неприступному подворью, безучастно давя людские трупы и пока еще живых, кричащих в ужасе раненых. Закрывавшая борта и лоб ободранная пулями железная броня тускло сверкала в утренних лучах. Ударила пулеметная очередь, зарикошетила бессильно в стороны. Когда до ворот оставались считанные метры, несколько раз глухо, словно плеть в умелых руках пастуха, щелкнула винтовка. На это раз удачно. Из дыр в лобовой броне вместе с густой струей пара ударили дикие крики, быстро смолкли. Автомобили уткнулись в забор подворья лишь немного его покосив, завертели на месте колесами.
  
  - Hell! (черт) - ударил себя по колену наблюдавший очередную попытку сломить сопротивление мастерградцев с крыши здания неподалеку человек в казачьей одежде. Именно он руководил штурмом, и его очередная задумка не сработала.
  
  К одиннадцати часам город бы в руках Булавина, продолжал сопротивляться лишь анклав мастерградцев. В рядом расположенных избах, смотрящих стенами на подворье попаданцев, прорубили в стенах дыры, в них появились черные зевы орудий. После того, как мастерградцы отказались сдаться, начался обстрел. Черные мячики ядер забарабанили по забору, снося целые секции, прошибая стены домов, но вскоре его пришлось прекратить. Зловредная винтовка мастерградцев защелкала, пробивая стены, убивая, отрывая ноги, руки артиллеристам. Только когда стены укрепили мешками с землей, обстрел возобновился. На двух из трех зданиях мастерградской миссии обрушились вторые этажи, уцелевшие стены 'украсили' многочисленные проломы, когда произошел мощный взрыв, поднявший на воздух здания, густо забарабанило по земле камнями и деревяшками, калеча и убивая укрывшихся за поворотом улицы казаков и калмыков. А когда уцелевшие восставшие выглянули на улицу, на месте миссии валил густой, черный погребальный дым. Ничего: ни людей, ни здания - ничего не осталось.
  Прилетевший к обеду мастерградский воздушный корабль покрутился над северной окраиной захваченного булавинцами города, где на месте миссии чернела обгоревшая проплешина, потом повернул обратно на север.
  
  Вечером этого же дня в дом, который занял для себя Булавин, миновав часовых уверенной походкой зашел руководивший штурмом миссии казак. Бесцеремонно уселся за стол, за которым ужинал войсковой атаман. Глаза Булавина потемнели, но ни слова он не произнес.
  
  - Кондратий, - произнес псевдоказак с легким акцентом, - в миссии не удалось найти ничего серьезного, взрывом все разрушило, я и пославшие меня люди очень недовольны. Я надеялся на пленных и их оружие!
  
  - Так батюшка Джеймс ты сам штурмом руководил, тебе и ответ перед пославшими тебя держать, - отхлебнув из стакана вина, произнес Булавин и с усмешкой глянул в бородатое по донской моде лицо собеседника.
  
  Казак заледенел лицом, вытащил из карман часы.
  
  - Мой бог, уже семь часов, - продолжил без всякой связи с предыдущим разговором, - когда вы собираетесь выступить на Mastergrad?
  
  - А скажи Джеймс, - с ленцой произнес Булавин, подвигая ближе блюдо с холодной бараниной, - а что мешает мне кликнуть джур и велеть тебя вздернуть на первом попавшемся суку? Твой отряд далеко и мне никто не помешает...
  
  Казак раздвинул тонкие, словно вырубленные топором губы в подобии улыбки.
  
  - Наверное, ждущее тебя в Англии поместье и гарантии жизни если восстание провалится?
  
  - А оно провалится?
  
  - Возможно и это, так когда?
  
  - Послезавтра выступаем.
  
  Булавин оказался излишне самоуверен, прошло почти три дня, когда ворота широко распахнулись, из города потянулись пешие и конные отряды. Начался поход на север, на закинутый в мир не иначе как дьяволом, но сумасшедше богатый город Мастерград.
  
  Прошла неделя. Под утро, когда восток заалел, но солнце еще не показалось, на все: на траву, на немногие шатры, на одежду воинов упала мелкая роса. Лагерь, а точнее несколько лагерей, которые поставили предводители мятежников, спящие табуны лошадей тонули в белесой дымке утреннего тумана. Лишь кое-где сквозь него едва заметно просвечивали огни немногих костров - местность почти безлесная и дрова экономили. Разведенные вечером кашеварами костры давно перестали дымиться; негромко перекликивались охранявшие ночной покой огромного казачье-калмыкского войска часовые. Окружающий мир пробуждался, темное небо на глазах светлело. Утренний воздух был чист и прохладен. Несмело засвистели, зачирикали птицы, пугливо зашевелились в росяной траве степные грызуны, изредка всхрапнет спящая лошадь. Из одинокой рощицы, раскинувшейся посреди привольной волжской степи, в паре километров от спящего войска, раздался тоскливый волчий вой.
  
  Фигуру в лохматом маскировочном костюме разведчика, сидевшую на толстой ветке, под прямым углом отходившей от мощного ствола векового дуба на опушке, заметить было мудрено даже днем, а уж в утренней полутьме шансы нулевые. Ветер с Волги налетал порывами, плавно и широко раскачивал ветку и тогда наблюдатель отпускал бинокль, тот падал ему на грудь, человек чертыхался и крепче хватался за ствол. Солнце только краешком показалось из-за лесистых холмов на востоке, но с двадцатиметровой высоты палатки лагеря мятежников и серую полосу дороги, ведущей немного в стороне от Волги на север, были видны отлично.
  
  Он зевнул и с силой растер щеки.
  
  Половину ночи спецназовец вместе с товарищами устанавливал радиосвязь. Все компактное, доставшееся после Переноса давно вышло из строя, а местные изделия не отличались компактностью и удобством. Только к часу ночи, когда в лагере давно угомонились удалось поймать Мастерград и то, только благодаря высоким трубам бывшей ГРЭС - на них еще в первый год после Переноса забросили антенны. Оттуда сообщили, что воздушные корабли должны быть где-то на подходе. Летчики оказались молодцы, рассчитали полет так, что должны быть над целью в час собаки, когда сон всего слаще. Вот только не всем мятежникам удастся проснуться...
  
  - Я Якут. Шорох, Хитрый, как слышите, прием! - послышалось в гарнитуре.
  
  - Я Шорох. Слышу хорошо, - эхом отозвался и второй спецназовец.
  
  - Корабли над нами, давайте целеуказание!
  
  - Есть!
  
  Человек нервно и многозначительно хмыкнул. 'Ну вот и дождался!' Из кармашка разгрузки показался пистолет с необычно широким стволом, по крайней мере втрое шире обычного, следом похожий на охотничий патрон отправился в дуло. Напряженным слухом он уловил тихий, почти комариный треск словно кто-то огромный катил на громадном мотоцикле. 'Корабли идут где-то рядом и на приличной высоте, - мельком подумал спецназовец, - впрочем так и надо, учитывая, какой, у них груз'. Он поднял голову вверх, сплошь серые тучи, закрывающие небо, лишь на востоке что-то видно. Пожалуй, скоро дождь...
  
  Звук - шум винтов постепенно густел, приближался. Пора. Рука подняла ракетницу вверх, выстрел! Через несколько мгновений сверху вниз по отлогой дуге пошла красная ракета, осветившая мертвым алым светом низкие облака и лагерь булавинцев. Спецназовец поднял взгляд вверх, в светлеющее небо. Там определенно что-то шевелилось, стремительно опускаясь на просыпающийся лагерь. Он поднес бинокль к глазам. В стане бунтовщиков зашевелились, забегали, метались кони, летели всадники, люди строились с оружием в руках. Поздно, слишком поздно! Он еще дважды стрелял в сторону лагеря. В пронзительном свете ракет стала отчетливо видима рукотворная туча, снизившаяся метров на пятьсот над землей. За ней стремительно опускались еще две. Первая застыла над центром лагеря и два на его окраинах. Под днищем каждого на талях висел, сверкая металлом, бочкообразный предмет.
  
  Спецназовец еще раз потрогал привязывавшие его к ветке веревки. Вроде держат крепко. Ну, не подведите! Отделились бомбы от дирижаблей почти синхронно, тяжело, словно утюги, не способные летать по своей природе, ушли в пике. 'Сейчас как _бнет! - мелькнула паническая мысль и тут же исчезла, расстояние слишком велико, не заденет! Наверное...
  
  Веки непроизвольно сомкнулись, и он не видел белесую, мутную волну раскаленного воздуха, стремительно ударившую из эпицентра взрыва. Через мгновение она прокатилась до границ лагеря мятежников. Нестерпимый грохот потряс землю. На миг показалось что его дерево падает, потом налетела тугая и мощная ударная волна, ощутимо приложила о ствол. Через миг все повторилось... и еще раз. Сверху градом посыпались мусор, листья, древесная труха.
  
  Он подождал несколько мгновений. Вроде все. Открыв глаза, оглянулся. Вроде никто не видит, хотя кто тут может видеть? Осторожно пощупал штаны. Вроде все нормально. Ну и ученые, ну и молодцы, вот это моща!
  
  - _ля! - выразил он свое отношение ко всему произошедшему, но не услышал себя. На миг содрогнулся от страха. Неужели оглох? Он потряс головой и тут услышал рокот лопастей дирижаблей, застывших над тем местом, где когда-то был лагерь мятежников. Значит перепонки целы. Ну и слава богу! Над лагерем клубился тяжелый и плотный дым неопределенного цвета. Вспомнился двоюродный братан Леха, он должен был через неделю вернуться из Астрахани. Запомните, мы мастерградцы, своей крови не прощаем, так что алаверды, по полной!
  
  Через пятнадцать минут у границ зоны, где, тяжело колыхаясь, медленно оседала пыль, рыкнув напоследок мотором затормозил багги с пулеметом на турели позади. Двое спецназовцев, спрыгнули на землю. Запах летней степи забивал острый запах горелого - сгоревшей смолы, дерева и чего-то синтетического.
  
  - Давайте, парни, поосторожней там! - произнес водитель, на что Шорох только досадливо махнул рукой: дескать без советчиков обойдемся! Бросив руль, водитель перебрался в салон, приложившись плечом к прикладу старого доброго РПК, направил ствол в сторону разгромленного лагеря булавинцев.
  Спецназовцы одели респираторы, пригибаясь и выставив автоматы, вошли в пылевую тучу. Место, где ночевало казачье-калмыкское войско было не узнать. Спецназовцы медленно двигались по равнине, покрытой толстым ковром из серо-черного пепла, кое-где исходящего тоненькими струйками дыма. Стояла кладбищенская тишина, только откуда-то издали слышались людские крики, одинокие выстрелы и жалобное ржание лошадей. Впрочем, это и было кладбище. Сухой термический удар в один момент выжег весь кислород в воздухе и испепелил человеческую плоть, превратив большую часть лагеря в мертвую зону - братское кладбище для людей и коней.
  
  В туманной мути, заменявшей воздух, появилось лежащее на земле неясное пятно. Бойцы подошли поближе и невольно остановились. То, что лежало на земле, напоминало даже не труппы, их Шорох повидал немало, а обугленные черно-серые головешки, общими очертаниями, грубо повторяющие контуры человеческого тела. Дрожь отвращения прошла вдоль позвоночного столба Шороха и ему пришлось крепко сцепить зубы чтобы заставить себя двигаться дальше. Потом труппы пошли густо: многие десятки если не сотни, людские, конские. Спецназовцы прошли зону поражения насквозь и осторожно вынырнув из с другой стороны пыльной тучи, сняли с разгоряченных лиц респираторы. Земля до следующей пыльной тучи была завалена поваленными шатрами, разбитыми обозными повозками и брошенными вещами, ворочались, стонали раненные и обожженные. И никого, кто сумел выжить и был в состоянии бежать.
  
  С неба закапали редкие, но крупные капли, словно сама природа хотела поскорее скрыть следы того, что здесь натворил человек. Пылающим столбом в отдалении упала молния, через несколько секунд гром вновь заставил дрожать землю.
  
  - Пошли назад, - повернулся к товарищу Шорох, накидывая на голову капюшон, - нет здесь уцелевших, сбежали уже.
  
  За несколько секунд дождь усилился, на землю упал настоящий ливень, сбивая пыль, смывая прах людей, коней и травы.
  
  - Ага, согласился Хитрый, но не спешил возвращаться и Шорох его прекрасно понимал. Опять идти мимо того, во что мастерградцы превратили живых людей, не хотелось. Вот не хотелось и все.
  
  - Ладно пошли, - ткнул кулаком товарища в плечо Шорох, одел респиратор и скрылся в оседающей пылевой туче.
  
  Еще через час над одинокой рощей завис дирижабль, вниз полетели канаты с якорями. Выполнившие свою миссию - следить за мятежниками и навести на них воздушные силы, спецназовцы погрузились в дирижабль и отправились домой, на базу, отдыхать.
  
  Через несколько дней деморализованные остатки некогда грозного войска, потерявшего всю командную верхушку, включая самого Булавина, у стен Астрахани встретили петровские полки. Битвы не было, испуганных казаков и калмыков просто пленили. Им предстояло потрудиться на великих стройках России или стать первопоселенцами Дальнего Востока и Америки. Лишь малая часть сумела сбежать и их еще долго отлавливали в укромных рощицах придонья и плавнях Кубани. А еще через месяц и, как правило мирно - устрашенная казачья верхушка не решалась сопротивляться, царская власть восстановилась по всему югу России. Спасая собственную жизнь тайши калмыков хану Аюке пришлось бежать в родную Джунгарию, но до нее он так и не добрался, сгинул где-то в необъятной степи. Указом императора Петра повелителем калмыков назначили его дальнего родственника, имевшего чисто номинальную власть - делами руководил назначенный Петроградом наместник князь Лыков. СБ Мастерграда и Министерство Безопасности Российской империи огорчало только одно: странного казака, с иностранным акцентом - доверенного советника Булавина так и не удалось найти - сгинул неведомо где.
  
***
  - Сэр, - излишне быстро проговорил коммодор Томас Харди, коричневые глаза вспыхнули от с трудом сдерживаемых чувств, - я прошу принять мою отставку!
  
  Лорд Дадли брезгливо оттопырил нижнюю губу и откинулся в кресле. Сквозь окно мастерградского производства шум со двора почти не слышен, но солнечный свет заливал просторный кабинет светом. На стенах сверкало металлом оружие от средневековых Фламбергов (европейский двуручный меч) до новейших, выпускаемых промышленностью королевства винтовок, напоминающих винтовку Холла обр. 1819 г. в кремневой модификации и винтовку Фергюссона. Несмотря на лето, в мраморном камине с позолотой жарко полыхали несколько огромных поленьев, распространяя вместе с теплом уютный запах горящего дерева и смолы. Хозяин кабинета Лорд Дадли - один из тех, кто стоял за троном и реально управлял королевством, был стар и лето, тем более такое как в вечно промозглой и холодной Англии, не могло обогреть всегда мерзнущее тело. Вот так в лоб, без долгих предварительных разговоров ни о чем, просить об отставке было вопиющей бестактностью, но слишком многое и тайное связывало моряка и Лорда-председателя его Величества Почтеннейшего Тайного Совета.
  
  Пожевав блеклыми губами, аристократ оперся локтями на письменный стол, пронзительный взгляд выцветших глаз застыл на лице сидящего перед ним с лихорадочно пылающими щеками, но упрямо стиснутыми челюстями человека.
  
  - Мой мальчик, позволь старику называть тебя так, а позволь узнать с чем связано столь неожиданное решение? Насколько я понимаю, у тебя есть все что может пожелать человек твоего происхождения, ты уже коммодор, не за горами и адмиральское звание. По-моему неплохая карьера для бедного валлийского дворянина. Так в чем же дело?
  
  - Сэр, - все столь же горячо ответил валлиец, - вы знаете я католик, но выполнял все приказы и распоряжения короля и его слуг пока Англия была в опасности. Ныне, когда ей ничего не угрожает, я прошу об отставке! - моряк вытащил из сумки на боку исписанную неровным почерком бумагу и положил ее на стол перед лордом.
  
  Любезная улыбка, словно маска, застыла на морщинистом лице вельможи, только очень опытный взгляд мог увидеть некоторую ее натянутость, но моряк, привыкший больше общаться с такими же как сам морскими офицерами и моряками ничего не заметил.
  
  - Хорошо, но позволь узнать не связано ли твое неожиданное желание, - произнес лорд, не притрагиваясь к документу, - не связано ли оно с тем, что ты командовал некем черным кораблем, так и не зашедшим в порт Дувра?
  
  - Да, сэр, воспоминание о том, что я виновен в ужасной гибели стольких людей... вы знаете, сэр, мне часто снятся они, дети, женщины...
  
  Договорить он не успел, ладонь лорда, немыслимое дело, слегка стукнула по столешнице из драгоценного красного дерева.
  
  - Сэр Харди, - произнес чуть звенящим голосом лорд, - есть тайны о которых нельзя говорить даже в стенах этого дома! Запомните, даже у стен есть уши!
  
  Моряк покаянно наклонил голову. Лорд, успокаиваясь, еще немного пожевал блеклыми губами, потом спросил:
  
  - А чем собираешься заняться после ухода в отставку? Никогда не поверю, что после столь бурной молодости как у тебя, ты начнешь жизнь деревенского джентльмена. Все эти куры, утки и овцы - это не для тебя.
  
  - Мой лорд, свой долг перед этой страной я выполнил сполна, пора замаливать грехи, я хочу стать монахом, - моряк торопливо перекрестился, холодно блеснул на пальце большой алмаз на золотом кольце, когда-то пожалованный самой королевой , - надеюсь Господь простит мою грешную душу.
  
  - Вот как? - с непонятной интонацией произнес Лорд и вновь пожевал губами, - и к какой общине ты хочешь присоединиться?
  
  - К аббатству Бакфаст в графстве Девон.
  
  - Хороший выбор, - после некоторого молчания произнес Лорд, - одно из старейших аббатств. Мой мальчик я прикажу казначею выдать тебе некоторую сумму. А когда ты собираешься отправиться в монастырь?
  
  - Послезавтра, мой лорд.
  
  - Ну что же прощай коммодор Харди!
  
  Коротко, по-военному поклонившись, бывший моряк вышел из кабинета.
  
  Несколько минут, глубоко задумавшись, Лорд молчал, приятное тепло от камина ласкало тело. Есть тайны, которые никогда не должны стать известными и даже сама возможность на их огласку нетерпима. Живых свидетелей, того, КТО виноват в появлении черной смерти - чумы в Европе, быть не должно. Приняв трудное решение, Лорд коснулся неприметной кнопки с внутренней стороны столешницы. Через пару секунд открылась замаскированная дверь в стене. В кабинете появился человек лет сорока, с черными проницательными глазами, с бледным лицом, на котором выделялся крупный породистый нос над весьма тщательно подстриженными усами. Он был в камзоле, но очень коротком, словно мастерградский пиджак и без парика. Остановившись на пороге, безмолвно застыл.
  
  - Господин Джексон, - сухо произнес Лорд, вы запомнили моряка, который был у меня?
  
  - Да сэр!
  
  - Он не должен доехать до аббатства, вы хорошо меня поняли?
  
  - Да сэр!
  
  - Возьмете с собой еще пару человек, потолковее, деньги получите у казначея, идите, Джексон.
  
  - Да сэр!
  
***
  Александр Петелин, отвечавший за колонизацию огромного региона Тихого океана, каждое лето отправлялся в путь, чтобы своими глазами оценить, что уже сделано и что еще только предстоит сделать. Начинал он его традиционно с Русской Америки, лето на севере короткое, не успеешь вовремя посетить, на обратном пути придется бороться с осенними штормами. Пароходофрегат 'Стригущий' прибыл на остров Кодьяк во второй половине июня. Проведя в самом старом поселении Русской Америки, почти сутки, и, оставив новых колонистов и добрые вести о прибытии на Дальний Восток одного из двух только-что построенных броненосных крейсеров, отбыл в Ново-Архангельск.
  
  Город лежал в глубине незамерзающего Ситхинского залива и был хорошо защищен от осенних и зимних штормов. Данное обстоятельство сделало его центром Русской Америки. После удачного похода на колошей, в результате которого они эмигрировали вдоль побережья на юг и в центр материка, администрация колонии переехала с острова Кадьяк в Ново-Архангельск и город стал расти как на дрожжах. Через четыре года его население вместе с детьми достигло почти тысячи человек, а всего в Русской Америке проживало более пяти тысяч колонистов. Все было бы неплохо, если бы не так и не смирившиеся с поражением колоши. Внезапные набеги и засады заставляли колонистов постоянно быть настороже. К тому же у индейцев появилось большое количество неплохого качества огнестрела. Спасало то, что тяжелого оружия у индейцев не было и захватить укрепленные поселения колонистов они могли только хитростью.
  
  Небольшая лодка, словно живая ныряла в соленую пену волн и возносилась. Встречный ветер заставил наплевать на экономию угля. 'Стригущий', с опущенными парусами и повисшими на реях матросами, дымя трубой, двинулся без утомительной лавировки вглубь залива. Через час корабль встал на защищенный от непогоды рейд порта. После пушечного выстрела загрохотала якорная цепь. Тотчас пошла шлюпка - Петелин решил высадиться самостоятельно. В длинном непромокаемом плаще он стоял на носу шлюпки, позади сидели на банках (скамьях) моторист и двое телохранителей. Ему нравилось все - и свежий соленый ветер, и пропитанный запахом водорослей воздух, и жалобный крик чаек и особенно виды поднявшегося на краю света нового русского города, к появлению которого и он приложил руку.
  
  Болиндер (или нефтяной двигатель) негромко урчал, свежий ветер с берега бил в деревянную скулу шлюпки. Город с каждой секундой стремительно приближался. Уже отсюда было видно, как он изменился за год с прошедшего посещения. Высокий деревянный форт на горе немного в глубине - с него начался Ново-Архангельск, окружало помимо приблизительно двухсот деревянных изб в один, а ближе к центру и в два этажа, добротная деревянная стена. В прошлом году ее не было. За домами зеленели посадки с картофелем, морковью, редисом, репой и другими овощами. Там же сверкали стеклом теплицы, снабжавшие горожан плодами более южных земель. Правее от пристани расположилась еще одна новинка - небольшая верфь: белел досками остов каботажного корабля. Стучали топоры в руках плотников, визжали пилы, бегали десятники с деревянными метрами. Первый заложенный в Новом Свете корабль должен быть спущен на воду до начала осени. В самом городе дымили трубами пильный завод и шпонно-фанерный заводик, работали мужское и женское училища, два магазина, которые охотно посещали местные индейцы и алеуты и три церкви. Все это делало город 'мегаполисом' здешних мест.
  
   На пристани Ново-Архангельска ждал губернатор Русской Америки Хабаров. Крепкого мужчину из иркутских купцов, все звали уважительно - Семен Иванович. По пришедшей с Мастерграда моде на голове бейсболка. В сочетании с русским кафтаном и, ухоженной рыжей бородой, в которой только начала проявляться седина, его внешний вид производил на попаданцев из Будущего убойное впечатление. То ли смеяться, то ли плакать. Позади толпилась делегация из опрятных, сразу видно довольных жизнью, мужиков в расстегнутых долгополых кафтанах, поверх вышитых узорами рубах производства владивостокской мануфактуры.
  
  Шлюпка мягко ткнулась носом в мокрые, оббитые кожей доски причала. Моторист бросил швартовый конец, двое усачей - портовых ловко поймали, засуетились наматывая на береговой пал.
  
  - Здравствуй Александр Иванович, - проговорил густым, сочным басом Хабаров, слегка склонился и, протянул руку.
  
  Схватившись за нее, Петелин легко перепрыгнул на деревянный помост. Волны бились о пристань, разбивались седыми брызгами, сдуваемыми ветром в сторону моря.
  
  - Здравствуйте господа.
  
  Колонисты в ответ дружно поклонились в пояс, прижимаю руку к сердцу и, ответили приветственным гулом. Петелин повернулся к губернатору колонии.
  
  - Ну рассказывай, что у вас нового, вижу стену поставили вокруг города, молодцы.
  
  - Так никак иначе невозможно, - развел руками Хабаров, - шалят окаянные колоши, не хуже татарвы в России-матушке. А новинок у нас много, не сидели сиднем, тебя батюшка, дожидаясь!
  
  - Хвастай, хвастай, - произнес Петелин, - все посмотрю, о чем радировал в Владивосток!
  
  Мужики расступились вперед вышла узкоглазая девушка в меховом плаще-накидке и в берете из шкуры морской выдры, наподобие того, какие носили мастерградские женщины в возрасте. В руках поднос с хлебом и солью.
  
  Девушка поклонилась, произнесла с легким акцентом:
  
  - Отведай батюшка, не побрезгуй!
  
  - Хорошо говоришь по-русски, - Петелин одобрительно глянул на покрасневшего от удовольствия Хабарова, - где языку научилась красавица?
  
  - В женском училище... - тихо произнесла эскимоска и стыдливо уперла взгляд в мокрые доски пристани.
  
  - Умкэны, - поспешно произнес Хабаров, - дочь эскимосского князца и лучшая ученица женского училища! Намаялся небось в морским переходе батюшка. По русскому обычаю перекусим после давней дороги?
  
  Петелин заколебался, знал он чем может закончиться такое застолье, но брюхо заурчало, требуя после корабельных консервов свежатинки. Он решительно махнул рукой:
  
  - А давай!
  
  Хабаров довольно засветился.
  
  На третий день, когда ревизия к удовольствию местного губернатора закончилась - недоделки нашли, но ничего особенно большого, Хабаров предложил сплавать на охоту. В Ситхинский залив зашли киты. Заядлый охотник - Петелин немедленно согласился.
  
  В море вышли перед рассветом. Слоистые сизо-серые тучи на горизонте соприкасались с маслянистыми, будто застывшими волнами. Звуки: шелест волн и бормотание двигателя китобойного судна словно гасли в неподвижном воздухе. Близкие кроны деревьев позади казались нарисованными, постепенно удалялись, уменьшались. Солнце поднималось все выше, бросая мрачно-торжественную, густо-красную полосу на горизонт, вскоре она померкла, а мир залил мрачный свет. Первого кита обнаружили ближе к обеду. На слегка волнующуюся поверхность моря один за другим опустились три большие шлюпки с моторами. Развернувшись на кита, они поплыли ему навстречу, но тот нырнул и уже больше не показывался на поверхности. Пришлось принимать шлюпки обратно.
  
  Следующего кита увидели уже ближе к полудню. В чистых и холодных хрустальных водах отражалось солнце, разогнавшее с неба угрюмые тучи. Петелин взобрался на 'воронье гнездо', оттуда было великолепно видно, как идет охота. Первый гарпун попал в бок кита, тот, раненый, нырнул.
  
