Кто он? Может быть, середнячок, которого редакторы вытягивали
за уши, чтобы выдавать на-гора "правильные" книги о рабочем клас-
се? Отнюдь нет. И роман его "Территория" -- не "правильный", а
качественный, причём без стремления "выехать" на каких-нибудь
разоблачениях и прочих пикантностях (Куваеву и без этого было о
чём рассказывать).
Впечатляющ куваевский стиль: сжатый, без украшательств и стилис-
тических извращений. Это здравая проза здравого таланта.
Это ведь очень удобно -- фантазировать о других планетах и свет-
лом будущем, зато очень трудно -- с достоинством писать о настоя-
щем, о том, что рядом. Находить приличное приложение своих сил на
нашей не совсем хорошей земле. Быть заметным, но не пачкаться. У
Куваева получалось.
От шероховатых "моментов" Куваев не уклонялся: есть в его про-
изведениях и воры, и зеки, и бичи, и просто алкоголики, но как-то
не акцентированно. Партийно-комсомольских "активистов" он не то
чтобы не героизировал: их у него нет вообще.
В его романе "Территория" много раз встречается слово "партия",
но почти всегда в смысле "коллектив геологов". Неоднократно встре-
чается также слово "государство", но без прилагательного "советс-
кое". Значит, в СССР очень даже МОЖНО БЫЛО публиковать хорошие
книги, не заискивая перед власть имущими. Кто хотел и имел спо-
собности, у того, как правило, получалось. Что характерно: заис-
кивавшие перекрасились позже в антисоветчиков, а не заискивавшие
остались теми, кем были.
Вот ещё лингвистические наблюдения из того же ряда (приведу все
или почти все случаи использования Куваевым некоторых характерных
слов).
Слово "советский":
- Наверное, он очень хороший?
- Очаровательный. Наш простой советский фанатик.
- А вы?
- Я предпоследний авантюрист.
Слово "комсомол":
"Была красивая комсомолка Лида, туманным утром сошедшая с паро-
хода в бухте, залепленной диким скопищем бараков, палаток,
землянок, на месте предстоящих архитектурных излишеств."
Слово "пионер":
"А он ничего мужик, -- неохотно заключил Монголов. -- Вырвался
в поле и рад, как пионер в походе".
"За день до этого легкомысленным пионером убежал в Кетунгское
нагорье Баклаков."
Слово "партийный":
"На Территорию Пугина перебросили прямо из высокогорного памир-
ского кишлака Кала-и-Хумб. Лишь на несколько дней он успел заско-
чить в деревню под Орлом, забрать отца и заехать в Москву за ин-
струкциями. Теперь Пугин единолично олицетворял советскую, парти-
йную и прочую власть для севера Территории. Но главным заданием
Пугина по-прежнему оставался именно национальный вопрос. Скорей-
шее и немедленное приобщение пастухов и морских охотников К
европейской культуре и общему ритму страны."
"- В ваших условиях Чинкову прежде всего придется ответить по
партийной и служебной линям."
"- Статьи появились по инициативе партийных органов, и за разъяс-
нениями прошу обращаться к ним."
Слово "райком":
"В середине дня состоялось заседание райкома. Идея этого засе-
дания была подана членом райкома Чинковым неделю тому назад. За-
седание посвящалось перспективам оленеводства..."
"'Скорая помощь' в сопровождении грузовиков, газика, райкомовс-
кой 'Победы' и еще каких-то машин прибыла в Поселок."
"Обком", "крайком", ЦК, ВЦСПС не упоминаются вообще. То, что
роман "Территория" получил, тем не менее, премию имени Магаданс-
кого комсомола (1976 г.), а также первую премию ВЦСПС и Союза
писателей СССР (1977 г.) "за лучший роман о рабочем классе", по-
казывает, что не всё и везде было гнилым в Советском государстве.
В нынешней малой востребованности Олега Куваева -- проявление
порочности эпохи. Сейчас востребован другой Олег Куваев -- автор
дурацких дегенератских мультиков про "Масяню".
* * *
Из романа "Территория":
"Большинство ценностей, которые людям представляются незыбле-
мым оплотом их бытия, для него и его друзей почти пустой звук.