  - Далеко не уйдет! - произнес Хабаров с легким беспокойством и приставил к глазам бинокль.
  
  Прошло не меньше двадцати минут, и китобои начали волноваться, пока дальше на север, где-то в километре, в небо не поднялся белоснежный, пенистый фонтан. Петелин поднял к глазам бинокль. С высоты 'вороньего гнезда' казалось, что посреди покрытого волнами холодного темно-серого моря появился маленький островок. Гарпун по-прежнему торчал в круглом и гладком боку животного, кровь узенькой струйкой лилась в воду, тут же растворяясь в необъятности моря. Шумно отфыркиваясь, кит выпустил в холодное небо фонтан сероватого пара. Ближе всех к всплывшему гигантскому животному оказался экипаж Нанука (белый медведь - эскимосское имя). Негромко зажужжал болиндер, рулевой направил шлюпку к киту. Сам Нанука, прочно устроился на носу, в руках до побелевших костяшек пальцев сжат гарпун, в полуденных лучах мрачно сверкало стальное острие. Когда до кита остались считанные метры, эскимос изо всех сил метнул оружие. Пробив кожу, оно вонзилось в спину животного почти по линь. По огромному телу пробежала крупная дрожь, хвост яростно забил по волнам, взбивая грязно-серую пену. Кит опять нырнул, но через минуту черная туша появилась на поверхности. К этому времени к месту трагедии подоспели остальные шлюпки. Еще несколько гарпунов вонзились в расчерченный кровавыми дорожками бок гиганта, в ход пошли пики. Кит выпустил столб горячего, окровавленного пара. Брызги крови и испражнений разлетались в стороны, густо окрашивая в алое волны, одежду людей и шлюпки. Наконец удачный удар поразил жизненно важный орган. Кит с ревом испустил последний вздох, из дыхала (дыхательное отверстие у китообразных) вырвался фонтан крови, животное затихло, перевернувшись на бок. С ног до головы перепачканные охотники восторженно заорали, потрясая пиками. Петелина замутило. Завтрак подступил к самому горлу. Охотником он был бывалым, но то, что сейчас происходило на его глазах больше походило на сцену из скотобойни. С огромным трудом подавив рвотные позывы он спустился на палубу к сияющему Хабарову. Тот при виде бледного лица мастерградца мгновенно посмурнел. Петелин встал рядом, вытащил из кармана черно-белую пачку 'Мастерградского табака' С задумчивым видом указательным пальцем снял крышку, вытащил сигарету. Потемнело, на солнце набежала косматая туча, ветер стал злее и холоднее.
  
  Охотники проделали в хосте убитого кита две дыры, продернули через них лини и привязали их шлюпке Нануки. Потом подтянули тушу за лини и направились в сторону китобойного корабля.
  
  - Вижу, вам не понравилась охота, - произнес, поворачиваясь к мастерградцу, Хабаров.
  
  - Да, уж... - после короткой произнес Петелин, - по-другому я представлял такую охоту.
  
  Блеснул яркий огонек бензиновой зажигалки, первый сигаретный дымок потянулся к мрачнеющему небу. Ветер погнал по морю к далекой полоске берега на востоке тяжелые, заметно выше, чем раньше, волны.
  
  - Вот что, с Мастерграда передали, что у них есть сведения, что навахо вместе с колошами готовят здесь, на Аляске какую-то большую пакость.
  
  На лице Хабарова мелькнула небрежная досада. Корабль с китом на привязи, негромко гудя двигателем, начал набирать ход, поворачиваться в сторону берега.
  
  - Очередное нападение? Колоши воины справные, но мы не боимся, не раз бивали их.
  
  - Нет, - покачал головой Александр и пыхнул сигаретой, - что-то серьезное надвигается, так что взвод лейтенанта Ситдикова Алексея, знаешь такого?
  
  - А как не знать, он командовал колонистами, когда колошей изгнали из здешних мест.
  
  - Так вот он получил лейтенанта и вернулся во Владивосток, оставляю его тебе.
  
  - Это-добро! Воин он справный. Мы их и сами бивали, а теперь будем гонять как хотим!
  
  - И к деревням колошей направь людей из местных, пусть посмотрят там, глядишь чего и узнают.
  Хабаров заметно погрустнел.
  
  - Сторожатся они больно, тяжело ... но попробую.
  
  Вечером на прощальном пиру, помимо Хабарова там участвовала верхушка Ново-Архангельска: купцы, промышленники и лучшие мастеровые, Петелин попрощался с колонистами. На следующее утро, едва заалела заря, пароходофрегат 'Стригущий', взбивая волны, поднял якорь. Через несколько минут негромко гудя двигателями, тронулся в сторону открытого моря. Петелину предстояло посетить еще несколько маленьких русских анклавов, разбросанных в безбрежном Тихом Океане.
  

Глава 9

  В конце июня погода на северо-западе Американского континента установилась непривычно жаркая и безветренная. Обезумевшее солнце жарко било лучами, трещали и трескались свежеструганные бревна изб в русских поселениях, истекали пахучей смолой швы недостроенного корабля на новоархангельской верфи. Мужики вздыхали, погода совсем как там, в далекой России. В такую жару не только не хотелось ничего делать, но даже выходить из прохладной избы, но пришлось. За неделю до конца месяца с приграничного Михайловского редута пришла тревожная радиограмма: границы русских владений в Аляске неожиданно атаковала десятитысячная индейская армия.
  
  По лесным, иссушенным солнцем дорогам, по бездорожью, двигалась в стройных колоннах по три, пехота из свирепых и жадных до сражений колошей, одержимых желанием отомстить русским. Над роучами (головной убор на кожаной или костяной основе, вплетенный в волосы, украшенный шерстью, щетиной животных или перьями птиц), торчали увенчанные кинжалами штыков дула винтовок и рюкзаки, полные пеммикана (мясной пищевой концентрат) и патронов. За ними - нестройные толпы татуированных дикарей из племен, польстившихся на участие в разграблении Аляски. Дисциплина и выучка никакие, но их много, они бесстрашны и вооружены не так уж и плохо: стальные томагавки и копья, кое где в толпе мелькают винтовки: от кремневых, до производства навахо. Дальше -конные роты из Навахо-нейшен. Из-за спин торчат дальнобойные винтовки, автоматы и гранатометы - что-то типа гранатомета М79. (Ручной гранатомет M79 - предназначен для поражения на дальностях до 400 м. Внешне напоминает охотничье ружье большого калибра. Стреляет 40-мм гранатой с радиусом сплошного поражения осколками до 5 м.). В арьергарде армии вторжения двигалась нескончаемая колонна нагруженных припасами и тяжелым вооружением - из баулов выглядывали стволы минометов и орудий, лошадей. В самом конце ползла короткая колонна гусеничных машин, напоминавших хрестоматийный советский БАТ-М, впереди бульдозер (Приспособление в виде рамы с широким ножом для земляных работ) и, вполне достойных 'Безумного Макса' (фильм об мире апокалипсиса, производства 1979 года). Из короткой трубы над кабиной вился дым. Благодаря мощной паровой машине, аналогичную ставили на катерах и бульдозеру, машина могла двигаться по бездорожью и играючи ломать препятствующие движению деревья. В кузовах застыли тяжелые минометы и орудия больших калибров: 12 фунтов (120 мм). За прошедшие с момента Переноса двадцать лет навахо, а среди них процент имевших высшее образование был выше чем в целом по США, сумели наладить производство нарезных орудий из тигельной стали с клиновым затвором, напоминавших знаменитую систему Армстронга.
  
  В отличие от прошлых набегов, колоши не ограничились нападениями на союзных русским индейцев и эскимосов, партизанскими налетами и засадами, которые, пусть и с потерями, отражались колонистами и индейцами а целенаправленно двинулись в сердце русских владений на Ново-Архангельск. Первым на пути нашествия оказалось приграничное селение Атхинское. Проживающих там колонистов и 'мирных' индейцев, слишком поздно предупредили о нападении колошей и навахо и, они надеялись пересидеть напасть за окружавшими селение высокими деревянными стенами. Когда на расцвете на опушку густого леса выскочило несколько десятков индейцев, часовой на башне у ворот крепостицы, защищавшей селение, обомлел, потянулся к колоколу. Звонкие, тревожные звуки еще плыли над окружавшими селение зеленеющим полями картофеля и овощей, когда индейцы наполнили воздух яростными криками. Потрясая копьями и томагавками, стреляя на ходу из ружей и луков, помчались к открытым воротам. Двое сторожевых: Иван Белый да прибившийся к селению местный индеец из народа гвичин, охотно откликавшийся на имя Михаил, не испугались. Захлопнув ворота, взобрались на стены и встретили колошей дружной пальбой из ружей, к ней через пару десятков ударов сердца присоединились и другие жители поселка. Индейцы убедились, что взять внезапным налетом русских не удалось и, подхватив своих раненых и убитых, поспешили скрыться в лесу. Колонисты разразились радостными криками - отбили внезапное нападение врагов, но они вскоре затихли. Уж больно нетипично вели себя индейцы. Обычно, убедившись что с налету не удалось взять крепость, они уходили, но не в этот раз. Время от времени постреливая в сторону крепости они чего-то ждали. Все разъяснилось где-то через час. На опушку леса выволокли три странных механизма, внешне немного напоминающие установленные на треноге трубы, распиленные вдоль, вокруг них засуетились индейцы. Сердца защитников селения задрожали, сознание наполнилось непонятной тревогой.
  
  С громким: 'Шух' с направляющих сорвались снаряды, сверкая огненным хвостом, полетели в сторону крепости. Врезались в траву в паре десятков метров до стен, расплылись большими огненными кляксами. Казалось, горит сама земля.
  
  - Господи, - торопливо перекрестился Иван Белый. И посмотрел вниз, где-то там его жена, Марьюшка, ей уже скоро рожать а тут такие страсти. Губы зашептали: 'Господи иже еси на небеси...'
  Потом ракеты пошли густо и большая их часть попадала в цель: в деревянные стены или внутрь городка. Над горящей деревянной стеной поднялись черные дымы, Многочисленные пожары не успевали тушить, к тому же смесь, которой были начинены снаряды невозможно было потушить водой. Сначала пожары тушили бабы и дети, потом и мужчины были вынуждены сойти со стен. Индейцы подошли к воротам, встали напротив молча разглядывая все более густые дымы над крепостными стенами. Между тем пожары слились в один, но всеобщий. Трещали волосы от жара, от дыма было невозможно дышать и защитники Атхинского решились на отчаянный шаг. Открылись ворота, три десятка обожженных, кашляющих мужиков с винтовками в руках, за ними женщины и дети, вывались наружу. Ожесточенная схватка длилась недолго, десяток мужиков и несколько женщин закололи, остальных обезоружили. Подталкивая пиками, пленных погнали в лес. Над трупами и тяжелоранеными деловито склонились колоши, в руках сверкнули стальные ножи, отрезая страшный трофей - скальп.
  
  Навстречу вражеской армии выдвинулись объединенные пограничные заслоны с десятком минометов и легких орудий с гантраками, производства русской империи, вместе с отрядами союзных племен. В кровопролитном бою на берегу реки Копер они были разбиты и отступили по направлению к столице Русской Америки. Превосходство индейцев в численности и тяжелом вооружении было подавляющим. Передохнув на месте сражения ночь, индейская армия ускоренным маршем двинулась по проложенной вдоль берега грунтовой дороге вглубь русской территории.
  
  Сил, чтобы противостоять вражескому нашествию у колонистов и их союзников не осталось. Губернатор Хабаров приказал собирать всеобщее ополчение и эвакуировать население русских заимок и поселений в Ново-Архангельск а потом дальше, на алеутские острова. Во Владивосток полетела телеграмма с панической просьбой о помощи. Петелин обещал, но когда она еще придет, а враг - вот он. Почти у стен Нового-Архангельска. Русские с союзниками, огрызаясь засадами и артиллерийскими нападениями, отступали на север. Обозначая путь вражеской армии пятнали дымами безоблачное небо брошенные жителями горящие укрепленные городки, редуты и артели колонистов вместе с деревнями и поселениями союзных России племен. Сгорели Павловская Гавань, Михайловский редут, селения Доброго Согласия и Атхинское, редут Трёхсвятительская Гавань и многие другие. Несколько раз разведка колошей настигала обозы бегущих колонистов и индейцев. Резали всех, не давая пощады ни детям, ни женщинам, ни старикам. На месте трагедии оставались лишь окровавленные, скальпированные трупы и разбитые телеги.
  
  Погода стояла все такая-же жаркая, что благоприятствовало навахо и колошам и, к середине июля вражеская армия показалась около столицы Русской Америки. Часовой со сторожевой вышки у городской стены безлюдного Ново-Архангельска - в городе остались только мужчины, истошно закричал, над окрестностями поплыли тревожные звуки набата.
  
  Крепость и пароходофрегаты русского флота в заливе окутались серо-белым дымом.
  'Бах! Бах! Бах!' - порыв соленого ветра донес гулкое эхо выстрелов. На опушке леса выросли огненно-черные разрывы. Оставив несколько тел среди кустов, передовой отряд индейского войска скрылся за деревьями а орудия прекратили терзать землю.
  
  Хотя после Переноса прошло больше двадцати лет, но на западном побережье Северной Америки флот навахо оставался крайне слабым. Севернее Калифорнии индейцы построили несколько производивших суда каботажного плавания небольших верфей. Плотников и инженеров для работы на них пришлось вербовать из жителей бывших английских и французских колоний. Еще печальнее было с обеспечением кораблестроителей металлическими изделиями, веревками и парусами. Все это приходилось месяцами доставлять через весь континент с его восточного побережья или вести вокруг обоих Америк через Магелланов пролив. Даже строительство гравийной и с водоотводами панамериканской дороги, построенной на крови и костях рабов, лишь немногим облегчило и ускорило доставку припасов. Все серьезные морские суда, плававшие по Тихому океану навахо построили на верфях бывших английских и французских колоний. После зачисления судов в состав флота приходилось многие месяца перегонять их с Атлантического океана вокруг Южной Америки в Тихий. Императорская Россия и Мастерград строили полноценные боевые корабли на гораздо лучше чем у навахо оснащенных верфях Архангельска и Петрограда и строили намного больше и совершеннее чем их оппоненты. К тому же намного лучше вооруженные - сказывалось техническое и научное превосходство Мастерграда. Свою лепту в расширение флота вносила и столица восточных владений России: Владивосток поставил строительство параходофрегатов на поток. В итоге тихоокеанский флот Мастерграда и России имел не только техническое превосходство но и численное. Это обстоятельство сделало нападение на Аляску с помощью флота невозможным. Максимум на что осмеливались навахо-это снабжение армии вторжения не только обозами вездеходов с заблаговременно созданных в приграничье складов, но и с использованием паровых катеров. И то один из трех катеров подловил и потопил параходофрегат 'Стремительный' производства владивостокской верфи.
  
  Прошло не более получаса как демонстративно игнорируя крепость из-за леса начали стрелять по застывшими с разведенными парами параходофрегатам сопоставимые по калибру с использовавшимся в русском императорском дальневосточном флоте орудия индейцев. Их огонь корректировали по полевому телефону замаскировавшиеся на опушке воины-навахо. Дуэль длилась почти час но, как известно, одно орудие на суше стоит как минимум трех, установленных на качающихся на волнах кораблях. Деревянные, с металлическим набором корпуса мастерградского производства корабли, оснащенные стальными гладкоствольными дульнозарядными пушками, похожими на орудиями времен Крымской войны получили несколько попаданий, задымили и вынуждены были отойти от берега. Воспользовавшись этим артиллерия навахо начала пристреливаться к городским стенам. А потом начался ад...
  
   Индейцы стреляли метко. Из-за леса по крутой траектории летели быстро увеличивающиеся мячики, падали на крыши домов, на просторные улицы, исчезали в яростном пламени взрывов. Взрывы терзали стену, калеча и убивая защитников, сбрасывая тяжелые туши орудий вниз, раскидывали комья земли. Один за другим несколько удачно попавших 120 -мм снарядов врезались в стену. Раздался неслыханный грохот, содрогнулось даже самое неустрашимое сердце. Стена пошатнулась. Закричали истошные голоса, медленно и торжественно стена на протяжении более чем десяти метров со страшным грохотом рухнула в сторону противника. Все окутали пыль и дым. На земле лежали груды бревен, опрокинутые пушки и трупы людей.
  
   Из-за деревьев опушки хлынули густые толпы разрисованных дикарей. С дикими криками, потрясая томагавками и копьями, стреляя на ходу по защитникам крепости, хлынули на штурм. Это было по-настоящему страшно, казалось ничто не сможет остановить живой вал.
  
  Загрохотали орудия крепости, в безоблачном небе вспухли молочные облака шрапнели, густо фаршируя землю внизу пулями. Затявкали оружейные залпы. 'Вж-ж-ж-ж, Вж-ж-ж-ж' - с противоположных сторон крепостной стены с угловых бастионов заработали модернизированные гатлинги (многоствольные картечницы), отличавшиеся от изобретенных в начале 1870 годов более толстыми стволами, ленточным питанием и электрическим приводом. Словно железная коса смерти прошлась перекрестным огнем по толпам наступающих. 20-мм пули 'взрывали' людские тела окровавленными ошметками, отрывали руки и ноги, пронзая по несколько человек за раз. Штурмующие не выдержали, не помогла даже легендарная индейская бесстрастность и храбрость, с криками ужаса бежали под прикрытие леса и, только тогда, когда последний индеец скрылся за стволами деревьев гатлинги прекратили страшную жатву. Установилась тишина, нарушаемая только дикими криками раненных. На поле боя остались разорванные тела людей и затихающие в лужах, быстро впитывающейся в иссохшую землю крови, тяжелораненые.
  
  Высунувшись над толстыми: в обхват, исходящими на солнце смоляным духом заостренными бревнами частокола, лейтенант Алексей Ситдиков стоял на крепостной стене и смотрел в бинокль на далекий лес. Там тишина, проплывают устало качающиеся на ветру зеленые ветки деревьев, несколько трупов неудачников не успевших добежать до спасительного леса лежали в пожухлой траве, ворочается, беззвучно - из-за расстояния не слышно, молоденький индеец. Сегодня ему не повезло, затих...
  В проломе крепостной стены копошились люди, строя позади баррикаду из бревен разобранных домов и всякого хлама. Позади жарко горели избы Ново-Архангельска. Вокруг с криками суетились ополченцы, баграми цепляя и растаскивая бревна. Блестящие на солнце струи воды из брандспойтов с паром и шипением упирались в пламя.
  
  Вновь загрохотали невидимые орудия, вздымая рядом с крепостной стеной из земли ало-черные разрывы - начался новый обстрел.
  
  - Сержанты, оставить по одному наблюдателю на взвод, остальным укрыться в окопах.
  
  Последним, когда на стене остались только несколько человек, он прошел по стене; снаряды разрывались совсем близко, но вид молодого офицера оставался спокойным и уверенным, только бледность покрывала лицо; спустился по лестнице вниз.
  
   Еще дважды кидались индейцы на приступ, но защитники их отбивали с большими потерями для штурмующих. Лишь перед обедом удачные попадания вспучили и осыпали грудами бревен и земли угловые артиллерийские бастионы, на которых стояли гатлинги и артиллерия, и, обвалили еще несколько участков стены, индейцы ворвались в проломы. Закипели рукопашные схватки, перемежающиеся тявканьем винтовок и рыком автоматов Калашникова, индейцы с неослабевающей силой давили массой и русским пришлось отступить в заранее приготовленные окопы между полуразрушенных изб и ям от попаданий 120-мм снарядов. Стало ясно, город не удержать. Выход оставался один, прорываться к берегу, предварительно вызвав для эвакуации защитников корабли.
  
  Взрыв поднял землю совсем близко к окопу, ударная волна ударила по перепонкам. Пулеметчик, короткими очередями из переделанного в пулемет автомата Калашникова сдерживавший атаки индейцев беззвучно осел на дно окопа. С первого взгляда видно, он мертв. Крупнокалиберная пуля пробила забрало, в заднике шлема вмяв металл наружу. Лейтенант Ситдиков, смахнув с брови густо капающую кровь, крупнокалиберная пуля повредила каску и ее пришлось бросить, подхватил с земли пулемет. 'Володьку убили... сцуки, получайте!'
  
  'Тра-та-та' - судорожно залился в лае пулемет, заставив индейцев спрятаться за горящей избой. Из-за забора в глубине улицы вынырнул человек с гранатометом в руках, вновь дернулся в лае пулемет, индеец упал. То ли ранен то ли убит.
  
  Послышались торопливые шаги бегущих людей, Алексей обернулся. Старший сержант Ильин, в грязном хб (хлопчатобумажное обмундирование), наполовину расстегнутом, так что из-под него выглядывала кираса, пригибаясь, бежал по узкому, полуобвалившемуся ходу траншеи. За ним тянулась цепочка людей: мастерградцев и колонистов, но мало, намного меньше чем рассчитывал Алексей.
  
  - Где все Сашка?
  
  - Здесь, все кто остался в живых, - слегка задыхаясь от бега произнес сержант.
  
  - Прорываемся.
  
  - Есть! - насколько мог лихо ответил сержант, стараясь внушить подчиненным оптимизм, которого у него самого не было.
  
   - Куда нам прорываться у берега засели стрелки, - выкрикнул недавно прибывший на пополнения взвода солдат. На мертвенно бледном лице дрожали гусеницы губ, - Навахо такие же цивилизованные люди как и мы, надо сдаваться!
  
  Сухо треснул выстрел, боец схватился за грудь, оседая на землю. Рядом упала винтовка.
  - Сбросить все кроме патронов и гранат, доброволец есть прикрывать прорыв?
  
  - Я останусь, - протолкался к лейтенанту заметно прихрамывающий бородач из колонистов, - с пулеметом обучен обращаться.
  
  Лишь на один миг воспаленные глаза лейтенанта встретились со спокойным взглядом колониста. Офицер сглотнул, тощий кадык дернулся вверх и вернулся на место.
  
  - За мной, - махнул рукой лейтенант, увлекая за собой по траншее ведущей к обращенной к морю крепостной стене, кучку людей, за их спинами захлебывался от ярости пулемет.
  
  Неприметная дверца в крепостной стене открылась, из нее выскочили уцелевшие русские и мастерградцы. В трехстах метрах, сразу за небольшим холмом тянулись причальные стенки на сваях и деревянная набережная с крепкими амбарами. На стапелях поднимались ребра недостроенного корабля. Соленый ветер продувал сердце и дарил надежду на спасение. В море, в нескольких кабельтовых (кабельтов - 185, 2 м.) от берега стояли вновь подошедшие к берегу пароходофрегаты русского флота, дымы из труб относил в сторону свежий ветер. Не обращая внимание на всплески выбитых фугасными снарядами гейзеров смешанной с дымом и огнем воды, спустили шлюпки. Время от времени борта кораблей окутывались сизым дымом - они открыли ответный огонь по крупнокалиберным батареям навахо. Полные вооруженных матросов шлюпки стремительно неслись к берегу.
  Русских заметили, защелкали выстрелы.
  
   Это трудно - пересилить себя, бросить на простреливаемое со всех сторон поле, но надо. Алексей разлепил искривленные судорогой губы и махнул рукой:
  
  - За мной!
  
  Пригнувшись словно это могло защитить от пуль, Алексей изо всех сил бежал по изрытому орудийными попаданиями полю к берегу.
  
  Снаряды выбрасывали в безразличное небо огненно-черные столбы, нащупывая маленькую группу дерзнувших противиться воле навахо русских. Над ухом свистели пули, падали вокруг раненные и убитые люди, но это не могло остановить напор. Нестройная толпа со штыками наперевес бежала позади.
  
  Из груди Алексея вырвался неистовый крик 'Ура!', его подхватили бегущие позади, он превратился в какой-то страшный, утробный и протяжный звук: 'А-А-А!!!'.
  
  В голове билась только одна мысль, скорее добежать и вцепиться в горло врага и бить его! Бить за все, за погибших друзей, за сожженные русские поселения, за тот страх, который испытывал несколько мгновений назад.
  
  Гремели короткие автоматные очереди. Винтовки молчали, на бегу из них особо не постреляешь и, тем более, не перезарядишь а останавливаться и терять драгоценные секунды пока индейцы не опомнились от внезапного рывка русских, нельзя.
  
  Тяжело дыша, Алексей вбежал на холм, за ним, в сотне метров начинался порт. Для нескольких десятков воинов с роучами на головах появление врага стало такой же неожиданностью как и для русских. Нестройный залп проредил ряды и тех и других. Индейцы бросились вверх по склону в штыки.
  
  - Ах гады! - промычал сквозь зубы Алексей и, до крови закусив губу, бросился вниз.
  
  На полпути столкнулись. Над холмом понеслись дикий рев, крики, мат и божба!
  
  Костя - из суворовцев как и Алексей, с разбегу воткнул трехгранный штык в живот индейца. Поднял, на миг мелькнули округлившиеся глаза умирающего человека и открытый в беззвучном крике рот. По-звериному рыча от напряжения, перекинул через себя, словно крестьянин сено в копну во время страды.
  
  Индеец на ходу разрядил винтовку в грудь бородатого русского. Словно наткнувшись с разбегу на стену тот молча рухнул, мертвое тело покатилось вниз по склону.
  
  Русский, увернувшись от штыкового удара, с хеканьем заехал индейцу прикладом по челюсти, тот упал.
  Индеец наскочил на сержанта Гордеева, старого, опытного вояку. Махнул томагавком целясь в лоб, мастерградец принял удар на древко саперной лопаты и рубанул в свою очередь, почти перерубив шею неудачника. Фонтаном хлынула ярко-алая кровь, покачнувшись, индеец рухнул. Гордеев рассказывал, что без идеально отточенной лопаты - впору бриться, никогда в атаку не ходил.
  
  На Алексея бежал с винтовкой с клиновидным штыком наперевес здоровенный индеец.
  
  Раскрашенное лицо перекошенное, жуткое, по подбородку тянулась слюна. Страшное аж жуть. На ходу индеец ткнул штыком, целясь в живот.
  
  Тело сработало само без участия разума, сказались долгие тренировки. Алексей отшагнул в сторону, ухитрившись схватить винтовку за ствол, дернул на себя. Индеец пролетел за мастерградца.
  
  - Аааа! - заорал лейтенант, окованный сталью приклад пролетел по короткой дуге, с хрустом впечатался в затылок врага.
  
  Тот рухнул, покатился по склону нелепой куклой, замер внизу разможденным, окровавленным затылком вверх.
  