Дом, который моя крепость, домочадцы и дети, которые оплот в
старости, все это для него и его друзей несущественно. Нельзя
сказать, что это нормально, потому что для большинства людей это
-- крепость. Для ребят из их управления главной крепостью служит
работа, которую надо делать как можно лучше. Эта крепость никогда
не подведет, если ты не оставишь ее сам. Оставить же работу не
сможет никто из ребят, потому что они любят ее."
* * *
О пророках:
"Такое получается дело, -- как всегда, неожиданно забубнил
Колков. Он обежал всех шалым взглядом пророка и ясновидца, обхва-
тил ладонями кружку..."
"Сила пророков в их моральной уверенности. Нельзя сейчас пря-
таться за мелочи. Он должен дать основу. Детали будут потом."
"Он был в том приподнятом состоянии, когда человеку вдруг ста-
новится ясной судьба."
* * *
О поклонниках Набокова:
"Баклаков пошел к почте, чтобы опустить письмо Сонькам. На
почтовом ящике висела надпись: 'Окурков не бросать'." (У Набокова
в "Машеньке": "...играть силой своей воли. Бывало, он упражнял
её, заставляя себя, например, встать с постели среди ночи, чтобы
выйти на улицу и бросить в почтовый ящик окурок.")
* * *
Об антицивилизационизме:
- Я предпоследний авантюрист.
- Почему предпоследний?
- Обидно, если я буду последним. -- А откуда такой коньяк?
- Знакомые. Шлют книги, напитки и сигареты. Заботятся, чтобы я
не отстал от века. Вместо сигарет теперь шлют пластинки. Бросил
курить. Хочу дожить до восьмидесяти. Посмотреть, чем все это
кончится.
- Что именно? Уж простите, что похоже на интервью.
- Вторая техническая революция. Всеобщее забалдение. Квартиры,
финская мебель, мечта жизни - машина. Приобретатели, по-моему,
собрались захватить мир. И ну его к черту!
. . .
-... Переезды помогают мне не иметь вещей. Так проще.
- И не пусто вам?
- А что делать? Мне грустно от ошибок истории. Раньше мир захва-
тывали Чингисханы, Тамерланы, македонские или орды, допустим,
гуннов. Атилла захватил мир. Теперь его плотно и неумолимо за-
хватывают покупатели. Всюду. От озера Титикака до Можайска.
Самое неумолимое и беспощадное завоевание. Я обожаю авантюрис-
тов. Покупатели поставили их вне закона. Вот я и приспособля-
юсь. Я не воитель. Я приспособленец. Пытаюсь отстоять свое 'я'
среди всеобщего забалдения. Ничего не хочу иметь, кроме себя.
* * *
О героях. Программная, так сказать, часть романа:
- Какого черта сидим и молчим? -- сказал Жора Апрятин. --
Знаете, кто мы? Мы -- наследники. Нашими предками были купцы,
авантюристы, охотники за сокровищами. Одиссей был нашим пред-
ком, аргонавты имеют к нам такое же отношение, как наши деды.
Там, где купец останавливался на ночлег, выросли торговые
города древности. По нашим следам также растут города. Мы --
основоположники городов, ребята, и сегодня Будда сказал, что
нам лично еще предстоит вмешаться и в торговлю. Наше золото
будет загружать пароходы. Из этих стен, из этой тундры мы будем
гнать корабли, железнодорожные составы через страну. Но отдаете
ли вы отчет, что своими руками мы готовим гибель нашей профес-
сии? Когда здесь проложат шоссе, тундру зальют соляркой, реки
превратятся в отвалы перемытых пород, я брошу геологию и посту-
плю ночным сторожем, чтобы смотреть на звезды. Круги мироздания
снова сомкнутся. Древний пастух считал звезды и слушал, не
ползет ли лев к его отарам. Геолог Апрятин будет считать звезды
и слушать, не ломает ли кто замок у продуктовой палатки номер
шестнадцать. Предлагаю выпить за Будду и перспективы.
Но тост Жоры Апрятина никто не поддержал. Здесь был 'Север-
строй', страна самостоятельных личностей, и ни одна самостоятель-
ная личность не будет пить за здоровье начальства, даже если
уважают его.