  Алексей оглянулся. Все это произошло за время меньшее, чем про это рассказывалось. Вокруг только русские и мастерградцы, индейцы кончились. Подхватив своих раненных помчались дальше, к пристающим к пирсам шлюпкам.
  
   - Протянуться, - хрипло крикнул бородатый боцман, гребцы веслами оттолкнулись от пирса, негромко шумел болиндер. Алексей поднялся со скамьи. Город умирал, пылая жадным, дымным пламенем. Мастерградец изо всех сил сжал пальцы в кулаки. 'Постойте суки, мы еще вернемся сюда!'
  
***
  В дверь негромко постучали, заглянула молоденькая сестричка в белоснежном халатике. Глазки, маленькие словно у белочки и, такие же проворные, оббежали больничную палату. С железной кровати, из времен еще до Переноса, на нее смотрит больной с белоснежной повязкой на голове и раскрытой книгой в руках, неистребимо пахнет карболкой, сквозь окно напротив виден лес и хмурое зимнее небо. На прикроватной тумбочке - рассыпаны разноцветные пузырьки и пакеты с лекарствами производства фармакологического цеха.
  
  - Не спишь, - звонко произнесла сестричка и, не дожидаясь ответа на риторический вопрос, скрылась за дверью, - проходите, не спит он!
  
  В палату осторожно заглянул мужик, сконфуженно крякнув, вошел. Среднего роста, борода лопатой в застиранной, но чистой косоворотке, в руке бумажный пакет. По внешнему виду понятно - из недавних переселенцев в Мастерград. Алексей его сразу узнал, слегка болезненно улыбнувшись, приподнялся на кровати.
  
  Мужик отвел взгляд от бледного лица больного.
  
  - Здрав будь, барин, - прогудел густым басом, руки сняли шапку, напряженный взгляд уставился на заиндевевшее окно.
  
  - Здравствуйте, но какой я вам, Иван Иванович, барин? Вы меня в два раза старше, в отцы годитесь, я Алексей вам.
  
  - Откуда знаешь ба... - мужик осекся и подозрительно сверкнул глазами из-под седеющих бровей, - Алексей как звать меня?
  
  - Вчера приходили колле... словом друзья пожарные, сказали что вы меня ищите, да вы присаживайтесь, - больной указал рукой на стоящий рядом с кроватью стул.
  
  - Вот оно как, - покачал головой мужик, краешек крепкой шеи, видневшийся из-под косоворотки, покраснел. Прикоснувшись загрубелой и мозолистой ладонью к сиденью стула, словно не доверяя его крепости, присел на краешек, пакет опустился на крашенные доски пола. Руки нервно теребили шапку.
  
  - Как здоровье, Алексей, как тебя по батюшке то?
  
  - Иванович. Да нормально уже все. Доктора говорят на следующей неделе выпишут.
  
  - Это хорошо, - вздохнул мужик и первый раз посмотрел в глаза парню и тут же отвел взгляд, потом неловко произнес:
  
  - Я тут яблочки с апельсинами да мандаринами принес, доктора сказали способствуют они исцелению.
  
  - Спасибо, - улыбнулся больной.
  
  Мужик поднялся, сгорбился.
  
  - Мне на смену скоро, на оранжерею, пойду я... Ты это... не серчай, Алексей Иванович. Думал мы так для вас валандаи (бездельник, лодырь) а оно вона как! - он побледнел, но выговаривал слова твердо и обдуманно, - не со зла я, по дурости да неграмотности.
  
  Все так же не разгибаясь, направился к двери.
  
  - Да не за что! - донеслось в спину и эти слова словно кувалдой ударили посетителя в спину.
  Он остановился и повернулся. В глазах мелькнула непрошенная слеза, шапкой смахнул ее. Лицо жалко затряслось.
  
  - Спаси тебя бог за твою доброту, век богу за тебя молить буду за мальца! Он поскребыш (последний) у меня, остальных еще дома бог забрал. Не прав я был, извини если можешь, - мужик истово поклонился, прикоснувшись пальцами к чистому полу и вышел за дверь, осторожно прикрыв ее за собой.
  Больной, совсем еще молодой, по лицу не больше двадцати, еще долго смотрел на дверь, на лице гуляла задумчивая улыбка...
  
  За четыре дня до этого.
  
  Небо на востоке зарозовело, краешек солнца приподнялся над степью, его лучи заиграли на волнах небольшой степной речушки по имени Велька, с тихим плеском уже ни одну тысячу лет накатывающих на пологие берега Южного Урала. Самое-самое раннее утро, но уже достаточно светло, чтобы прочитать название на книге; от реки тянет прохладой и тиной, лишь перенос из двадцать первого в семнадцатый век города Мастерграда, сделал речку известной по всему миру, по крайней мере той его части которая присвоила себе право называться цивилизованной. Немного ниже храма Живоначальной Троицы, от асфальтовой с большими заплатами дороги, шедшей параллельно реке, начинался пологий спуск, меж протаявших остатков сугробов и пробивающейся зелени трав, и вот берег. Несколько уложенных в песок с крупной галькой серых от грязи и земли изодранных недавним ледоходом бетонных плит, о них беспрерывно била волна, позволяли спуститься в этом месте грузовому автомобилю. А потом развернутся на выход.
  
  Из-за поворота реки показалась гребная деревянная лодка; немолодой мужик в стареньком треухе, нагнув вниз голову и, упираясь ногами в переднюю скамейку, греб, шумно и коротко выдыхая весенний воздух. Через несколько минут он доплыл до пожарного пирса и уложил истекающие каплями весла на борта лодки. Спрыгнув в воду, вытащил лодку на берег. Пусто, город еще спит. А место прикормленное, надежное и, хотя рыбы в реке было не столько, сколько в первые годы после Переноса, но все равно много.
  
  Перекрестившись на золотые купола храма расположился на деревянной табуретке, поставил рядом ведро. Всплеснув на воде круги, упали три удочки и, мужик принялся ожидать клева. Сначала сонная рыба избегала крючков, но через час принялась клевать. Вскоре в ведерке плескались несколько здоровых, с ладонь, карасей и большой, сантиметров сорок, толстолобик. По дороге начали ездить автомобили, заставляя мужика каждый раз морщится. Спугнут рыбу ироды шумом!
  
  Вверху зашумел автомобильный мотор, резко взвизгнули тормоза. Звук стремительно приближался.
  
  - Какого ирода несет, - тихо прогудел мужик, осторожно косясь на разноцветные наконечники поплавков.
  
  Последний раз рыкнув, пожарная машина остановилась напротив скамейки, на которой сидел мужик. Открылась дверь, появился парень, совсем молодой, лицо гладкое, сытое, видно что из коренных мастерградцев.
  
  - Извини, батя, но это наш, пожарный пирс, так что с рыбалкой придется повременить, мы машину заправлять будем.
  
  И все как-то сложилось вместе и нелепая забастовка, после которой ему присудили такой штраф, что и до лета не выплатишь и стало быть мечты о покупке нового сруба в который можно будет провести електричество и провести трубы с водой идут насмарку. И укоризненные взгляды Авдотьюшки и этот холеный мастерградец со своей машиной. И рыбалка, которая теперь идет насмарку. К горлу подошел едкий ком. Горячая волна внезапного гнева охватила разум, сбрасывая, разбивая в клочья привычный страх перед местными барами. Щеки покраснели. Ноги сами подбросили вверх.
  
  - Вы! Думал тут Белогорье, а то все лжа. Вы такие же баре как там! - мужик ткнул закорузлым, с темной каемочкой пальцем в сторону, - такие же ксплутаторы!
  
  Невысокий чуть выше плеча пожарного, но крепкий и кряжистый мужик бешено вращая черными, бедовыми глазами медведем попер на ошалевшего от неожиданности пожарного. Тот попятился.
  
  - Ты что сдурел? Вон - ткнул рукой в сторону таблички прибитой к столбу немного дальше бетонных плит, - написано же пожарный пирс, не занимать место!
  
  Мужик остановился, глянул на объявление. И правда есть, плечи его поникли, будто из него разом вынули стержень, - не разумею я грамоту...
  
  - Так учись, в школах бесплатно учат.
  
  - Поздно уже мне, - мужик отвернулся. Подойдя к лодке начал укладывать в нее нехитрую рыбацкую снасть.
  
  - Штраф наложили тяжкий. Думал новый сруб купить да провести в него електричество... а теперь дай бог к осени долг погасить! Думал хоть рыбки наловлю, продам. Все какая-никакая деньга в дом...
  
  Оттолкнул лодку, взявшись за весла, принялся выгребать на середину реки.
  
  - А за что, за что штраф то наложил, - уже в спину крикнул пожарный.
  
  - Да за лжу! Ходили за правдой к старшому Мастерграда, за это и пострадал...
  
  Завывая сиреной, пожарная машина неслась, разбрызгивая грязь и лужи по безбожно разросшемуся за последние годы Шанхаю - населенному эмигрантами пригороду Мастерграда. День умирал. От всего: от заборов, от домов тянулись длинные густые тени. На темнеющем небе сверкнула, словно глаз, первая звезда, в окнах домов замелькали огоньки, два световых пятна фар побежали впереди 'пожарки'.
  Густой, дымный столб на фоне темнеющего неба показался издалека. Еще несколько минут гонки по ухабам проселочной улицы и автомобиль въехал в огороженный покосившимся деревянным забором двор, затормозил. Фары высветили избу-пятистенку, пожарные торопливо попрыгали на землю. Из окон и открытых дверей густо вырывался черный дым, сквозь черепицы крыши с треском прорывалось пламя. Густые светлячки искр падали на сарай в паре метров от стены. Во дворе стояли шум и суета. Пламя бросало огненные блики на мечущихся перед домом людей с крюками на шесте, лопатами и ведрами в руках. От рассохшейся пожарной бочки с обломанными оглоблями во дворе у соседа выстроилась цепочка, люди передавали друг другу ведра, вода с шипением лилась в огонь. Смельчаки бросались в сени, но тут же выбегали, задыхаясь и кашляя.
  
  Огнеборцы действовали слаженно и привычно. На свет божий показались пожарные рукава, стремительно раскрутились по пыльной земле, потолстели от стремительно текущей по ним воды, через считанные секунды ствольщик (пожарный непосредственно подающий воду (огнетушащие вещества) в очаг пожара) встал перед выбитым окном, тугая струя воды с шипением ударила внутрь дома.
  
  К стоящим у машины пожарным с утробным криком кинулась женщина в темной юбке до земли, глаза, всегда грустные, с мольбой уставились на лейтенанта Филиппова. Безошибочный инстинкт помог женщине опознать старшего.
  
  - Сыночек, Тимофеюшка остался в доме, - закричала, заголосила, заламывая руки женщина, закашлялась, едва отдышавшись, продолжила, - кровиночка моя, Христом богом молю, спасите его!
  Сколько нужно времени, чтобы тренированному газодымозащитнику надеть дыхательный аппарат? Совсем немного.
  
  Двое пожарных торопливо нырнули в ведущую в сени дверь. Через несколько минут в сквозь дым двери нарисовались силуэты огнеборцев. Первый крепко сжимал в руках ребенка не старше четырех лет, белобрысые волосы испачкала сажа, глаза закрыты.
  
  Тот, что с ребенком, сделал три шага и почти вышел из опасной зоны, но здесь главное почти. Под потолком особенно сильно треснуло, в дымном проеме двери мелькнуло что-то огненно-черное, закончившее полет на каске огнеборца. В голове словно взорвался вулкан, но выучка или подсознание не дали сразу соскользнуть в бесчувственное состояние. Пошатываясь, он сделал еще один шаг и рухнул на руки столпившихся вокруг дверей соседей погорельцев. В последний миг пожарный увидел бородатое лицо мужика, ругавшего Мастерград барами и эксплуататорами, тот выхватил ребенка, глаза блеснули, на губах, полускрытых подпаленной бородой задрожала радостная, налитая сбывшимся счастьем улыбка.
  
  На следующий день по Шанхаю, потом по другим слободкам и деревням, подобно степному пожару пошел слух о подвиге спасших мальца из семьи недавних переселенцев пожарных. По вечерам на завалинках перед домами пришлые судачили: да какие они баре, коли жизнью рискуют за наших детей? Все это привело к тому, что напряжение, нараставшее после разгона демонстрации между пришлыми и гражданами Мастерграда упало, число взрослых, обучавшихся в вечерних школах увеличилось. Потом они могли претендовать на получение гражданства.
***
  Революция, даже самая справедливая, рано или поздно пожирает собственных детей и создателей а уж настоящих врагов жрет тысячами. Спастись не помогает ни происхождение ни богатство. В разгар зимы 1710 года в парижском дворце Тюильри два дня заседал революционный трибунал, сформированный Учредительным национальным собранием. За преступления против народа Франции, прежде всего за зверское подавление народных волнений в Бретани и ее столице Нанте бывшего короля и его жену приговорили к смертной казни. На следующий день при огромном скоплении ликующих санкюлотов и мелких буржуа бывших венценосных особ словно в насмешку над ними и попытками Людовика XIV изменить судьбу династии и Франции - гильотировали. На обложке попавшей в 1689 году в руки короля-солнце книги 'Кровавый молох великой французской революции или конец монархии', богато одетый мужчина, по виду нобиль, положил голову на перекладину странной машины, вверху ее сверкало бритвенно отточенным острием косое и, по виду тяжелое лезвие. По приказу короля по этому эскизу изготовили работающий агрегат. Впоследствии он испил немало крови не только уголовников но и врагов короля а теперь им же украли жизнь у его внука.
  
  На следующий день Учредительное национальное собрание торжественно провозгласило страну республикой. Париж ликовал. Совсем по-другому - угрюмым молчанием встретила известия провинция. Слишком сильны там были представления о сакральности королевской власти, слишком консервативен населяющий их народ, слишком свежа память что они прежде всего бретонцы, корсиканцы, провансальцы и гасконцы и только потом французы. А на окраинах республики, в недавно завоеванных провинциях: североитальянских, западногерманских - до Рейна и голландских, полыхнули восстания. Они соглашались подчиняться королю. Ему они присягнули на верность, но не непонятной республике. В ответ для подавления контрреволюционных выступлений Учредительное национальное собрание двинуло армию. Кострами за пылали дома и деревни мятежников. Караваны телег с награбленным добром и хлебом потянулись в ненасытный Париж. По земле потекли алые реки, но это помогало мало. Стоило войскам отмаршировать дальше, как вроде бы затушенный огонь восстания вспыхивал вновь. В довершение к всему внук блистательного Людовика XIV, короля-Солнце - Филипп, король Испании повел себя непозволительно дерзко и отказался подчиняться указаниям из Парижа. Вторгшаяся французская армия заняла Мадрид, король бежал на север в страну басков. При поддержке грандов, североиспанских городов и ополчения страны Басков, развернулась партизанская война.
  
  К весне внутриполитическая обстановка в стране раскалилось словно кусок металла в кузнечном горне: войска уже который месяц не могли подавить мятежи по окраинам государства. Партизанская война в Испании ежедневно вытягивала жизни солдат и офицеров и золотые луидоры из казны. Крестьяне не хотели продавать продовольствие за введенные Парижем бумажные деньги. Провинция им не доверяла. Столица еще не голодала, но недостаток хлеба ощущался. В результате лидер партии умеренных - глава Учредительного национального собрания епископ Монпелье Клода дю Белле стремительно терял популярность и этим решил воспользоваться находившийся в оппозиции лильский депутат мсье Дюгем. В нарушение прежних договоренностей никаких должностей ему не предложили что вызвало тихое озлобление одного из инициаторов свержения Бурбонов. Он решил разыграть карту недовольства недостатком хлеба в столице и под давлением волны народного гнева вынудить главу умеренных отказаться от мандата депутата. Для любой революции, как известно, нужны деньги. Финансовым обеспечением занялся вдохновивший мсье Дюгем на революцию безымянный иезуит. После разговора с депутатом он почти на две недели исчез из Парижа а потом вернулся с ящиком, полным золота. Его ссудил Франсиско Лопеса Суассо - амстердамский банкир, в прошлом столетии предоставивший Вильгельму Оранскому кредит для захвата английского престола в два миллиона гульденов.
  
  Получив от иезуита подробные инструкции, мсье Дюгем на деньги, предоставленные амстердамским банкиром, подготовил массовое выступление парижской бедноты, которые ждали лишь отмашки.
  
  2 мая 1710 года едва только огненно - красный диск солнце приподнялся над горизонтом, затянутым пухлыми и серыми, словно зимними, облаками - сквозь них лучи едва проходили и, осветил тревожным светом Галлию, ударил колокол -- бум, бум, бум - все чаще, тревожнее. В единый миг к нему присоединились десятки других. По сигналу на парижские улицы выплеснулось более 40 тысяч вооруженных санкюлотов в красных фригийских колпаках с национальными эмблемами и 'русских' штанах - сторонников мсье Дюгема (революционно настроенных представителей городского и отчасти сельского простонародья). В последние годы одежду из России везли целыми кораблями. Парижские газеты писали что в Подмосковье и в районе села Иваново недалеко от города Кострома стояли мануфактуры на сотни рабочих, заваливающие Европу модной у простонародья по причине крайней дешевизны и практичности одеждой. Заворчала, зашумела, закричала толпа. Молча и грозно двинулась маршем за предводителем к дворцу Тюильри, где заседало Учредительное национальное собрание. В толпе мелькали решительно настроенные женщины и оборванные дети. Многие, отстав по пути, ломились в дома аристократов, забирались на колокольни - бить набат. С веселым смехом били окна. Страшно и звонко плыли в затянутом тучами небе звуки колоколов. В узких переулках между богатых домов появились первые убитые, с жалобными стонами ползали раненные.
  
  На площади перед дворцом Тюильри восставшие немного растерялись. Огромный купол прикрывал центральную часть величественного здания, блестела в солнечных лучах крыша, на балконах стояли, высовывались из окон депутаты. Каждый почувствовал - здесь сосредоточена власть. Поняв, что настроение толпы изменилось, мсье Дюгем остановился и произнес одну из тех речей, которыми он так славился. Он потребовал от главы Учредительного национального собрания епископа Монпелье Клода дю Белле немедленно подать в отставку и репрессий против контрреволюционеров.
  
  Толпа все никак не могла решиться и тогда выскочили вперед бойкие людишки, заранее прикормленные парижским мэром.
  
  - Чего стоим, граждане? Епископ Монпелье вызвал в город армию. Или мы сейчас возьмем вверх или военные нас перевешают! Вперед на штурм!
  
  Заворчала, зашумела, закричала толпа и ревя кинулась к дверям дворца. Несколько выстрелов жидкой охраны у входа лишь только раззадорили ее. Смяли военных, ворвались во внутрь. Епископа Монпелье, отказавшегося подчинится толпе растерзали в клочья. Почтенных депутатов избивали и спускали с лестниц. Тех, кто пытался бежать, ловили и снова били. Депутат мсье Дюгем провозгласил себя главой Учредительного национального собрания.
  
  После разгрома парламента направились в богатые кварталы Парижа. Город оказался во власти разбушевавшейся черни. До вечера гуляла толпа и вершила революционную справедливость как понимала сама. Ненависть парижских низов к аристократам вылилась в массовую резню и грабеж богатых домов. Чадно пылали здания посольств и дворцы аристократов, пламя вздымалось над раскинувшемся на севере от Собора Парижской Богоматери монастыре с готическими галереями - по мнению восставших прибежище религиозной контрреволюции. В ужасе прятались по погребам семьи состоятельных горожан. Десятки дымов поднимались к низкому небу, но далеко не всегда к пылающим, словно свечки, зданиям могли добраться пожарные. Вооруженная толпа далеко не всегда пропускала их повозки с насосами и новомодными паромобилями. Любого, не одетого в простонародную одежду, ловили. Дикие крики жертв раздавались отовсюду, пока не замирали в пропитанном гарью и дымом воздухе, но они не могли остановить обезумевшие от пролитой крови и вседозволенности толпы санкюлотов. Стекающие в Сену ручьи, потемнели от крови, тела людей плыли по реке. Сломанными куклами валялись на грязной мостовой парижских улиц окровавленные тела стариков, детей и женщин - часто раздетые. Убийцы желали поживиться одеждой и часто, переодевшись, они и сами становились очередной жертвой.
  Вечером по пылающим улицам столицы промаршировали войска под предводительством фельдмаршала Бирона, Шарля Армана де Гонто. Солдаты революционной армии получили приказ не жалеть пороха и стрелять на поражение. Двое суток продолжались бои пока в столице не установилось кладбищенское спокойствие. Бунт был подавлен, но город находился в плачевном состоянии. Такого Париж не видел с Варфоломеевской ночи. Фельдмаршал провозгласил себя главой Учредительного национального собрания.
  
   От Бреста до Лиона и от Страсбурга до Бордо, обрушилась волна репрессий на 'неправильных' революционеров. Десятками тысяч вешали, гильотинировали и расстреливали. А еще через шесть дней мсье Дюгем, в полуобморочном состоянии, поддерживаемый под руки двумя солдатами, поднялся на помост гильотины.
***
  Временный военный совет Мастерграда уже давно комплектовался не только людьми в погонах но и из директорами крупнейших заводов, заместителями главы города и руководителями представленных в Собрании депутатов партий: коммунистической, представлявшей интересы фабричных рабочих и части служащих, социалистической, которую поддерживали крестьянство и многочисленные кустари с служащими и народно-патриотической за которой стояли предприниматели и часть кустарей. Благодаря такому составу он стал неофициальным, но действенным органом по согласованию интересов противоречивых интересов горожан. Его решения как правило принимались и мэрией и Собранием депутатов беспрекословно. Глава города собрал его ровно через трое суток после получения радиограммы из Владивостока о поражении русских войск на Аляске и гибели материковых поселений. Срочно приглашенному на заседание Александру Петелину пришлось задержать отлет удачно подвернувшегося рейсового дирижабля 'Красная звезда'. Прошло трое суток, когда воздушный корабль пришвартовался к мачте в аэропорту Мастерграда. С небольшим кожаным чемоданом с немудреными пожитками командированного, Петелин вышел из лифта на теплые бетонные плиты взлетной полосы. Раскаленный зрачок солнца уже поднялось над горизонтом. Наступал прекрасный летний день - 28 июня 1710 г., один из тех, какие случаются только тогда, когда погода установилась надолго. Пыльный ветер гнал по окружавшим аэропорт высохшим полям шары перекати-поля, до полудня, когда все затихнет в тишине и зное, заснет под гнетом жаркого солнца- ни облачка в небесном океане, лишь в синеве дрожит жаворонок, еще далеко. Неподалеку на летном поле масляно блестел черными боками джип умеренной потрепанности, помнивший еще времена до Переноса. Около него нервно курил знакомый водитель из 'конюшен' администрации.
  
  Шофер, выбросил сигарету. Отчаянно замахал руками, закричал, привлекая к себе внимание.
  
  - Вас уже ждут, - сказал с упреком, словно время прибытия дирижабля зависело от Петелина, на что тот пожал плечами. Забросив чемодан в каину, уселся на заднее сиденье сам.
  
  Машина резко тронулась с места, промчалась мимо гидросамолета-амфибии, вокруг длинной туши с двумя двигателями суетились техники в промасленных комбинезонах. Пронеслись здания и сооружения аэропортового комплекса, машина на миг приостановилась у КПП. Солдат выглянул из будки, но увидев номера мэрской машины и пропуск-вездеход на лобовом стекле, потянул за невидимый снаружи канат. Шлагбаум нехотя приподнялся. Пролетев мимо памятника - списанного и, с полностью скомунизженными внутренностями вертолета Ми-8, где страшно давно он целовался с покойной женой: Олей, машина помчалась вниз, к синей ленте Вельки. Город с последнего посещения мало изменился, лишь на улицах появилось больше детей, телег и всадников, да почти исчезли оставшиеся после Переноса автомобили. Их место заняли грузовики, автобусы и легковушки собственного производства с двухтактными одноцилиндровыми нефтяными двигателями калоризаторного типа. Множество дымов вонзалось в безоблачную синеву неба, но вроде бы их стало меньше чем в первое десятилетие после переноса. По крайней мере запаха угля не ощущалось. После стольких лит отсутствия он вернулся, но ощущал внутри себя только пустоту. Петелина не оставляло чувство, что он вернулся куда-то не туда. Все здесь было чужое и земля и люди и даже небо. Он слишком отдалился от здешней жизни. У себя, на Дальнем Востоке он не раз ловил себя на мысли, что его не интересуют здешние дела, если бы не служба. Губернатор был обязан быть в курсе событий на Родине.
  
  Автомобиль въехал на Центральную площадь, показалось здание администрации, Притормозив, осторожно переехал через рельсы узкоколейки. Со стороны улицы Ленина послышался паровозный гудок а потом показался миниатюрный паровоз с двумя двухосными вагончиками на прицепе. Петелин недоуменно уставился на него и только через мгновение вспомнил. Пару лет тому назад ему присылали информационный бюллетень. Городские власти приняли радикальное решение о дальнейшей судьбе городского общественного транспорта. Автобусный парк будет радикально сокращен а вместо большинства маршрутов планировалось пустить узкоколейку от 1-го микрорайона к Центральной площади, потом по мосту через Вельку в сторону железнодорожной станции. Потом маршрут следовал к поселку ГРЭС и дальше по кругу. В дальнейшем власти намеревались соединить Мастерград с крупными деревнями целой сетью узкоколеек. Оказалось, что километр узкоколейной железной дороги шириной 750 мм, которую прокладывают практически без полотна и насыпи, по предварительным расчетам в 5-6 раз дешевле километра шоссейной дороги в две полосы движения. При этом узкоколейка способна провести в 2,5-3 раза больше грузов по цене в 4 раза меньше чем шоссейная дорога. К тому же первые 10-15 лет она в отличие от шоссейной дороги практически не нуждается в текущем ремонте. Помимо решения проблемы транспортной связности Мастерградской территории массовое строительство узкоколеек на долгие годы загружало заказами машиностроительный завод и металлургические мощности в районе в районе горы Магнитной.
  
  Александр проводил паровоз взглядом а машина остановилась у входа в администрацию.
  
  Заседание уже шло, когда он тихонько открыл высокую дверь из натурального дуба. Маклаков развалившийся во главе длинного стола, занимавшего не менее трети площади кабинета градоначальника, бросил в его сторону недовольный взгляд, но промолчал. Изобразив лицом раскаяние, Петелин осторожно уселся на свободный стул, напротив открытого окна, в котором ветер раскачивал пожухшие листья лип напротив входа. Нахохлившаяся ворона внимательно наблюдала за происходящим в кабинете, словно понимала о чем идет речь.
  