- За начальство пусть пьют чиновники на банкетах, -- сказал
Салахов.
- Такое получается дело, -- как всегда, неожиданно забубнил
Колков. Он обежал всех шалым взглядом пророка и ясновидца,
обхватил ладонями кружку, сгорбился. -- Лежим мы нынче в
палатке. Угля нет, солярка на исходе, погода дует. И все такое
прочее. Кукули за лето слиплись от пота, не шерсть, а стружки.
Пуржит, палатка ходуном ходит, ну и разное, всем известное.
Лежу, думаю: ну как начальство подкачает с транспортом, куда я
буду девать вверенных мне людей? Пешком не выйдешь. Мороз,
перевалы, обуви нет. Ищу выход. Но я не о том. Мысли такие:
зачем и за что? За что работяги мои постанывают в мешках?
Деньгами сие не измерить. Что получается? Живем, потом умираем.
Все! И я в том числе. Обидно, конечно. Но зачем, думаю, в мире
от древних времен так устроено, что мы сами смерть ближнего и
свою ускоряем? Войны, эпидемии, неустройство систем. Значит, в
мире зло. Объективное зло в силах и стихиях природы, и
субъективное от несовершенства наших мозгов. Значит, общая
задача людей и твоя, Копков, в частности, это зло устранять.
Общая задача для предков, тебя и твоих потомков. Во время войны
ясно -- бери секиру или автомат. А в мирное время? Прихожу к
выводу, что в мирное время работа есть устранение всеобщего
зла. В этом есть высший смысл, не измеряемый деньгами и
должностью. Во имя этого высшего смысла стонут во сне мои
работяги, и сам я скриплю зубами, потому что по глупости
подморозил палец. В этом есть высший смысл, в этом общее и
конкретное предназначение.
Там же:
"Когда-нибудь, лет через сто, когда время замоет мелочи и окон-
чательно сформирует легенду, будет написано житие Марка Пугина.
Кстати, в конце своей жизни он опубликовал книгу рассказов. Это
были слабые рассказы, потому что сильные страсти и действия в них
были выдуманы Пугиным по рецептам "жуткой романтики". Он не писал
о том, как однажды, заблудившись в тундре, месяц питался мышами,
как учил детей писать свинцовыми пулями на доске, потому что не
оказалось карандашей. Он не писал о том, как, едва научившись
ездить на собаках, отправился без карты и компаса в разгар
полярной ночи в шестисоткилометровый перегон. Требовалось
заработать уважение людей побережья. Он не писал и о том, как
несколько месяцев жил с затемненным окном, а прежде чем выйти на
улицу, подолгу лежал в сенях и вслушивался в скрип снега -- его
мог ожидать выстрел из засады. Он не писал об этом, потому что
все это происходило в жизни и потому казалось скучным. В Пугине
жила яростная потребность мечты."
Ещё о героях:
- Езжай в тундру. Людей-то хоть посмотри. У Монголова сейчас
кадры. Не кадры, а шурупы. Молотком не вобьешь, клещами не
вытащишь.
- Люди твои, эти самые шурупы, какие-то не такие. Не положено о
таких писать. Надо, чтобы он приехал за романтикой. Чтобы
позади и впереди было все чистенько. Я плохой журналист и не
умею иначе.
- Они не гладкие люди, -- согласился Сергей. -- Они еще тот
народ! На одного святого, вроде Марка Пугина, приходится много
тысяч грешников. Но они первые в тех местах, куда потом будут
ехать за романтикой. Может, и в самом деде здесь выстроят го-
род, и не один. Но пойми, города не возникают на пустом месте.
Чтобы сюда устремились за той самой романтикой, требовался
работяга по кличке Кефир. Биография его не годится в святцы, но
он честно делал трудную работу. В этом и есть его святость. Нет
работы без Кефира, и Кефир не существует без трудной работы.
Потом, наверное, станет иначе. Большеглазые девушки у сложных
пультов -- все как на картинке. Но сейчас работа груба. Вместо
призывов -- мат, вместо лозунгов -- дождик, вместо регламентных
трудностей просто грязь и усталость. Надо пройти через это,
чтобы знать работу.