  В углу около стойки с картой североамериканского континента с указкой в руке докладывал руководитель службы безопасности полковник Смирновский Алексей Алексеевич.
  
  - Еще раз подчеркну, - сбшник дернул уголком рта, - трудности ведения агентурной разведки в землях навахо. Если на территории бывших англо-французских колоний удалось завербовать несколько агентов, то проникнуть вглубь территорий Соединенных племен Америки, где располагаются наиболее технологичные производства навахо не удалось. Тем не менее некоторые выводы об уровне развития наших оппонентов сделать можно. Основных сельскохозяйственных баз у них две: это побережье Атлантического океана и частично долина реки Миссисипи. Выращивается хлеб, картофель, кукуруза, бобовые, хлопок и вся номенклатура овощей из двадцать первого века. Потребности в мясе закрываются за счет собственных стад овец и за счет торговли с окружающими племенами.
  
  Сбшник ткнул указкой в карту, обвел районы.
  
  - Основных производственных баз тоже две. Это собственно владения навахо и район Аппалачи, по совокупности неразграбленных ресурсов аналогичный нашему Уралу. К тому же по притокам Миссисипи он имеет удобную логистику, а их верховья удобны для строительства множества мелких ГЭС, что диктует развитие сети небольших предприятий.
  
  - Уф, - шумно выдохнул бывший глава города Чепанов и провел платком по побагровевшему лицу, заставив докладчика на миг прерваться.
  
  - Из полезных ископаемых на территории навахо добывается неплохой уголь и нефть, ее они перерабатывают в 'самоварах'. Так что товарные объемы бензина и дизельного топлива и мазута у них имеются. Металлы от железа до золота и меди добывают в основном в районе Аппалачи. Теперь о положении дел в машиностроении и военной промышленности. У навахо осталось исправное стрелковое оружие из двадцать первого века, но его сравнительно немного. Все упирается в ручное производство и переснаряжение патронов и мизерное производство бездымного пороха и инициирующих веществ (индивидуальные вещества или смеси, легко взрывающиеся под действием простого начального импульса (удар, трение, луч огня) с выделением энергии, достаточной для воспламенения или детонации бризантных взрывчатых веществ.) Впрочем и здесь есть известное продвижение. Первоначально производимые карабины Линднера постепенно заменяются винчестерами и револьверами, высвободившееся оружие вместе с трофейными и покупными стволами продается союзным племенам. В небольшом количестве производят гранатометы, модернизированные картечницы Гатлинга, минометы и гранаты. Артиллерия в целом не выше уровня середины-второй половины девятнадцатого века, но в последнее время зафиксировано появление стальных нарезных трехдюймовок. Что касается автотехники. На территории бывших европейских колоний отмечено появление помимо остатков автотракторной техники из будущего целой линейки автомобилей, тракторов и параходофрегатов, оснащенных паровыми двигателями и котлами местного производства. Что касается электроники и электрики. Навахо наладили изготовление небольшой мощности, от 500 до 1000 киловатт, электрогенераторов. Кустарно, буквально поштучно, производятся электролампы и электрические батареи. По связи: широко используется проводная связь и выжившие радиостанции, от портативных до длинноволновых. Общие их количество оценивается в несколько сотен.
  
  - Что касается армии. Точная количество бойцов у навахо-попаданцев неизвестно, но по оценкам аналитиков армия мирного времени составляет не более 3 - 6 тысяч человек, размазанных тонким слоем по фортам на территории Соединенных племен Америки. Обученная навахо молодежь индейских племен, сравнительно неплохо вооружена, дисциплинирована и фанатично предана своим хозяевам. Численность ее составляет от 40 до 100 тысяч человек. Количество бойцов из союзных племен, хотя и гораздо хуже оснащенных и, совсем не обученных, ограничена только возможность их снабжения.
  
  - Ох, ты бл... - непроизвольно вырвалось у военного комиссара - коменданта города, полковника Кузнецова. Под взглядами офицеров он с виноватым видом отвернулся а докладчик продолжил.
  
  - Теперь что касается флота. Базой для его развития послужили кораблестроительные мощности верфей атлантического побережья и Великих озер. Там есть и портовые города и верфи и кадры моряков. На восточном побережье навахо построили целый флот параходофрегатов, водоизмещением тысяча - полторы тысячи тонн, вооруженных 270 мм, нарезными бронзовыми орудиями со стальными (сменная часть ствола артиллерийского орудия. Представляет собой вставную тонкостенную трубу с винтовыми нарезами, образующую канал ствола артиллерийского орудия и перекрываемую оболочкой (кожухом) по всей длине.). На западном побережье обнаружено 3 параходофрегата.
  
  Сбшник положил указку на стол заседаний и, повернувшись лицом к хмурому Маклакову, произнес.
  
  - Доклад закончил.
  
  Глава города с задумчивым видом постучал пальцами по столешнице, несколько мгновений напряженно рассматривал карту Северной Америки, потом перевел хмурый взгляд на докладчика.
  
  - Хорошо, у меня к вам, Алексей Алексеевич, вопрос. Как могло так получиться, что разведка проморгала нападение на Аляску? Оно дорого стоило России и Мастерграду! Вы понимаете что это большой провал в вашей работе?
  
  - Не буду ссылаться на объективные трудности, о них я уже говорил, - слегка помедлив, произнес сбшник, таким тоном, словно выговорить эти слова стоило большого труда, - ответственность за провал по Аляске я принимаю на себя.
  
  Маклаков с досадой махнул рукой.
  
  - Ответственность он принимает...
  
  Договорить он не успел, его взгляд упал на бывшего главу города. Дыша тяжело, пожилой мужчина прижимал руку к груди.
  
  - Степан Викторович, вам плохо?
  
  
  - Да, - с трудом разлепил побелевшие губы Чепанов, - в груди печет... очень.
  
  И сразу засуетились, расстегнули воротник и помогли выйти из кабинета, уложили на удобный диван. Секретарь бросилась к телефону. Проглатывая от волнения буквы, вызвала карету скорой помощи. Прибывший медик заподозрил у далеко уже не молодого человека сердечный приступ. Только после того как больного погрузили на носилки и аккуратно спустили по лестнице на изнывающую от духоты улицу, а карета скорой помощи, включив сирену, понеслась, распугивая ворон и голубей, в больницу, заседание продолжилось.
  
  - Степану Викторовичу пожелаем здоровья, а мы продолжим, - произнес Маклаков и нашел взглядом сбшника, - Алексей Алексеевич на первый раз ставлю вам недоработку на вид, но если подобные проколы повторятся, будем думать о вашей замене. Вам понятно?
  
  Глаза сидевшего напротив военного коменданта города - полковника Иванова, блеснули, хотя лицо оставалось непроницаемым. Давнее соперничество главы службы безопасности Мастерграда и военного коменданта для присутствующих не было секретом.
  
  Смирновский, помнивший времена армейской юности, катнул желваками, скрипнул, отодвигаясь стул, офицер выпрямился.
  
  - Так точно.
  
  - Я надеюсь, что больше проколов не будет, - дождавшись пока сбшник присядет, повернулся к Петелину.
  
  - И еще я надеюсь, что хотя бы с алеутских островов нас не выбьют, ваша мнение, - слегка ворчливо произнес Маклаков и заглянул в лежащий перед ним на столе листок, - Александр Алексеевич?
  
  - Нет, у берегов Аляски главенствует русский флот. А на случай новых сюрпризов я направил к Кадьяку броненосный крейсер 'Петр Великий'. Он уже радировал, что на месте. Его восьми 152-мм орудиям Канэ и 18 - ти 37-мм. пятиствольным орудиям, индейцам противопоставить нечего.
  
  - Вы в этом уверены?
  
  - По крайней мере ничего из продемонстрированного индейцами не может противостоять 'Петру Великому'. Мы надеемся с его помощью разгромить прибрежные гарнизоны навахо, но углубляться в глубь Аляске не планируем. На это у нас сил не хватит.
  
  - Если у них нет новых сюрпризов, - протянул Маклаков, задумчиво побарабанил по столу и бросил взгляд на Смирновского, стоически его выдержавшего, - Ну хорошо, - мэр поглядел на военного коменданта города, - Союзников бросать в беде не стоит и тем более оставлять без наказания наглость. 'Генштаб' имеет вариант ответа индейцам?
  
  - Сергей Валерьевич, мы планируем рейд одного из новых крейсеров по атлантическому побережью северной Америки. А в ближайшие дни в качестве возмездия мы предлагаем рейд дирижаблей на столицу навахо, город Свободы. Разбомбив его авиабомбами объемного взрыва мы имеем шанс изрядно проредить верхушку индейцев и уничтожить часть их промышленности.
  
  Все в кабинете, кроме сбшника, переглянулись и улыбнулись. Это был реальный шанс адекватно отплатить навахо за поражение союзников на Аляске. Военная верхушка города пришельцев была под впечатлением последствий сокрушительного удара 'вакуумными' бомбами по армии Булавина Жестокие реалии начала восемнадцатого века научили мастерградцев на удар отвечать так, чтобы только зубы разлетались а противник уже никогда не поднялся.
  
  Смирновский немного поколебался, потом поднял руку. Дождавшись разрешающего кивка градоначальника произнес жестким голосом:
  
  - Столица расположена в глубине континента а мы не знаем какие еще сюрпризы заготовлены индейцами. Считаю что такой далекий рейс слишком рискован.
  
  - Алексей Алексеевич, - с улыбкой развел руками полковник Иванов и произнес несколько фривольным тоном, - ну право слово, обжегшись на молоке вы на воду дуете. Вы же сами только что рассказывали что техническое развитие навахо дай бог вторая половина девятнадцатого века. Что они нам могут противопоставить?
  
  Ожидая продолжения Смирновский несколько мгновений смотрел на соперника, потом неторопливо повернул голову к мэру.
  
  - На наше счастье навахо не досталось ничего из серьезной промышленности, но по нашим оценкам артефактов из будущего у индейцев не меньше а даже больше, чем досталось нам. Один раз мы уже недооценили их. Зачем наступать на грабли повторно? Считайте что это интуиция аналитика.
  
  - Не мы а вы! - слегка хохотнул Иванов.
  
  Они еще немного поспорили, постепенно повышая голос и горячась, пока не раздался недовольный голос градоначальника:
  
  - Ну вы еще поругайтесь горячие финские парни!
  
  Дождавшись, пока спорщики умолкнут, предложил высказаться по поводу бомбардировки столицы навахо. Руку поднял директор военного завода: средних лет, аккуратная прическа, дорогая рубашка с расстегнутым воротником и закатанными из-за жары рукавами, по должности он состоял в военном совете. Дождавшись кивка Маклакова, он прокашлялся и произнес:
  
  - Тут призывают отомстить, покарать и воевать. А я рассуждаю с точки зрения промышленника и торговли. Война, всегда вредила промышленности. Против войны чужими руками я не возражаю, это дает новые заказы заводам города, но вот воевать собственными руками - это всегда убыточно и приносит только потери. Страдает промышленность и гибнут люди, наши люди, каждый из них на вес золота. Так вот к чему я говорю, может с индейцами возможно примирение? В конце концов не монстры же они или какие-нибудь фашисты! К тому же Аляска это американская земля. Вот такой у меня вопрос.
  
  Несколько мгновений в кабинете царило молчание, члены военного совета недоуменно переглядывались. Большую его часть составляли люди в погонах, начавшие службу еще до Переноса, для которых ответить ударом на удар было столь же естественно, как дышать.
  
  Откинувшись в кресле, Маклаков довольно хохотнул.
  
  - Молодец, Василий Иванович, так их! А то развели тут милитаризм, панимаешь - спародировал он известного политика 90-х годов, - кто ответит Василию Ивановичу?
  
  - Разрешите я! - встрепенулся сбшник.
  
  Дождавшись утвердительного кивка мэра, продолжил:
  
  - Среди навахо всегда были сильны националистические взгляды, они помнили нанесенные белыми их предкам обиды, но до Переноса нацисты были в меньшинстве и в обществе и в Совете вождей. Нацизм существовал в качестве пугала для Вашингтона для вымогательства у него компенсаций. После Переноса все изменилось. Необходимо было сплотить нацию и обосновать жесткие, даже жестокие меры против инородного населения. В этих условиях умеренные силы были вынуждены блокироваться с крайними националистами. Повлияло на это и наличие немногочисленных фракций желающих договариваться с испанцами и англичанами. Их вырезали в ходе гражданской войны. Ну а вражда к белым обоснована с одной стороны историческими обидами и желанием реванша, а с другой стороны стремлением урвать лакомые куски. Так что за двадцать с лишним лет пропаганды нацистских взглядов и весомых выгод от нацизма для каждого навахо у них образовался местный аналог третьего рейха. С сегрегацией, концлагерями и рабами. Договариваться с ними - это все равно что в разгар войны договариваться с Гитлером. Отступим сейчас, неизбежно придем к столкновению потом, только дадим им время лучше подготовиться.
  
  Смирновский повернулся к директору военного завода.
  
  - Я ответил на ваш вопрос?
  
  - Да, вполне, - смущенным голосом ответил единственный гражданский на военном совете.
  Когда Маклаков поставил вопрос о бомбардировке на голосование, при одном против и одном воздержавшемся предложение приняли.
  
  По кабинету пронесся удовлетворенный гул, военный комендант довольно улыбнулся глядя на каменное лицо сбшника.
  
  - Так, - громко постучал ручкой по столу Маклаков, привлекая внимание и обратился к военному коменданту.
  
  - Как там дела у союзников с турками? Что-то в последнее время ничего не слышно.
  
  - Задержка наступления связана с булавинским восстанием и восстановлением порядка и тыловых коммуникаций. По сообщению из Петрограда начало операции 'Реконкиста' через пять дней...
  
  Тиха южнорусская ночь. Небо высокое, все усыпано огоньками звезд. Неутомимо и мерно била в берег днестровская волна, на левом, русском берегу, невидимые в траве, цвиркали сверчки, время от времени над головой хлопали крылья неведанных птиц. Все было спокойно. Патрулировавшие по приказу коменданта Измаила Мехмет-паши патрули конных спаги, подъехали к берегу Днестра. Кони переминались, тихо ржали. Люди всматривались в восток. Русский - левый берег не виден, скрыт ночной тьмой, тихо. Постояв так совсем немного, ехали дальше.
  
  Под утро, когда горизонт на востоке только начал светлеть и наливаться алой полосой а предметы, до этого скрытые, начинали проступать из тьмы, послышалось мерное уханье паровых гигантов. Звук приближался и уже скоро появилось световое пятно от торопливо шарящего по черной глади реки прожектора. Еще больше посветлело и стало понятно - в Днестр вошли пароходофрегаты. Застыли на излучине, нацелив орудия на словно вымерший вражеский берег. Для турок, привыкших за несколько месяцев после формального объявления войны к пассивному поведению русских, появление кораблей черноморского флота стало настоящим шоком и они не рискнули даже пытаться противодействовать.
  Когда солнце приподнялось над горизонтом, прицельно слепя гипотетических стрелков на западном берегу, на зеркальной излучине Днестра появились сотни переполненных людьми лодок, через несколько минут они ткнулись носами в заросший камышом правый берег. Усатые, прошедшие несколько военных компаний гвардейцы, высоко поднимая ружья, горохом посыпались в мелководье, расплескивая воду, побрели к берегу. Закричали офицеры и сержанты, строя людей повзводно, колонны убегали занимать удобные для обороны рубежи. С лодок побольше тащили по сходням на берег многоствольные картечницы и орудия, боеприпасы и мешки с продуктами.
  
  12 июня 1710 года началось долгожданное наступление русских войск. Три армии одновременно нанесли удары: первая, численностью двадцать пять тысяч бойцов во главе с самим императором Петром через Днестр и дальше на Балканы, вторая, двадцатитысячная при поддержке многочисленных отрядов армянских и греческих добровольцев и казачьих полков, сохранивших верность Петру первому, на Кубань и дальше в Абхазию и Закавказье. Еще одна группировка - до пятнадцати тысяч человек, руководствуясь принципом при двухстах орудиях на километр фронта о противнике не спрашивают и не докладывают, обрушила моря огня на древние укрепления Перекопа, после штурма планировался стремительный бросок на столицу ханства Бахчисарай.
  
  Передовые отряды гвардейских бригад охраняли плацдарм на правой, турецкой стороне Днестра, пока саперы торопливо стучали топорами и, плавая по реке на лодках, собирали мостовой переход. Турки так и не решились на противодействие переправе а может не имели для этого достаточно сил, лишь вдали мелькали их конные разъезды. Начинало темнеть когда по мосту сплошным потоком хлынули боевые повозки гвардейских полков, гудя словно настоящие паровозы, двинулись паровые трактора с прицепленными пушками и многоствольные картечницы на прицепах, по двое в ряд двинулись конники казаки и драгуны. К утру большая часть армии успела переправиться, но по мосту сплошным потоком шли паровики вперемежку с телегами тыловых служб. Оставив на охрану моста пехотный полк, усиленный двумя артиллерийскими батареями, армия двинулась на Измаил.
  
  Русская армия появилась под стенами города столь стремительно, что комендант крепости Измаил Мехмет-паша даже немного растерялся. Ну не дал аллах человеку крылья чтобы так быстро перемещаться. Не иначе гяурам помог сам шайтан! Это не помешало ему гордо отвергнуть предложение сдать крепость, заявив: 'скорее небо упадет на землю, чем грязные собаки-гяуры возьмут мою крепость'! Он очень надеялся на помощь собираемой великим визирем Девширме Юнус-пашы под городом Яссы турецкой армии, уже достигшей размера ста тысяч бойцов. И тогда в жарком и безоблачном небе над крепостными стенами и острыми шпилями минаретов появились длинные сосиски мастерградских дирижаблей.
  
  Экипажи воздушных кораблей в бинокли наблюдали за происходящим внизу. С более чем километровой высоты линии крепостных стен, однотонные кубики крыш зданий и сами защитники с жителями города казались ненастоящими, игрушечными. Негромкое шуршание винтов, а на высоту кораблей не доносилось ни звука с земли, только подчеркивала иллюзорность мира внизу. Вид воздушных кораблей, хорошо знакомый османам из слухов, один другого необычнее и страшнее, привел их в смятение. Защитники крепости ринулись по узким лестницам со стен и башен вниз, началась жуткая давка. Людей сбивали с ног и затаптывали насмерть. Вот толстый турок не выдержал напора обезумевших, безмолвно размахивая руками, рухнул с высоты нескольких этажей, остался на земле недвижимой, сломанной куклой. А вот наоборот, осман опустился на колени, руки с мольбой поднялись вверх, но глухо небо. По улицам христианских районов Измаила забегали люди, вот бегут женщины, то и дело поднимая лица к безжалостным небесам, тащат за руки недоумевающих детей, мимо них тяжело проскакали всадники в тюрбанах. Старик в халате, торопливо проковылял по улице, скрылся в доме.
  
  'Шух, Шух', - торопливо прочертили небо дымные прочерки ракет, с шипением и воем понеслись навстречу небесным хищникам, но мало их. слишком мало, чтобы испугать. К тому же дирижабли не стали опускаться на высоту, где примитивные пороховые ракеты аборигенов представляли для них опасность. Через несколько секунд гораздо ниже толстых туш расцвели смертоносные цветки из огня и черного дыма.
  
  Два дирижабля почти неподвижно зависли в безоблачном, бездонно синем небе над крепостной стеной со стороны противоположной Дунаю, в паре сотен метров друг от друга. Теперь стало видно, что под ними на талях висели черные точки. Внезапно они отделились, сопровождаемые тысячами тревожных взглядов ушли в крутое пике. Одновременно коснулись земли у подножия крепостных стен с внутренней стороны, несколько мгновений ничего не происходило, и правоверные уже собирались возблагодарить Всевышнего, что на этот раз у отродьев шайтана - урусов, ничего не получилось, как на месте падения вспухли чудовищных размеров огненные нарывы. Через миг от них оторвалась белесая от жара стена перегретого воздуха, понеслась во все стороны. А еще несколько мгновений спустя донесся грохот взрывов, дрогнула под ногами земля. Когда немного рассеялась пыль и дым, перед изумленными русскими полками вместо крепостных стен на протяжении двух сотен метров лежали высокие груды битого кирпича и земли, опрокинутые орудия и обгорелые трупы. Словно ураган ворвались русские на узкие, засыпанные обгорелыми балками, битой черепицей, улочки города. Оказывать им сопротивления было некому. Те немногие правоверные кто уцелел от чудовищных взрывов, находились в полной прострации и оказать сопротивления не могли. Русские совершили невозможное, бе потерь взяли крепость.
  
  Оставив в полуразрушенном городе небольшой гарнизон и, организовав силами уцелевших местных жителей постройку земляного вала на месте широкого пролома в крепостной стене, полки двинулись на северо-запад, отрезая собираемую великим визирем Девширме Юнус-пашы армию от пополнения и припасов. В авангарде, значительно опередив основные силы, двигались гвардейские бригады: семеновцы и преображенцы. За счет полного обеспечения артиллерии паровыми тракторами и частичного - пехоты и обоза, средняя скорость гвардейцев достигала пятидесяти-семидесяти километров в сутки. Через пять дней форсированного марша, порядком исчерпавшего силы бойцов, первого июля 1710 года, войска встали на отдых у румынской деревни Тыргу-Фрумос. В отличие от встречавшихся в первые дни деревень, полупустых, с заколоченными окнами и угнанной скотиной, она была совершенно не разграблена, и жители встретили пришельцев с удивлением, но без вражды. Слава богу, деревенская мельница не была разрушена, можно было смолоть муку и испечь хлеб вместо надоевшего сухого пайка. Вчерашние крестьяне, а их было в гвардии большинство, с охотой взялись за привычный труд и, работа закипела.
  
  Дорога, по которой шло снабжение турецкого войска, выходя с западной окраины Тыргу-Фрумос, разветвлялась: одна шла на юг, на Балканы, вторая на север в Венгрию и третья на запад в сторону Австрии. Перехватив ее, гвардейцы принялись зарываться в землю, перекрывая путь, по которому османы могли вырваться из ловушки. Остальные пехотные и драгунские полки русской армии вместе с обозом, во главе с императором Петром, спешили на помощь гвардейцам и должны были вскоре подойти. Боевые действия сводились схваткам между вездесущей легкой конницей османов и казаками. Благодаря массовому применению тачанок с установленными на них многоствольными картечницами преимущество было за русскими. За счет легкой конструкции, на сошках или в возимом варианте и, мастерградских прицельных приспособлений, картечницы стали аналогом пулеметов. Пули со стальным сердечником пробивали стальную защиту паровиков и хлипкие стены румынских хибар а дробовые заряда на близком расстоянии выкашивали по несколько человек. Пару дней великий визирь не решался что-нибудь предпринимать, но, когда запасы продовольствия начали подходить к концу, двинулся навстречу русской армии. К этому времени остальные русские полки подошли к деревне Тыргу-Фрумос и включились в работу по строительству окопов, рвов и непроходимых для конницы усеянных кольями участков, особо опасные участки перекрывали дефицитной колючей проволокой.
  
  Пятьдесят километров до русских позиций обремененная обозами с припасами и устаревшей артиллерией армия османов проползла за трое суток. По пути она дважды подвергалась ночным бомбардировкам осколочно-фугасными авиабомбами. Погибли тысячи правоверных, а еще большее количество сбежало, надеясь, что в одиночку больше шансов избегнуть рук неверных, но даже в таком, ослабленном виде она более чем в два раза превосходила русскую армию и насчитывала по данным воздушной и наземной разведок до семидесяти тысяч человек.
  
  Командир разведывательной роты лейтенант Илья Сидоров, подложив под голову руки, валялся в тени палатки. В турецкой стороне, не как на Родине: в подмосковном селе Троицкое, летом жара такая что что все живое либо зарывается в землю, либо укрывается в тени. В безоблачном небе, словно пушинка на быстрой речной воде, плыло легкое облачко. Плыло домой, на восток. Он смотрел на него и с сожалением думал об одном и том же:
  
  'Вот и облачко полетело на Родину. А потом пришла мысль, а где у него сейчас Родина?' И стало грустно на душе. Хотя, казалось бы, почему? После окончания военного факультета московского университета пожаловали его в офицеры. Распределили в семеновский гвардейский полк и выделили 200 десятин отличного чернозема на берегу Азовского моря. Сколько стоило нервов уговорить родителей переехать туда - это отдельный рассказ, но справился. Теперь у них под началом хутор с переселенцами из центральной России, Малороссии, есть даже две чухонские семьи, одна уже крещеная в православие, глава второй Арво Парт, угрюмый и нелюдимый плотник все еще сопротивлялся.
  
  Сжалось сердце, захотелось на хутор, проведать родителей, посмотреть сестренку Настю, совсем уже большая, заневестилась.
  
  После того как наставник и приятель старший сержант Иван Остахов уволился со службы во внутренней страже, чтобы уехать за моря и океаны в далекую Аляску, Илье, как грамотному и опытному воину предложили пойти учиться. Это был небывалый шанс для крестьянского сына из владений князя Репина. Илья, отличавшийся решительностью во всем, согласился почти не раздумывая. Потом была учеба, крестьянский сын, зубами вцепился в нее, то что не мог постичь разумом, постигал через зубрежку, через усердие и, если вначале дворянские дети, поступившие в университет после школьной скамьи втихомолку зубоскалили - в лицо боялись, владел Илья хитрыми приемчиками, синяков не ставил, но больно, аж в глазах щипало, то к концу обучения он был из первых выпускников, за что, с учетом боевого опыта и распределился в гвардию. Потом мысли перескочили на вчерашнее происшествие и по лицу поплыла довольная улыбка.
  
  Вчера разведчики вернулись в лагерь перед вечерней поверкой. Не теряя времени, как были в пропахших людским и конским потом грязных маскировочных халатах, лейтенант приказал тащить пленника к полковому командиру - полковнику князю Голицыну. Брошенный на землю связанный, в измятом, дорогом халате турок, сверкая угольными глазами яростно выкрикивал нечто непонятное. Князь присел перед пленником, по пухлым губам промелькнула многообещающая улыбка.
  
  - Хорош турок, допрашивали?
  
  - Нет господин полковник, - с довольной улыбкой вытянулся по струнке лейтенант, - не до этого было турок за нами погнался.
  
  - Молодцы, молодцы, - крякнув, полковник распрямился, - по моему разумению за сие деяние не меньше, чем Георгий положен, у тебя, помню, солдатский уже есть?
  
  - Так точно ваше...
  
  - Вот и хорошо, а кто сего зверя в полон взял?
  