- Бог мой, Сергей, -- улыбнулась она. -- Под влиянием Гурина ты
скоро философом станешь. Тебе не надо им быть. Ты же простой
понятный супермен. О тебе можно писать в газетах.
- Нельзя. Я только приближаюсь к познанию нашей работы.
"Дядя Костя молча двигал рычаги и даже не смотрел на Чинкова.
Если бы он вез какого-нибудь техника или работягу, он был бы,
может, веселее и разговорчивее. Но он вез начальство, и гордость
не позволяла ему вести разговор, чтобы, не дай бог, не возник
некий оттенок подхалимства."
* * *
Об этике героев:
"Нет худшего падения, чем пытаться себя возвысить, выделить.
Если тебе суждено быть вознесенным, тебя вознесут другие. Друзья,
коллеги выберут тебя лидером. Но если ты попытаешься взять лидер-
ство сам, без заслуженного права на это, ты уже вычеркнут из спи-
сков СВОИХ. А большего позора и быть не может. Закон стаи, касты
или еще там чего. Неважно. Все они верили и до сих пор верят в
этот закон."
* * *
О прекрасном:
"На турбазе жили еще две каракалпачки. Студентки хлопководчес-
кого техникума, которые проходили здесь практику. Баклаков позна-
комился с ними у фонтанчика во дворе. Одну звали Сония -- она
была маленькая, некрасивая и застенчивая. Вторая -- Суюмбике,
длинноногая, еще по-девчоночьи голенастая и угловатая, просто
пугала красотой, которая была заложена в ней как взрывчатка и
шнур уже дымил последние сантиметры."
* * *
Об интеллигенции:
"Разглядывая наутро после 'вечера полевиков' желтый баклаков-
ский портфель, Гурин сказал:
- Шикарный портфель. Предвижу: сейчас ты извлечешь из него
нетленные славянские ценности: иконы и лапти.
- Зачем? Ты богомольный, что ли? -- удивился Баклаков. -- А
лапти?
- Неужели ты не в курсе, сокоешник? Лучшее украшение жилища.
Особенно если в экспортном исполнении. Лапти в экспортном
исполнении! Неужели ты не понимаешь, что это шикарно!
- Брось, -- сказал Баклаков. -- Не крути мозги.
- Отстал ты от века, сокоешник. Пишут мне, что интеллигенция
спохватилась. Утеряли-де национальную самобытность. Вспомнили
про прялки, иконки и народную речь. Про траву, грибы вспомнили.
Утеряли-де в суете простоту ощущений.
- Себя они потеряли, -- сказал Баклаков, вспомнив бабку Аришу.
- Это ты прав, сокоешник. Но это же старая беда. Теперь в моде
народные корни. Лапоть -- это разве тебе не исток?
- Не знаю кто тебе пишет, -- сказал Баклаков. -- Передай им от
меня: пусть идут к черту. Или по-народному выразиться? От
бороны, так сказать?
- Это не требуется, -- сказал Гурин. -- Я передам простыми
словами."
"Когда он вернулся в комнату, он увидел над койкой Гурина свою,
видно заранее припасенную Гуриным, фотографию. На фотографии Бак-
лаков был очень могучий, с расстегнутой на груди рубашкой, с по-
бедной ухмылкой. Вкось фотографии шла надпись -- 'Сокоешнику от
основоположника. С. Баклаков'. Над своей кроватью он увидел точно
такого же размера портрет Гурина. И дарственную надпись -- 'Осно-
воположнику от сокоешника. А. Гурин'.
- Почему ты меня в основоположники произвел? -- смеясь, спросил
Баклаков. Он понял, что уживется с Гуриным.
- А ты обязан им быть. Есть в тебе нечто. В тебе есть упрямство
забивающей сваю чугунной бабы. Такие всегда становятся осново-
положниками.
- Чего?
- А чего-нибудь, -- хохотнул Гурин. -- Важно им быть.
- А ты будешь?
- Я для этого слишком умен, -- серьезно сказал Гурин. -- Ум у
меня уж очень лукавый. Можно сказать, развратный. Из таких, как
я, получаются блестящие неудачники. Сила основоположников в их
моральной уверенности. Здесь и есть мое слабое место. Веры в
себя маловато. Толпе я не верю. Сильным мира сего не верю. Но и
себе тоже не верю."
* * *
О творчестве:
"Для начала взбунтуй. Выбрось карту с рисовкой Монголова. Это
плоская карта. Без мысли и без гипотезы. Вылезь за ваш дурацкий
планшет. Если понадобится -- бери всю Территорию. Запусти змия
сомнения. Я хочу видеть наш техсовет проснувшимся."
"Французский математик Пуанкаре в работе 'Ценность науки' писал
так: 'Логика и интуиция имеют каждая свою необходимую роль. Логи-
ка, которая одна может дать достоверность, есть орудие доказа-
тельства; интуиция есть орудие открытия.'"
"Статистика требует масштабного опыта. У нас нет для этого ни
кадров, ни средств. Кроме того, статистика затемняет внутреннюю
сущность предмета исследований. В наших условиях лучше по
старинке полагаться на собственную интуицию, умение мыслить в
обобщать."
* * *
О печальном. Олега Куваева не интересует ни в малейшей степени
вопрос совершенствования геологического снаряжения и градострои-
тельства в Заполярье. Куваев воспринимает мир как место свершения
подвигов, вещи -- как готовый инструмент для этого, а не как объ-
ект, подлежащий развитию. Творческая мысль Куваева работает худо-
жественно, а не технически. Его герои настолько любят преодоле-
вать трудности, что их даже не тянет посоображать над тем, каким
образом можно эти трудности уменьшить. А ведь улучшение вещей
означает не сокращение возможностей для совершения подвигов, а
лишь то, что подвиги будут совершаться более продуктивно.
Технологический уровень "освоения Севера" характеризуют следу-
ющие отрывки:
"Технология изготовления печей была несложна: из бочки выреза-
лось днище, вваривалось снова на глубине одной трети, снизу про-
резалась дырка для поддувала, выше -- дырка для дверцы, наверху
наваривался кусок обсадной буровой трубы, на который потом
надевались жестяные дымовые трубы. Дальше бочка поступала к
жестянщикам, которые ладили дверцы и в комплект клали колена
труб, изготовленных тут же."
"Малыш на лыжах убежал к прииску. Монголов поручил ему органи-
зовать и доставить бойлер для зимней промывки. Он сам нарисовал
ему чертеж: две сваренные бочки, из которых нижняя -- топка,
верхняя -- котел для нагревания воды. В 'Северстрое' черт-те что
делалось из железных бочек."
* * *
О том, что оставляли герои после себя в тундре:
"К ним дважды прилетал самолет ЛИ-2. Первый раз он сбросил
бочки с соляркой и керосином. Бочки, как мячики, прыгали по узкой
долине. Больше половины из них разбилось."
"От снега база с ее грудами ржавых консервных банок, выброшен-
ными кирзовыми сапогами, опорками валенок, темными бочками из-под
солярки и керосина выглядела неприютно, как запустелый, разорен-
ный, загаженный дом."
А ещё у Куваева положительные герои работают на износ, курят,
как не в себя, пьют водку, коньяк и спирт, глотают валидол. Не от
всего ли этого так рано умер он сам?
Из "Территории":
"Спины их по сей день были прямыми, и каждый, если даже позади
числилось два инфаркта, считал себя способным на многое."
"Когда меня хватит третий инфаркт, -- сказал Чинков, -- я хочу
в этот миг перед смертью знать, что выполнил почти все, к чему
был предназначен."
"Давило сердце. Чинков украдкой отвинтил в кармане трубочку
валидола, исподлобья оглядевшись, выбрал момент, сунул ее под
язык. В 'Северстрое' было принято щеголять валидолом, некоторые
спирт им закусывали."
Неправильно всё это.
* * *
О бичах (бродягах):
"Два мужика, один в полушубке и морской фуражке, второй в
пиджачке и пыжиковой шапке, скрывшись от ветра за мертвой баржой,
возились с бутылкой. Пыжиковая шапка приглашающе помахала Бакла-
кову. Знакомое что-то лицо.
- Да что вы, ребята, -- сказал Баклаков. -- Мне еще рано."
"Он писал дурашливое письмо: про таракана Сему, который живет в
щели над его койкой, про знакомого бича, который по пьянке прику-
ривал лупой от северного сияния, про заполярные пейзажи без
снега."