  - Да вот они и взяли, - пальцем показал на приволокших турка разведчиков Сидоров.
  
  - Готовь представление на них, подпишу на солдатского Георгия.
  
  Оба усача-разведчика довольно заулыбались. Согласно статусу ордена им полагались нешуточные льготы, прибавка к жалованию и участок земли после увольнения.
  
  - А взяли как сего зверя?
  
  - Да смешно сказать, отошел он по нужде в кусты, тут мы его и скрутили.
  
  Князь коротко хохотнул и тут же лицо его стало строгим, брови нахмурились.
  
  - Ты, лейтенант, иди, а мы тут с переводчиком поговорим о жизни, да и экстракт потом царю-батюшке передадим.
  
  Огромный, красный диск солнца, весь пересеченный и разделенный ветвями кустов приподнялся над землей обещая солнечный день. Лучи заиграли бриллиантами в быстро сохнущей росе. 'Сегодня, кажется, будет жарко' - криво усмехнулся лейтенант Сидоров. Сержанты подняли разведчиков еще до рассвета - в пятом часу еще прохладно и темно. После короткого завтрака - огни в полевых кухнях не зажигали, наскоро перекусили сухарями и консервами, разведчики заняли позицию в траншее в первой линии обороны семеновцев, сразу за глубоким рвом, утыканном понизу кольями. К половине седьмого войска укрылись в окопах первой и второй линии обороны.
  
  Сидоров приложил к глазам бинокль в нескольких километрах по дороге на восток появились густые толпы пеших и конных осман. Упряжки лошадей с топчу (артиллеристами) тянули разномастные орудия. Свет блестел на металле нескольких паровиков. 'Так и не научились передвигаться строем. Вояки. Ну-ну...' Илья с детства был наслышан о том, как врывались отряды татар в русские деревни, людоловы хватали девок, парней. Слишком старых и малых, неспособных одолеть трудный и долгий путь до Крыма, убивали на месте. Потом пленников продавали на османских рынках и больше никто о них не слышал. Так что 'зуб' на турок он имел большой и раз император объявил что больше татарам не зорить русские земли а туркам не продавать русских как скот, то так тому и быть. А он и его разведчики не подведут. Илья огляделся по сторонам. Усатые лица ветеранов-гвардейцев спокойны и сосредоточены. Бывалые солдаты использовали последние мирные минуты, кто курил, кто просто отдыхал привалившись к стене окопа.
  Между тем отряды турок начали сходить с дороги чтобы занять место в боевом строю.
  
  Великий визирь Девширме Юнус-пашы, сидя на арабском скакуне на вершине небольшого холма, смотрел в бинокль на запад, на позиции неверных. Позади перешептывались паши, янычарский ага и чауши (всадники, выполнявшие функции адъютантов и гонцов). Разведчики не соврали. Обычно европейцы огораживались деревянными рогатками, а под их прикрытием сбивались в один громадный, неповоротливый четырехугольник, спина к спине. Они боялись стремительных, следующих одна за другой, лихих атак турецкой конницы, которая с диким воем, точно ураган, налетала на врага. Русские применили другую тактику: нарыли траншей и спрятались в них. Неужели они думают так спасти головы от кривых турецких сабель? Если аллах отнял у них разум, то значит он хочет их погубить! Атака спахи (разновидности турецкой тяжелой кавалерии) прикроет выдвижение янычар и паровиков с экипажами за большие деньги купленными у других неверных. Дайте только добраться на близкое расстояние известным мастерам рукопашной схватки янычарам. Они не поленятся спрыгнуть в каждую траншею и смахнуть глупую голову неверного. Только одно беспокоило визиря. Не слишком ли мало у него войск? Пятьдесят тысяч кавалерии и двадцать - янычар при ста орудиях и двадцати пяти паровиках, хватит этого для победы?
  
  Позади послышался почтительный шепот:
  
  - Многоуважаемый Юнус-паша, все готово.
  
  - Приступайте, - не поворачиваясь бросил великий визирь. Пронзительно взвыли трубы. Не успел еще звук затихнуть в безбрежных полях и холмах западной Молдавии, как заржали кони, тревожно застучали барабаны, резкие звуки команд смешались с громкими хвалами Аллаху.
  
  Повинуясь сигналу неспешно пошли вперед густые линии кавалерии, за ними отряды янычар, вооруженных саблями, пиками и длинными мушкетами с пистолетами, в промежутках между ними поползли, попыхивая дымом, паровики.
  
  Великий визирь повеселел, на губах загуляла улыбка, но руки, поглаживающие курчавую бороду слегка дрожали. Юнус-паша был умным и образованным человеком и ему прекрасно была известна грозная слава русской армии, сокрушившей шведское королевство и императора Священной Римской империи. Будь его воля, он предпочел бы поднакопить еще сил, но дерзкий маневр армии неверных не оставил ему выбора. Голодный солдат воевать не будет. Бросить обозы и артиллерию и уйти по бездорожью? Диван такого не простит. Султан моментально пришлет шелковую веревку. Острый кадык еще совсем не старого сановника судорожно дернулся. Ну уж нет, лучше испытать удачу в бою! А про возможность поражения, лучше даже не думать. Оно откроет путь кяфирам на Балканы и дальше до столицы империи - древнего Истанбула (Стамбул)!
  
  Немного высунувшись из окопа, Сидоров рассматривал в бинокль наступающую конницу турок. Лошади перешли на рысь. Рты осман раскрыты в неслышных из-за расстояния криках, металл доспехов яростно сверкал, на клинках бликовало утреннее солнце.
  
  Хорошо шли.
  
  В боевых порядках русских загрохотало. В безжалостном небе расцвели мутные облака шрапнельных разрывов, в один миг десятки, если не сотни турок на всем скаку рухнули на землю, чтобы быть затоптанными конями товарищей. Звуки разрывов гранат на земле, жалобное ржание падающих, безуспешно пытающихся подняться лошадей, крики и проклятия раненых и, придавленных тяжелыми тушами боевых коней людей, смешивались в жуткую симфонию боя.
  
  Но турки, теряя товарищей, шли!
  
  Кавалерия еще больше приблизилась, перешла на галоп, уже можно разглядеть раскрытые в крике рты. Дикий и пронзительный крик, с которым шла в атаку турецкая кавалерия, невольно сеял сомнения в душе даже у самых смелых. Артиллерия усилила огонь до крайних пределов, грохотали многоствольные картечницы.
  Но из вздымающихся из земли дымно-огненных разрывов вылетали всадники с вздетыми над головой кривыми турецкими саблями. Вой атакующих нарастал.
  
  Турки шли!
  
   Безумцы не жалели собственной жизни и мужество их вызывало невольное уважение. Казалось, ничто не сможет поколебать решимость турок добраться своими кылычами (один из видов турецкой сабли) до шей дерзких, заступивших путь армии грозных османов.
  
  Все - слишком близко до окопов, артиллерия прекратила огонь по коннице и перенесла его дальше, на марширующую пехоту. Сидоров повернулся к своим усачам, слегка побледневшим, но наблюдавшим надвигающуюся стену великанов-всадников со спокойствием ветеранов.
  
  - Готовься! - ружья взлетели вверх, к плечам. Приказ гласил: открывать огонь по разумению командиров рот.
  
  - Целься! - глаза сощурились, выискивая достойную цель.
  
  - Огонь!
  
  'Так, так, так' - частая чехарда винтовочных выстрелов, словно косой прошлась по атакующей кавалерии.
  
  Вот турок, получив пулю, вылетел из седла, словно от удара молотом, вот другой, рухнул бездыханным на шею коня.
  
  Ржание коней, крики раненых и умирающих, смешиваются в страшную какофонию.
  
  Вот всадник получил пулю, покачнулся, но рука еще сильна, он летит на коне чтобы сбить, смешать в прах, порубать гяуров, еще один выстрел выбил струю крови из защищенной кольчугой груди и еще один совсем рядом, турок безмолвно рухнул с седла, его лошадь пораженная выстрелом в голову рушиться на него сверху.
  
  Но остервеневшие турки шли.
  
  Впереди всех на прекрасном вороном жеребце мчался какой-то чернобородый турок, видимо начальник.
  До окопов осталось два десятка метров - несколько прыжков коня, Сидоров, резко бросает руку вниз. Из травы выскакивают невидимое до этого деревянные ежи, соединенные между собой несколькими рядами колючей проволоки.
  
  Кони, на всем ходу влетают в препятствие, с диким ржанием падают, ломая ноги, шеи и себе и вылетающим их седел всадникам, оставляя их на колючей проволоке и на земле.
  
  Громадный вороной конь грохнулся со всего маху на бок, приподнялся и забился в предсмертных судорогах.
  
  И в эту мешанину людских и лошадиных тел летят со стороны траншей гранаты.
  
  'Бах! бах! Бах!' - в задних рядах, в них собрались малодушные, кони подымаются на дыбы. Всадники, бывшие до этого последними, нахлестывая лошадей, бежали первыми. Такова была турецкая натура, в атаке для них не существовало никаких преград, но зато и в бегстве не было ничего, что бы их остановило.
  
  Десяток турок, во главе с чернобородым начальником, переброшенных падением через колючую проволоку, в безумной, бессмысленной ярости перебрались через ров. Дико крича и размахивая кривыми саблями, ринулись на траншею разведчиков. Их встретили выскочившие из окопов ветераны. Кого успокоили свинцом, кого приняли на штыки, а чернобородый еще минуту висел на двух вонзившихся в грудь штыках. Сжимавшая саблю рука, еще несколько секунд бесполезно рубила далеко выброшенные ружья. Наконец разжалась, сабля беззвучно канула в траву, последний раз прошептав проклятие побелевшими губами, турок поник а бойцы сбросили его со штыков.
  
  - Досыта накормили его благородие, - криво усмехнувшись, произнес один из них.
  
  Засвистели пули, приближалась линия османской пехоты.
  
  Молча сжимая руки в кулаки великий визирь Девширме Юнус-паша смотрел на беспорядочно бегущие по полю ошметки конницы. Грозные сипахи сделали все, что в человеческих силах. Внутри будто дрожала натянутая до предела струна. Ему хватило выдержки и здравомыслия не поддаться гневу и страху, не запаниковать. На большой успех конницы он и изначально не рассчитывал. Ее задача была прикрыть наступление пехоты, дать им приблизиться поближе к позициям гяуров и она сделала это. Значит не все еще потеряно! Он сделал усилие, чтобы успокоиться.
  
  Обернулся и почти спокойно сказал адьютанту:
  
  - Послать по два полка акынджи (нерегулярная легкая кавалерия) на правое и левое крыло.
  Через пару минут загрохотали копыта. На русские позиции, обтекая ставку командующего войском, тяжело поскакали тысячи всадников. Великий визирь поставил все на один решающий удар. Больше резервов у осман не было.
  
  Что произошло дальше, Юнус-паша толком не разглядел, мешали нависшие над полем боя белесые облака порохового дыма. Перед плотными рядами янычар выскочили несколько десятков русских паровиков. Не подходя близко, заманеврировали по полю. Немногие турецкие паровики, те кто не застрял в бездорожье, запарили развороченными корпусами в первые несколько минут. Потом наступил черед пехоты. С близкого расстояния, словно косой, паровики выкашивали осман кинжальными залпами картечи и мерным стрекотанием многоствольных картечниц. Десятки человек ежесекундно падали на примятую конницей траву и османы не выдержали, побежали с паническими криками, на ходу выбрасывая из карманов патроны, швыряя на землю сабли и тяжелые длинные ружья, которые так неудобно заряжать и, без упора стрелять. Призывы дервишей из ордена бекташей отдать жизнь за аллаха никто не слышал. Не доезжай до бегущих толп, на всем скаку круто повернули коней и все четыре полка акынджи. Рассыпавшись по полю, кинулись назад.
  
  Русская конница: лавина зеленых драгун и разномастно одетых казаков, непонятно где до этого прятавшихся, выскочила на поле боя. Пошли рысью, захлестнули последние ряды убегавших и первые неудачники пали, обливаясь кровью на землю. За ними показались зеленые шеренги русской пехоты.
  
  - Сюбхан аллах! (Великий боже!) - воскликнул великий визирь. - Все погибло!
  
  Он знал безудержную храбрость турок в бою, но знал и что в бегстве им тоже нет преград. Страх, словно бациллы неведомой болезни быстрее ветра распространялся по армии осман. Страх даже не столько смерти, сколько позорной гибели от штыка - после того как Магомет запретил мусульманам есть свинину и приказал переколоть всех свиней, такая смерть считалась позорной.
  
  Юнус-паша, круто повернул своего коня и нашел взглядом толстого агу янычар!
  
  - Останови своих трусов! - закричал указывая плетью на бегущих.
  
  - Аллах велик, сегодня он отвернул свой лик от правоверных, кисмет (в исламе неизбежность, предопределение, полная предрешенность Аллахом всех событий в мире, судеб людей), - закатывая глаза к густо-синему небу, с грядой причудливых кучевых облаков на горизонте, произнес ага.
  
  - Пес! - бросил оскорбление Юнус-паша и в сопровождении чаушей поскакал навстречу бегущим. Если удастся их остановить, страх мгновенно прошел бы и сменился османской яростью, но напрасно великий визирь метался между запыхавшихся и потных беглецов. Напрасно кричал:
  
  - Дур! Дур! (Стой! Стой!). Остановитесь, презренные ишаки!
  
  Но никто не останавливался. Лишь со всех сторон кричали со злостью и руганью:
  
  - Встречай свою смерть сам!
  
  Все старания Юнус-паши были тщетны: османская армия бежала, рассыпаясь, каждый спасал собственную жизнь.
  
  В фрумосской битве погибло полтора десятка русских и ранено две сотни бойцов, большинство из них вскоре встанут в строй. Потери осман были несоизмеримо больше. Почти десять тысяч погибших, бессчетное множество раненных и пятнадцать тысяч пленных. Радиограмма о великой победе в тот же день ушла в Петроград и союзникам. Согласно уговору в войну с турками обязались вступить королевство Венгрия и возглавляемое старшей дочкой Петра от второй жены: Екатериной герцогство Штирия и Крайна. На следующий день после краткого отдыха армия выступила походом на Балканы. Впереди были только гарнизоны немногих крепостей, прикрывавших дорогу к столице империи - Константинополю.
***
  Безветрие делало жару особенно удушающей - Букарест - столица Валахии, изнывал в полуденной истоме. Пыльные узенькие улочки города опустели - по бревенчатой мостовой не дребезжала ни одна каруца; даже свиньи, и те забились куда-то в тень. Все живое пряталось. Обыватели сидели по домам и, протирая покрасневшие лица платками, пили дульчец (холодная вода с вареньем), особенно приятный в летнюю жару.
  
  - Государь! - В комнату, где пережидал жару Константин (II) Брынковяну великий логофет, господарь Валахии, ворвался мужчина в сдвинутой на затылок меховой боярской шапке, - русские разгромили турок!
  
   -Что? - мужчина под шестьдесят с густой бородой, густо пересыпанной сединой, торопливо поднялся с кушетки, где он пережидал жару. Крепкие руки схватили боярина за грудки, - Точно?
  
  - Точнее быть не может! - мой человек прибежал из разбитой армии Юнус-паши. Турки разбиты наголову, много убитых и взятых в плен.
  
   - Вот как... - господарь отпустил боярина, принявшего запахивать рубашку, задумчивый взгляд остановился на углу комнаты откуда с постным видом на владыку Валахии смотрел какой-то святой. Несколько секунд мужчина раздумывал, потом черты его лица отвердели.
  
  - Собирайте посольство! - вечером мы выезжаем к царю Петру! И готовьте армию к походу!
  
  9 июля, на закате посольский обоз владыки Румынии въехал в походный русский лагерь а на следующий день его настигло посольство Дмитрия Кантемира - молдавского князя. А еще через несколько дней войска новоявленных союзников следовали за русской армией к Балканам. Впереди ее мчались гвардейские бригады, захватив ключевые точки - мосты и переправы, они дожидались драгунские и казачьи полки, а дождавшись, шли дальше, вглубь вражеской территории. Немногочисленные не брошенные гарнизонами крепости и замки русские блокировали а потом в небе над обреченными появлялись мастерградские дирижабли. Но таких было немного. Слухи о печальной участи Измаила распространялись по османской территории подобно болезни в моровой год и большая часть гарнизонов при приближении грозных урусов предпочла бежать вглубь империи. Морские десанты в Бургас и Варну почти не встретили сопротивления. Неплохи были дела и у союзников: королевства Венгрии и герцогство Штирия и Крайна. Деморализованные мусульмане отступали, почти не сопротивляясь.
  22 июля обе гвардейских бригады переправились через Дунай у Галаца и Брэила и вскоре заняли Северную Добруджу. А еще через пару дней саперы подготовили переправу через Дунай для остальной армии. Первый рубеж на пути к Константинополю, на который турки возлагали столько надежд, бы взят. Семеновская бригада - около 4 тысяч человек, оставив достаточно сил для обороны переправы, устремилась к Балканам и вскоре выбила немногочисленную стражу горных проходов и встала там лагерем, поджидая остальную русскую армию. Преображенцы выдвинулись к крепости Рущук и, встреченные ликующими болгарами, заняли брошенную турками крепость.
  
  Неплохо было и на других направлениях. Русская армия прорвала укрепления Перекопа и стальным катком прошлась по степям Крыма, захватывая и разоряя татарские стойбища, полоня мужчин, женщин, детей. На великих стройках России пригодится каждый. Пришла пора занять сердце ханства - построенный на крови и слезах многих поколений пленников Бахчисарай.
  
  На Кавказе, частично выбив, частично склонив к русскому подданству черкесские племена и ногаев Кубани, русские вторглись в Абхазию и словно раскаленный нож в масло прошли ее. Во второй половине июня русские полки вошли в Грузию, с восторгом встреченные местным православным населением.
  

Глава 10

  Полет проходил гладко на удивление. Всю ночь два новейших дирижабля мастерградской постройки: 'Александр Невский и 'Иосиф Сталин' летели на крейсерской скорости на безопасной для обстрела с земли из стрелкового оружия высоте двух километров на юго-юго-восток. Вначале пятого над землей поднялся ослепительный диск солнца, озаряя ее живительным светом. Мир проснулся. Внизу расстилалась все та же порядком надоевшая, однообразная и бесконечная зеленая равнина, над которой корабли летели уже двое суток - почти половину радиуса полета с учетом возвращения.
  
  Хлопнула дверь кабины управления, второй пилот повернулся в кресле на входящего. Командир 'Александра Невского' - немолодой поджарый мужчина в форме летчика с двумя крупными звездочками на погонах, уселся в свое кресло. Протяжно зевнул, аккуратно прикрыв рот, слегка поерзав, устроился в кресле поудобнее и привычно подсоединил разъем РК (разъем коммуникаций - подключение к рации и внутреннему переговорному устройству самолета). Первым делом окинул придирчивым взглядом приборы и датчики приборной панели. Вроде все нормально. Потом покосился на устроившегося в кресле правака (второго пилота) старого приятеля. Тот повернулся, отозвавшись несмотря на бессонные полночи и покрасневшие глаза довольно бодрым тоном.
  
  - Без происшествий Михайлыч!
  
  - Угу, - отозвался немногословный спросонья командир, потом повернулся к копавшемуся в полевой сумке штурману.
  
  - Вычисляю, - отрапортовал тот, - но где-то двести двадцать километров до Города Свободы.
  Шум лопастей смешивался с рокотом двигателей, но почти не проникал в кабину управления дирижабля. Внизу огромное стадо бизонов приближалось к блестящей в утренних лучах синей линии безымянной реки. Командир откинулся в кресле, примерно через час он возьмет управление на себя а пока можно и полюбоваться видом проплывающей за иллюминаторами девственной земли.
  
  - Михайлыч, кофе будешь? - второй пилот отпустил штурвал и нащупав в захвате внизу металлический термос, протянул его командиру. Тот благодарно кивнул. Открыл пробку. В нос ударил аромат крепкого кофе. Развернувшись к стене открыл дверцу и достал свой стакан - большой на поллитра, как любил. Налил и глотнул обжигающе горячего и черного как деготь кофе из арабики, изрядно взбодривший сонный разум. Несмотря на войну с османами, кофейные зерна контрабандно поставляли в обмен на мастерградские товары из арабских стран. Итак, через два часа они будут над столицей навахо. С самого начала он был против экспедиции, считая ее авантюрой. Во-первых объект находится слишком глубоко в глубине территории противника и в случае форс-мажора, от которого никто не застрахован, помочь будет некому. Во-вторых отсутствовали не только сведения о технических характеристиках воздушных кораблей навахо, не было известно даже есть ли они у навахо, но приказ есть приказ. В армии не принято их обсуждать. Командир начал вспоминать те немногие сведения, которые разведка смогла собрать о городе. Судя по ним, он достаточно компактный, много одноэтажных деревянных зданий. Значит целесообразно сбросить ОДАБ (объемно-детонирующая авиабомба) в центре города. А для пригородов пригодятся больше пятнадцать тонн зажигательных и осколочно-фугасных бомб.
  Второй пилот откинулся в кресле. В тесном пространстве кабины управления послышалась старая, еще времен второй мировой войны песня.
  
  Мы летим, ковыляя во мгле,
  Мы ползем на последнем крыле.
  Бак пробит, хвост горит и машина летит
  На честном слове и на одном крыле...
  
  Командир отхлебнул еще глоток кофе и недовольно поморщился. Летчики народ суеверный а тут еще задание, которое многоопытный Михайлыч считал изрядной авантюрой.
  
  - Сереж, - произнес негромко, - прекращай тут каркать.
  
  - Да что такое? Нормальная песня!
  
  - Бак пробит, хвост горит, - передразнил командир, - вот отбомбимся и уйдем с объекта пой что хочешь, а сейчас не надо. Плохая примета поминать аварию, - последние слова он произнес с нажимом.
  
  - Есть, - слегка обиженным тоном произнес правак и отвернулся к фонарю (прозрачная часть кабины).
  С удовольствием допив кофе, командир спрятал кружку на место. Сверкнул стеклами вытащенный на свет двадцатикратный бинокль, Михайлыч поднес его к глазам. Десяток минут в кабине царило молчание потом в дрожащем поле бинокля на горизонте что-то мелькнуло, какие-то точки, скользящие вдоль земли. Он подстроил бинокль и нервно вздохнул. С юга, не далее чем в десятке километров, появилось множество крылатых силуэтов. Мощные линзы приблизили и сузили пейзаж, в котором чужеродным для неба элементом возникла большая, машин в двадцать, группа самолетов: бипланы с двумя двигателями, установленными по бокам от короткой гондолы на стойках между крыльями. Командир несколько мгновений напряженно рассматривал, потом опустил бинокль.
  
  - У нас гости...самолеты навахо.
  
  - Черт... - слегка напряженно рассмеялся второй пилот, - действительно накаркал, вот и не верь после этого в приметы.
  
  - Обожди... - сквозь зубы ответил капитан, крепко стискивая пальцами бинокль, - поднимаемся на максимальную высоту, - коротко скомандовал он, - и передать команду на 'Александра Невского'. Стрелки по местам, огонь открывать самостоятельно. Кислородные маски подготовить к использованию!
  Второй пилот потянулся к тумблеру, корабль тряхнуло - это сбрасывалась балластная вода. Земля начала плавно удаляться, но и самолеты в бинокле заметно приблизились. Они отставали от дирижаблей в скорости подъема но, все же упрямо поднимались навстречу пухлым, белым, пронизанным солнцем кучевым облакам.
  
  Дирижабли снова тряхнуло, корабли поднялись на максимальную высоту: 4000 метров, но продолжали упрямо идти на юго-юго-восток. В фонаре кабины были уже заметны кружащие над зеленой, холмистой равниной черные, уже видимыми невооруженным глазом, точки. В кабину поступили доклады стрелков о готовности, между тем самолеты навахо подымались все выше и выше. Командир корабля нервно вздохнул и подстроил бинокль.
  
  - Похоже оторваться не получится.
  
  Во всем облике чувствовалось предельное напряжение, в то время как второй пилот, напротив, был спокоен и расслаблен.
  
  - Михалыч, что ты волнуешься? У краснокожих нет шансов. На четыре тысячи метров они не поднимутся.
  
  - Посмотрим, - коротко бросил командир и продолжил наблюдать за приближающимися самолетами.
  Напряжение в кабине нарастало. Неожиданно хлопнул, открываясь иллюминатор, поток холодного воздуха вместе с шумом пластающих воздух лопастей ворвался в кабину. Торопливо вскочивший с кресла шкипер закрыл его, стало гораздо тише.
  
  'Тра-та-та' - оглушительно громко забился в истерике первый тяжелый пулемет, второй, третий. Модернизированные двигатели с турбонаддувом позволяли им устойчиво работать на больших высотах. Самолеты внизу прыснули в стороны, но упрямо продолжали ввинчиваться в хмурую синь неба. Пока они не отвечали - угол подъема пулемета не позволял отвечать стрелкам русских.
  
  Командир поиграл желваками, в глазах застыло напряженное выражение.
  
  - Сбросить бомбы!
  
  - Командир... все?
  
  - Все я сказал! Поворачиваем на базу!
  
  Дирижабль плавно подпрыгнул вверх. Через минуту внизу на земле расплылись огненные кляксы разрывов, накрыв пустое поле с необъятным стадом овец.
  
  Воздушные корабли поднялись еще на тысячу метров и экипажу пришлось одеть кислородные маски, на максимальной скорости корабли устремились на северо-запад.
  
  Огненные струи расположенных по всей туше дирижабля пулеметов дотянулись до одного самолета, второго, третьего. Хвосты окутались клубами черного дыма, подбитые аппараты со снижением пошли на юго-восток. Еще один превратился в огненно-дымное облако, через миг развеявшееся. Груда обломков самолета-неудачника рухнула вниз, но остальные поднялись на высоту дирижаблей.
  
  На 'Александра Невского' навалились четыре самолета, еще шесть на 'Иосифа Сталина'. Присвистывая и подвывая, стаей хищных ос они кружились вокруг огрызающихся огненными струями тихоходных гигантов, выпуская короткие пулеметные очереди. Время от времени трассы пулеметов русских стрелков дотягивались до воздушных хищников. Тогда один из самолетов рушился вниз, до далекой земли за ним полз черный траурный дым. Но и усилия навахо не оказались напрасными, все больше дырок дырявили тонкую шкуру воздушных кораблей, все больше отверстий пулевых попаданий бороздили когда-то безупречного очертания гондолы, таращившиеся на неумолимых преследователей выбитыми иллюминаторами.
  