"Накатившийся вал весны тревожил души. Баржи на берегу вытаяли,
и на их пригретых солнцем, все еще пахнущих смолой бортах снова
стали собираться перебедовавшие зиму бичи."
"Дорожка, по которой ходил Чинков, называлась 'тропа бичей", и
здесь пролегала именно ночная тропа, на которой безмолвно выясня-
ли отношения, мелькали туда-сюда быстрые ночные фигуры. Но так
как истинный ночной человек издали чувствует величие, то Чинкову
здесь никто не мешал. Лишь однажды в освещенном портовыми
прожекторами пространстве на него набежал безвестный малый в
телогрейке и кепке, натянутой на уши. Малый глянул на массивную
фигуру Будды, зачем-то обежал кругом.
- Вот ведь человек! Встретишь такого и жить хочется, -- сказал
он из-за спины.
Чинков медленно развернулся, в упор посмотрел на малого и улыб-
нулся. Но тот, отмахнувшись с комическим ужасом, уже убегал на
легких ногах неимущего человека."
Северные бичи ("бывшие интеллигентные человеки") -- явление
удивительное. Какой чёрт несёт их на Север, когда есть на свете
Крым, Кавказ и пр.? Некоторые мечтают заработать, но потом обна-
руживают, что можно выживать И ТАК. Народ на Севере денежный,
поэтому объедков хватает. Зимы бомжи коротают возле горячих труб
в коробках теплотрасс.
* * *
Об уголовниках:
"Он оказался среди профессиональных уголовников. Его несколько
раз били смертным боем, потому что он отказывался признавать
установленные ими порядки -- выполнять норму за какого-нибудь
блатнягу, отдавать пайку. Салахов яростно защищался до тех пор,
пока его не сбивали подлым ударом. Один раз он даже плакал злой и
скупой слезой в бараке, потому что в этот, в последний раз его,
уже полумертвого, били всерьез. Он представлял себе, как будет
сохнуть и медленно умирать. Все из-за жадности Валентины."
"Его не встречали на касситеритовом прииске, не сталкивались в
Городе, не замечали среди бедующих зиму бичей. Каждый раз ходили
туманные слухи, что Васька замерз по пьяному делу, провалился под
лед на зимнем лове в каком-то колхозе, что его пришили уголовники
и по обычной практике кинули в море в железной бочке с камнями.
Но каждую весну он возникал в геологическом управлении с жидкой
своей бороденкой и ухмылкой виноватого человека."
"Жора очень рано лёг спать, не разжигая вечернего костра. И
это, наверное, спасло ему жизнь. Поздним вечером мимо базы прошел
беглый уголовник, известный по кличке Пустой. Он находился в
бегах уже три месяца. Срок у Пустого был очень большим, и именно
он копил золото, за которое Салахов не получил амнистии. Без
золота ему бежать не было смысла. Сейчас он нес с собой два
килограмма пылевидного золотого песка. Оружия, документов, карты
у Пустого не было. Ничего, кроме золота. Он окончательно озверел,
отчаялся и готов был сдаться властям. Но позади лежали тундры,
которые он уже прошел. Пустой боялся проходить их снова. Инстинкт
и чутье подвели его, он прошел мимо базы. Если бы он заметил
палатки, он пошел бы сдаваться. Но если бы он обнаружил, что Жора
на базе один, он без колебаний убил бы его, так как получал
оружие, одежду, документы и продовольствие. Одним словом, получал
жизнь. Но Пустой прошел мимо, и больше никто никогда о нем не
слыхал."
* * *
О сталинских временах:
"Васильчиков Константин Сергеевич был человек с прошлым и без
зубов. На вид ему было больше шестидесяти, и мало кто знал, что
ему всего сорок пять. Богода это знал. Дядя Костя был когда-то
испытателем танков. Ошибка его жизни состояла в том, что он попал
в плен на третий год войны, хотя именно ему нельзя было попадать
в плен. Он прошел допросы и концентрационные лагеря. Дядя Костя
никого не винил - знал, что не имел права попадать в плен; по
земле он ходил неуверенной виноватой походкой и лишь, сев за
рычаги, приобретал неутомимость и крепость металла."
* * *
Чем мы жили в 1960-х, 1970-х? Государство было на подъёме. От
войны в основном оправились, с репрессиями покончили, Хрущёва
благополучно сняли. В героях ходили космонавты, физики, геологи.
Писали отличные книги братья Стругацкие, Иван Ефремов, Василий
Аксёнов, Илья Штемлер и др. Снимали отличные фильмы, с восторгом
смотрели чужие: "Фантомаса", "Триста спартанцев", "Высокого
блондина в жёлтом ботинке" и пр.
Кто хотел заработать побольше денег, тот ехал на Север. Лично
я со своим ревматизмом выдержал в Заполярье только месяц. Но и
это было СОБЫТИЕ в моей жизни.
* * *
"Территория" -- роман о жизни, которая почему-то не длится
бесконечно и которую надо чем-то наполнять так, чтобы под конец
её не ужасаться перед разверзающейся впереди чёрной бездной. Для
героев "Територии" наполнителем жизни является трудная работа на
Государство. Север Олега Куваева -- место, где даже бывший алко-
голик и/или зек способен стать хотя бы немного героем и к тому же
получить за это более или менее адекватное денежное вознагражде-
ние в конце сезона. Место, где самореализуются и самоутверждают-
ся. Место, где можно компенсировать свои грехи и наделать новых.
Место, где можно тайно разбогатеть или легально стать обеспечен-
ным человеком.
А чем на самом деле следует наполнять жизнь, чтобы было чувство
удовлетворённости? Удовольствием, в основном удовольствием. Видов
удовольствия очень много, как и средств их достижения. Некоторые
средства (к примеру, богатство, слава, власть) настолько дейст-
венные, что обладание ими само по себе доставляет радость -- от
предвкушения тех благ, которые даёт их использование. Чтобы удо-
вольствие сильнее чувствовалось, следует иметь его не постоянно,
а иногда даже перемежать короткими периодами неудовольствия.
Правильное движение по жизни -- такое, которое в конечном счёте
обеспечивает наибольшее удовольствие.
Удовольствие от сознания того, что твоё благополучное существо-
вание надёжно обеспечено и что твои потомки будут тоже благопо-
лучны, -- важная часть совокупного удовольствия, которое надо
пережить, чтобы под конец можно было уверенно утверждать, что ты
"взял от жизни всё".
Надо искать оптимальные соотношения между...
трудом и отдыхом, напряжением и расслаблением;
бодрствованием и сном;
самопожертвованием и самозащитой;
любовью и ненавистью;
ощущением сытости и ощущением голода;
риском и благами, которые он даёт;
и т. п.
То, что надо стремиться к оптимумам, было понятно ещё 2,5 тыс.
лет назад, но до сих пор нет чётких рекомендаций насчёт того,
каковы оптимумы и как к ним приблизиться.
Люди различаются инстинктами, "объективными" потребностями,
возможностями, поэтому набор оптимумов у каждого свой. "Найти
себя", "найти своё место в жизни" -- значит, оказаться в поло-
жении близости к своим оптимумам. Оптимумы Олега Куваева не
всякому подойдут, и этот не всякий не обязательно вреден для
общества. Возможно, он даже особенно полезен, но только
по-своему.
Герои Куваева ходят на работу, как на абордаж: с душевным
подъёмом. Это прекрасно, потому что кому-то надо и на абордаж
ходить. А тот, кто их за это осуждает, -- как правило, не очень
умный человек: не понявший, что его собственные предпочтения
отличаются от предпочтений "абордажников" не потому, что они
правильнее, а потому что он сам отличается от "абордажников"
соматически и психически.
Кстати, я из тех, кто ходит на работу, как на каторгу. Для меня
каторжной является любая работа, кроме творческой по собственному
плану. Поэтому я -- гнусный тип, мечтающий перевернуть ваше обще-
ство якобы с головы на ноги: общество, в котором миллионы людей
наслаждаются мирным трудом по 40 и более часов в неделю. Нет, не
видать мне премии ВЦСПС и даже премии магаданского комсомола --
это ясно. Олег Куваев учит людей работать, я -- валять дурака.