  Огромные черепахи израненных дирижаблей, насилуя двигатели, изо всех сил упрямо тянули на северо-восток. Экипажи делали все, что только могли, боролись за живучесть кораблей, отстреливались от врага, умирали и убивали и надеялись на чудо. Воздушные корабли дрожали, от свиста пронзающих плоть корабля и хрупкую плоть людей, теряя надежду и вновь борясь, только уже без нее.
  
  А вокруг все наматывали в смертельной карусели круги демонами из ада самолеты навахо, терзая и терзая хрупкие тела воздушных элефантов. Человеку из двадцать первого века они показались бы неуклюжими 'этажерками' но по сравнению с летучими кораблями мастерградцев они были чудом маневренности и скорости. Неустойчивое равновесие не могло продолжаться долго. Внезапно 'Иосиф Сталин' вспыхнул в районе гондолы. Мгновение спустя его оболочка уже пылала с ужасным шипением и треском. Каркас корежился от огня, принимая самые уродливые формы. Затем все это превратилось в пылающий шар, стремительно рухнувший на землю. Не выпрыгнул никто.
  
  Освободившиеся самолеты повернули к последнему дирижаблю русских. Это был конец. Сколько он еще продержится. Минуту? Две? Не принципиально.
  
  - Прыгаем, - приказал командир 'Алекандра Невского'. Сердце его колотилось, словно мельничная ступа, пот лил градом.
  
  Дождавшись, пока последний парашют раскроется в небе огромным одуванчиком, он погладил стену ставшим родного корабля и вывалился в бездну под ногами.
  
  Самолеты навахо немного покрутились над парашютистами и дружно потянули на аэродром.
  
  Через два месяца пароходофрегат 'Гордость Владивостока' на побережье Калифорнии встретил двух истощенных и оборванных людей, последних из оставшихся в живых членов экипажа дирижабля 'Александр Невский'.
***
  Ровные ряды заключенных застыли под полуденным солнцем на утоптанному до каменного состояния плацу, ветер тащил по нему обломки веток, листья и мусор. Взгляды заключенных, как и предписано правилами концлагеря, направлены вперед. В одном строю белые - их большинство, несколько черных и десяток индейцев. Несмотря на то, что навахо практически не вмешивались во внутреннюю жизнь племен, далеко не всем из вольных сынов первозданных лесов и прерий нравились порядки соединенных племен Америки. И тогда недовольные в лучшем случае попадали в лагерь а в худшем к ним направлялись каратели. В строю не было только навахо-попаданцев. Противники националистических порядков давно, еще во время вспыхнувшей вскоре после Переноса гражданской войны и последовавших после нее чисток погибли или поняли тщетность попыток сопротивляться и затаились. Старый еврей-ювелир стоял во втором ряду, но и оттуда было хорошо видно все происходящее. Однажды он доигрался и комендант отправил его на два месяца в лагерь перевоспитания. Пришлось хлебнуть всякого и тяжелую двенадцатичасовую работу и полуголодное существование и издевательства, правда ни разу не били: он не давал повода да и номер на полосатой робе говорил знающему человеку что он ценный специалист а зачем портить инструмент, который может принести еще много пользы?
  
  Между тем в центре плаца, возле виселицы - комендант лагеря господин Браун обожал экзотику и не разменивался на банальщину вроде умерщвления томагавком, собралось все лагерное начальство. Последним под конвоем двух воинов вывели оборванного человека. Ювелир всмотрелся в похудевшее лицо со следами побоев, распухшие губы упрямо сжаты, на груди белеет табличка с надписью на английском: 'Я сопротивлялся хозяевам этой страны и потому умру!' Ювелир удивленно поднял седые брови. Этого человека он никогда не видел в лагере, хотя в лицо знал всех. В отличие от большинства узников которых скотское существование, голод, издевательства и побои превратили в бессловесный скот, он еще не потерял способность удивляться и сочувствовать...
  
  Комендант, он был любителем произнести 'воспитательную' речь - говорят до Переноса исчадий ада - навахо, был учителем, начал вещать, то и дело обвиняюще тыкая пальцем в узника.
  
  Второй пилот не слушал его. Или точнее бывший второй пилот дирижабля 'Александр Невский'. Он стоял перед п-образным строем одетых в полосатые робы узников, словно сошедших со страниц исторической книге о жертвах концлагерей. Тот, кто знал его раньше вряд ли опознал в и истощенном узнике с распухшим от побоев лицом красавца - пилота дирижабля, балагура и любимца женщин. Пожалуй только глаза и упрямо стиснутые губы выдавали его, прежнего. За спинами заключенных на фоне аквамаринового неба виднелись одноэтажные бревенчатые бараки, дальше стены с вышками охранников. А еще дальше только бесконечная полупустыня, заросшая неприхотливым сорняком. Русский вздохнул всей грудью, легкие обжег нагревшийся за день воздух. Где-то в отбитых внутренностях заболело и он глухо закашлял. Жизнь заканчивалась совсем не так, как он бы хотел, но что поделаешь если судьба злодейка метнула кости именно так? Последние сутки его не пытали. Поняли, что от упрямого русского правды не дождешься. Нет он не был героем способным выдерживать индейские пытки. Множество раз он, приведенный умелыми палачами в комок визжащего мяса, захлебываясь словами пел, пел... упрямо мешая крупицы правды с тоннами выдумок. Смерть, он ее призывал, но она, словно издеваясь, не приходила. Русскому не верили и вновь пытали а он рассказывал о ядерных испытаниях в Сибири и выведенном на орбиту земли спутнике и что всем им - навахо скоро придет конец.
  
  Прошлой ночью он до утра лежал на клочке прогнившей соломы в углу камеры, прислушиваясь к учащенному бою сердца и жадно ловил губами прохладный ночной ветерок, сквозивший в перекрытое толстой дубовой решеткой окно. Он знал это его последние часы на Земле. Сами собой нахлынули воспоминания, светлые, хорошие. О матери, о счастливых днях учебы в мастерградском университете, потом об Анне... он намеревался сделать ей предложение. Не судьба. Это доставило умиротворенно-счастливое облегчение. После того, что он пережил за последние две недели меньше всего пугали думы о смерти. Скорее он воспринимал смерть как облегчение, как конец незаслуженных мучений и отдых.
  Комендант закончил речь. Безмолвного, покорившегося узника конвоиры подхватили под мышки, отволокли к виселице, силком поставили на табуретку, грубые руки набросили на шею петлю.
  То, что увидел потом старый еврей, потрясло его настолько, что он запомнил на всю оставшуюся жизнь. К приговоренному неторопливо подошел комендант. Он любил сам приводить в исполнение собственноручно вынесенные приговоры. Подойдя к русскому навахо посмотрел узнику в глаза и внезапно что-то в его лице испуганно дрогнуло. Видимо он увидел нечто, что ему очень не понравилось.
  
  Узник успел первым, он изо всех сил подпрыгнул и ногами ударил навахо в лицо - словно мячик от удара голкипера тот отлетел на несколько метров назад. Рухнул на пыльной земле плаца, остался лежать на ней. А узник умер, рывок сломал хрупкие человеческие позвонки. Тело маятником закачалось в петле, несколько мгновений старый ювелир не мог поверить собственным глазам. Несмотря на жару он почувствовал, как похолодели ноги, а спина покрылась холодным потом. А потом он увидел выражение лица русского. Хотя он и стоял довольно далеко и, зрение было уже не то, что в юности, но старый ювелир мог поклясться чем угодно, что умерший столь страшной смертью человек улыбался. Сжатые в кулаки пальцы изо всех сил, до кровавых борозд впились в ладони. Да, это был человек с большой Буквы! Если у русских таких много, это достойные противники навахо. Словно в ответ на улыбку русского на лице старого еврея появилась улыбка. Этот невероятный человек что-то изменил в душе ювелира, только пока он не знал что.
  
  - Чтоб я так жил как ты умер, юноша, - прошептали губы.
  
  Гул, грозный гул, пронесся по смешавшемуся строю, надзиратели кинулись к узникам, палочными ударами наводя порядок. Один из навахо склонился над окровавленным комендантом, приставил два пальца к шее. Несколько секунд прислушивался, потом поднял взгляд на окружившее его лагерное начальство и отрицательно покачал головой.
  
  Узник смотрел на русского и улыбался пока до него не добрался надзиратель, но и потом улыбка мелькала на его лице. Еще через неделю закончился его срок и новый комендант отправил его обратно. Старый еврей дал себе зарок, о подвиге юноши узнают все, кто достоин знать правду...
***
  На следующий день после радиограммы о воздушном бое мастерградцев с самолетами навахо и потере связи с дирижаблями в администрации города попаданцев прошло как никогда бурное заседание Военного совета. Глава совета - мэр города был вне себя от гнева. Такое же настроение господствовало и среди большинства совета. Потеря двух из трех имевшихся дирижаблей и нескольких десятков обученных летчиков и стрелков была ощутимым ударом по городу. Таких потерь своих военных Мастерград еще не знал и меры были предложены жесткие.
  
  1. За проявленную халатность и недооценку военного потенциала Соединенных племен Америки, предложить администрации города досрочно уволить в запас военного комиссара - коменданта города, полковника Кузнецова.
  
  2. Прокуратуре расследовать причины недооценку военного потенциала противника, приять меры к установлению лиц, виновных в халатности.
  
  3. Собранию Депутатов рассмотреть вопрос о срочном выделении средств и ресурсов на постройку двух дирижаблей с высотой полета не менее 10 км и соответствующей корректировке бюджета на год.
  4. Администрации города незамедлительно принять меры:
  
  - к усилению противовоздушной обороны русских поселений на Алеутских островах путем срочной поставки приспособленных для стрельбы по воздушному противнику орудий, пулеметов и модернизированных многоствольных картечниц а также создать на острове Кадьяк базу гидросамолетов;
  - к постройке двух дирижаблей с дальностью полета не менее 10 тыс. километров;
  - к скорейшей достройке второго броненосного крейсера.
  
  5. Службе безопасности города усилить разведывательную деятельность в отношении Соединенных племен Америки. Не позже декабря 1710 года отчитаться перед временным Военным советом о результатах работы.
  
  В тот же день, не дожидаясь распоряжения Главы города полковник Кузнецов подал рапорт об увольнении с воинской службы. До выслуги, дававшей возможность уйти на пенсию он не дослужил всего два года. Но уволится без большого скандала ему не удалось, как писали в городской газете 'Глава города принял решение в соответствии с рекомендациями временного Военного совета уволить полковника Кузнецова с действительной службы по дискредитирующим основаниям'. В одноэтажное здание военного комиссариата зачастили прокурорские, впрочем и военным чинам пришлось изучить дорогу в располагавшуюся на центральной площади города, наискосок от администрации, прокуратуру. Результатом проверки было три возбужденных уголовных дела и разжалование кого на одну звезду а кого и сразу в отставку нескольких майоров и подполковников. Еще через два месяца, когда появились показания двух спасшихся членов экипажей погибших дирижаблей прокурор города возбудил уголовное дело по статье халатность и в отношении бывшего военного комиссара - коменданта города Кузнецова.
  Разведка вовремя вскрыла прибытие авиакрыла навахо- десяти самолетов на Аляску а предупрежденное ПВО острова Кадьяк при содействии крейсера 'Петр Великий' отразило несколько нападений воздушного противника а гидросамолеты Мастерграда совершили ответный визит вежливости на аэродром навахо, надолго выведя его из строя.
  
  Безоговорочное преимущество на Тихоокеанском побережье Северной Америки было за союзом Российской империи и Мастерграда. Ни один корабль под флагом навахо: сине-желто-красной радугой не рисковал появиться в море. За лето 'Петр Великий' в окружении внушительной свиты из русских пароходофрегатов совершил несколько походов вдоль тихоокеанского побережья Северной Америки. Все прибрежные поселения навахо, их верфи с портами и дружественных к ним народов были разрушены. Их население было или изгнано вглубь континента или пленено. Взрослые пополнили ряды каторжан на великих стройках Дальнего Востока а совсем маленьких детей приютили приюты Владивостока. Немного хуже положение было на Атлантическом побережье. Соединенная русско-мастерградская эскадра полностью прервала морские сообщения навахо, но приближаться к укрепленным портам побаивалось. Война застыла в неустойчивом равновесии: русско-мастерградский флот господствовал на морях, навахо на суше.
***
  Солнце неторопливо поднималось над приазовской степью. Мирное, насколько может быть мирным утро в приграничье с Кавказом и турецкими владениями, наступало в построенной по указу императора Петра станице Кубанская. Все больше светлело - солнечный луч отразился от окон дальнего куреня, а гораздо дальше на запад, если не обманывал глаз, синела полоска моря; от домов, от садовых деревьев, от окружавшего станицу заросшего терновником земляного вала с невысоким тыном, далеко побежали по земле длинные тени. В окрестностях зажелтели наливающейся желтизной бескрайние пшеничные поля. Станица просыпалась, над куренями казаков - переселенцев с Малороссии, завились дымки - это бабы готовили завтрак, когда конские копыта прогрохотали по узкому деревянному мостику, перекинутому через укрепленный рогатинами ров, всадник остановился перед воротами в валу. Не слезая с коня переговорил с охранниками. Потом, нахлестывая жеребца, проскакал по безлюдным - большая часть мужчин ушла на турецкую войну, улочкам к дому атамана.
  
  Посыльный яростно застучал в дверь куреня, через минуту она открылась на миг открыв взгляду внутренности дома. Стены, вымазанные цветной глиной с повешенными на них саблями, нагайками, неводами и ружьями со всякой хитрой снарягой для них - часть купленная, но большая часть трофеи бурной жизни атамана; на полках по углам кувшины, бутыли и фляжки разноцветного стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки: венецейской, турецкой, черкесской и мастерградской работы. Под образами огромный стол. В проеме стоял сам атаман - невысокого роста плотный человек в исподней рубашке заправленной в казачьи шаровары шириной с Черное море - полковник Палий. После присоединения Правобережья Днепра к России старый казак не выдержал скуки мирной жизни. Собрав джур (оруженосец казачьей старшины) и охочих казаков, проживавших на территории расформированного Винницкого полка, отправился в дикий и опасный приазовский край закреплять его за империей. При виде взволнованного казака узкие, без слов говорящие об изрядной доли татарской крови глаза полковника настороженно сузились.
  
  - Шо стряслось? - тихо, дабы не слышали домашние, спросил Палий, - шо колотишься в курень как оглашенный?
  
  - Калга крымский с воровскими казаками, татарами и немирными кавказцами идут к станице в великой силе. Через два часа будут здесь.
  
  - И много их?
  
  - Разведчики насчитали восемь тысяч.
  
  - Ах сучьи дети! - атаман изменился в лице и со скрипом потер бритый затылок, - где же мы их всех хоронить то будем?
  
  Через час станица напоминала пчелиный улей в который неосторожный медведь сунул лапу. По улицам во все стороны сновали с приказами атамана юркие джуры; немногочисленные казаки с оружием, в основном старших возрастов, не годные к строевой службе, да безусая молодежь спешили на окружавший станицу вал; около четырех полевых орудий и двух многоствольных картечниц с озабоченными лицами суетились расчеты; в безоблачное утреннее небо поднимался густой дым костров, на которых грели котлы со смолой. Хороши были укрепления станицы, но людей было слишком мало. У неприятеля был явный расчет с налету захватить станицу, воспользовавшись нехваткой людей на валах.
  
  - И шо, атаман, - проговорила пышногрудая молодица, уперев левую руку в крутое бедро. В правой она держала вилы, - мы будем по куреням прятаться пока нехристи станицу штурмовать да зорить будут?
  Толпа вооруженных кто вилами, кто серпами а кто и мужниным ружьем женщин и девок ответила дружными протестующими криками и еще теснее сузила круг около сконфуженного атамана.
  
  - То лыцарское дело, защищать землю от басурман, а ваше жиночье дело борщ варить да мужей с войны ждать. Не бывало такого, чтобы жинки на войну шли! - дал петуха голос старого казака, попятился от взбешенных женщин, пока не уперся спиной в нечто мягкое. Обернувшемуся атаману многозначительно улыбнулась бобылиха Глафира, в чьи груди он неосторожно врезался - молодуха необъятных размеров и такого же темперамента. Атаман судорожно дернул кадыком. Не дай бог увидит жена! Из-за спин разгневанных женщин показалось донельзя злое лицо благоверной. Украдкой показав супругу сухенький кулачок, она вновь скрылась за женскими спинами.
  
  - Вот что атаман, лыцарское, не лыцарское, где они твои лыцари, на турка ушли а тут только старые да малые остались - продолжила заводила, поддержанная возгласами женщин, - так шо, хочешь ты, чи не хочешь а давай жиночему полу свой приказ. Где нам стоять да супротивника бить!
  
  - От бисовы бабы, - сдаваясь произнес ошеломленный напором казачек атаман, - ваша задача - поддерживать костры, варить смолу и лить ее на головы нехристей.
  
  Еще через час из-за небольшой рощицы к югу от станицы показались кавалерийские отряды басурман. Вскоре они окружили укрепление казаков. Конные кучки съезжались и разъезжались, наконец начали слезать с лошадей, коневоды погнали их куда-то в тыл. Атаман Палий, стоя за тыном на валу, рассматривал в бинокль подступившую орду: скуластые и горские лица в папахах, сверкание шашек и сабель. Углядел отряды одетых в казачью одежду врагов, выругался затейливо, не отрывая бинокль от глаз. Спешившиеся всадники начали сбиваться в плотные кучи, пошли вперед. Донесся пронзительный вой и гиканье. Дружно грохнули навстречу орде орудия, посреди толп расцвели огненно-дымные разрывы, но этого было слишком мало чтобы остановить озверевшую орду.
  
  Глухо завизжали картечницы, вразнобой затрещали ружья. Вал скрылся в едком пороховом дыму. О панцирь Палея звякнула на излете стрела, выругавшись, он поспешно пригнулся, тем более что вокруг свистели пули.
  
  - Ничо казаки, - обратился к станичникам атаман, - посыльных послали, бог даст подойдет скоро подмога, нам бы продержаться пару часов.
  
  Атакующих было слишком много а казаков слишком мало, чтобы не допустить противника к стенам станицы. Вскоре первые вражеские бойцы, порубав шашками и саблями колья во рву, с яростными криками и гиканьем карабкались по оборонительному валу. Из-за стен полетели новоманерные ручные гранаты - к длинной деревянной ручке прикреплен металлический цилиндр с заранее сделанными насечками, заполненный бездымным порохом мастерградской работы с терочным механизмом, внешне напоминающие гранаты конструкции штабс-капитана Лишина (Россия. 1904 год) из истории мира попаданцев. Отгрохотали взрывы, оставив на валу и во рву несколько десятков стонущих раненых и безмолвных трупов. Орда отхлынула на миг, чтобы с новой силой хлынуть на штурм. И тут на головы спустившихся в ров джигитов сплошным потоком полилась кипящая смола. Самым удивительным для противника было что обрушили это бедствие не испугавшиеся ни свиста вражеских пуль и стрел, ни дикого рева нападающих казачки. Рядом с седыми ветеранами и молодыми казаками встала бабья рать к этому, уже критическому, моменту боя вооружившаяся косами и серпами. Станичники понимали, поражение обернется грабежом и дикой резней, в которой погибнут все, начиная с детей и заканчивая стариками и женщинами. Вой обожженных джигитов смешался с грохотом выстрелов, воем и гиканьем нападающих. Атака захлебнулась и орда отхлынула на исходные позиции. Когда развеялся пороховой дым на поле боя валялись больше сотни тел.
  
  Штурм следовал за штурмом. Сражение продолжалось, лилась кровь, звенел металл, гремели выстрелы, визжали картечницы. Все казалась хаотичным и бессмысленным. Обезумевшие от неудач джигиты раз за разом бросались на стены станицы. Перепачканные сажей, нередко раненые, казачки бегали от котлов со смолой на вал, дымясь, текла вниз черная густая масса, обожженные враги с диким воем убегали.
   И стоило какому-нибудь дерзкому татарину или горцу, удачно миновавшему встречи с картечью, пулями или кипящей смолой защитников, возвысить голову над земляному валом, как его ждала уж совсем не доблестная смерть. Казачки, как известно, трудолюбивые крестьянки, а потому серпами, вилами и косами владели умело и ловко. Визг летящего лезвия косы и очередной неудачник лишался жизни даже не от боевой шашки, а от сельскохозяйственного инструмента.
  
  Ликующие крики раздались над валом - сразу несколько джигитов взобрались на него. И тут бы конец станичниками за первыми на отбитый плацдарм поднимутся еще сотни. Задавят за счет одной численности, но навстречу врагам кинулось несколько молодых казачек с косами в руках. То ли удивление сделало неверной руку горцев, то ли удача была на стороне слабейших, но потеряв половину девичьего отряда молодухи перерезали джигитов. Подоспевшие казачки постарше обрушили вниз потоки смолы, с жутким воем горцы вновь отхлынули назад.
  
  По склонам поползли вечерние тени а над далеким Азовским морем догорал закат, когда от котлов донесся крик: 'Смола закончилась!'.
  
  - Девки, - закричала тогда бойкая казачка, поднявшая женский пол на оборону станицы, - тащите щи, что казакам понаготовили, авось басурманы эти и не пробовали еды казачьей.
  
  Ответом ей послужил дружный смех, казачки кинулись по куреням и, уже скоро в котлы, где некогда варилась смола, полились щи.
  
  - Ой, бабы, - смеясь и подбадривая землячек, закричала бедовая казачка, - и побьют же нас мужья, узнав, кого мы кормили сегодня.
  
  Очередной штурм отбили когда на приазовские степи упала тьма, едва подсвеченная полной луной.
  
  Очередной штурм отбили когда на приазовские степи упала едва подсвеченная полной луной тьма. Целый день, истомленные боем станичники ожидали выручки, но свои так и не появились. Видимо гонцов переловили басурмане. Противник отвел войска ото рва и устраивался на отдых.
  
  Ночь стояла тихая. Звездная и безветренная. Где-то в траве цвиркали сверчки, время от времени над головой хлопали невидимые в темноте крылья, да глухо шумел расцвеченный кострами лагерь татарского калги.
  
  - Вот что станичники, - устало опустившись на землю, произнес Палий обступившим его казакам. К исходу первого дня сражения силы обороняющихся существенно поредели, - Нельзя дать им отдохнуть. Есть охочие на ночную вылазку?
  
  На рискованную операцию вызвался старый казак по фамилии Кривогуз с ним пошли его друзья. Взяв заботливо припрятанные атаманом остатки гранат, они спустились по веревочной лестнице и скрылись в скопившейся в овраге ночной тьме.
  
  Посреди ночи громыхнул взрыв и еще и еще, жадное пламя поднялось в лагере; тишину в клочья порвала беспорядочная ружейная пальба и крики.
  
  До утра смельчаки так и не вернулись. Рассвет серый, пасмурный, словно и не было накануне солнечного вечера и ясного заката наступил. Остатки защитников, большинство в окровавленных бинтах, и казаки и казачки, встретили на валу. Их осталось слишком мало чтобы пережить хотя бы пару штурмов но смерть они хотели принять с оружием в руках.
  
  - Видать уже не вернется Кривогуз со товарищи, - Палий перекрестился, глядя в хмурые мужские и женские лица и подумал: 'Н ненамного ты нас опередил, брат...' - царство небесное павших за други своя.
  
  Внезапно лица обступивших атамана казаков и казачек заулыбались. Палий обернулся. Во рву с довольным видом стоял Кривогуз с товарищами. Живые и здоровые да еще позади стоял связанный лоснящийся от загара краснобородый татарин в ватном халате. От удивления глаза старого атамана округлились и невольная улыбка искривила губы.
  
  - Ба... Кривогуз, ты бисов сын?
  
  - Я пан атаман! Шо похоронили меня небось, а ось он я! Еще и гололобого приволок на допрос!
  
  - Да шо там тот допрос, главное сам живой пришел!
  
  Отважные лазутчики пополнили ряды изготовившихся к новому штурму защитников станицы, но его не последовало. К общему удивлению казаков в лагере врагов началось движение. Коноводы пригоняли лошадей и вскоре беспорядочные толпы, сопровождаемые ошарашенными взглядами казаков потекли от станичных укреплений.
  
  - Ты ба! - потер лысый затылок ладонью Палий. С удивлением Кривогуз понял что его железный атаман тоже нервничает, - пятьдесят лет живу а первый раз такое чудо вижу. Не иначе князь Александр (Александр Невский - святой покровитель Кубанского казачьего войска) перед Всевышним о сем чуде попросил, - задумчиво произнес Палий и осенил себя крестом. Уверенность в божественном чуде, спасшем станицу Кубанскую от горско-татарского войска широко распространилась среди казачества. А показаниям пойманных при отступлении пленников, что при ночном нападении погиб татарский калга, несколько мурз и горских князей, кто же поверит что это стало причиной отступления? Прошли годы и некоторые участники доблестной обороны станицы уверяли, что не они, но достойные полного доверия люди утверждали, что видели, что два всадника с крыльями за спиной - божьи ангелы на белых конях и в белой одежде проехали вдоль вражеского стана и навели на татар и горцев панический ужас.
  
  Прошли десятилетия, а казаки, встречаясь на базаре с джигитами с обожженным лицом, не забывали позубоскалить над неудачниками, не справившимися с казачьими бабами.
  
  - А шо, приятель, не щи ли в Кубанском казачьи хлебал? - спросит, бывало, линеец и провожает добродушным смехом угрюмо молчащего горца.
***
  Очередной рейс начинался как обычно. Приняв на хранение два тяжеленых кованных сундучка, как всегда опечатанных гербовой печатью министерства финансов, и, выслушав нудные и, знакомые до последнего слова наставления товарища (заместителя) министра, они сели в рейсовый поезд Москва-Мастерград. Почему не воспользовались как обычно дирижаблем? Так отменили же рейсы на Мастерград и обратно. Война с турком, каждый воздушный корабль на счету. После памятного задержания лазутчика английских немцев в Казани и, оценив богатырскую силу, Ивану Кайде предложили перейти на службу в Министерство финансов - сопровождать ценные грузы и оклад положили вдвое против прежнего. А он же не дурак! Конечно согласился. Потом три месяца подготовка - учил инструктор из самого Мастерграда. Ох и ловок! Спервоначалу Иван, когда сходились в учебном поединке даже дотронуться до него не мог. А потом ничего, даже побеждал...один раз. Многому научил. Не только драться с оружием и голыми руками, но и как обнаруживать наблюдение и многое другое. А еще без промаха стрелять из мастерградского пистолета. Такой, как говорил инструктор внешне напоминающий пистолет ТТ, только с 'макаровским' ударно-спусковым механизмом и 2-х рядным магазином с патронами немного длиннее 'макаровских', применяли в спецназе Мастерграда и подразделениях пластунов русской армии. С тех пор прошло три года, Иван успел пожениться, но продолжал служить. Раз а то и два раза в месяц он доставлял ценный груз, конечно чаще всего в Мастерград. Оплачивать то поставки военного снаряжения и многого другого как-то надо? А злато и каменья драгоценные места занимают мало, зато ценятся дорого. Откуда они взялись на территории русского царства, скудной на злато-серебро да каменья драгоценные, то тайна великая, государева, но Иван знал ее. Злато, по наводке мастерградских умельцев начали добывать на Урале, в Забайкалье на Нерчинских рудниках, на Алтае на рудниках Акинфия Демидова да на Тоболе на реке Исеть а каменья драгоценные на Урале да около города Архангельска на берегу Ледового моря.
  
  Все произошло в конце четвертых суток пути, когда до мастерградских границ осталось немногим больше чем полсотни километров и одна короткая остановка. Проснулся он ночью до ветру, завозился на верхней полке, потом перевалив тело через койку, спрыгнул. Ловко, словно медведь, приземлился на пол. Иван и внешне напоминал вставшего на пол косолапого. Немного выше среднего роста, необычайно широк в плечах, бочкообразной груди казалось тесно в рубашке. В такт покачиванию вагона стучали колеса, из полутьмы, едва рассеиваемой электрической свечой над окном, нарисовались спящие товарищи: Ванька Тетряев да Санька Цыган. Дежуривший Аверьян вопросительно вскинул глаза на Ивана.
  
  - Да... - неопределенно махнул рукой Иван. Что тут непонятного? Приспичило!
  
  Чуть покачиваясь вместе с вагоном он вернулся назад по пустому коридору - под особую группу министерства финансов не поскупились, выкупили целый вагон, постучал условным знаком. Скрипнул замок. Он открыл дверь купе. Царила предутренняя темнота, лишь слегка подсвеченная лившимся из окна лунным светом. Ему бы насторожится, почему нет света? Поберечься, но видимо слишком расслабился за четверо суток пути или еще не проснулся. На фоне окна молниеносно мелькнуло черное. Пахнуло опасностью, нет, не опасностью даже - смертью, он начал отшатываться, но не успел. Грудь, слева, ожгло огнем. Вспышка дикой ярости затуманила голову. Дальше Иван действовал на вбитых за время учебы и постоянно закрепляемых инстинктах.
  
  Кулак размером с небольшую тыкву, пушечно врезался куда-то под подбородок, хрустнуло. Нападающего смело от таранного удара. Спиной вперед влетел в купе.
  
  'Бах!' - расцвел навстречу огненный цветок выстрела. Пулю приняло мертвое тело вора. В этом Иван был уверен. По молодости он одним ударом пудового кулака убивал быка а к возмужанию стал только сильнее.
  
  Теперь дорог каждый миг. Некогда разбираться со своими ранениями. Разъяренным медведем влетел навстречу выделявшегося на фоне светлого квадрата окна силуэта врага. По пути рука скользнула под подушку, в лунном свете сверкнуло лезвие бритвенно наточенной саперной лопатки. Товарищи подшучивали над излишней по их мнению мнительностью Ивана, но это не мешало ему на заданиях держать ее под рукой. Как использовать ее в качестве оружия научил инструктор из Мастерграда.
  Другой тать уже отталкивал тело подельника и направлял ствол пистолета на Ивана.
  Лопатка коротко и страшно свистнула, почти перерубив кисть, ручьем хлынула кровь.
  
  Стрелок заорал словно недобитый кабан. Страдания его остановила пощечина, нанесенная рукой, размерами схожей с небольшой лопатой, отправив в короткий полет. С костяным треском ударившись головой об верхнюю полку, сполз на пол. Все, без памяти.
  
  Дальнейшие действия Ивана были молниеносны и ловки. Отпрянув в сторону он нажал выключатель. Над окном загорелся тусклый свет, осветивший картину бойни. С первого взгляда видно его товарищи мертвы. У дежурившего Аверьяна нож торчал в сердце. Отдыхающие лежат навзничь, так и не успев проснуться. На лицах спокойствие, из уха текла струйка крови, стремительно расплываясь на подушка. 'Эх, ребята, ребята. Как же так? Не убереглись!' Недвижные тела татей лежали один на другом у окна, из наполовину перерубленной руки верхнего толчками брызгала кровь, скапливаясь в лужицу на полу. Но самое паршивое было не в этом. Он скосил глаза вниз. Из рубашки в области сердца торчал нож, по белому полотну вокруг него стремительно расплывалось алое пятно.
  
  Вместе с приливом сил и дикой ярости из крови стремительно уходил, лишая после бурной вспышки ярости сил, адреналин. Задышал тяжело, грудь будто что-то сдавило. Он пошатнулся, опускаясь на нижнюю полку рядом с телом товарища и втискиваясь спиной в стену. Рука рванула из кобуры пистолет, взвела курок. Его ожидания оправдались.
  
  'Чпок! Чпок!' - посредине в двери, примерно на уровне груди, появились дырки.
  
  'Бах! Бах! Бах! - ответно продырявили дерево пули. А вот не надо нападать на служащего внутренней стражи, тем более на раненного! Послышался стук упавшего тела, забарабанили ноги по полу. Он еще немного подождал, опасаясь, что тати оставили на подстраховке еще одного разбойника. Потом открыл дверь, осторожно выглянул. Тусклый свет потолочных фонарей отражался в полированном дереве стен с закрытыми дверьми купе, на застеленном полу лежало тело третьего убийцы. Все три пули пробили грудь, жизнь стремительно уходила из глаз третьего татя. Рядом валялся пистолет с длинным дулом, хищными и продуманными обводами совершенно не походивший на грубые поделки местных мастеров а скорее на изделия Мастерграда. 'Вот оно что...' Нога закинула пистолет в купе.
  
  Тяжело дыша, Иван закрыл дверь изнутри на замок и туго перетянул руку единственному выжившему татю его же ремнем. Даст бог доживет до допроса. Потом достал рацию. Связь с Мастерградом установилась быстро. Он доложил дежурному и, привалившись на стену в прежнем месте, приготовился ждать. В груди пекло, стало еще труднее дышать, но он сделал все, что было в силах. Нахлынула усталость. Он сидел в тесной каюте мчащегося по рельсам поезда рядом с четырьмя трупами и одним полутрупом, в ране пекло, а при каждом болезненном вздохе вокруг окровавленного ножа вскипали кровавые пузыри. Теперь оставалось только ждать. Дай бог хватит сил продержаться до границы мастерградских территорий.
  
  Дверь, сопровождавшим поезд и, прибежавшим на шум полицейским, он не открыл, пообещав при попытке ее вышибить продырявить им головы. Он открыл дверь когда увидел хорошо знакомое здание пропускного пункта на границе. И только когда в дверях показался человек в форме пограничника, позволил себе соскользнуть в беспамятство.
  

Глава 11

  
  Он тихонько, чтобы не разбудить сладко и удовлетворенно посапывающую Беатриче, поднялся с постели и первым делом одел трусы. Нет, он не стеснялся перед любовницей, просто чувствовал себя некомфортно. Солнечные лучи, пробивались сквозь решетчатое окно, разбивая чисто вымытый деревянный пол на квадраты. Из угла, с распятия, Христос скорбно смотрел на небогатую обстановку съемной квартиры: поцарапанный деревянный шкаф в углу, у входа чистый половичок с башмаками, на маленькой кровати спала уставшая после бурной ночи женщина порядком за тридцать, лямка ночной рубашки сползла с плеча, открывая нескромному мужскому взгляду розовый и крупный сосок на белоснежной, но слегка обвисшей груди. С Беатриче мужчина познакомился на базаре три дня тому назад, роман вышел короткий, но бурный и, вот они уже в постели. Вдовушка оказалась голодная до мужских ласк и самое главное она снимала квартиру напротив Апостольского дворца в бывшей столице Римской империи. Он подошел к окну осторожно выглянул наружу, на булыжную площадь Святого Петра перед дворцом стекались из узких улочек люди, толпились, постепенно заполняя ее.
  
  Мужчина повернулся к женщине, ее лицо во сне расслабилось, она выглядела сейчас наивной девочкой. А еще красивой. В глазах блеснуло сожаление. На миг показалось, что побудь они еще немного вместе и он начал бы к ней привязываться. Нет он не жесток, просто работа такая... Грязная. Он немного поколебался. Ну даже найдут и что? Ну был такой, ну покувыркались немного. Даже если с ее слов напишут портрет он немного даст. Черноглазый, кожа смуглая, волосы темные. Среднего роста, средней внешности. Да таких тысячи только в одном Риме. Снимет грим и ищи - свищи! В любом случае он не хотел принести ей неприятностей больше чем необходимо для выполнения работы. Подойдя к висящему на стуле камзолу он достал из незаметного внутреннего кармана некий замотанный в тряпку предмет.
  
  Развернул, в утренних лучах пластиком сверкнул шприц, он снял колпачок с иглы. 'Прощая дорогая! Ты посчитаешь меня подлецом, но такова судьба. Удачи тебе!' Он примерился. Игла глубоко вонзилась в обнаженное плечо, уровень жидкости в тюбике стремительно уменьшался. На вскинувшуюся в испуге женщину навалился всем телом мужчина, рот открылся, но, неродившийся крик задушила рука любовника, лишь в глазах Беатриче сверкали недоумение и дикий ужас. Недолгое, но яростное трепыхание быстро затихло. Женщина спала.
  
  Одевшись, он открыл шкаф и вытащил неброский кожаный чемодан. Недолгие манипуляции над ним. Нажатие определенных точек на кованных узорах вокруг замка в раз и навсегда запомненной последовательности отключило самоликвидатор, который в клочья разорвет и неосторожного, дерзнувшего поинтересоваться содержимым и сами внутренности. Крышка откинулась, металлом блеснул набор деталей. Сборка длилась недолго. При взгляде на то что получилось, каждый опознал бы странный гибрид из прицела снайперской винтовки из далекого двадцать первого века и штуцера восемнадцатого с необычайно удлиненным стволом. Он подтащил к окну стол и поставил на него стул, винтовка легла рядом. Потом открыл окно. Свежий ветер принес запахи конских каштанов и гул толпы. В темноте комнаты никто его не увидит да и не будет смотреть на дом наискосок от Апостольского дворца. Примерился с винтовкой, перекрестье прицела прошлось по окнам Апостольского дворца, ненадолго остановилась на фигуре с крестом, увенчивающей египетский обелиск из Гелиополя, привезенный в Рим императором Калигулой в центре площади. Удобно и видно хорошо. Опустив оружие на стол он зарядил его, приложил к глазам бинокль и принялся ждать. Работа у него такая ждать, ждать, иногда сутками ждать в засаде. Руководство решило что фигурант больше недолжен жить - значит выполнять ему, правда в Европе он с снайперкой впервые, больше пришлось мотаться с заданиями по местам, очень далеким от Европы.
  
  В ожидании прошло еще полчаса. Пестрое людское море на полукруглой площади перед дворцом бурлило и жило собственной жизнью. Наконец в окне Апостольского дворца мелькнула фигура одетого в белое человека. В сопровождении клириков он вышел на балкон, торжественно поднялась рука в благословении. Толпа звероподобно взревела, приветствуя пастыря, замахали поднятыми вверх руками.
  Время! Винтовка легла на стул, глаза поймали в прицел грудь вещающего на латыни человека. Все! Не дышать! Осторожно, словно это не спусковой крючок а лепесток розы, нажал, не сильно ударило в плечо. Звук, смягченный глушителем, был совсем не громкий, так, словно разбили об каменный пол тарелку. Человека на балконе, прозывавшегося Папа Климент XI, смело. Несколько мгновений никто ничего не понимал, потом клирики кинулись к распростертому на полу телу, под которым быстро набухала алая лужа. Толпа на площади Святого Петра еще не успела ничего понять, еще только первые крики панического ужаса повисли в ясном римском утреннем воздухе, когда напротив обелиска из Гелиополя блеснуло, раздался грохот. Еще миг и повалил густой черный дым. Густая толпа начала разбегаться, громкие панические крики, словно чума заражали все новых и новых верующих.
  
  Человек не торопясь, но стремительно быстро, разобрал оружие, детали скрылись в чемодане. Стул и стол отправились на законные места, окно закрылось, отрезая от шума и панических криков с площади Святого Петра. Он еще раз открыл шкаф и прошелся и комнате, вроде ничего не оставил и отправился на выход. У двери на миг остановился, бросил на полуобнаженную женщину на кровати задумчивый, сожалеющий взгляд и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
  
  Не приходя в сознание, Римский Папа скончался от проникающего ранения в грудь. Страшное известие о насильственной смерти Климента XI превратило в кипящий котел гнева не только католические но и протестантские страны Европы. В истории Римско-католической церкви было все: и низложения и отречения Римских Пап, но убийств не было с десятого века. Вот только знания, кто ответственен за преступление не было и под подозрение сразу попали богопротивные Mastergrad и moskovits, индейцы из далекой Северной Америки а также основные европейские игроки: Франция и Англия и даже потерявшая влияние габсургская Австрия. Следствие, хотя и началось с большой задержкой из-за растерянности Римской курии, сразу набрало высокие темпы и, все возможные силы бросили на выявление негодяев. Город перекрыли усиленными нарядами полиции и армии. Проанализировав вероятную траекторию пули, полицейские просеяли через мелкое сито всех жильцов дома напротив Апостольского дворца, из которого, предположительно, прозвучал роковой выстрел. Внимание следствия привлекла молодая вдовушка с третьего этажа, в ночь перед трагедией из ее комнаты доносились звуки любовной утехи и арендовавший комнату на четвертом христианский паломник, прибывший из Египта, но таинственно пропавший в день убийства. Проведенное полицейскими обыски не обнаружили ничего подозрительного в комнате вдовушки а она сама клятвенно утверждала, что любовник покинул ее еще утром и как найти его она не знает. Зато в комнате египтянина был найден штуцер. Пуля из него была того же калибра как и убившая Климента XI. Зачем выходцу из Оттоманской Порты убивать главу католиков, было непонятно, но факты вещь упрямая. Отправленные в прибрежные города посыльные привезли приметы злодея, но портовые власти так и не обнаружили его. Он успел покинуть Апеннинский сапог, или, еще вероятнее, его убили сообщники. Нет человека - нет проблемы.
  
  Еще одним следствием убийства, кроме срочного созыва конклава (собрания кардиналов) для избрания нового главы католиков, стало изменение отношения европейцев к показательной порке османов, проводимой moskovits. В высшем свете стало модно носить бантики бело-сине-красного цвета в знак поддержки нового 'крестового' похода против мусульман.
  
  Через месяц в Мастерграде Глава города подписал секретный указ о награждении целой группы работников Службы безопасности. Одному из них присвоили звание Героя Мастерграда, среди награжденных, правда более скромно, был и глава Службы Смирновский Алексей Алексеевич.
  
***
  Русско-турецкая война продолжалась, победоносная императорская армия продолжала продвигаться вглубь Балкан, все ближе и ближе к Царьграду. Впереди двигались гвардейские бригады с средней скоростью от 50 до 100 километров в сутки. Черные дымы многочисленных паровых тракторов и автомобилей поднимались в балканское, синее как северный лед небо, давая понять что здесь появился новый хозяин, сильнее чем прежний. Навстречу плыли дышащие смолистым майским теплом леса, текущие с гор извилистые и холодные реки. Редко попадались деревни, ветхие, малолюдные, люди жили вместе со скотом в хижинах и землянках с открытым очагом посредине. В иной деревне по два-три жилых двора. Люди разбежались. Бедность такая, что даже далеко не жировавшие солдаты из деревенских только пораженно разводили руками. Совсем басурманы загнобили православных! Зато встречали местные жители русское войско пылко и радостно, как освободителей. С песнями и кувшинами с прошлогодним вином.
  
  С ходу сшибая немногочисленные заставы совершенно деморализованной турецкой армии, гвардейцы спустились с гор на равнины восточной Фракии и с ходу овладели городом Адрианополь - путь на Стамбул был открыт. Адрианополь и османскую столицу разделяли всего 240 километров, расстояние, которое русские войска могли бы преодолеть за несколько дней.
  
  Лейтенант Сидоров - командир роты разведчиков семеновского гвардейского полка ушел в дальний поиск со своими орлами. Уж больно была охота первым увидеть стены древнего Царьграда и подобно князю Олегу прибить щит к его воротам.
  
  Турки бежали в панике при одних только слухах о приближении авангарда русских войск. Наверное это и расслабило разведчиков. До Царьграда оставалось шестьдесят километров и они не стали как обычно ночевать в лесу а заняли караван-сарай на окраине небольшого городка Люлебургаз. Все случилось вскоре после полуночи. Сидоров вскочил с топчана от громового звука удара и, еще не успев толком проснуться, соскочил на пол. Через миг в левой руке блеснул револьвер, правая рванула из ножен шашку - спали не снимая оружия. В тусклом лунном свете из слишком маленьких, чтобы пролезть в них окон, блеснул металл пистолей и обнаженных сабель врывавшихся в оставшийся после выбитой двери проем турок; щербатые рты под густыми усами открыты в яростном крике: 'Аллаху Акбар!'.
  'Бах! Бах! Бах!' - дружные револьверные залпы осветили полутьму караван-сарая, первые ворвавшиеся упали на пороге, образовав кучу из мертвых и еще шевелящихся тел. Помещение заполнилось густым пороховым духом, стонами боли и криками умирающих и раненных.
  
  Зазвенели, разлетаясь стекла в окне, в проем высунулось дуло пистоля.
  
  - Пистоль!!!
  
   Крик прозвучал одновременно с выстрелом, опрокинувшим на пол самого младшего из разведчиков, однофамильца командира - Илью Иванова. Руки судорожно зашарили по полу, глаза закатились, открывая страшно блестящие белки.
  
  'Бах!' - ответный револьверный выстрел заставил пистоль исчезнуть. Попал, не попал, кто знает?
  
  - Чех, Лис, держать окна! - яростным шепотом скомандовал Сидоров.
  
   Двое бойцов отскочили назад, дула револьверов зашарили по светлым провалам окон.
  
  Все дальнейшее происходило очень быстро.
  
   Сначала в просторное помещение прорвался бритый турок-янычар с кривым кылычем (турецкая сабля) в руках. Но один против десятка шашек - это даже не смешно. Через миг, обливаясь кровью и предсмертно хрипя, он рухнул на пол. Прошло еще несколько секунд и в караван-сарай заскочили сразу несколько безумцев. Зазвенел клич: 'Аллаху Акбар!' Пока убивали их, закончились патроны в револьверах разведчиков и у входа закипела яростная рукопашная схватка, моментально разделившаяся на отдельные поединки. Полутьму наполнили лязг оружия, выстрелы и проклятия сражающихся.
  Мягкой, тигровой походкой скользнул к Илье турок, в полутьме блеснули крупные, словно у волка, зубы под густыми усами. По повадкам, по тому как двигался, как держал саблю, было видно - вояка опытный, прошедший десятки сабельных схваток мастер.
  
  - Гяур, собак!
  
  Обычное спокойствие покинуло лихого командира разведчиков. Лицо побледнело а руки, наоборот стали пламенно горячи. Сабля требует регулярных тренировок и желательно с детства, поэтому Сидоров не считал себя хорошим сабельным бойцом. Его конек был огнестрел и схватки без оружия, но все же кое-чему он научился у обучавших разведчиков казаков. Миг неуверенности миновал. На его место пришло холодное ожесточение...
  
  Клинок мусульманского воина свистнул, обдав ветром, в нескольких сантиметрах над макушкой. Сидоров нырнул под замах кылыча. Следующие несколько секунд оборонялся лишь на одних добротно вбитых учителями в подкорку рефлексах. И делал это так, что турок отступил на шаг и пробормотал удивленным тоном:
  
  - Ай якши.
  
  Судя по взгляду турка, он сейчас будет убивать русского, которого он вначале не посчитал серьезным противником.
  
  Он ударил молниеносно. Такого удара достаточно, чтобы отправить на небеса или в ад, даже опытного фехтовальщика. Вот только офицера на месте не оказалось, лишь сабля зацепила что-то плотное. В тот же миг боль пронзила выставленную вперед, на польский манер ногу. Поднырнув под руку, русский перерезал сухожилия. Турок со стоном завалился на колено. Мелькнула шашка, по полу покатилась голова, оставляя на грязных досках темные пятна.
  
  А ещё через миг вообще перестал быть. Только покатилось по полу что-то округлое, оставлявшее темные пятна.
  
  - Отдыхай блудяшка (гуляка), - мрачно произнес Сидоров, зажимая длинную рану на боку - турок все-таки его зацепил. Безголовый труп качнулся, но лишь через пару секунд упал. Офицер оглянулся, бойцы уже добивали турок, но трое русских лежали на полу.
  
  - Контроль! - напомнил Сидоров.
  
  Хрипы и жалобные стенания умирающих вскоре сменились тишиной, лишь с улицы доносился шальной свист ветра в кронах раскидистых деревьев в саду и призывный стрекот невидимых кузнечиков в траве, да изредка на окраинах лениво перебрехивались собаки. Разведчики осторожно выглянули в окна - никого, потом в дверной проем. В окнах домов мелькали слабые огоньки свечей, но никто не решился выйти на улицу на звуки ночной перестрелки. Турок, по крайней мерее живых, не было. Выжившие в отчаянной ночной резне, если они были, предпочли не оглядываясь бежать с места схватки а не испытывать дальше судьбу с отчаянными гяурами. Разведчики осторожно вышли на улицу. Перед дверьми караван-сарая в луже крови лежал ветеран роты - Петр Храбров. Османская стрела вонзилась лихому разведчику в глаз.
  
  Сидоров потер колючий подбородок и поморщился, в армии так привык ежедневно бриться, оставляя только усы, что небритость раздражала. Пробираться по узким и незнакомым улицам ночного города к лесу было опасно. Нарваться на засаду осман - раз плюнуть! Остаться до утра в караван-сарае? С другой стороны бежавшие турки могут вернуться с подкреплением. Лейтенант покосился на помощника - старого сержанта Исаева. Голый по пояс, он сидел на кушетке а санинструктор осторожно бинтовал плечо. Османский ятаган неглубоко вспорол предплечье.
  
  - Петрович, как мыслишь: остаемся здесь или уйдем в лес?
  
  Сержант поморщился и укоризненно взглянул на санитара, тот сокрушенно качнул головой и виновато вздохнул. Дескать ничего не могу поделать, придется терпеть.
  
  - В лес? Пришел басурман один раз, придет и другой. Уходить надо.
  
  - Пожалуй самое верное.
  
  Сидоров распорядился собираться а через десяток минут по узким улочкам Люлебургаза пробирался русский отряд. Короткая, но яростная ночная схватка стоила разведчикам двух убитых и двух тяжелораненых. А порезы и ушибы получил едва ли не каждый разведчик. Тела убитых погрузили на коней, тяжелораненых - на носилки, укрепленные между двух коней. Первым, сразу после вырвавшихся на два десятка шагов вперед дозорных, ехал Сидоров. Ночь стояла тихая, лишь изредка ее нарушал пустопорожний собачий брех. Глухо били копыта по сухой дороге, похрапывали кони. Пылающие от возбуждения лица охлаждал легкий ветерок. Мимо проплывали узкие и высокие беленые дома за каменными заборами. Блестели черные провалы окон, темные, густые тени от узких и высоких двухэтажных зданий на миг скрывали лошадей и тогда казалось что люди плывут над каменной мостовой. В одном месте какая-то тень шарахнулась прочь, зверь ли - не разобрали, - или болгарин, вышедший по нужде на улицу, кинулся без памяти от страха в переулок.
  
  Маленький караван выехал из города и углубился в лес. Промежутки между кустами и стволами деревьев полны предутреннего, негустого тумана, насквозь пропитанного лунным светом. Где-то в километре от города, где он еще был виден, остановились на стоянку.
  
  Едва над соломенными и деревянными а где хозяин побогаче, черепичными крышами, брызнуло солнце, осветив мир, установили радиостанцию. Рации в армии все были мастерградского производства, но союзник крайне неохотно продавал их в Россию так что даже в гвардейском семеновском полку их можно было пересчитать по пальцам одной руки.
  
  Радист уныло бубнил в микрофон, время от времени позевывая и прихлебывая из стоящей на столе кружки заваренный до черноты чай:
  
  - Я Сокол, Семеновец, ответьте. Я Сокол, Семеновец, ответьте...
  
  - Я Семеновец, - наконец послышалось в динамике, - слушаю тебя!
  
  Радист снял наушники.
  
  - Господин лейтенант, связь установлена! - произнес он вставая и протянул их командиру.
  После недолгого разговора с начальником штаба семеновцев, желваки змеями гуляли по впалым щекам. Наконец офицер произнес с непонятной интонацией:
  
  - Слушаюсь, - и пихнул наушники радисту.
  
  Тяжелораненых разместили в пригородном монастыре а погибших после краткого прощания передали на попечение ближайшей церкви. Не менее половины населения города составляли православные болгары и греки. В истории Мастерграда турки изгнали их или уничтожили только в конце девятнадцатого-начале двадцатого века.
  
  Утро все еще продолжалось, когда маленький отряд разведчиков, по татарскому обычаю одвуконь, направился по дороге на восток.
  
  Небо еще пламенело, расставшись с солнцем, когда впереди показались заросшие дивными садами пригороды; над деревьями возвышались черепичные крыши домов и мечети белого камня, еще дальше древние, но все еще могучие стены вожделенного Царьграда. Никого: ни конных чаушей ни искусных и яростных в бою янычар русские так и не встретили по пути.
***
  Огненная дорожка от догорающих солнечных лучей протянулась по сонным водам впадающей в Эгейское море присмиревшей реки Марица. Обширная нижнефракийская низменность, простиравшейся от Родоп до теплого Мраморного моря, отделяющего Европу от древней Азии - самое сердце европейских владений осман, понемногу тонула в вечернем сумраке. Все: покрытые кустарником холмы, поля с пшеницей, виноградники и сады, теряли форму, сливаясь в серую массу. У самого начала ее, в предгорьях стоял стан русской армии. В соответствии с порядком, установленном самолично написанным императором Петром Воинским уставом, войска располагались кругом, дабы противник, откуда бы он не напал, всюду встретил воинских людей - на расстоянии пушечного выстрела от реки. В самом сердце лагеря, со всех сторон в окружении палаток гвардейских бригад разбили шелковый шатер императора Петра. Верный собственному обычаю, он и в этом походе был с войсками. Дальше расположились пехотные, драгунские и казачьи полки.
  