Дурак тот, кто считает, что они и без меня это умеют. Валять
дурака можно очень по-разному. Дураковаляние с пользой для себя,
окружающей среды и общества -- это такое дело, организация кото-
рого требует немалых умственных усилий, добросовестности, твор-
ческих навыков и вдохновения. Способность правильно не работать
не менее важна, чем способность правильно работать, но большинс-
тво людей не способно ни на то, ни на другое. Ни даже на то,
чтобы понять, про что я здесь говорю. Надо бы, чтоб появился
философско-приключенческий роман о БЕЗДЕЛИИ -- не худший, чем
роман Олега Куваева о ТРУДЕ, но у меня на такое дело нет ни
таланта, ни времени. Я -- человек, задавленный работой.
* * *
Роман Олега Куваева "Правила бегства". Тема: бомжи, оккупанты,
газетчики, чукчи-единоличники (враги колхозного строя) и половой
гигант зоотехник Саяпин. В этом втором крупном произведении
Куваева, в отличие от "Территории", стала много содержательнее
партийная и половая жизнь. Первая -- наверняка для того, чтобы
печатали, вторая -- наверняка для того, чтобы читали.
Один главный герой романа, некто Рулев (почти Срулев -- к чему
это?), организует оленеводческий совхоз, другой, от лица которого
ведётся рассказ, пишет диссертацию о колхозном строительстве в
Арктике. В общем, очарование невструйности исчезло. Поэтому не-
смотря на то, что секса стало больше и прежняя добротность стиля
налицо, впечатление от романа отрицательное, и даже перестаёшь
сожалеть о том, что автор "ушёл от нас" рановато. Нет, нормально
ушёл: до того, как совсем испортился. Хорошо, что хоть догадался
утопить под конец обоих главных героев. Почему утопил? Да потому,
быть может, что стало трудно смотреть на мир поверх разных мелких
недостатков советского строя в их заполярном варианте. Открылось
вдруг, какая масса человеческой энергии и материальных ресурсов
угроблена на "освоение Арктики" дурацкими способами.
Из числа других огорчительных особенностей второго романа Олега
Куваева -- обильное курение его героев, а то и употребление алко-
голя. Это настолько раздражает, что в голову лезет гнусное пред-
положение о причине своевременной смерти автора: если он пил и
курил столько же, сколько его положительные герои, то затянуть
своё земное существование было для него мудрено. Правда, смягчаю-
щим обстоятельством является то, что в "Правилах бегства" один из
любителей поддать таки отморозил себе руки и ноги:
"Ввалился засыпанный снегом Мишка-плотник.
- Беда! -- сказал он. -- Лошак!
- Где? -- Рулев уже натягивал штаны.
- Я его на горбу доволок. У вашей завалинки лежит.
Они с Рулевым вышли и втащили Лошака, как носят труп -- за руки
и ноги. Но Лошак не был трупом, он стонал. По комнате густо пошел
запах спиртного.
- Дуй за Кляушкиным, -- приказал Рулев и стал раздевать Лошака. Я
слез с койки и, стараясь не дышать, стал помогать ему. Мы стащил
мокрые валенки, точнее, они были не мокрые, а замерзшие -- где-то
Лошак угодил в воду. Рукавиц на Лошаке не было, я видел белые,
как хорошая бумага, кисти, и, когда мы переворачивали его, они
стукнулись о пол, как деревянные.
- Таз со снегом, -- приказал Рулев.
Когда я принес снег, Лошак уже голый лежал на кровати, на живот
ему был брошен полушубок, и Рулев растирал снегом ноги его, а мне
предложил растирать руки. Руки были твердые, как железо. Появился
Кляушкин с чемоданом. Он отстранил Рулева, быстро осмотрел Лошака
и констатировал: 'Пьяный'."
Алкашу после такой "помощи", конечно же, оттяпали пальцы на
руках и целиком ступни: растирать снегом отмороженные части тела
значит только усугублять отморожение. Получается, мало того, что
наш северянин эстетизирует нездоровый образ жизни, так он ещё и
распространяет неверные сведения об оказании первой помощи пост-
радавшим.
Короче, произведения Олега Куваева -- это пропаганда нездорово-
го образа жизни в нечеловеческих условиях ради того, чтобы Родина
могла транжирить сибирские ресурсы и портить сибирские ландшафты.