  К царскому шатру один за другим подходили генерал и фельдмаршалы и скрывались за его пологом.
  Петр сидел в походном кресле за столом. Черные усики его казались наклеенными на побагровевшем, словно от большой натуги, круглом словно луна лице. Напротив него в кресле развалился, распространяя модный аромат мускуса, французский посол. Молодой человек был принаряжен в модный в Париже костюм, сочетавший в себе моду времен Короля-Солнце и Мастерграда, по отвороту зеленого фрака, тянулась черная кайма - знак траура по королю. Длинные косички опускались до плеч, контрастируя с выбритым, как у смертников перед гильотирования затылком.'Просвещенные' французы, насмотревшись на привозимые из России машины и механизмы, изобрели аппарат для обезглавливания почти на век раньше чем в известной Мастерграду истории. Он казался спокойным, но глаза так и рыскали по лицам офицеров. За его спиной стоял бледный как простыня толмач.
  
  Пока ждали генералов и мастерградского посла Александра Воронкова, император немного успокоился. Разжег любимую трубку. Высоко подняв лицо с сыпящей искорки трубкой, заслонился трубочным дымом. Офицеры заходили, кланялись. Повинуясь жесту императора рассаживались на скамейках вдоль стен. Сразу было видно, гневен сегодня царь-батюшка, лучше не попадать под горячую руку.
  
  Последним, звеня шпорами, вошел Александр Меньшиков - генерал от кавалерии и, несмотря на вороватость, царский любимец, поклонился.
  
  - Извини мин херц, я... - он не договорил, увидев выражение лица своего господина поперхнулся на полуслове и присел рядом с мастерградским послом, на скамью у расписанных под хохлому раскладной перегородки, отделявшей часть шатра для проживания императора от его канцелярии.
  
  Петр отложил дымящуюся трубку на поставку рядом с ярко горевшей керосиновой лампой. Оглядев примолкших сподвижников, произнес деланно спокойным тоном:
  
  - Вот посол французский прибыл к нам. Не поленился от самого города Петрограда за мной следовать. Требует чтобы мы ни в коем случае не брали Царьград. Дескать это нарушит европейскую стабильность. Что скажите господа генералы и фельдмаршалы?
  
  Петр, длинный, нескладный, вновь густо побагровел, жилка на лбу бешено надулась.
  
  Офицеры зашумели.
  
  - Не бывать сему! - выкрикнул Меньшиков.
  
  Сидевший напротив царя Шереметьев неторопливо поднялся. Желтоватое лицо фельдмаршала вытянулось, глаза выказали негодование. Дождался, когда шум утихнет.
  
  - Не о чем тут толковать. Не республика французская с басурманами воюет а российская империя! - обернувшись к внимательно слушающим его офицерам, продолжил, - Боже ты мой! Просто диву даешься, мы свою кровь проливаем, а третье, зазорное лицо между нами лезет! Пусть сначала с шпанскими делами разберутся а потом уже судят кому должен принадлежать святой град Константина.
  Француз внимательно выслушал переводчика и недовольно искривил рот.
  
  - Европейская политика зиждется на балансе интересов разных стран. Занятие Московией Константинополя...
  
  - Извольте милостивый государь правильно называть государство российское - вроде бы с ленцой произнес, перебив, фельдмаршал Головин и слегка стукнул по полу позолоченной с драгоценными камнями тростью - подарком царя за мирное присоединение к России Великого княжества Литовского, - Сие есть Российская империя!
  
  - Dsolе monsieur... (извините господин...) - француз слегка покраснел и вопросительно посмотрел на фельдмаршала.
  
  - Фельдмаршал Головин, граф Римской и Российских империй! - надменно произнес русский выпятя живот и далеко отнес руку с тростью.
  
  - Извините господин граф, - произнес француз, слегка склонив голову и продолжил потирая мягкие руки, - занятие русскими войсками османской столицы принесет неисчислимые страдания христианскому населению города, коего не менее половины. Человеколюбие требует сего не допустить. К тому же проливы из моря Средиземного в Черное крайне важны для международной торговли а сие деяние нарушит ее! Французская Республика категорически протестует против захвата Константинополя и сие может объединить остальные европейские страны против политики проводимой Российской империей!
  
  - Вот оно что! - звенящим от гнева голосом произнес император, - посол французский озабочен страданиями христианскими! А почто ранее их сии страдания не заботили? Или больше заботит чтобы Россия не усилилась?
  
  Француз еще больше покраснел:
  
  - Сие не так Ваше Величество! Токмо...
  
  Петр неожиданно успокоился, жестом остановил француза. Подняв трубку, пыхнул раз, другой и далеко отставив ее, повернулся к мастерградцу.
  
  - Ну а ты посол что скажешь?
  
  - Позиция Мастерграда неизменна. Константинополь должен перейти в русское владение а турки навсегда изгнаны из Европы!
  
  Генералы переглянулись. Вновь поднялся фельдмаршал Шереметьев.
  
  - Государь! Мы считаем, что занять или не занять Царьград, сие дело русское и османское а третьим лицам в том быти не можно!
  
  - Слыхал? - почти весело произнес император, - Значит по сему и быть! Езжай посол, отпускаю тебя в память зверски убиенному королю Людовику, союзнику моему, до города Парижа! А в России более тебе не быть!
  
  Прошло три дня. Конная рота авангарда мчалась по пустынным дорогам среди сухих холмов, пролетали еще не убранные поля кукурузы, бесконечные виноградники, крытые кукурузной соломой хижины, при виде чудно одетых всадников пастухи торопливо гнали с косогоров стада овец. Похрапывали лошади, в ушах свистел ветер. Небольшие рощицы черно-зеленых кипарисов дарили ненадолго желанную прохладу, Всадники пролетели мимо древних развалин, поросших кустарником и остановились. Где-то здесь должны ожидать их прибытия разведка.
  
  Тихий свист из непроницаемых для взгляда кустов заставил всадников выхватить из кобур револьверы и ощетинится скорострельными 13 мм пневматическими винтовками.
  
  - Свои, - оттуда же послышался негромкий возглас, ветви разошлись. С поводьями в руках за которые он вел гнедого жеребца, вышел лейтенант Сидоров, за ним показалось еще несколько человек, ведущих оседланные лошади. При виде своего командира усатые лица гвардейцев-разведчиков осветились улыбками. Командира любили. Начав службу простым солдатом, он хорошо понимал их нужды. В меру был строг, но справедлив. И самое главное был живым подтверждением того, что за Богом молитва, а за Царем служба - не пропадет. Служи усердно, бей врагов государя-императора и тоже возвысишься как ротный командир!
  
  - Господин лейтенант! - молодцевато вскинув руку к фуражке доложил старшина - суровый, немолодой с подкрученными усами, начинавший еще в потешных полках царя Петра - за время твоего отсутствия в роте происшествий не произошло. Рота выполняет боевую задачу по авангардированию бригады.
  
  Лейтенант лихо взлетел на лошадь не касаясь ногой стремени, рука одобрительно похлопала старшину по плечу.
  
  - Солдаты, цель похода в часе езды. Древний город святого Константина ждет вас! За мной.
  Лейтенант скакал, бросив поводья, в окружении запыленных разведчиков. Фуражка глубоко надвинута на глаза. По сухой земле размашисто били копыта. О стремя с ним скакал старшина.
  
  Жаркое солнце перевалило через полдень, когда за пустынными холмами показались древние, но все еще мощные стены и башни. Белоснежные минареты спицами вонзались в безоблачное и ярко-синее небо.
  Никем не задержанные разведчики подскакали к открытому зеву крепостных ворот.
  
  Солнце уже садилось между холмов, когда вдалеке показались дымы паровых машин. Потом сверкающие железными доспехами узкие и плотные колонны гвардейцев и шестерные упряжки орудий. Русская армия спешила в столицу Блистательной Порты, пока ее прежние повелители не очухались от стремительного броска русского парового катка.
  
  А еще через час древний город, видевший греков, римлян, византийцев, крестоносцев и осман словно потрепанная жизнью и годами, но умелая проститутка, принял в свое лоно новых повелителей.
  
  Пробираясь по узким и пыльным улочкам притихшей столицы полумира к побережью Мраморного моря, зелеными ручейками растекались по Константинополю русские отряды. Мерно и глухо стучали по каменной мостовой солдатские сапоги, звонко - били копыта коней драгун и казаков, со скрежетом - проворачивались колеса паромобилей и орудий на передках. Молчаливо смотрели на завоевателей чуждой веры высоченные минареты из белого камня, молила о помощи древняя пленница - святая София из песочного. Солдаты и офицеры удивлялись красоте и удобству - весь город под черепицу, везде каменные мостовые. В этом могли сравниться только Петроград да новые города Причерноморья, построенные по единому плану. Лишь в нескольких местах путь завоевателям преградили толпы подстрекаемых фанатичными дервишами горожан и воинов султана. Тогда вскипала кровавая накипь боя, грохотали выстрелы, десятки горожан оставались бездыханные и раненые на выщербленной, видевшей еще времена расцвета Византийской империи, брусчатке. А зеленые ручейки текли дальше.
  
  Остановились у напротив Дворца Топкапы - султанского сераля. На окружающих его высоких стенах засела белюк - личная гвардия султана. Янычары обстреляли парламентера и русским пришлось принять бой. Под прикрытием густой кроны окружавших дворец садов подтянули артиллерию и минометы, круглые мячики снарядов с шипением задолбили по стенам. Бруствер и зубцы оплывали гудами битого кирпича, калечили осколками камня прятавшихся под их прикрытием стрелков, мины, при удачном попадании по боевому ходу стены забирали десятки жизней. Через час такого обстрела янычары полностью очистили окутанные дымом и пылью стены и тогда среди высоких, словно веретена кипарисов замелькали стальные бока вооруженных револьверами и дробовиками с гранатами штурмовиков. В руках они держали лестницы.
  
  Едва штурмовики спустились со стены и выстроились в подобие строя, из зданий дворцового комплекса с криками: 'Алла', хлынул сплошной поток элитных янычар. Выстрелив по разу из пистолетов или мушкетов, они с безумием обреченных кинулись на вражеские ряды. Штурмовики, в том числе не успевшие спустится со стены, встретили их ураганным огнем. Устилая землю телами погибших товарищей османы стремились сблизиться с ненавистными гяурами и доказать им что янычары все еще великолепные мастера рукопашной схватки. Когда до русских оставалось не больше полусотни метров навстречу полетели круглые металлические шары, огненная полоса взрывов затопила передний край янычар, где бежали самые фанатичные и смелые бойцы. А когда дым и огонь развеялись, русские увидели только спины убегающих. Османы хороши в атаке - яростны и не жалеют жизни, ни чужой ни собственной, но стоит дать им достойный отпор и они превращались в стадо трусов с заячьей душой.
  
  Через час над дворцом взмыл и затрепетал на ветру русский стяг а еще через два ласковые волны Мраморного моря омыли копыта казачьего коня. В тот же день пароходы перевезли на азиатский берег десантные отряды, а еще через трое суток Дарданеллы и Босфор, европейская сторона и узкая десятикилометровая полоска вдоль азиатского берега были в руках петровской армии. В Константинополе русской армии досталась огромная добыча, в том числе большая часть султанской казны, но он сам - мальчишка Махмуд сбежал и затерялся среди бескрайних просторов Малой Азии.
  
  Август на Армянском нагорье уже не так жарок как середина лета. Его хватило кавказской армии, чтобы без боя войти в Западную Армению, в которой христиане составляли подавляющее большинство населения. Охваченные унынием и паникой гарнизоны турецких войск без боя отступили вглубь Малой Азии, немногочисленное мусульманское население забило дороги, убегая вслед за ними из опасения мести христианских соседей. Армяне все еще составляли в этих районах порядка 90 процентов населения. Входили в города в походных колоннах поротно и поэскадронно, весело, задорная русская песня терялась на узких, поднимающихся в гору улочках. Христианское население городов Карса, Ардахана, Вана, Сиваса и Эрзерум высыпало на улицы. Бежали вездесущие мальчишки вдоль ощетинившихся штыками взводов усатых и загорелых бойцов, женщины выносили освободителям фрукты и вино, громкие, восторженные крики и смех без перевода объясняли русским бойцам что здесь им рады. С не меньшим энтузиазмом приняло освободителей и христиане-греки, жители Трапезунда. Представительные делегации местного населения освобожденных провинций отправились в Константинополь: просить русского императора приять их под свою руку.
  
  Рано утром в один из дней ближе к сентябрю русские флот под командованием вице-адмирала на императорской службе из эмигрировавших в Россию французов - де Лозьера, подошел к рейду измирского порта. Под его командованием было шесть параходофрегатов с почти сотней орудий и мобилизованные купеческие суда с двумя полками десанта. В отличие от востока страны, измирский паша отказался капитулировать без боя. Гарнизон открыл сильный артиллерийский огонь с прикрывавших вход в порт фортов и с вершины горы над городом, укрепленной крепостью Кадифекале. Им ответили корабли русского флота, грозно рявкнули произведенные в далеком Мастерграде стальные орудия, на миг превратив параходофрегаты в подобие укутанных плотным пороховым дымом вулканов. Над вражескими бастионами вспухли белые, не страшные издали кляксы шрапнельных разрывов. Полуголые матросы - несмотря на конец лета, все еще очень жарко, суетились вокруг, вновь наводя орудия на цель. Солнце стояло уже высоко, задернутое облаками и дымом из горевших береговых укреплений, когда они были приведены к молчанию и в ласковые воды средиземного моря опустились два десятка весельных лодок и устремились к берегу.
  
  Высадка первой волны десанта прошла при минимальном сопротивлении. Стрельнув пару раз, турки, не надеясь удержать под контролем защищавшую порт нижнюю крепость, беспорядочно бежали под шрапнельным огнем с кораблей в гору - в твердыню Кадифекале.
  
  Эскадра сосредоточила огонь на ней. Крепостные стены ее были высоки и прочны. Выступавшие полукругами бастионы из серого камня казались несокрушимыми, но это не смутило русских. Ядра произведенных в Мастерграде тяжелых орудий густо бомбардировали боевой ход крепостной стены, во все стороны летели каменные осколки зубцов, калеча и убивая укрывшихся за ними стрелков и артиллеристов, сбрасывая вниз османские пушки. В течение часа они были приведены к молчанию. Опасность представляли только высунувшиеся из бойниц второго яруса тяжелые орудия, почти не пострадавшие при обстреле. За это время русские накопили на берегу два полка, из привезенных с кораблей готовых деталей собрали штурмовые лестницы. Солнце уже было высоко, когда канонада затихла. Оглушительно взревели горны, тревожно забили барабаны - по приказу командующего - де Лозьера, с лестницами в руках осторожно двинулись на штурм. Засевшие в крепости турки уже предвкушали как их орудия пройдутся чугунной картечью по рядам безумных гяуров, когда один из выпущенных с кораблей снарядов, словно мячик отскочил от крепостных стен. Упав на землю раскололся на куски, из них повалил густой и обильный дым. Один 'дымовой' снаряд, второй, десятый. Скоро перед крепостью стояло густое дымовое облако и топчу (турецким канонирам) было совершенно непонятно где враг и куда стрелять. Несмотря на это они открыли беспорядочную стрельбу, по большей части совершенно безрезультативную.
  
  Первые штурмовые лестницы упали на крепостные стены, солдаты густо полезли вверх, в одной руке револьвер, во второй сабля. Тогда раздался ужасающий грохот, от которого содрогнулось бы даже железное сердце. Над дымным облаком взвился в синее небо черно-желтый столб дымного пламени. Множество камней взмыли в небеса и рухнув вниз, густо забарабанили по воде. Иные достигали кораблей русского флота, в результате получило ранения несколько матросов. Но больше всех пострадали штурмовые роты. В единый миг погибло больше сотни бойцов. Таких потерь в одном сражении у русской армии не было за все время войны.
  
  Через двадцать минут уцелевшие офицеры десанта сумели взять под контроль ситуацию. Взбешенные бойцы ворвались в крепость, перекололи уцелевших осман, в плен не брали никого. Остаток дня русские посвятили оказанию помощи раненным, их было много и среди гражданского населения Измира и тушению возникших от осколков городских пожаров. В течение недели русские войска при помощи организованной из христиан милиции взяли под контроль окружающие город земли с преобладающим греческим населением - Ионию. Местным османам было предложено или принять подданство русского императора или в трехдневный срок покинуть страну.
  
  По поводу причин злосчастного взрыва назначенная командующим флота вице-адмирала де Лозьера комиссия так и не пришла к однозначному выводу. Высказывались предположения о неосторожном обращении с огнем или преднамеренных действиях осман, но ушедшие вглубь Малой Азии турки были свято уверены: градоначальник - паша Муртаза лично подорвал крепость чтобы не досталась она нечестивым гяурам. Так ли это или нет, русские власти не знали, но тело паши так и не обнаружили в развалинах крепости.
  
  Морские десанты в сирийский порт Тартус и ливанский Бейрут прошли без осложнений. По пыльным, опаляемым солнцем дорогам вглубь Ближнего Востока потянулись люди. На горизонте волнами ходили миражи. На переполненных дорогах скрипели телеги, ржали кони, орали ишаки, но все заглушали гортанные крики беглецов. На обочинах лежали смердящие, раздутые труппы павших животных. Страхом и тоской тянуло от дымов коротких привалов. Мусульманские беженцы в вперемежку с турецкими воинскими отрядами бежали от страшных гяуров. В течение месяца русские войска совместно с христианской милицией заняли районы с преимущественно христианским населением, непрерывно пополняемом православными беженцами из районов, где они были в меньшинстве.
  
  Ночь на десятое сентября император Петр провел без сна в покоях бывшего султанского дворца Топкапы. Собственноручно написав Символ веры: 'Я Петр Алексеевич, верный василевс и автократор Римлян, написал собственной рукой ...', он подписал его а остаток ночи провел в обществе своего духовника Тимофея Надаржинского.
  
  На следующее утро запряженная белыми лошадями колесница с императором прибыла в окруженную народом Константинополя и склонившими знамена войсками Святую Софию - вновь ставшую главным собором восточного православия. На входе в храм бледный от волнения Петр вручил подписанный документ константинопольскому патриарху.
  
  После продолжительной церемонии в храме патриарх торжественно возложил на нового владыку Римской империи знаки императорской власти, хламиду и корону.
  
  Петр вышел из Святой Софии. После прохлады и полутьмы собора его встретили ясный и жаркий день, крики ликующего народа на греческом, возгласы 'Ура' и поднятые полковые знамена, овеянные блистательными победами над шведами, австрийцами и турками. Приближенные по греческому обычаю метали в толпу эпикомпии - замотанные в ткань золотые монеты. К императору подвели оседланного коня и в сопровождении русского генералитета и знатнейших горожан из числа христиан он отправился на праздничный пир, продолжавшийся три дня в Топкапы.
  
  На следующий день по городу забегали глашатаи, на площадях толпился народ возле листков с императорским указом. В соответствии с ним в состав Российской империи вошли: Восточная Фракия с узкой пятидесятикилометровой полосой азиатского берега, Иония, христианские районы Сирии и Ливана, западная Армения и Трапезунд.
  
  Между тем война с османами сама собой затихла. После того, как бесследно исчез последний турецкий султан, Малая Азия погрузилась в пучину междоусобных раздоров и, хотя формально мир не был заключен, на русские владения осмеливались нападать только разбойничьи шайки, успешно отражаемые русскими войсками и селимыми на окраинах казаками и оказаченными местными жителями.
  
  К концу осени решилась и судьба бывших балканских владений османов. Королевство Болгарию, получившее и румынские земли возглавила дочь Петра царевна Анна под опекой до совершеннолетия боярина Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, Сербское королевство за исключением Хорватии, отошедшей союзнику России - Венгрии, возглавила царевна Елизавета под опекой Ивана Ивановича Бутурлина, а на греческое королевство короновался представитель одного из знатнейших греческих родов князь Николай Маврокордато. С вновь образованными балканскими державами немедленно заключили договор о мире, дружбе, беспошлинной торговле и взаимной военной поддержке. На греческих среднеземноморских островах флоту Российской империи, бессрочно и за символическую плату отдавалась земля под военные базы а по прибрежной территории Болгарского государства предоставлялась экстерриториальная сухопутная полоса до Константинополя. В дальнейшем предполагалось провести по ней железную дорогу из Киева.
  

Вместо эпилога

  
  Конец сентября 1710 года.
  Английское королевство, город Челтнем.
  
  
  Содержание секретных переговоров и даже сам факте их проведения не должен был знать никто. Поэтому проходили они в стенах окруженного трехметровым каменным забором и охраняемого тремя усиленными городскими патрулями дома.
  
  Вспышка ярости лорда Дадли была внезапной и бурной. Лицо престарелого англичанина передернула судорога гнева. Рука не сильно, но и это было для него верхом эмоциональности хлопнула по тяжелому, из черного дерева столу, стоявшего в комнате, наверное, лет сто, а то и больше.
  
  - Вы забываетесь, сэр! - подрагивающим от гнева голосом произнес англичанин и вскочил с кресла, - вы находитесь на земле английского королевства и я требую уважения к моей стране!
  
  Француз откинулся в кресле поудобнее. На эмоциональный демарш представителя островного королевства он лишь холодно и ехидно улыбнулся что еще больше разозлило оппонента.
  
  - Месье Дадли, ваши попытки претендовать на равный статус с самой Францией - это просто нелепость! Было великое королевство, когда оно включало в себя Шотландию и Ирландию и владело заокеанскими колониями а сейчас остался лишь жалкий огрызок былого величия.
  
  Француз был полностью прав и поэтому его слова были особенно обидны англичанину.
  
  - Три века тому назад Англия владела половиной Франции! - запальчиво произнес он.
  
  - Это только подтверждает мой тезис что времена расцвета Англии давно прошли и претендовать на равный статус вы не можете!
  
  Рука англичанина характерным жестом зашарила по левому боку, где обычна висела шпага, не найдя рукоять, бессильно упала.
  
  С бесстрастным лицом наблюдавший пикировку человек вполне европейской наружности, несмотря на это представитель навахо, положил на стол трубку. Ее дым смешивался с запахом воска, которым натирали мебель.
  
  - Господа, присядьте мистер Дадли и вы мистер Ламберт, успокойтесь. Для нас вы одинаково ценные союзники... я надеюсь!
  
  Лорд Дадли перевел на невозмутимого индейца полыхающий ненавистью взгляд, но промолчал и лишь несколько мгновений бессильно сжимал кулаки. 'Ах ты обезьяна красномордая, меня прерывать! Джентльмен никогда не забывает долгов я вам еще за Абердэра не отомстил!' Но сила всегда остается силой, если даже она у безбожных индейцев, которых английская аристократия раньше и за людей не признавала. Навахо, хотя и не были инициаторами встречи, но безусловно сильнейшим из троицы государств и Англия нуждалась в них, чтобы сломать хребет русским. Не время было сориться. А вот потом, когда противники измотают друг друга, Англия властно скажет собственное слово и станет как и прежде властвовать над морями! Так было всегда и так будет, лорд свято верил в это. Престарелый мужчина сдулся, словно проколотый бычий пузырь. Пробормотав невнятно под нос, он бессильно рухнул в кресло. Француз самодовольно улыбнулся и подкрутил явно завитые щегольские усики.
  
  - Полагаю, все остальное решено и мы можем передать своим правительствам наше общее согласие совместно выступить против России и Мастерграда? - произнес навахо и вопросительно посмотрел на собеседников.
  
  Немного подумав те одновременно наклонили парики.
  
  - Итак господа, прошу ознакомиться с этим документом, - с этими словами индеец развязал завязки лежащей перед ним папки и передал послам по тонкой пачке бумаги.
  
  В комнате стремительно потемнело. Ветер с востока принес иссиню-черные тучи, нависшие над особняком. Англичанин позвонил в колокольчик, не успели его звуки затихнуть как вошел слуга - краснолицый с роскошными седыми бакенбардами, чем-то неуловимым похожий на престарелого бульдога. Выслушал распоряжение, щелкнула зажигалка. Заколыхались, распространяя по комнате запах горящего воска огоньки на свечах в двух массивных серебряных подсвечниках. Тени спрятались в углах комнаты. С достоинством поклонившись, слуга немедленно удалился. Пылающим столбом в отдалении за окном упала молния на миг осветив сумеречный мир. Прошла пара секунд, тяжело громыхнуло, витражное стекло слабо завибрировало.
  
  Через минуту сначала закапали редкие, но крупные капли, через считанные секунды забарабанили по стеклам тугими водяными струями настоящего ливня, сбивая на землю пыль, смывая прах людей, коней и травы. Звук дождя смешался с тихим шелестом бумаги.
  
  Последний из послов - англичанин лорд Дадли, с задумчивым видом отодвинул последний листок и бросил взгляд украдкой на извечного соперника - француза. Тот уже прочитал документ и с безразличным выражением лица смотрел на буйство природы за окном. Лорд успел пожалеть что позволил себе утратить знаменитое британское хладнокровие и на миг показать страсти, бушующие в душе, слишком уж его вывел из себя мерзавец француз.
  
  Индеец несколько мгновений молчал, разглядывая послов. Он нисколько не сомневался в их истинном отношении к навахо, но сейчас они были нужны друг другу, чтобы противостоять слишком усилившимся русским. Враг моего врага - мой друг, как гласит арабская мудрость. Губы навахо искривились в холодной, змеиной улыбке.
  
  - Итак, господа, после принятия нами принципиального решения о совместном противостоянии восточным варварам, я не тороплю вас с оценкой плана боевых действий и первоочередных целей для флота. Заниматься этим должны совершенно другие люди, более сведущие в военных вопросах чем мы. Господа, я прошу вас передать предварительные планы действий против русских вашим правительствам и жду их согласия или возражений. А теперь мне пора, господа.
  
  - До свидания господа! - отозвался лорд Дадли, задумчиво глядя на мерцающее пламя свечей.
  Американец поднялся и, напялив на голову широкополую кожаную шляпу, вышел. Вслед за ним - француз. Лорд подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу.
  
  Косые струи дождя, располосовали мир, лужи почти кипели под его струями. Одна за другой закрытые кареты подкатили к ступенькам. Соскочившие с козлов кучера, услужливо метнулись к дверям, раскрыли. Пробежав под мощными струями дождя до карет, послы торопливо скрылись в сухой благодати внутренностей.
  
  Гроза еще больше усилилась, стала почти тропической. Целые моря воды выплакивало небо, оглашая окрестности грозным рыком, каждые несколько секунд в землю впивались молнии. Словно само небо гневалось на своих неразумных детей...
Оценка: 5.51*22  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"